Два берега Хамры

Возвращение к дворцовым заботам и хлопотам после недели вольной жизни в Сефиде ибн-амир Шаир переносил тяжело. Иначе говоря, пребывал в постоянном легком раздражении, которое то и дело норовило перерасти в тяжелое, когда к этому находилась хоть какая-нибудь причина. Отдельно его раздражало то, что из-за усердных и по-прежнему бессмысленных поисков бин-амиры Адили, а также внезапно подвернувшегося ему дела о загадочном исчезновении ифрикийского саркофага он едва успел перекинуться парой слов с Ятимой, придя за своим артефактом жизни, и позднее не смог выкроить время забежать на Персиковую еще раз. Даже целителя отправил туда в одиночку, а про то, что ребенок в порядке и предыдущий лекарь – перестраховщик, узнал из полученной от него записки. Теперь же придворная суета затянула Шаира с головой, и о том, чтобы выбраться в город в ближайшее время, не могло идти и речи. Потому сейчас ибн-амир в сопровождении Ватара направлялся блюсти свои обязанности наследника престола на собрание Амирского Попечительского Совета при Службе Наук и Изящных Искусств, пребывая далеко не в лучшем расположении духа. Стоит заметить, что некогда он сам согласился на это обременение – и, поскольку от ненавистных документов его благополучно избавлял заседавший там же Ватар, нес его даже не без некоторого удовольствия. В потребностях и заботах поэтов и музыкантов ибн-амир разбирался неплохо и искренне рассчитывал, что сможет таким образом принести собратьям по служению прекрасному осязаемую пользу. Однако теперь и необходимость присутствия на Совете его раздражала. – Не знаешь, зачем я согласился на это тоскливое пребывание? – спросил он Ватара, покуда они шли по дворцовым коридорам. – Дабы ясминский престол не оставил своим вниманием никого из бедных, но талантливых навей амирата, и они получили все возможности к приумножению прекрасного в этом мире, – ответил Ватар аль-алим, сносивший дурное настроение друга с присущим ему терпением. – Они опять будут полтора часа говорить о ерунде, пушить друг перед другом хвосты и выяснять, кто из них лучше разбирается в искусстве, – Шаир испустил скорбный вздох и закатил глаза. – Будут, – согласился его разумный друг, которому нечего было возразить, поскольку на заседаниях, посвященных изящным искусствам, так и случалось каждый раз. – Хотя ответ на этот вопрос, в общем-то, очевиден, – продолжил ворчать ибн-амир. – Никто, кроме почтенного Раджи-бека, коий имеет представление о том, чем живут художники, почерпнутое из жизни, а не из досужих бесед в гостиной. Ватар промолчал, ибо не желал подогревать огонь раздражения Шаира ибн-Хакима, несмотря на то, что был ним полностью согласен: ибн-амир, Раджи-ага и он сам были единственными, кто на деле знал те сферы, о которых шла речь на Совете, остальные же выполняли роль, которую он про себя обычно именовал «декоративной». Вскоре Шаиру и в самом деле надоело возмущаться, и к залу, где собирался Совет, они подошли в молчании – поэтому недовольные и требовательные речи донеслись до них еще до того, как они увидели, кто и к кому их обращает. – Как невыносимо утомительны это обязанности! И ведь никто ничего не сделает для облегчения жизни навя, трудящегося во благо государства! Принеси мне охлажденного шербету и винограду. Да что ты стоишь и делаешь вид, что ты тут мебель, Карим? Я велел тебе принести мне попить! Зачем дядя только развел тут столько бездельников, торчащих всюду, как истуканы, и платит им деньги, если от них нет никакой пользы? Услышав обращение, друзья переглянулись и прибавили шагу, быстро подойдя к дверям, в которых в томной позе стоял ибн-паша Музаффар ибн-Заид и капризно, подобно манерной девице, пытался стребовать с гуляма услуг мальчика на побегушках. У Шаира побелело в глазах от ярости. Самым неприятным в этой картине для него было карикатурное сходство троюродного кузена, навя оранжевого цвета, с ним самим. Он был одет в джуббу бирюзового цвета, сочетающуюся с лазурными абайей и ширвалем – цвета, которые ибн-амир давно нашел идущими к друг другу и ему самому. Дополняли костюм ярко-зеленый пояс и тюрбан, полностью завершая подражательство. Впрочем, все ткани на Музаффе были столь густо вытканы золотом и изукрашены бисером, что спутать его одежды с шаировыми было никак невозможно. Карим стоял слева от входа, вцепившись обеими руками в свой загнал, лежащий на плече, и, кажется, пытался покраснеть и побледнеть одновременно, отчего его коричневое лицо покрылось терракотовыми пятнами. Сказанного ибн-пашой вполне хватило бы на три дуэли подряд, однако несущий караул гулям не имел права и на одну-единственную, о чем Муззафар, разумеется, был прекрасно осведомлен, потому и позволял себе шпынять боевого сахира, словно собачонку. Шаир взглянул правее – и, конечно, обнаружил по другую сторону дверей Гариба, второго из боевой пары гулямов. Высокий и широкоплечий желтый навь, сколько ибн-амир помнил, всегда опекал и защищал маленького и добродушного Карима. Но сейчас, разумеется, тоже не мог ничего сделать, поэтому лишь бессильно выпускал и снова втягивал когти, сделавшись почти белого цвета и сжав губы в тонкую кривую черту. Вид несчастного Гариба, на месте которого Шаир представил себя в этот момент слишком уж хорошо, стал той самой роковой искрой – и пламя гнева ибн-амира вспыхнуло, вместив в себя и раздражение дворцовыми порядками, и переживания о том, что ему так долго не удается увидеть Ятиму, и первую обиду за беднягу гуляма, которого Шаир знал с детства. Так что он, не мешкая ни мгновения, подошел к Муззафару и ровно, без заминки, проговорил: – Ибн-паша Муззафар ибн-Заид бени-Азим ас-Сефиди, учитывая тот факт, что гулям дворцовой охраны Карим ибн-Раиф бени-Наджар аль-Ахдари принял на себя обязательство Чести охранять жизнь и благополучие вашей золоченой задницы и в связи с этим не имеет возможности призвать вас к ответу за оскорбление, нанесенное ему вами принавно, я, ибн-амир Шаир ибн-Хаким бени-Азим ас-Сефиди, будучи его господином и повелителем, считаю должным возместить ущерб его Чести самолично – и вызываю вас на дуэль. Немедля. Выбор оружия за вами. Ибн-паша сперва удивленно округлил глаза, а затем недовольно скривился и потер пальцами переносицу. Шаир прекрасно понимал, что мерзкий шахеныш никогда не решился бы оскорбить гуляма в его присутствии, и теперь лишь досадовал на то, что ибн-амир пришел слишком рано, не испытывая ни малейшего раскаяния. Впрочем, помолчав немного, Муззафар ответил: – Я принимаю вызов и призываю в шахди ибн-бея Кадира ибн-Масуда бени-Шарифа ас-Сефиди. – Я согласен, – прогудел из угла огромный, словно бочка, приятель ибн-паши. – Я призываю в шахди ибн-бея Ватара ибн-Насифа бени-Фазиля аль-алима ас-Сефиди, – повторил Шаир ритуальную формулу. – Я согласен, – ответил Ватар, подошедший и остановившийся за правым плечом ибн-амира, еще когда тот зачитывал вызов, и тут же спросил: – Оружие, ибн-паша? – Саифы. – Дуэль на саифах, – во весь голос объявил Ватар на правах шахди вызывающей стороны. – Не сходя с этого места, до первой крови, либо до принесения вызванной стороной должных извинений, согласно Кодексу. Присутствующие малики за это время уже успели отойти к стенам, прекрасно понимая, что будет происходить дальше, так что просить о том, чтобы дерущимся освободили место, никого не пришлось. Извинений никто не ожидал также – только не от Муззафара. В этом бурдюке, полном чванства, не нашлось бы и тени мысли о том, что он может быть в чем-то неправ, и, откровенно сказать, вызывай его сейчас не Шаир, с ибн-паши сталось бы нанести такое чрезвычайное оскорбление, как отказ от дуэли из-за низости происхождения вызывающего. Глядя на противника исподлобья и хищно улыбаясь, Шаир, прежде чем встать в позицию, вытащил из рукава шнурок и собрал свою пышную гриву волос в хвост одним экономным движением. Он всегда так делал, чтобы волосы не лезли в глаза – конечно, когда не был Джабалем, который тщательно заплетал волосы в косу. Муззафар же старался смотреть на Шаира сверху вниз, что при их близком росте было не слишком-то удобно, потому он слегка откидывал голову назад и презрительно усмехался. Наконец оба обнажили мечи и стали напротив друг друга. – Все готовы? – уточнил Кадир и, дождавшись кивка, скомандовал: – К бою! Противники медленно двинулись по кругу, не торопясь делать первый выпад. Муззафара ибн-амир в последний раз вызывал довольно давно и сейчас дал себе немного времени, чтобы вспомнить его слабости и особенности и приноровиться к его движениям. Возможно, ибн-паша был занят тем же самым либо просто не решался ударить первым. Как бы то ни было, через несколько секунд Шаир ядовито процедил: – Не бойтесь меня, ибн-паша, я не кусаюсь, – и его саиф метнулся в сторону Муззафара. Тот отбил атаку – и мечи тут же засверкали в воздухе, отбивая бешеный ритм. Они оба были быстрыми, Шаир помнил. Преимущества в скорости, на которое он часто рассчитывал во время дуэли, ибн-паша ему не даст. Зато Муззафар, в отличие от него, большую часть времени просиживал свои изукрашенные джуббы по дворцовым диванам, а не бегал по улицам и лазал по стенам и крышам Сефида. Шаир учитывал это и кидался на противника с разных сторон, резко разворачивался, отпрыгивал, то и дело сокращал и увеличивал расстояние между ними, заставляя Муззафара крутиться и извиваться, словно пойманную рогатиной гадюку. Ибн-амир надеялся его вымотать – и расчет оказался верным: вскоре атаки ибн-паши сделались более вялыми, так что Шаир, которому до усталости было еще далеко, принялся теснить его к стене, обрушивая удар за ударом. Впрочем, защищался Муззафар все еще очень уверенно, так что ибн-амиру никак не удавалось найти брешь, чтобы достать его своим клинком. Наконец, когда ибн-паша почти уперся спиной в стену, они сцепились мечами и закружились на месте, не в силах отбросить противника, но не желая сдаваться. «Крыса, загнанная в угол», – зло подумал Шаир и отскочил назад сам, тут же сделав резкий молниеносный выпад в сторону Муззафара и целясь ему в бедро. Ибн-паша, однако, решил использовать для атаки тот же самый краткий момент замешательства – и тоже бросился на Шаира. Это сбило обоих. Саиф ибн-амира, уйдя вниз, вскользь прошелся по ноге Муззафара почти у колена. Шаир резко рванулся назад, пытаясь уйти от удара, но не успел – и почувствовал, что лезвие, направленное в руку, обожгло ему бок. Он зашипел, будто кошка, и снова кинулся на ибн-пашу, хотя прекрасно слышал, как Ватар крикнул: «Разойдитесь!» Муззафар встретил его клинок своим, и они опять сцепились, безо всякого смысла. – Ибн-бей, да растащите же вы их! – всплеснул руками сухощавый Ватар аль-алим, даже не надеявшийся управиться сам с двумя рослыми навями, чересчур увлекшимися схваткой. Кадир мрачно хмыкнул и кинулся к дерущимся, которых и ему удалось разнять не сразу. После этого шахди наконец смогли осмотреть ранения своих подопечных. – Он тебя сильно зацепил, – обеспокоенно сказал Ватар, глядя на расплывающееся по абайе Шаира темное пятно. Ибн-амир в ответ лишь фыркнул, заставив своего ученого друга горестно вздохнуть: разумеется, это была совершенно не та ситуация, которая могла завершиться неожиданным согласием сторон. – Понимаю, что вопрос не имеет особого смысла, – громко изрек Ватар, выйдя середину зала, – однако я должен его задать. Готов ли вызывающий к примирению, с учетом взаимных ран? – Нет, – ответил Шаир и поморщился, потому что проклятый бок действительно болел, хотя пока он с этим, вроде бы, справлялся. – Тогда сходитесь, – со вздохом сказал Ватар и отступил к стене. Они снова пошли по кругу – куда медленнее, чем в первый раз. Муззафар старался не хромать, но, судя по его движениям, ранение причиняло ему заметную боль. Впрочем, Шаир понимал, что и сам долго не продержится. С этим нужно было кончать скорее. Ибн-паша на сей раз начал первым, опираясь на здоровую ногу и делая длинные выпады от плеча, чтобы не подпускать к себе близко. «Дурацкая идея, – решил Шаир, и, резко ударив сбоку с разворотом, выбил саиф из рук противника, – впрочем, не для меня!» Он тут же снова стремительно ринулся вперед – и Муззафар, и без того растерявшийся, отпрыгнул назад, расставив руки и вынужденно перенеся вес на раненую ногу, не удержал равновесие и упал на спину. Шаир мгновенно подскочил и встал ногой на лезвие его меча, свой же саиф направил к поясу ширваля Муззафара, который подцепил на лезвие, с большим удовольствием наблюдая, как бледнеет противник, не понимающий его действий. – Удары в той области бесчестны! – воскликнул Кадир. – Ну что вы, разве я мог бы пойти против Чести? – с улыбкой спросил Шаир, глядя в глаза Муззафару, и увидел в них уверенность, что да, он мог бы. Это весьма бодрило. – Я всего лишь хочу попросить ибн-пашу все-таки принести извинения, иначе… – тут он сделал томительную паузу, – ему придется распрощаться с его ширвалем. Прямо сейчас, в присутствии почтенной публики. Думаю, зрелище благородного малика, не прикрытого ниже спины слоями драгоценной ткани, отчасти заменит извинения. Муззафар ибн-Заид побледнел еще сильнее, однако все же нашел в себе силы скорчить брезгливую гримасу. Шаир ехидно хмыкнул и медленно потянул мечом пояс. – Карим, подойди, – позвал он гуляма, резко обернулся в его сторону и, охнув и скривившись, вынужденно схватился рукой за бок. «Зараза!» – подумал ибн-амир, тряхнув головой, чтобы прийти в себя от внезапной острой боли. Рана надсадно ныла, и Шаир прекрасно понимал, что, когда возбуждение схватки схлынет, станет намного хуже. Карим, тем временем, послушно приблизился и, остановившись возле них с Муззафаром, с растерянным видом опустил на пол загнал лезвием вниз, опершись на него рукой. Острый клюв топорика описал дугу в полуараше от носа ибн-паши – и тот непроизвольно дернулся, что было ошибкой, ибо его пояс, столь находчиво плененный Шаиром, натянулся совсем уж опасно. – Вы похожи на перепуганного кролика, Муззафар-бек, – с презрительной ухмылкой сказал ибн-амир. – Раз уж валяетесь на полу, будьте любезны соблюдать хотя бы внешнее достоинство, не позорьте Честь бени-Азимов. Лицо ибн-паши перекосило гневом, однако он не произнес ни слова и замер, не шевелясь. В этот момент рядом с Шаиром возник Ватар, выражающий всем своим видом мрачную озабоченность, и встал буквально в шаге от него. Ибн-амир вопросительно вздернул бровь и тут же недовольно насупился. – Я в порядке, – пробурчал он. Ватар пожал плечами и остался на том же месте, так как разумно полагал, что нынешний грязно-персиковый цвет лица Шаира с понятием «в порядке» имеет крайне мало общего. Ибн-амир тихо хмыкнул и снова повернулся к своей жертве: он в любом случае намеревался довести дело до конца, это было совершенно принципиально. – Поскольку в тех диких местах, где вас вырастили, ибн-паша, подобному не обучают, будете повторять за мной, – четко и медленно проговорил Шаир. – Ну же, не молчите, хотя бы кивните мне! Муззафар нехотя качнул головой в знак согласия. – Отлично. Тогда приступим. «Многоуважаемый Карим-бек…», – ибн-амир сделал паузу, требовательно уставившись на простершегося на полу родственника, который судорожно сглотнул и молча разинул рот. – Если вам сложно выговорить слово «многоуважаемый», можете сказать просто «уважаемый», я великодушен. – М-многоуважаемый Карим-бек, – наконец исторг из себя Муззафар ибн-Заид. – Замечательно, вы делаете успехи! «…прошу великодушно простить меня, что я, будучи спесивым сыном ослицы…» – неторопливо продолжил Шаир. Ибн-паша глухо кашлянул, однако затем тихо и сбивчиво повторил сказанное. – «…и одичалого навя, не в состоянии ценить чужие достоинство, труд и заслуги перед амиратом». Шаир с удовлетворением отметил, что слова Муззафара, как и его собственные, сейчас звучат в полнейшей тишине, будто остальные нави на всякий случай перестали даже дышать. Однако длить это безусловно прекрасное действо, увы, не выходило – рана давала о себе знать сильнее с каждой минутой. Так что ибн-амир с коротким вздохом закончил: – «Посему, своим оскорблением я запятнал лишь собственную Честь, ваше же достоинство боевого сахира и верного слуги амира не вызывает у меня ни малейших сомнений». Дав Муззафару договорить, он похлопал по плечу смущенного Карима, пробормотавшего: «Благодарю вас, Шаир-бек», – смерил ибн-пашу долгим презрительным взглядом и убрал саиф в ножны, покачнувшись от очередного болезненного движения. Ватар сразу же обхватил его за плечи, более не намереваясь вступать в препирательства о его состоянии. Теперь Шаир, впрочем, и сам не стал возражать и благодарно оперся о друга. Однако напоследок он поискал глазами песочного навя с коричневыми полосами, нашел его и попросил: – Раджи-ага, проведете Совет? – Безусловно, Шаир-бек, – ответил тот. И только после этого ибн-амир позволил себе уйти сдаваться на милость лекарей. Адиля, обзаведясь вторым артефактом жизни, который вскоре стал и единственным, так как первый она отдала Халиме, теперь поглядывала на него достаточно часто, находя успокоение в том, что ее дорогой боевой товарищ, хоть и не находит времени зайти, но все же пребывает в полной безопасности. Каковы же были ее чувства, когда она обнаружила, что артефакт порозовел! Конечно, это было совсем легкое порозовение, но ведь и артефакт Лучика в свое время покраснел не так чтобы отчаянно сильно, однако в какое опасное приключение попал ее названый братец на самом деле! А ловчий, с его образом жизни, должно быть, и вовсе часто подвергался опасностям! Тут ей принялись лезть в голову мысли, сходные с теми, что она думала на празднике до появления Джабаля. Адиля пыталась отогнать их прочь, однако на сей раз это было сделать даже труднее – ведь причины для беспокойства у нее были самые серьезные. Ей немедля вспомнилось, как он говорил, что однажды чуть не свалился с пятого этажа. Что если и в этот раз случилось нечто подобное? И он все-таки упал?! Или не упал, а его столкнули! Оранжевая рука ловчего, уцепившаяся за край крыши, на которую наступал чей-то тяжелый сапог, нарисовалась перед ее мысленным взором очень живо. Дальше Адиля представила, одно за другим: сразу шестерых бандитов с джамбиями; Джабаля, запертого в глухом мрачном погребе неизвестно где; еще одного похитителя навей, ворующего, однако, не детей, а отчего-то старушек, в ловушку которого попал ловчий, теперь висящий над большим кипящим котлом на тонкой веревке; и, наконец, ограбившую Денежный дом банду сразу из троих боевых сахиров, за которыми последовал Джабаль, но они его обнаружили и стали метать в него огромные огненные шары. Последняя картина ее особенно взволновала, ведь будь она рядом – они могли бы сделать достойный щит, а сейчас он где-то там один, без поддержки, и это чудовищно! Так, накрутив себя сверх всякой меры, девушка, разумеется, не могла работать, а лишь думала о том, что она совершенно беспомощна и не знает, куда ей бежать и что делать. Волнение ее было достаточно велико, чтобы его заметил даже самоуглубленный Барияр, так что он без труда выспросил девушку о том, что случилось, вздохнул и дал ей клочок бумаги, на которой была набросана схема. – Гляди. Тут показано, как до дома твоего ловчего дойти можно. Самого его найдешь или поспрошаешь там навей. Все одно вижу – ты сегодня не работник! – Спасибо огромное! Обрадованная Адиля схватила план, выслушала объяснения к нему, чмокнула Барияра в щеку и, прихватив оружие, побежала в купеческий квартал. Кузнец покачал головой ей вслед, пробормотав: – А ведь Фатима была права! Нужный дом Адиля нашла не сразу – так ловко он прятался за деревьями – однако, спросив проходившего мимо навя, все же вышла к маленькому особняку, хозяин которого безо всякого удивления проводил ее к черному ходу и велел подниматься по лестнице на самый верх. – Только его, кажется, дома нет, – неуверенно сказал хозяин, низкорослый коричневый навь в желтых пятнах. – Кажется?.. – недоуменно нахмурилась Адиля и сразу почувствовала, что заволновалась сильнее. Да что там, она сразу же успела напугаться. – Да с ними разве заметишь – как уходит, как приходит?.. – махнул рукой хозяин. – Я думаю, оне в окно лазят, оне ж умеют. Хотя зачем, коли ключ от двери есть? Адиля тут же подумала, что, наверное, Джабаль использует отвод глаз, когда отчего-то не хочет, чтобы хозяева его видели – и у нее вспыхнула внезапная надежда. Может, он и вправду дома? Но если он дома, наверное, его ранили. Или он болеет. Лежит там совсем один, без помощи! Это ужасно. Пока эти мысли неслись в ее голове, бин-амира успела взбежать по лестнице и оказаться прямо перед дверью в комнаты ловчего. Но, как она ни стучала, никто не отозвался. Она уже развернулась, чтобы уйти, однако мысль о том, что Джабаль может лежать без сознания, неспособный ей открыть, остановила бин-амиру, и она, скрепя сердце, сделала то, чего в других обстоятельствах никогда бы себе не позволила – попробовала вскрыть дверь. Однако простое известное ей заклинание, которым она пользовалась при побеге, тут не сработало, видимо какие-то защиты на двери были. Девушка вздохнула и полезла в квартиру через окно, раз уж хозяин так любезно подсказал ей этот вариант. Ей пришлось забраться на крышу и уже оттуда, с замирающим сердцем, спуститься к открытому окну, через которое удалось попасть в комнаты ловчего. Однако на месте его все же не оказалось. Адиля лишь осмотрелась, убедившись, что нигде не лежит потерявший сознание навь, и быстро сбежала, побоявшись задержаться и на минуту. Слишком стыдно ей было, что она вообще оказалась в этой квартире. Кляня себя на чем свет стоит, бин-амира шла домой. Теперь, когда ее поступок оказался неоправданным, она испугалась, что такое непросительное поведение оттолкнет от нее Джабаля. Никакого права лазить в его квартиру без приглашения она не имела! И он будет прав, если отругает ее. Если, конечно, вообще будет кому на нее сердиться. Вечером того же дня Шаир, дуэльная рана которого заживала куда медленнее, чем ему хотелось бы, обложенный разными книжицами и свитками, с тоской проводил исследование на предмет того самого закона об артефактах и страстно мечтал оказаться не во дворце, а в Купеческих кварталах Сефида в своих трех тихих комнатках. И вообще навсегда остаться ловчим Джабалем, и не помышляющим о проблемах жизни ибн-амира. Хотя на деле Шаир мог бы и оценить, сколь сильно ему повезло, что он осознал, чем хочет заниматься, достаточно рано, в том возрасте, когда сменить повергавшее его в тоску обучение боевой магии на другое, куда более привлекательное, еще не было поздно. Можно сказать, что повезло ему даже дважды, поскольку его достопочтенный отец, амир Хаким, хоть и обладал нелегким нравом, однако действительно был весьма умен – и нашел в обучении своего наследника ловчей магии множество положительных сторон, невзирая на то, что малики почти никогда не выбирали подобный путь. В душе амир надеялся, что интересное ребенку занятие, да к тому же требующее большего внутреннего сосредоточения, нежели боевая или заклинательная магия в отдельности, сможет несколько усмирить нрав и поведение отпрыска. Впрочем, как наверняка заметил внимательный слушатель, его чаяния оказались напрасными. Зато жизнь Шаира в действительности стала куда как лучше и привлекательнее той, которую он вел до этого, хотя путь ловчего сахира и вправду был совсем не прост. Теперь же, вынужденно лишенный того, что составляло самые большие его радость и утешение, он перебирал ненавистные документы и ворчал на Ватара, бросившего его с ними наедине ради какого-то важного опыта. Дело продвигалось небыстро, однако отступать ибн-амир не собирался: значительная часть возни с бумагами, к которой без особого успеха пытался приучить его отец, казалась Шаиру лишенной всякого смысла – но в этот раз, когда его изыскания могли принести видимую пользу навям ремесленного квартала, и не им одним, он был готов не только к усилиям, а даже и к подвигам. Тут, легок на помине, в комнату сына явился амир Хаким, который, хотя и был родителем строгим, но за отпрыска все же волновался и каждый раз старался увидеть сына после дуэльных ранений, а тем более сейчас, когда дело было хоть немного серьезнее пустячной царапины. К сожалению, вынужден сказать, что достопочтенный родитель имел обыкновение скрывать беспокойство за ворчливостью, и как правило Шаиру его волнения отливались упреками в поводе к дуэли или в том, что сын мало тренируется, потому и дал себя ранить. Сегодня, однако, все прошло по совсем иному сценарию. Увидев сына, обложенного бумагами, амир поднял ближайшую и, убедившись в том, что это закон, улыбнулся. – Сердце родителя не может не возрадоваться, увидев столь усердные занятия своего отпрыска, даже и на ложе болезни. Шаир нахмурился и, не настроенный в эту минуту даже соблюдать этикет, проворчал: – Надо же чем-то заниматься, когда и встать толком нет возможности. А играть на ситаре с подобной раной не слишком-то выходит. После чего уткнулся взглядом в первый подвернувшийся под руку свиток. Амир Хаким улыбнулся еще шире. – Мой драгоценный сын решил проявить еще и весьма нечасто свойственную ему скромность? О Ата-Нар, право же слово, мне стоит попросить всех придворных маликов вызывать тебя на дуэли чаще, раз уж их последствия настолько благотворно на тебе сказываются. Шаир протяжно вздохнул и поднял взгляд на отца. – Если досточтимому амиру мои труды доставляют столь сильную радость, он мог бы мне с ними и помочь. Во имя Всевышнего, где отыскать постановление о порядке использования хозяйственных артефактов, если его принимали едва ли не в эпоху Становления? – Едва ли?.. – повел бровью мудрейший амир. – Документы не терпят неточности, о чем я тебе говорил не один раз, о нетерпеливый. Известно ли тебе время утверждения сего закона более точно? – Ничего мне не известно, – огрызнулся Шаир. – Иначе уж как-нибудь отыскал бы за те добрых два часа, которые я с этим делом вожусь. А так – хоть за городскими сакибами кого-нибудь отправляй. Уж они-то, наверное, знают, коли на это постановление ссылаются. Тут амир Хаким, столь ликовавший в эту минуту внутренне при виде наследного ибн-амира, занятого государственными делами, что даже не стал выказывать недовольства непочтительным обращением, уселся в кресло и потребовал изложить ему все имеющиеся подробности истории, взволновавшей нашего героя. Выслушав сына и поняв, что добиться, откуда ему это все сделалось известно, не представляется возможным, амир дал совет: – Сын мой, поскольку тебя, прежде всего, интересует поведение сакибов, разумнее всего было бы к ним и обратиться, но не посылать за ними, как ты предлагал, а спустить бумагу, требующую отчета, или же оформить комиссию для ревизии. Таким образом ты узнаешь не только о нужном тебе законе, но и о порядке его применения на месте и прочих частностях, имеющих значение. А заодно – напомнишь о том, что высшая власть интересуется даже мелочами. И, коли все окажется так, как ты описывал, почва для введения изменений будет уже отчасти подготовлена, что благоприятно скажется на скорости воплощения этих изменений в жизнь, так как наши сакибы делаются куда расторопнее, если знают, что их действиями заинтересованы высшие инстанции. Разумеется, не могу тебя не предупредить, что это годится только для дел малой и средней важности, в которых нет заинтересованных в том, чтобы вышей власти противиться. В последнем случае все гораздо сложнее и требуется большее изящество, нежели в проявлении прямого интереса. Так что не могу осудить твою попытку: в некоторых случаях следует поступать именно так, как ты начал. – Благодарю, – ответил Шаир, подумав, что так экономить усилия, пожалуй, приятнее. А еще – что это немного похоже на хитрости ловчего, который охотится за преступником исходя из его личных особенностей. – Держи меня в курсе это дела, – сказал амир Хаким, поднимаясь с кресла. – И если в дальнейшем, паче чаяния, на тебя снова нападет охота заняться проблемами амирата, смело обращайся за советом. Ибо величайшая польза, которую может принести отец – разумное наставление, данное сыну в нужную минуту. «Жаль, что твои наставления столь редко бывают обдуманными и своевременными», – подумал Шаир, однако обычного для подобных случаев раздражения в себе не нашел. То, что он ощущал в эту минуту, вернее всего было бы назвать сожалением: ибн-амиру было искренне жаль, что им так редко удаются подобные разговоры. Так что он просто сказал: – Разумеется, отец. Почтенный Хаким ибн-Саиф степенно кивнул в ответ. – Что ж, не буду утомлять тебя долее своим присутствием, тебе требуется отдых, – и направился к дверям. Там, между тем, остановился и, обернувшись к сыну, сообщил тоном самым рассудительным: – Направляясь сюда, я намеревался попенять тебе на то, что ты обошелся с ибн-пашой Муззафаром чересчур... резко. Все же он принадлежит к правящему шахскому роду, тем более – твоему собственному. Ибн-амир сразу поджал губы, имея веские основания опасаться, что без нотации напоследок, увы, не обойдется. – Однако, – продолжил амир, – по зрелом размышлении полагаю, что единственным, кого следует винить в сложившихся обстоятельствах, является мой брат Заид ибн-Ахмад, не сумевший дать собственному сыну достойного воспитания. Смею полагать, я все-таки справился лучше. С этими словами амир вышел, а его сын вздохнул, немного подумал и принялся с видимым облегчением собирать бумаги, чтобы более к ним не возвращаться. Шаир чувствовал себя несколько не в своей тарелке. Про себя он решил именовать это «беспокойством», хотя его ощущения больше всего походили на те, которые он испытывал когда-то давно, пока еще не привык выступать перед публикой. Он не мог не понимать, что за него волновались. Хотя, разумеется, в дуэльной царапине, пусть даже и глубокой дуэльной царапине, не было ничего страшного. И, конечно, он совершенно не имел возможности сбежать из дворца в город. И, само собой, как только он, заботами лекарей, немного пришел в себя, его артефакт жизни должен был снова побелеть. Но отчего-то все эти в высшей степени разумные рассуждения совсем не помогали беспокоиться меньше, да к тому же не чувствовать себя виноватым, что он так долго не появлялся на Персиковой улице. «В конце концов, мог бы Ватара с запиской отправить», – мысленно упрекнул себя ибн-амир, которому эта разумнейшая мысль, как назло, пришла в голову только теперь, когда он и сам мог спокойно дойти до дома кузнеца, а Ватар мог столь же спокойно продолжать сидеть у себя в лаборатории и рассказывать, что его друг в очередной раз уехал в горы. Словом, чем ближе Шаир подходил к Персиковой, тем сильнее было проклятое «беспокойство». А уж когда он вошел в кузню, то почувствовал себя так, будто стоял напротив амира Хакима в зале для торжественных приемов. – Джабаль! – выдохнула Адиля и уронила клещи, которыми выдерживала что-то в неприятно побулькивающей жидкости с грязноватым налетом. Клещи упали на пол, и девушка испуганно их подхватила, а потом вытащила металлическую деталь из глиняного корытца, где та продолжала взаимодействовать с жидкостью, пока ученица кузнеца терялась. Скептически посмотрев на то, что у нее вышло, девушка аккуратно стряхнула капли и сунула деталь в песок. Наконец она справилась с этой неприятностью и, заломив брови домиком, спросила: – Что с тобой случилось? Где ты пропадал? Я беспокоилась. – На дуэли подрался, – пробурчал ибн-амир, потерев нос и очень сосредоточенно уставившись на кольчугу, висящую справа от него. – Совершенно не о чем беспокоиться. Просто царапина. – А я-то уж успела напугаться. И домой к тебе приходила, думала: не лежишь ли ты там раненый! Шаир уставился на кольчугу еще внимательней. Следовало придумать какое-то объяснение тому факту, что на самом деле он лежал именно дома и именно раненый, однако ровно по этой причине его и не было в Купеческом квартале. И при этом не упоминая о том, что он – наследник ясминского престола. Что в его нынешнем состоянии было не так уж просто сделать. Помолчав некоторое время и так ничего и не надумав, он решил импровизировать, так что старательно наморщил лоб и изрек: – Ну... мне вправду отлежаться нужно было. Бок задели. Не страшно, но неприятно. – Зажило хоть нормально, врачу показывался? – Показывался, конечно, – вздохнул Шаир. Попробовал бы он отказаться от лекарей – то-то было бы возмущения. – Тебе, наверное, нужна была помощь, – сказала Адиля и тоже принялась рассматривать свои руки в рабочих перчатках, будто ничего интереснее не встречала за сегодня. – Мхм, – очень содержательно ответил ибн-амир. – Ну, она была... в общем-то. И поэтому меня не было. Сказав это, он очень скорбно вздохнул, поскольку объяснение вышло престранное. И вообще не слишком похожее на объяснение. Впрочем, его нежелания говорить и смущения Адиле хватило, чтобы построить на их основании свои выводы. Он был не дома, и ему помогал кто-то, о ком он говорить не слишком желает – значит, это была его девушка. Ну, в самом деле, почему бы у Джабаля не могло ее быть? Просто они с ловчим не так давно и близко знакомы, чтобы у него было время или даже желание о своей возлюбленной упомянуть. Все вполне сходилось, и Адиля ощутила себя еще глупее от того, что требовалось признаться в своем проступке. Она ощутимо покраснела и выдавила из себя: – А я подумала, вдруг ты дверь открыть не можешь, и лазила к тебе в окно проверить. Ну, вдруг бы тебе помощь была нужна, а я ушла – и ты там лежишь… – девушка низко опустила голову, не зная, куда себя деть. – Как лазила? – оторопел Шаир. – Через крышу, – еле слышно ответила Адиля. Ибн-амир и думать забыл о терзавшей его всего несколько мгновений назад неловкости, поскольку просто-напросто перепугался, представив себе боевую подругу, с ее боязнью высоты и неумением как следует лазить, висящую на уровне его окон в Купеческом. – Знаешь что, я тебе в следующий раз ключ от своей квартиры принесу, – сказал он очень серьезно. – Будешь проверять, могу ли я открыть дверь, заходя в нее, а не влезая в окно. И вообще не забирайся больше так высоко. Без меня. – Я не буду. Спасибо, – Адиля покраснела еще отчаяннее и не знала, куда бы ей провалиться, когда раздался голос Фатимы: – Дорогие, я уже все сделала, заканчивайте, а то похлебка стынет! Джабаль-бек, и вы, надеюсь, не побрезгуете с нами за стол сесть, хоть мы сегодня и без особых разносолов. Для обеда было поздновато, и ибн-амир на этот раз угодить под приглашение вовсе не рассчитывал. Но и отбиваться не стал. Не уходить же было, в самом деле, прямо сейчас. Махир же, услыхав об обеде, едва ополоснул руки и лицо и, схватив куфию, опять убежал, к чему все отнеслись с привычным пониманием. Проводив его глазами, ибн-амир сказал: – Спасибо, многоуважаемая. Ну как можно так принижать ваши таланты в готовке? Я верю, что из ваших рук все выходит только прекрасным! Стол во дворе был уже накрыт – Фатима не хотела отвлекать их от разговора и сделала все сама. Обед их ждал, и в самом деле, незатейливый: чечевичная похлебка с лавашом и вяленым мясом. Не оттого, конечно, что больше собрать к столу было нечего, но всю первую половину дня достойная Фатима-ханум провела в хлопотах по поводу свадьбы, которая вскоре должна была состояться у соседей. Готовиться начали заранее – и теперь все женщины Персиковой, способные держать в руках иголку и не занятые иными неотложными трудами, как Халима, вместе расшивали скатерти и покрывала для будущих молодоженов. Работа за разговорами шла споро и весело, и Фатима откровенно засиделась, так что теперь приготовила на скорую руку, что смогла. Ибн-амира, впрочем, простой стол совершенно не смутил – откровенно говоря, ему было куда важнее, чтобы еда была вкусной и сытной, нежели изысканной. Так что к тому, чем столовались нави Ремесленного квартала, он привык давно, легко и с удовольствием. Теперь, усевшись за стол, он принялся с предовольным видом заворачивать мясо в лаваш, от души насыпав на него зелени и сбрызнув лимонным соком. Вид у него при этом был настолько удовлетворенный и голодный, что, пожалуй, дворцовые повара изрядно расстроились бы, увидев ибн-амира таким: ведь можно было бы подумать, что они совсем не стараются, коль наследник престола с таким удовольствием наворачивает простую похлебку. Остальные, впрочем, от Шаира не отставали, пока Фатима делилась своими новостями. Даже Адиля, сначала от смущения потерявшая аппетит, выпила айрану и приступила к еде с наслаждением. После того, как темы шитья и свадьбы были обсуждены всесторонне, Барияр заметил: – Торопыги все такие! Зубейда с Кусамом жениться спешат, хотя юные совсем, а ко мне вот сегодня Ризик приходил по поводу этих очистительных арефактов. Заказать хотел. – И Ризик туда же? – засмеялась Фатима. – Ты ему хоть сказал, что у тебя очередь? – Сказал, куда бы я делся. И чего они все так торопятся? Разрешения-то делать эти артефакты все равно еще нет, только оформляют, а они уже в очередь выстроились. – Ну так заждались, поди, – посочувствовала неизвестным навям Фатима. – Очень полезная штука выходит, нужная им! Хорошо, что наш ибн-амир о простых ремесленниках позаботился, дай Ата-Нар ему здоровьичка. Тут Шаир ощутил, как у него запылали уши, потому что он не сделал ну ничего такого особенного, чего не должен совершать малик его положения. И, так как он сейчас находился здесь под другим именем, не мог даже об этом сказать и был вынужден слушать, как его неожиданно обсуждают. – Тот, кто так о навях печется, хорошим правителем будет. Так я думаю, – веско заметил Барияр, которого, при всей его погруженности в себя и собственное дело, вопросы жизни амирата весьма интересовали. Фатима же, вздохнув, также заговорила о том, что более всего волновало ее саму: – А эта бин-амира шаярская, гляди-ка, его не оценила! Хотя жених каких поискать, мало ли что он там сказал или написал, всякое бывает. Адиля, которая с того момента, как разговор неожиданно перешел на Шаира ибн-Хакима, старательно делала вид, что ее это вовсе не интересует, едва не вздрогнула. Она прекрасно понимала, что тетушка Фатима толком ничего не знает о случившемся и понятия не имеет, кто такая Ятима, однако слышать подобное все равно отчего-то было обидно, и неожиданно сильно. Тем временем сам предмет неприятного для бин-амиры разговора, столь же неузнанный обсуждающими, с хмурым видом отложил ложку в тарелку и с расстановкой изрек: – Побойтесь Ата-Нара, Фатима-ханум. Он вызов бин-амиры Адили принял, и не нам, смертным навям, судить решения Всемудрого. Раз так – значит, ибн-амир и вправду виноват, и ответ ему за это держать по справедливости. А забота о благе подданных для представителя правящей семьи – не заслуга, а Долг. Адиля, которая вовсе не ожидала защиты со стороны, ощутила, что ее глаза влажнеют, и испугалась, как бы она не выдала себя своими невольными переживаниями. Поэтому, взглянув на отложенную ложку Шаира, она сказала: – Джабаль верно говорит, Долг и Честь малика – заботиться о нижестоящих, нас всегда так в Сине учили. И, наверное, уже пора заваривать чай, – после чего сбежала на кухню, где смогла вытереть глаза и немного постоять, успокаиваясь после этой пренеприятной для нее беседы. Она знала, что ее поступок наверняка не одобряют, понимала, что многим покажется, что дело вполне решилось бы простой дуэлью, только как они не могли понять, что дело было не в одном стихотворении, а в заранее предвзятом к ней отношении того, с кем ей пришлось бы провести всю жизнь? Неужели Фатима пожелала бы такого своим любимым дочкам? Уж наверное, нет. Снова набежали слезы, и Адиле пришлось умыться, прежде чем заваривать чай. По счастью, пока она, успокаиваясь, возилась на кухне с чайником, обеденная беседа успела, подобно резвой птахе, перелететь на иные ветви, которые не затрагивали столь болезненных тем, хоть и были для Адили небезразличными и весьма волнующими. Шаир, сумев все же высказаться от души о своем понимании добродетелей правящих маликов, спровоцировал тем самым весьма многословную дискуссию о Чести, в которую вступил с ним Барияр. Когда бин-амира вернулась с подносом, на котором стояли чайник, пиалы и тарелка со сладостями, ибн-амир как раз пытался пересказать подробности своей последней дуэли, исключив оттуда дворец, гулямов и особенности отношений между бени-Азимами. И поскольку теперь он волновался гораздо меньше, ему вполне неплохо удавалось измыслить несуществующие обстоятельства. По рассказу Шаира выходило, что один эфенди оскорбил торговца на рынке, обращаясь с вольным и ничем не обязанным ему навем, как с прислугой, после чего, собственно, и был вызван ловчим Джабалем на дуэль. К сожалению, историю с ширвалем из рассказа также пришлось убрать, ибо она, разумеется, уже успела разойтись широко и вполне могла дойти до ремесленного квартала. Посему изощренный ум Шаира додумался до стоявшего на помосте мусорного ящика, содержимое которого угрожало опрокинуться на голову эфенди – не без помощи ловчего – если тот не принесет извинений. История его вызвала массу эмоций и бурных восклицаний, отчего Шаиру сделалось полегче – ведь теперь, когда ему посочувствовали, и его исчезновение должно было казаться более простительным. Наконец обед закончился, Барияр поднялся и сказал: – А теперь давайте, принимайте работу, Джабаль-бек. Артефакты уж заждались из-за вашего ранения. Законченные работы хранились не в кузне, а в небольшом кабинете, где кузнец также рисовал и чертил, прежде чем начинать работать с металлом. Конечно, стол стоял и в кузне, но все же в тишине и покое работалось лучше, чем рядом с горном. – Я и так, и сяк прикидывал, но решил, что кольца удобнее. Примеряйте! Барияр выложил пару колец и выжидательно уставился на руки ловчего. Шаир немедленно их надел – и, к счастью, сели они прекрасно. – Щелчком пальцев включаются. Не дай Ата-Нар с дома падать будете – щелкните и хлопните по стенке. Дернет, конечно, будь здоров, но в живых останетесь. – Удобно, – оценил ибн-амир, незамедлительно живо нарисовав в голове описанную кузнецом ситуацию. – Благодарю, Барияр-бек! Так они что, к чему угодно по щелчку прилипают? Барияр крякнул и почесал в затылке. – Так-то да... за одним исключением. Уж я и так, и этак – но, как ни бился, не выходит с таким сочетанием металлов. Словом, к чему угодно липнут, кроме чугуна. Шаир усмехнулся, вспомнив десятки кованых заборов и ворот, которые он всегда воспринимал, как подарок судьбы, ибо уж по ним-то можно было забраться с легкостью и безо всякого артефакта. – Ну, с чугуном я как-нибудь управлюсь, – сказал он. – Пойдемте, Барияр-бек. – Куда это? – не понял кузнец. – Как куда? Артефакты проверять, – весело и даже азартно ответил Шаир и направился к выходу. – Надо же проверить, правда? Далеко идти он не собирался: двухэтажный и совсем не чугунный дом Барияра и Фатимы ему вполне подходил. А вот чего Шаир не рассчитал, так это степени внимания, которого удостоятся его упражнения. – Гляди-ка, ловчий прям как муха по стенке ползает! – А на кой ему? Он что, на стенах преступников собирается ловить? Они, поди, не ласточки, чтоб под крышами прятаться! – Нет, а ты представь, бежит такой преступник, ничего не ждет – а тут на него ловчий со стенки – прыг! Ну преступник и того… – Концы отдаст? – Испугается и сдастся! Сам, янычарам! – Или следить сверху удобно! Залезет так на сахирову башню – и сразу все увидит! Ибн-амир, который, разумеется, прекрасно слышал все эти разговоры, усмехнулся – и вместо того, чтобы взобраться на крышу, как собирался, прополз по стене вправо на высоте второго этажа, там остановился и, развернувшись вполоборота, повис на одной руке, упершись в стену согнутыми ногами. А потом, отключив и второе кольцо легким щелчком, мягко оттолкнулся и прыгнул вниз. Собравшаяся публика дружно ахнула, Шаир же, в полном соответствии со своим расчетом, удачно приземлился на лежащую перед домом копну соломы, которую хозяева запасали для козы. Съехав по ней, он пружинисто спрыгнул, сев на корточки и опершись одной рукой о землю. – Отличная вещь, Барияр-бек. И работает прекрасно. Благодарю еще раз. – Обращайтесь по надобности, адрес уж знаете, – ответил Барияр. – Дурной, – сказала Шаиру Адиля. – Так и мечтаешь голову расшибить! – Я умею правильно прыгать и тебя научу – это важно, когда много лазишь по стенам и крышам. Вообще-то надо скорее тобой заняться, чтобы я не волновался, что ты свалишься. – Пока не падала, – насупленно ответила бин-амира, но согласилась: – Впрочем, поучи, конечно. – Значит, договорились, – заключил Шаир и, вздохнув, добавил: – Думаю, тебя работа ждет, как и меня. – И то правда, – согласилась Адиля, и они уже в который раз товарищески пожали друг другу руки на прощание. Следующие три дня после визита к Барияру были не самыми приятными в жизни Шаира ибн-Хакима, невзирая на то, что он провел их в Сефиде практически безвылазно. Причиной этого являлась, в первую очередь, его беспокойная совесть. Застольные разговоры в доме кузнеца в очередной раз напомнили ему, что, выздоравливая после ранения, он не только не появлялся в городе, но и не занимался поисками бин-амиры. Так что теперь Шаир решил наверстать упущенное и взялся за то, что довольно долго откладывал. А именно – за поиски в Сефидском Университете. Здесь мне следует пояснить слушателю, никогда не бывавшему в наших краях, что Университет с прилежащими территориями простирается на немалую площадь, включая в себя всё, некогда располагавшееся в нынешнем Диком квартале, включая жителей. Когда Заид-строитель завершил сей проект, начавшийся с великолепного главного корпуса, впоследствии приросшего и обсерваторией, и магической башней, и библиотекой, и жилыми зданиями, и аллеями – бывший Квартал Ученых опустел разом, ибо жить ближе к центру столицы оказалось куда приятнее. И хотя новый район был меньше прежнего, высокие дома вокруг Университета могли вместить куда больше жителей, нежели прежние маленькие домики. Потому обойти здесь все за один день, тем более – подробно выспрашивая о пурпурных синках, было невозможно. Так что к третьему дню ибн-амир Шаир испытывал к Университетскому району плохо скрываемую неприязнь. Каковая успела стать причиной немалого количества весьма цветистых и столь же хулительных слов в адрес троюродного дядюшки ибн-амира, имевшего неосторожность все это построить. К счастью Заида ибн-Ахмада он, в отличие от своего сына, всего того, что думает о нем Шаир, не слышал. Уже зная характер нашего героя, слушатель может представить, как сильно обрадовался этот нетерпеливый, когда к нему подошла серьезная персиковая девица в простой джуббе и спросила: – Я слыхала, вы – ловчий маг, это так? Шаир легко поклонился и сообщил: – Именно так, многомудрая. Девица хмуро спросила: – Мне до сих пор не приходилось иметь дел с вашими коллегами, поэтому я не представляю, как у вас обстоят дела со сведениями, которые вы получаете от клиентов. Ведь порой нужные для расследования вещи могут оказаться слишком личного свойства. Как вы с этим справляетесь? – Я могу дать вам слово Чести, что не раскрою ваших тайн иначе, чем с вашего позволения. Достаточно ли этого, о прекрасная? Шаиру очень хотелось, чтобы навка поделилась с ним своими секретами, ведь это было бы таким отдохновением от поисков шаярской бин-амиры. И тут девица, даром что была телосложения вполне изящного и на полголовы ниже Шаира, ухватила того за руку и с неожиданной прытью потащила в сторону. – Есть тут одно спокойное местечко, я бы продолжила разговор там. Не отставайте! Ибн-амир изрядно растерялся, однако последовал за решительной девицей с разгорающимся огнем любопытства в душе. На университетской территории есть место многому полезному, и в числе прочего там есть прелестный парк, свободный для посещений, который я могу рекомендовать всем интересующимся ботаникой, ибо растительность там крайне разнообразна, многая – не из наших земель. Некогда она была высажена студентами и их руководителями для изучения флоры. В этом парке, расположенном на участке, крайне неудачном для строительства, местность весьма рельефная: говорят, тамошний овраг – последствие крайне неудачного опыта одного из сахиров, проведённого отчего-то не в башне. Или же башня оказалась недостаточно высока, и сила магии поколебала земную твердь. Не знаю точно и врать не буду, однако в парке есть уголки до крайности безнавные – из-за некоторого неудобства в их расположении. В один из таких девица и притащила Шаира, уже совершенно заинтригованного. Заведя его в беседку, навка сразу потребовала: – Слово давайте! – С удовольствием. Но могу ли я поинтересоваться, как вас зовут, дабы формула прозвучала наиболее полно? – Разумно, – согласилась девица. – Тахсина бин-Рукия аль-алим аль-факих. Ибн-амир заинтересованно приподнял бровь. – Законник? – Судебный сахир, исследователь, – охотно пояснила Тахсина. – О, так мы практически одним делом заняты, образованнейшая! – улыбнулся Шаир. – Более или менее, – с сомнением ответила его новая знакомая. – Ну что ж, я, вольный ловчий сахир Джабаль ибн-Басир, даю слово Чести, что никому не разглашу ничего из сказанного мне здесь... – Бин-эфенди, – внезапно спохватилась девушка. Шаир снова приподнял бровь и не удержался, чтобы не вставить: – Вы на друга моего похожи... чем-то, – невольно подумав о Ватаре, который про собственный титул вспоминал, как правило, только при оглашении дуэльных формул. Тахсина недоуменно пожала плечами. – ...ничего из сказанного здесь бин-эфенди Тахсиной бин-Рукией аль-алим аль-факих, кроме как с ее прямого соизволения. И, кстати, приятно познакомиться. – Взаимно, Джабаль-бек, – вежливо ответила девушка, хотя по ее виду решительно нельзя было сказать, насколько ей в самом деле приятно или же наоборот. Сложив руку в кулак, она поднесла ее ко рту с самым задумчивым видом и наконец изрекла: – Дело мое престранного свойства и никаких доказательств собственным подозрениям я не имею, потому и не хотела бы, чтобы мои домыслы распространялись. – Ага, – довольно кивнул Шаир. – При этом я хотела бы проверить свою теорию, так как она мне не дает покою, а потому мне нужен практик. – Тоже понятно. – Начать, пожалуй, следует с того, что я провожу исследование юридических документов времен эпохи Становления… И Тахсина очень уверенно и последовательно, как и подобает серьезному теоретику, изложила подробности своей истории, которые заключались в том, что она, недавно прочтя некое судебное дело тех времен, когда нави еще слишком хорошо помнили магию, запрещённую Кодексами, и довольно часто ею пользовались, узнала на своем знакомом признаки проклятия, аналогичного тому, о котором только что читала в описаниях. Встревожившись и заинтересовавшись, она углубилась в изучение иных заклинаний тех времен и убедилась, что некто пользуется запретными знаниями, насылая проклятия на окружающих. – Троих я назову безо всякого сомнения. Первый – Заир аль-алим, математик, который, собственно, и вызвал у меня подозрения, потому как от него ни с того ни с сего стали шарахаться лошади. Поговорив с ним, я узнала, что и прочие животные ведут себя сходным образом. Бедняга ума приложить не мог, в чем причина, я же первым делом подумала о запрещенной магии. Затем был взрыв в лаборатории, еще сильнее укрепивший мои подозрения: Расия бин-Амина – алхимик очень аккуратный и осторожный, от нее такого ожидаешь менее всего. Однако, как выяснилось, в последнее время у нее постоянно что-то ломалось. И дома, и на работе. Результатом же стал несчастный случай, чуть не сгубивший ее и двух студентов. Вы же понимаете – после подобного я никак не могла закрыть глаза на происходящее! Вне зависимости от того, верны мои подозрения или нет, я должна была разобраться. Шаир покивал с очень серьезным видом и нетерпеливо спросил: – А третий? – обстоятельность рассказа Тахсины была весьма кстати для расследования, однако ему хотелось поскорее узнать все. – Ариф-бек, профессор заклинательной магии. Почтенный навь, которого за месяц вызвали на дуэль семьдесят три раза. Шаир округлил глаза, сам не зная, что его удивляет больше – поведение уважаемого профессора или то, что ученейшая Тахсина взяла на себя труд сосчитать его дуэльные вызовы. – Разумеется, столь странные изменения в поведении, когда навь, ранее ведший себя достойно и сдержанно, и дня не может прожить, не задев чьей-либо Чести, обращают на себя внимание. Однако местное общество списывает все странности на возраст, тем более что Ариф аль-алим каждый раз после вызова приносит самые искренние извинения. И говорит, что сам не понимает, что на него вдруг нашло. Так что, на деле дуэлью все заканчивалось лишь четырежды. – Потрясающе, – искреннее сказал Шаир. – В жизни ни с чем подобным не сталкивался. – Не зря же эта магия – запрещенная, – взвешенно ответила Тахсина, – мы и не должны бы о ней узнавать иначе, чем из исторических документов. Так вот, возвращаясь к тому, что у нас тут происходит. Я искала некую взаимосвязь между теми, на кого легло проклятие, и нашла ее легко. Все они являются действующими членами комиссии, которая выделяет наиболее выдающиеся из последних работ ученых и объявляет об их научной ценности. Чаще всего впоследствии создателей этих трудов награждают, однако, в любом случае, навям приятно, когда их заслуги бывают отмечены. – И так неприятно, когда не отмечены, что они готовы проклясть членов комиссии, – сделал вывод Шаир. – Выходит, что так. Я поинтересовалась остальными, и двое из них также вызывают у меня беспокойство. Набих ибн-Мишари… – Я о нем слышал! Что с ним? – разумеется, Шаир, увлечённый искусством и литературой, не мог не слыхать о выдающемся писателе своего времени. – Забывает. Всё забывает резко и внезапно, как древний старик. Но это может быть также следствием болезни, хоть и редкой для навя средних лет. – Ужас какой! – с чувством сказал ибн-амир. – Это ведь наверняка мешает ему писать! Тахсина посмотрела на него внимательно и ответила: – Проклятья вообще неудобны. И последняя, кто вызывает у меня сомнения – Ихтибар бин-Шамма, которая вдруг стала постоянно терять вещи. Это не так очевидно, потому я не уверена. Шаир сосредоточенно потер рог. – Это все, что вам известно? Девушка неожиданно замялась. – М-м-м... Нет, не совсем. – Что еще? – тут же с охотничьим азартом спросил ибн-амир. – Во-первых, вот список членов комиссии, – сказала Тахсина, достав из рукава слегка помятый лист бумаги. Шаир схватил его и, не глядя, сунул в рукав к себе. – А во-вторых? – Я знаю, что ночью в крыло главного корпуса, где расположен архив, ходит мужчина. – Вот как? И откуда же это известно достойной бин-эфенди? – спросил ибн-амир, с трудом представлявший себе Тахсину незаконно влезающей среди ночи в запертое и охраняемое здание. – Я... не могу вам этого сказать, – девушка закусила губу и упрямо уставилась на него исподлобья. – Это важная для дела информация, вы же понимаете. – Отлично понимаю, но сказать не могу. – Потому что не можете раскрыть личность того, кто тайком пробрался в главный корпус и заметил нашего вероятного преступника. Девушка вздохнула. – Я вижу, вы и так верите, что мои подозрения не беспочвенны. – Я вам верю, как себе, Тахсина-ханум, – от души сказал Шаир, – а вот вашему свидетелю – пока не очень. И хотел бы поговорить с ним лично. Право слово, мне незачем уличать его в подделанном результате экзамена или чем-то подобном, и это останется между нами. Девушка скривила рот, не понимая, радоваться проницательности ловчего, столь полезной в его деле, либо же огорчаться, что она невольно раскрыла часть того, о чем поклялась молчать. – Я дала слово Чести. Я не могу, простите, Джабаль-бек. Но этому свидетелю я также верю, как себе. – Ладно, Ата-Нар с вами, – смилостивился ибн-амир, вовсе не желая заставлять несчастную девицу переступать через Честь. – Мы хотя бы знаем, что это мужчина. – Ростом приблизительно три араша и четыре кабды, крупного телосложения, но не полный, ходит, шаркая ногами, – протараторила Тахсина и коротко выдохнула. – Да благословит Всеведущий вашу дотошность, аль-алима, и внимательность того, кто пробирается ночами в кабинеты преподавателей, кем бы он ни был, – картинно воздев руки, сказал Шаир. – Пойдемте, покажете мне хотя бы одну из жертв. А потом подумаем, что нам делать дальше. Проще всего оказалось увидеть Ариф-бека, как раз сегодня проводившего открытую лекцию. Он объяснял студентам не самую очевидную зависимость степени вложения силы в заклинание от сложности плетения. При простом заклинании, без жеста, ее количество должно быть достаточно велико, но по мере усложнения необходимость вложения магии сначала уменьшается, а после определенного предела – снова начинает расти, поскольку большое количество опорных точек также требует много огня. Шаир это знал, ведь сам он потому и являлся ловчим магом, что был в состоянии создавать плетения сколь сложные, столь и требующие изрядного количества магии. Но Ариф аль-алим общей теорией не ограничился, и вступление лекции вело к тем скучным формулам, благодаря которым можно было вычислить, сколько именно магии понадобится в каждом отдельном случае. Откровенно сказать, Шаиру было плевать на это даже когда он учился, а тем более сейчас. Ему лично внутреннего огня хватало всегда, искрой больше, искрой меньше – не имело значения. Все то время, пока он сидел на лекции и пытался отмахиваться от формул, надоевших еще во время собственной учебы, он всматривался в ауру преподавателя и все-таки нашел некое подозрительное пятно, которое отнюдь не бросалось в глаза. Просто оно вращалось не в ту сторону. Обычно вся аура здорового навя подвижна и жива, как всегда подвижно тело, которое дышит, и в котором течет кровь. И так же обычно проклятья и нездоровье ложатся на ауру пятнами омертвелости, неподвижности и замедления. Но тут было иначе, и заметить это оказалось куда сложнее. Ариф аль-алим, тем временем, перешел от самих формул к практическому их вычислению, отчего, однако, происходящее ничуть не сделалось для ибн-амира хоть сколько-нибудь интереснее. Увидев все, что ему было нужно, он таращился в окно и размышлял, не стоит ли уже воспользоваться отводом глаз, чтобы поскорее сбежать отсюда, не привлекая внимания и не вызывая ненужных вопросов. – Возьмем восьмиточечное плетение, – вещал тем временем преподаватель. – И рассмотрим его при том условии, что... На этом моменте он повернулся от доски и заметил Шаира, созерцающего ясное летнее небо. – Юноша, мне кажется, вы меня не слушаете, – с сожалением сказал Ариф-бек, подойдя поближе. – Извините. Там просто ласточка пролетела, – безо всякого сожаления в голосе ответил Шаир, нехотя повернувшись от окна. – Сдается мне, вы не осознаете, сколь важны точные расчеты в заклинательной магии. – Нет, отчего же! Я полагаю, точные расчеты очень важны для того, чтобы сидеть в кабинете и писать научные труды по заклинательной магии. – Коли вы столь умны, юноша, что позволяете себе подобные суждения, не выйдете ли к доске, чтобы решить мою задачу? – Давайте поступим иначе, профессор! И вы решите мою задачу. Тут уж у почтенного Арифа не нашлось слов, и он лишь удивленно вытаращился на самоуверенного студента. Ибн-амир же, не моргнув глазом, продолжал: – Возьмем боевого сахира. И рассмотрим его при том условии, что он стоит в полукасабе от вас. Вопрос: сколько огненных шаров он успеет в вас выпустить, прежде чем вы точно рассчитаете количество огня, необходимое при восьмиточечном плетении? Ариф аль-алим сощурил глаза и спросил: – Юноша, а вы не хотели бы назвать свое полное имя? Шаир за три дня, проведенных в Университете, где высокородных маликов было хоть отбавляй, почти ни разу не назвался Джабалем, сделав исключение для неожиданной клиентки – потому что, если подумать, узнать его тут могли, однако именно поиски шаярской бин-амиры были тем немногим, что в глазах прочих смотрелось бы оправданным для ясминского ибн-амира. Так что он избегал называться на случай, если вдруг его инкогнито раскроется, ведь он вовсе не желал связывать имя Шаира ибн-Хакима с именем Джабаля ибн-Басира. Потому упоминать свое имя ему сейчас было не с руки. Кроме того, Ариф, вероятно, собрался вызвать его на дуэль, что уж вовсе не входило в планы Шаира, а потому он сказал: – Знаете, не хотел бы, я очень тороплюсь туда! – он кивнул на окно и, стоило Арифу перевести взгляд, кинул заклинание отвода глаз, быстро покинув аудиторию. Тахсина ждала его в своей комнате в жилом студенческом корпусе. Однако она все еще не хотела, чтобы кто-нибудь знал об их с ловчим деле, да и сам Шаир не желал, чтобы случайно выяснилось, что он занимается здесь чем-то кроме своих поисков. Посему проникнуть к девушке он постарался незамеченным, или, по крайней мере, если уж замеченным – то так, чтобы ничто не навело окружающих на мысли о расследовании, которое он ведет. Проще говоря, ибн-амир полез в окно жилого корпуса на третьем этаже, очень удачно скрытое от посторонних взглядов растущими вокруг деревьями. – Приветствую еще раз, – сказал он девушке, невольно вздрогнувшей при его неожиданном появлении, и уселся на подоконник. – Ни разу до этого не лазил к девицам в окна, чтобы обсуждать с ними запрещенную магию... Тахсина посмотрела на него с нескрываемым упреком и тут же поинтересовалась: – Вы что-нибудь нашли, Джабаль-бек? – Еще как нашел, – довольно подтвердил Шаир, спрыгнув на пол. – Однако, наш обиженный сахир – большой молодец. Зря его комиссия отвергла. Прячет проклятия так, что и опытный лекарь не заметит. Я бы, может, тоже не увидел, если б не знал точно, что именно ищу. – Значит, я все-таки была права, – задумчиво сказала девушка. – Очень даже правы, Тахсина-ханум. Я, собственно, только за этим и зашел, а так – думаю сейчас: то ли остальных глянуть, то ли за… м-м-м… кузнецом сходить… – Зачем нам кузнец? Нам кузнец не нужен! – возмутилась Тахсина. – Мне – очень нужен, она моя боевая пара. И подсказать насчет нестандартной магии может. Вы уж простите, но дело непростое, и мне с помощью будет легче. Кроме того, раз уж проклятье – вовсе не домыслы, не так и страшно, если я с кем-то поделюсь сведениями о нем. – Ну, если вы уверены, что вам нужна помощь… – Ага, – сказал Шаир. – Ну, я пошел. – И выскочил в окно. По пути к Персиковой ловчий думал о том, как ему справиться с таким сложным делом, и приходил к неизбежному выводу, что надо ухитриться взять след от проклятия. В каждом плетении есть частица огня того, кто его создал, а в огне есть отпечаток ауры – так что, по идее, в проклятии буквально заключена подпись наславшего, и надо бы как-то ее извлечь, но как? Готовых заклинаний на сей счет не существовало, однако – и в этом была ее прелесть – с готовыми заклинаниями в ловчей магии вообще было слабовато. Большую часть плетений приходилось создавать самому, для своих нужд, хоть бы они и повторяли отчасти готовые заклинания других. Это было похоже на подгонку хафтани по фигуре – еще не сшитого и выкроенного по стандартным лекалам, но создаваемого так, чтобы подходить именно тебе. В любом случае, ловчий должен был уметь импровизировать и подстраиваться под новые обстоятельства, и никто не обещал, что эти обстоятельства будут простыми. Время было совсем непозднее, так что Ятиму он нашел в кузне, вместе с Барияром и Махиром. – У нас новое дело, тебе понравится, – сообщил Шаир без предисловий, когда девушка подошла к нему. – Только я пока не понял, как с ним разбираться. И мне весьма пригодился бы твой совет. Адиля с любопытством уставилась на него, так что ибн-амир увлеченно продолжил: – В Университете завелся сахир, использующий запрещенную магию и насылающий на всех проклятия. Пострадавших уже не меньше трех, возможно пять, а может, и больше. Я вообще всерьез подозреваю, что он собрался последовательно проклясть всю комиссию по оценке научных работ, он им мстит. Бин-амира удивленно охнула и округлила глаза. – Да, мне тоже понравилось, – согласился Шаир. – То есть, ничего хорошего в проклятьях нет, но все это очень необычно, и я раньше ни с чем подобным не сталкивался. – Действительно, наверное, не каждый день нави запретными заклинаниями раскидываются, – вздохнула Адиля. – Так вот, изловить этого мстителя я вижу только два способа. Один ужасно скучный и ненадежный, а со вторым я не понимаю, как разобраться. Собственно, мне известно, что он бывал ночами в университетском архиве – видно, искал там старинные трактаты о проклятиях. Но неизвестно, придет ли еще и когда, так что еженощно караулить его в главном корпусе Университета я не вижу особого смысла. – Тогда как же быть? – Теоретически, – здесь Шаир сделал задумчивую паузу, собираясь с мыслями, – любое плетение несет на себе отпечаток ауры того, кто его создал, и я мог бы найти его по его же собственному проклятью. – Но любое плетение преобразует силу, которая в него вложена, – возразила Адиля. – Именно. Это... как шифр. Или как приготовленное блюдо, которое и по виду, и по вкусу не всегда похоже на то, из чего его сделали. Однако все, что мне нужно знать, в самом проклятии есть. Просто я пока не понял, как это оттуда вытащить. И никогда не пробовал так делать раньше. И, собственно, именно поэтому мне и нужна твоя помощь, поскольку по штукам, которых никто раньше не делал, ты специалист, может, и получше меня. – Пошли хоть во дворе посидим, мне кажется, в кузне думать неудобно – шумно и жарко, – предложила девушка. – В самом деле! – согласился Шаир и еще по пути принялся рассуждать вслух: – Знаешь, меня пугает то, что оно кажется невозможным. Это как мне бы дали несколько нот и попросили воссоздать мелодию, или из пары строк вывести стихотворение. Каков шанс, что я пойму, какое оно было, а не создам свое, с включением этих нескольких строк и звуков? Только это еще и не строки или звуки подряд, а некоторые разбросанные отдельно слова и звуки – ну, как опорные точки в заклинании. Тут он посмотрел, на собеседницу округлившимися глазами: – Но ведь из опорных точек всегда можно вычислить будущую сетку! О Ата-Нар, за что караешь? Я так ненавижу эти грешные формулы! А теперь придется их вспоминать! – Формулы вычисления сетки по опорным точкам? – Угу. Это даже хуже расчета силы, вкладываемой в заклинание в зависимости от количества точек! – Да я сейчас решебник принесу, оно и надежнее будет. Мы ж их все время вычисляем, знаешь, чем держать все это в голове – проще перепроверять, – не дожидаясь ответа, Адиля подхватилась и побежала в кузню. Покуда она не вернулась, Шаир сел, прислонившись спиной к стене, прикрыл глаза и принялся тщательно вспоминать пятно, которое ему удалось обнаружить на ауре Арифа аль-алима. В иные минуты его богатое воображение, от которого ему порой приходилось страдать, бывало весьма полезно, и не только для того, чтобы слагать стихи и музыку, но и в ловчем деле. Печать проклятия предстала перед его мысленным взором столь же ясно и подробно, будто он сейчас видел ее прямо перед собой. Ибн-амир настолько погрузился в себя, что подошедшей Адиле пришлось потрясти его за плечо. Только после этого он открыл глаза и, нахмурившись, уставился на нее. – Я решебник принесла, вот, – девушка указала на стол, где теперь лежали книжица и письменные принадлежности, и Шаир с тоской воззрился на них. – Плетение сложное, – пожаловался он. – И хитрое, так что и найдешь не сразу. Я с этим тут до ночи сидеть буду. – Сиди, сколько хочешь, – щедро разрешила Адиля. – Отсюда тебя точно никто не выгонит. Я бы тебе помогла, только в аурах разбираюсь слабовато, вряд ли от меня будет много толку. Сказала она это искренне и от всей души, так как до сих пор не была уверена даже в том, что ей удался ее артефакт по искажению ауры, а искажать, как она считала, было куда проще, чем восстановить из обрывков. О том же, что ее артефакт прошел проверку, девушка понятия не имела. Ибн-амир скорбно вздохнул и решительно взял книгу в руки. Подходящая формула нашлась не сразу, а результат подгонки, чтобы понять сетку будущего заклинания, удручил вовсе. На каждый уловленный участочек ауры следовало создать как минимум три опорных точки, и окончательная сетка выглядела столь хитроумно, что ее никак не получалось зарисовать – ведь в жизни она должна была получаться объемной. Впрочем, ибн-амир со вздохом вспомнил уроки начертания и нарисовал участки будущей сети разными линиями, чтобы все было перед глазами. Каков будет ритм будущего стихотворения, в которое придется это все упаковать, и какими жестами это все дополнить, он едва ли сейчас представлял. Заложив руки за голову, он попытался вообразить то, что ему было нужно, ухватить музу, но она уворачивалась. Тогда Шаир поднялся и снова пошел в кузню: – Пошли, еще поможешь мне, – грустно попросил он Адилю. – Совсем не получается окончательно сложить это все, сам не справляюсь. – Ну, вообще-то, до сих пор ты отлично разбирался один, я только слушала, – возразила бин-амира. – Значит, еще послушай. Адиля вздохнула, посмотрев на него с искренним сочувствием. – Может, отдохнешь немного? – Нет уж, предпочитаю разбираться с неприятными делами разом, чтобы не висели, как камень на шее, – проворчал Шаир, безо всякого удовольствия вспомнив свои трехдневные поиски в Университете. – Ну, как знаешь. – Они как раз дошли до кузницы, так что бин-амира сразу поинтересовалась: – Так что там у тебя? И зачем мы сюда пришли? – Потому что тут линейка и циркуль есть, и стол для черчения удобнее, – все так же ворчливо ответил ибн-амир, аккуратно разглаживая лист бумаги с результатами своих трудов, который он разложил на столе. – Вот смотри... Адиля немедля с любопытством сунула нос в схему, которую до этого видела только вполглаза. – Сложная какая... – Угум, – печально согласился Шаир. – Я с ней чуть с ума не сошел. А может, еще и сойду, пока пойму, как ее в заклинание укладывать. – Потрясающе! – от души сказала девушка, проведя пальцем по пунктирной линии, которой ибн-амир обозначил невидимые при взгляде с этой стороны части плетения. – Я ничего подобного даже для артефактов не конструировала. – Я тоже ничего подобного не конструировал. Ни для чего, – ответил Шаир, однако улыбнулся, довольный, что его труды вызвали столь искреннее восхищение. В этот момент к ним подошел Махир, ужасно заинтересованный происходящим, и тоже уставился на нарисованную ибн-амиром схему. – Это вы что, артефакт, что ли, делать собираетесь? – с любопытством спросил он. – Не собираемся, – ответил Шаир и тут же замолчал, неожиданно осененный идеей. – А что, из этого можно артефакт сделать? – Отчего ж нельзя? – пожал плечами Махир. – Плетение сложное, но артефакты ведь для того и придуманы. – Ну, тогда я его у вас прям сейчас закажу, еще и за срочность добавлю. Если вы меня от этой головной боли избавите. Махир и Адиля переглянулись, и девушка сказала: – У Барияра-бека спросить надо. Не уверена, что сама справлюсь с расчетом основы закрепителя и контура запуска для такой сложной конструкции. Я все-таки учусь пока, и не так давно. Ну и сегодня не получится, даже если срочно, сегодня выйдет разве что основу отлить, а завтра отковать, и никак иначе. Шаир искренне ответил: – Как будто я сам вот так раньше, чем до завтра, взял бы и справился. И они пошли договариваться о заказе. Поскольку уходить немедленно после того, как договорился с Барияром, Шаир не стал, то наблюдал, как его заказом занялись, воочию. Его поразило, что мастер тут же велел ученикам заложить целых четыре основы под артефакт. – Зачем так много? – Так а вдруг сразу не выйдет? Артефакт новый, сложный, – ответила Адиля, отвешивающая дробленые кусочки металла на аптечных весах, – а в них чуть не так стукнешь – плетение завернется не в ту сторону, и пиши пропало. Даже более привычные порой портишь. Барияр-бек до чего кузнец отличный, а и то у него корзина всяких неработающих артефактов скопилась. Даже и не расплавить и не переделать их: остатки неверной магии непонятно как могут повлиять на новую вещь. Тут Шаир подумал, что, если бы Ватар придумал свой раствор для лишения артефактов магии, он мог бы в этом деле очень пригодиться. – В общем, раз заказ сложный, мы перестраховываемся. – Удобно, когда перестраховаться можно, – хмыкнул ибн-амир, который одновременно удивлялся сложности работы с артефактами и завидовал тому, что кузнецы могут переделывать свою работу по несколько раз. У него такой возможности чаще всего не было. С другой стороны, и дело ему иметь приходилось, как правило, с вещами куда более простыми; сегодняшняя кропотливая возня с формулами была исключением. – Хотя у меня и плетения несложные. – Ты вон какую схему нарисовал! – ответила Адиля, все еще впечатленная его работой. – Да еще и по памяти. Шаир потер лоб тыльной стороной ладони и не без гордости усмехнулся. – Подумаешь, одно заклинание запомнить, я касыды наизусть знаю целиком. Много. – Ух ты! Прочитаешь? – тут же попросила Адиля, которая сейчас искренне считала, что, какие бы у нее ни были отношения со стихами, в исполнении Джабаля она с радостью выслушает и целый том поэзии. – Ну, не сейчас же, – улыбнувшись совсем уж неприлично радостно, ответил ибн-амир. – Да и вообще нехорошо вас от сложной работы отвлекать. Я завтра к вечеру зайду. – Заходите, Джабаль-бек, все сделаем в лучшем виде, – отозвался Барияр, а бин-амира, оторвавшись от работы, подошла попрощаться и, как обычно, пожать ему руку. – Ждите меня завтра все вместе, – сказал Шаир и весело ей подмигнул, – ты, сёто и дайто. Адиля улыбнулась в ответ, и Шаир вышел из кузни, полной грудью вдохнув ароматный вечерний воздух. Все складывалось как нельзя лучше, и настроение у него, невзирая на усталость, было самое приятное. Поздним вечером следующего дня некоторые ученые нави, припозднившиеся с возвращением домой, проходя по одной из окраинных улочек Университетского района, могли ненароком заметить легкое шевеление в кустах кизила, растущих возле одного из домов – несколько странное, учитывая совершенно безветренную погоду. Подошедшие же совсем близко, вероятно, были в состоянии и услышать два очень тихо переговаривающихся голоса – женский и мужской. Впрочем, разумеется, никто из прохожих не стал бы выяснять, кто и зачем сидит под вечер в кустах, ибо причина показалась бы очевидной, и они не пожелали бы нарушать встречу влюбленных свои бестактным вмешательством. Меж тем, за ветвями кизила было сокрыто отнюдь не преисполненное взаимной нежности свидание – там шел спор двух боевых товарищей, и весьма горячий. – У нас на него ничего нет! Поэтому я не вижу причин вызывать янычар, а поскольку нашей жизни и благополучию не угрожает ничего, кроме лезущих в глаза веток, тем более не вижу причин использовать сигнальный артефакт, – бурно размахивая руками, вещал Шаир, который и вызывал подозрительное сотрясение кустарника. – Раз нет – значит, надо пойти и найти! А может он прямо сейчас кого-нибудь проклинает? – спросила в ответ Адиля, которая сейчас чувствовала возмущение столь же сильное, как в момент своей расправы с накибом над амирскими охотниками. И теперь ее воистину пламенное чувство справедливости жаждало того же самого: позвать янычар, ворваться к преступнику домой и перевернуть там все вверх дном в поисках доказательств его вины, в которой она ни минуты не сомневалась. – Он уже пятерых проклял, и ничего совсем уж чудовищного не произошло. Не убивает же он их! – Как ты можешь так говорить! Ты сам рассказывал, что эта ханум, ну, которая алхимик, чуть не взорвалась вместе со студентами. Ничего себе ничего чудовищного! По-твоему, надо дождаться пока кто-нибудь все-таки убьется? – Я этого не говорил, – мрачно ответил ибн-амир, а потом вздохнул и добавил намного мягче: – Мы можем его спугнуть, а мне бы этого не хотелось, потому что тогда он точно кого-нибудь проклянет, и может быть даже нас. – Ну и что нам, в таком случае, прикажешь делать? Сидеть тут, в кустах, до утра? – сердито спросила Адиля, натуре которой было противно бездействие. – Порой ловчему так и приходится делать. Но ради твоего спокойствия мы можем предельно осторожно заглянуть, чтобы убедиться, что преступник вовсе не злодействует вот прямо сейчас, и мы можем подождать, пока он пойдет в архив или до завтра, чтобы потихоньку поискать в его комнате и найти что-то доказывающее его вину. – Да, я хочу проверить, не злодействует ли он прямо сейчас, – решительно ответила бин-амира. – Хорошо. У него там балкон, так что мы влезем на него и очень аккуратно посмотрим. Только, ради Ата-Нара, ни в коем случае не шуми и делай так, как я скажу. – Будто я не понимаю, – насупилась Адиля. – Даже если будешь падать, все равно не шуми. Я тебя поймаю и так. Девушка фыркнула, но ничего не сказала, и они полезли на балкон квартиры, в которой жил поклонник запрещенной магии. Окно и дверь были задернуты плотной занавеской, ибо тому, кто находился внутри, было что скрывать. Шаир, впрочем, воспринял это даже с радостью, поскольку так они сами могли легче оставаться незамеченными. К тому же справа между занавеской и стеной имелась чудесная щель, к которой ибн-амир немедля с любопытством припал, а следом за ним – и Адиля, подлезши ему под руку снизу. Шаир, не задумываясь, положил ладонь ей на плечо и продолжил наблюдать, так как в квартире происходили вещи весьма интересные. При свете лампы желтый навь в оранжевых полосах, вполне совпадающий с тем описанием, что дала ибн-амиру Тахсина, расхаживал по комнате, потом склонялся над столом, на котором лежало несколько книг и свитков, весьма старых и потрепанных с виду. Судя по шевелению губ, он бормотал себе под нос, однако тихо, и через приоткрытую оконную створку слышно его не было. – Вот видишь, – свистящим шепотом сказала Адиля, ткнув пальцем в щель. – Вижу, – согласился Шаир, непроизвольно чуть сильнее сжав руку на ее плече. – Он пока ничего не делает. Просто... размышляет. Навь тем временем еще раз подошел к столу, выбрал одну из книг, открыл на закладке, прочел, наморщив лоб, что там было написано, не перелистывая страницы, и принялся начитывать заклинание. Даже издали рогами хорошо ощущалось, как точки силы скапливаются на его губах, готовые быть выплюнутыми с последним словом и раскинуться сетью. Адиля, уверенная, что преступник начитывает очередное проклятие, в одно мгновение скинула с себя руку Шаира и резкими быстрыми движениями создала щит, который метнула на навя, отчего стекло окна разлетелось вдребезги, а заклинание так и не было произнесено до конца. Испуганный преступник кинул в их сторону книгу, которую держал в руке и выбежал из комнаты. – Я же просил не шуметь! – зло выкрикнул Шаир прямо в лицо Адиле, которая отшатнулась и воскликнула в ответ: – Он проклинал! Я что, должна была спокойно стоять и на это смотреть? – Да, потому что я тебя об этом просил! Несколько раз! И объяснял, для чего это нужно! О Ата-Нар, почему все всегда уверены, что лучше меня знают, что делать?! В том числе, мне! В том числе, на своей работе и в своей жизни! – он воздевал руки все выше и под конец всплеснул ими так резко, что слегка ожегся об полы своего хафтани. Адиля в ответ проговорила в зловещем спокойствии: – Мне очень жаль, Джабаль-бек, что вы связались с такой тупой и ничего не понимающей с нескольких раз помощницей. И я с удовольствием избавлю вас от моего присутствия, столь отравляющего вам жизнь, после того, как мы догоним этого преступника, раз уж я его спугнула. Шаир, сурово нахмурившись, посмотрел на нее и подумал, что, в самом деле, если они станут ругаться дальше – преступник уйдет окончательно. Так что он молча вздохнул, прошел в квартиру, хрустя битым стеклом, и сразу принялся плести заклинание, чтобы взять след. Сбежавшим сахиром тут пахло так сильно, что ему ничего более не требовалось. Договорив, он, все так же молча и не оглядываясь, рванул с места, чувствуя, что цель все еще близко. Адиля поспешила за ним, на ходу выпечатывая шагами начало щита, закончив который, накинула на обоих. Мало ли какую гадость в них швырнет этот проклятущий? Они сбежали вниз по лестнице и помчались куда-то в сторону студенческих общежитий. Кто знает, что там собрался делать сахир? В любом случае он этого не успел, так как ловчий едва увидав его бегущего под домами, спеленал заготовленной уже сетью, не дав и шелохнуться в их сторону. Шаир подбежал к нему и принялся накладывать магические путы, Адиля подошла медленнее и хмуро спросила: – Вам помочь? – Сам справлюсь, – не менее хмуро ответил Шаир. – Что ж, я поняла, что недостойна вашего внимания, ловчий-бек, так что позвольте я с вами на этом распрощаюсь, ведь в моей помощи вы более не нуждаетесь. И, резко развернувшись, девушка направилась прочь. Шаир уселся на землю рядом с обездвиженным преступником и невесело усмехнулся. – Ну что вы, Ятима-ханум, это я не заслуживаю вашего внимания. По крайней мере, не настолько, чтобы ко мне прислушиваться... – он говорил негромко, поскольку, в сущности, ему было все равно, услышит она его или нет. Что он ни скажи сейчас – его слова не воспримут, Шаир прекрасно знал это по ссорам с отцом. Так что, в самом деле, какая, к людям, разница? Адиля, само собою, прислушивалась к его словам, но увидев в них лишь новые обвинения, даже не сбавила шагу. Ей нужно было домой, хотя бы там ее не ругают за глупость! Хотя бы там она кому-то нужна. Девушка рассчитывала вспомнить, как ей возвращаться на Персиковую от дома преступного сахира – все-таки она тут была впервые и пока слабо ориентировалась в Университетских постройках. А если не вспомнит, то спросит кого-нибудь. Но не этого Джабаля! Тут она возмущенно передернула лопатками, сорвала длинную травинку и принялась хлестать ею все растения попадающиеся по пути. Этот ловчий оказался такой же, как все! Все, кого она не устраивала. Ну и не надо, она не будет навязываться! У нее своя жизнь, учеба и месть, и очень даже правильно все закончилось. Хоть быстро! Хотя бы она не слишком долго заблуждалась! По зрелом размышлении, обращаться к Фанаку ибн-Мухлису Шаир не стал, решив, что еще и выяснять отношения с аджибаши, которого на ночь глядя заставляют работать на чужом участке, будет для него немного слишком. Так что, оттащив сахира с дороги, он с видом самым суровым и решительным направился к главному корпусу, где всегда дежурила пара местных янычар. Ему довелось потратить некоторое количество чудесного ночного времени на то, чтобы объяснить произошедшее от и до, однако, против обычного, он не чувствовал раздражения даже от янычарской склонности к формальностям. Это замечательно отвлекало. От того, о чем совершенно не хотелось думать. Однако когда и пойманный преступник, и неоспоримые доказательства вины, похищенные им из университетского архива, были благополучно переданы в руки правосудия, и Шаир вышел на ночную улицу – неприятные чувства и размышления накатили на него с новой силой. Достав связку ключей, которую он принес, как и обещал, чтобы отдать Ятиме, он принялся играть с ней, прислонившись к стене дома и уставившись вверх, в совсем уже темное небо. Караванный путь светился ярко, опоясывая небосклон, словно зунзар невесты, украшенный мелким жемчугом, и Шаиру невольно вспоминалась легенда про навя, прошедшего его из конца в конец – в одиночестве, поскольку все прочие сочли его безумцем. А ему просто хотелось посмотреть что там, в конце. Однако эти лирические размышления так и не сумели полностью захватить ум ибн-амира, поскольку, помимо прочего, он злился. – Видимо, у меня с лицом что-то не то, – задумчиво изрек он в воздух. – Все как на него посмотрят – сразу думают, мол, этого и слушать не стоит, будь он хоть ибн-амир, хоть сам Ата-Нар. Иных объяснений происходящему в моей жизни у меня нет. Он мрачно посмотрел на ключи, сунул их в поясной кошель и размашисто зашагал в сторону студенческого корпуса, где жила Тахсина. Все очень просто: с ним все соглашаются только в тех случаях, когда сам Шаир ни с кем не спорит. Он делает то, что устраивает отца – отец готов ему даже помочь, а не запереть в очередной раз в покоях на неделю. Он делает то, что устраивает Ятиму – и она его ценит и ждет. Однако стоит ему завести свою собственную точку зрения, с которой прочие не согласны, либо поступить не так, как им угодно, как любое взаимопонимание сразу же заканчивается. Ибо, как известно всякому навю в амирате, ни ибн-амир Шаир ибн-Хаким, ни ловчий Джабаль ибн-Басир не способны сами додуматься ни до чего хорошего. Он был прав: все вокруг именно так и считают, и Ятима в том числе, иначе смогла бы хоть немного к нему прислушаться, тем более – после того, как он сам согласился пойти на уступку. Одному работать легче, он привык и у него прекрасно получается, справлялся раньше – справится и впредь. Сам с собой он, по крайней мере, не станет переругиваться в самый неподходящий момент. Был уже довольно поздний вечер, но Шаир об этом как-то не задумывался, запрыгивая в комнату Тахсины, хотя девушка вполне могла и спать в столь неранний час. К счастью для нее, она в это время сидела над документами, потому явление весьма недружелюбно выглядящего ловчего испугало ее меньше, чем могло бы. – Я выполнил ваше задание, Тахсина-ханум. Некий Ханун ибн-Сармад бени-Наим сегодня вечером опять пытался кого-то проклясть, был остановлен и передан янычарам – и да свершится над ним правосудие! – единым духом выпалил он, разглядывая ее книги. – Вы так быстро его нашли? – удивилась Тахсина. – Больше суток прошло, не так чтоб мгновенно, – буркнул Шаир, переводя взгляд на нее, – хотя, конечно, бывали у меня случаи и посложнее. В общем, я хотел сказать, чтобы вы больше не беспокоились о запретной магии. – Надеюсь, мне не придется больше беспокоиться и о ваших внезапных поздних визитах. К вашему сведению, это выглядит более чем неприлично. Шаир с сосредоточенным видом потер рог. – Полагаю, на дуэль вы меня вызывать все же не станете, Тахсина-ханум. – Обойдетесь, – фыркнула девушка. – К тому же я вам на самом деле очень благодарна за помощь. Правда, боюсь, в столь неурочное время мне совершенно нечем оплатить вашу работу. – Не стоит. – Ибн-амир, которого вопросы оплаты сейчас раздражали еще сильнее обычного, наморщил нос. – Что не стоит?.. – опешила Тахсина. – Не стоит беспокоиться вопросами оплаты. Вряд ли у вас есть лишние деньги, раз вы живете в студенческом корпусе, а не снимаете квартиру. Так что не стоит. Вы этим делом заинтересовались из альтруистических побуждений – считайте, что я тоже. Девушка наморщила лоб, словно пытаясь осознать некую сложную мысль. – Вы странный ловчий, Джабаль-бек. Необычный. Шаир мрачно хмыкнул. Только всяких подозрений от чересчур проницательных девиц ему сейчас и не хватало! – Вы тоже не слишком-то обычный судебный сахир, аль-алима, – попытался он перевести тему. – Кого сейчас интересуют дела эпохи Становления и какой в этом смысл? К удивлению самого ибн-амира, это подействовало. Тахсина решительно выпрямилась и вздернула подбородок, а потом проговорила, отчеканивая каждое слово: – Если мое исследование увенчается успехом, смысла в нем будет очень даже много. Я хочу отыскать способ определения лжесвидетельства без вмешательства в свободу воли представшего перед следствием или судом. Мне пока не удалось найти подход к решению этой проблемы средствами современной магической науки, и я посчитала нужным обратиться к архивным документам. – Растворитель артефактов, – усмехнулся Шаир, которому Тахсина уже во второй раз напомнила о Ватаре, теперь – увлеченностью сложными задачами, которые они сами же себе и выдумали. – Что, простите?.. – Вы чем-то похожи на моего друга. Я уже говорил. Впрочем, это не важно, и я, пожалуй, пойду. Он выскользнул в окно, не дожидаясь ее ответа – пока она не успела понять о нем еще что-нибудь лишнее. Адиля к тому времени уже лежала дома в постели, но ей совсем не спалось. Она думала о том, что, возможно, это высшее провидение указывает на то, как она отклонилась от своего пути. Спасение Лучика еще было нужным благородным делом, но просто поиск преступников ради собственного удовольствия – нет. Так что, может, даже Джабаля не следовало винить в том, что она его стала так внезапно сердить. Впрочем, на согласие с этой мыслью смирения бин-амиры не хватило. «Даже если по воле провидения он должен был прервать наше товарищество, то уж мог бы это сделать не так чудовищно! Выбор-то у нас есть всегда! Это ему захотелось оборвать все так ужасно!» Тут Адиля припомнила, как ужасно он на нее кричал, и съежилась в постели, ощущая себя так, будто замерзала от слов Джабаля. Он ей все объяснил, да, не один раз, а она оказалась слишком пустоголовой, чтобы даже после этого поступить правильно. Она всегда была чересчур глупой и, конечно, терпеть это было трудно, и ничего удивительного в том, что ее постоянно в этом обвиняли и не хотели после этого видеть. «Но так ужасно меня никогда не прогоняли – а, впрочем, я раньше была бин-амирой, может, просто не смели, может, на самом деле многие бы хотели, просто опасались. Может, я всех так бешу своей тупостью». От этой мысли Адиле сделалось совсем уж плохо, и она свернулась клубочком, накрываясь одеялом с головой. Так было душновато, но хоть немного не так больно. Впрочем, она тут же добила себя мыслью: «А может, вообще дома все рады-радехоньки, что я сбежала и прогонять не пришлось», – и тут уж она разрыдалась. У благородного Ватара ибн-Насифа совершенно неожиданно для него самого также выдался день, полный весьма редких событий. И первым из них стало то, что Ватар аль-алим выбрался из своей любимой лаборатории не по делам, а исключительно ради приятного времяпровождения. Не то чтобы достойный алхимик не любил развлекаться, но, как правило, чтобы обрести все его излюбленные развлечения, никуда выходить из лаборатории было не нужно. Однако на этот раз он просто не мог ответить отказом на приглашение, да и, в общем-то, был не против согласиться. Ибн-ага Наиль ибн-Тахир, их с Шаиром старинный приятель, заглянул к нему еще днем, застав, разумеется, за работой. – Готов ли ты, о мой любезный, прервать сегодня вечером свои усердные труды, дабы усладить свой слух звуками моего кануна? – весело поинтересовался Наиль, глядя на Ватара, сосредоточенно растворяющего алые кристаллы в реторте с синей жидкостью. – Разве я могу тебе отказать? – отозвался Ватар, не отрываясь от своего занятия. В действительности, хотя Наиль ибн-Тахир и обладал нравом куда более мягким и спокойным, нежели ясминский ибн-амир, отказывать ему было делом столь же бесполезным. Так что, раз уж его бы все равно уговорили, а музыку Наиля, с ранних лет по праву носившего прозвище Музыкант, он любил и послушать был рад – Ватар, со свойственной ему разумностью, принял приглашение сразу. – Вот и замечательно! – жизнерадостно улыбнулся Наиль. – Тогда жду тебя к шести в желтой гостиной. Кстати, ты не знаешь, где наш престолонаследный друг слоняется? Я к нему заходил, но его на месте нет. – Значит, в горы уехал, – вздохнул Ватар. – Опять в горы? Он скоро там жить поселится, чувствую. Будем его звать Шаир ибн-Хаким аль-Джабали. Ватар невольно улыбнулся. Это действительно было забавно, хотя сам Наиль не мог оценить всю соль собственной шутки. Так и вышло, что вечером ученейший Ватар аль-алим покинул свою лабораторию и отправился на собрание достойнейших навей, ценящих прекрасное и возможность вкусить лукума в приятном обществе. Играл Наиль восхитительно, и первая часть вечера прошла очень расслабляюще, в противовес второй, когда принялись за беседы и восхваления музыканта, питье чая и поедание сластей. К сожалению Ватара, на вечере присутствовал уже знакомый слушателю Муззафар ибн-Заид, обида которого от недавней дуэли с Шаиром ибн-Хакимом, во время коей с ним столь небрежно обошлись, отнюдь не прошла. И Муззафар не был из навей, копящих обиды молча, собирая медные монеты в большие столбцы, из которых потом откуют оружие мести. Нет, Муззафар не молчал. Собрание было не чуждо искусства, и, разумеется, беседа не могла не коснуться отсутствующего здесь, но известного всем поэта. Кто-то упомянул строки из стихотворения Шаира, и Музаффар, кажется, только и поджидавший случая, чтобы высказаться по поводу ибн-амира, сообщил тоном весьма вызывающим и капризным: – И что с того, что наш наследник престола сочиняет стишки? Не берусь судить об их качестве среди столь замечательных ценителей, но, как представитель бени-Азимов, не могу не сказать, что достоинство ибн-амира умением складывать бейты не должно исчерпываться, и нас, навей, озабоченных государственными делами, это немало беспокоит. Ватар, знающий о своем друге куда более прочих присутствующих, испытал жалящее чувство от несправедливости произнесенных слов. Шаир, даже в качестве развлечения выбравший помощь другим, менее всех был достоин подобных высказываний, а уж тем более – от малика столь же высокородного, сколь и пустого, подобного Муззафару ибн-Заиду, в жизни и пальцем не шевельнувшему ради блага навей, к коему так любил апеллировать. Хотя Ватар понимал, что ибн-паша сотрясает воздух просто от своей неуемной ядовитости. А Муззафар продолжал: – Впрочем и это бы полбеды, если бы не то, что ибн-амир честной дуэли может предпочесть поэтическое издевательство. Что ждет нас, когда на престол взойдет навь, так мало беспокоящийся о Чести? «О своей бы Чести побеспокоился», – нахмурившись, подумал Ватар. Он знал, что в Муззафаре говорят обида и уязвленная гордость, и в словах его нет ни капли истины, но слушать подобные оскорбительные рассуждения о друге было тяжело. К тому же Ватару аль-алиму претила сама мысль о том, что Честь малика, тем более правителя страны, может быть измерена количеством дуэлей, а не разумностью суждений, великодушием, умением следовать своему Долгу и иными вещами, в которых было много больше смысла, нежели в готовности в любой момент выхватить оружие из ножен. Слова, исторгнутые изо рта малоуважаемого ибн-паши Муззафара, являлись просто-напросто первостатейной глупостью. А глупости разумнейший Ватар не выносил совершенно, поскольку от нее у него сразу начинала болеть голова. Муззафар же, не желая униматься, озвучил собравшимся еще одну мысль о ненавистном ему Шаире ибн-Хакиме. – Впрочем, – сказал он, пренебрежительно хмыкнув, – стоит ли ожидать храбрости в битве и иных качеств, составляющих достоинство любого малика, от того, кто даже не является боевым сахиром? А если уж говорить начистоту, просто не смог им стать – и теперь, увы, вынужден довольствоваться тем, что есть. А мы все и весь наш многострадальный амират – вынуждены довольствоваться подобным наследным ибн-амиром. Страшно даже подумать, в какой упадок придет при нем Ясминия! Тут уж Ватар не выдержал, поднялся и подошел к ибн-паше, старательно сдерживая свои гнев и ярость. Надобно отметить, что врожденное спокойствие и самоуглубленность, присущие благородному ученому, оставили на его внешности и движениях такой отпечаток, что даже сейчас тем, кто знал его мало, Ватар мог показаться практически безмятежным, несмотря на всю бурю кипящих в нем чувств. Подойдя к Муззафару, он попросил тихим размеренным голосом: – Вы бы взяли свои слова назад, ибн-паша, так как в них немного и Чести, и разумения роли правителя. А поспешные суждения о том, чего не знаешь, делают высказывающего их глупцом в глаза окружающих. – Ученый моллюск, вечно сидящий в лаборатории, как в раковине, выполз наставлять меня в вопросах Чести? Что ты знаешь о владении оружием и дуэлях, Ватар ибн-Назиф, чтобы высказываться, не боясь показаться смешным? – ответил Муззафар вполне ожидаемо. Его ответ вызвал ряд ухмылок. Хотя среди толпы собравшихся нашлось целых три навя, которым довелось видеть дуэли Ватара аль-алима, случавшиеся еще реже, чем выходы ученого в общество. Они ожидали дальнейших событий с предвкушением, оттеняемым легким ужасом, так как опасались, что однажды тишайший кабинетный ученый попросту не сможет вовремя остановиться. Наиль ибн-Тахир, наблюдавший этих дуэлей поболее прочих, сочувственно посмотрел на ибн-пашу и с искренним участием сказал: – Лучше бы ты молчал, Муззафар, – в ответ удостоившись лишь презрительной усмешки. – Я знаю достаточно, чтобы вызвать на дуэль, если вы не побоитесь скрестить клинки с лабораторным моллюском, – тем временем четко и внятно ответил Ватар. – Ибн-паша Муззафар ибн-Заид бени-Азим ас-Сефиди, в отсутствие ибн-амира Шаира ибн-Хакима бени-Азима ас-Сефиди, не имеющего возможности в данный момент затребовать возмещения ущерба, нанесенного его Чести, я, ибн-бей Ватар ибн-Насиф бени-Фазиль аль-алим ас-Сефиди, являясь его ближайшим другом и доверенным лицом, вызываю вас на дуэль. Выбор оружия за вами. – Да я тебя и вилкой проучу, – усмехнулся Муззафар. – Я принимаю вызов и призываю в шахди ибн-бея Кадира ибн-Масуда бени-Шарифа ас-Сефиди. А также возвращаю выбор оружия вызывающему. – Я согласен, – гулко ответил Кадир. – Я призываю в шахди ибн-агу Наиля ибн-Тахира бени-Шамали аль-Моганни ас-Сефиди, – ответил Ватар. И хозяин вечера согласился. – Оружие, аль-алим? – спросил Кадир. Ватар оглянулся на гулямов, спокойно стоящих возле двери, чуть сдвинул губы в подобии улыбки и сказал: – Загналы, – а после легкой заминки, которая возникла у шахди, заметил: – Уверен, доблестные наши охранники одолжат свои топоры ненадолго, ведь, справедливости ради, они для дуэли все же поудобнее вилок. – Дуэль на загналах, – во всеуслышание объявил Наиль, – Не сходя с этого места, до первой крови, либо до принесения вызванной стороной должных извинений, согласно Кодексу. Муззафар ибн-Заид, изо всех сил стараясь скрыть изумление и растерянность, охватившие его после выбора оружия, вышел на середину комнаты и проговорил: – Что ж, от того, кто выбрал занятие, не очень-то достойное наследного ибн-бея, трудно ожидать выбора достойного малика оружия. Ватар, встав в трех шагах напротив него, ответил с присущей ему даже в эту минуту невозмутимостью: – Если ибн-пашу оскорбляет оружие, коим была завоевана не одна победа Ясминского амирата, он может вместо того, как и намеревался, взять ложку, тарелку или иную столовую утварь, я не стану возражать. В этот момент к ним подошли гулямы, и Муззафар, невзирая на свои слова, взял загнал, ухватив древко двумя руками и выставив топорик перед собой. Достойный же Ватар протянул за оружием правую руку и, приняв его у охранника, сразу дважды быстро прокрутил в ладони, приноравливаясь к весу и балансу. Что оказалось не так уж трудно, ибо тому, кто часто и подолгу бывал в казармах и практически вырос вместе с гулямами, их клевцы были знакомы ничуть не хуже саифа и джамбии. Удовлетворившись результатом, Ватар встал в позицию, с поднятым в отставленной в сторону руке загналом. Ибн-ага Наиль, оценив неожиданное сходство носатого и долговязого ученого и легкого топорика, прозванного за форму лезвия «вороньим клювом», невольно усмехнулся, а потом вернулся к своим обязанностям шахди, громко спросив: – Все готовы? Ибн-паша Муззафар не был готов ни к чему, однако кивнул. Следом кивнул его противник, и раздалась команда: «К бою!». Ватар аль-алим сделал пару шагов вперед и смерил взглядом ибн-пашу, который невольно отступил, продолжая сжимать обеими руками непривычный ему загнал. – Должен заметить, – сказал Ватар, – что это одноручное оружие, Муззафар-бек. А древко у него такое длинное для большей дистанции удара. Примерно в четыре пятых касабы, или же около четырех арашей. Вы от меня сейчас стоите на расстоянии трех. С этими словами он подкинул топорик, перехватив его поближе к концу рукояти, и размашисто ударил им наискосок, заставив ибн-пашу отпрыгнуть сразу араша на два и все же стать недосягаемым для атаки. Пока Муззафар пытался перехватить загнал одной рукой, Ватар сделал новый выпад, а потом еще один, заметно потеснив противника в угол. Тут ибн-паша наконец попытался отбиться – и следующий удар принял на древко своего клевца, так что Ватар, воспользовавшись отличной возможностью, ухватил топорик противника изогнутым лезвием и протащил Муззафара вокруг себя едва ли не полный круг, чуть не выбив у него оружие. – Это не саиф, ибн-паша, – изрек он совершенно ровным тоном перед тем, как обрушить на Муззафара новый удар. Тот, окончательно отчаявшись сладить с загналом, попросту отскочил за кресло, так что теперь клевец Ватара впился острым носом непосредственно в злосчастную мебель. В первый раз кресло вынесло его ярость, во второй – тоже, однако на третий сдалось и треснуло пополам. Ибн-паша, лишившись своего хлипкого укрытия, отбежал за стол, уже не надеясь остановить противника, но рассчитывая его хотя бы задержать. Ватар надвигался на него небыстро, но вместе с тем – неотвратимо, как самум. Подойдя к столу, он перевернул его ногой и снова взмахнул загналом, просвистевшим почти перед самым носом Муззафара. Несчастный ибн-паша, которому Ватар в этот момент казался древним и неуязвимым правцем с их непривычным для навей оружием, отступил снова. На этот раз – за пальмовое дерево в кадке, что было худшим решением, так как топоры приспособлены для того, чтобы рубить деревья, зато головы навей – не совсем годятся для того, чтобы эти деревья на себя принимать. Пальма упала на Муззафара, и тот охнул, бестолково отмахиваясь от зелени. Ватар, легко вскочивший на опустевшую кадку, сообщил сверху: – Технически, синяк, полученный от пальмы, не может считаться ранением в дуэли и не засчитывается за поражение, – и, дождавшись, пока Муззафар избавится от остатков растения, аккуратно и расчетливо царапнул его загналом по предплечью, вызывая неизбежное кровотечение. – Зато эта рана считается. – Разошлись! Разошлись! – панически закричал Кадир, и Ватар спрыгнул с кадки. Убедившись, что ибн-паша занят своей царапиной и в спину не ударит, он с благодарностью отдал так хорошо послужившее ему оружие гуляму и, снова посмотрев на Муззафара, сказал: – Теперь же, когда мы разобрались с моим владением оружием и правом высказываться на эту тему, предлагаю ибн-паше проследовать в мою лабораторию и продемонстрировать, каким образом несомненный талант не отказываться от дуэлей даст ему преимущество в овладении науками. Возможно, это поможет мне разобраться также и в том, как именно сие великое искусство помогает управлять государством. Закончив свою речь, благородный Ватар ибн-Насиф, не дожидаясь ответа ибн-паши, направился к выходу, однако по дороге остановился возле обломков кресла и, протяжно вздохнув, устало потер пальцами виски, а потом обернулся к Наилю ибн-Тахиру. – Дуэли – ужасающе утомительная вещь, – печально сообщил он своему приятелю. – И с креслом нехорошо вышло. Не волнуйся, я оплачу, как обычно. С этими словами скромный придворный алхимик наконец покинул почтенное собрание.