Два берега Хамры

Приняв решение отдыхать остаток вечера ото всех трудов, благороднейший Ватар аль-алим, вернувшись к себе, в лабораторию даже не заходил, а вместо этого расположился на тахте в своей комнате, чтобы, в соответствии со своими склонностями, почитать весьма увлекательный опус по ботанике, посвященный растениям ифрикийских джунглей. Достойный автор сего исследования, помимо прочего, кой-чего разумел в алхимии, так что Ватар с большим интересом читал о некоторых любопытных свойствах древесных соков и смол, когда к нему ворвался ибн-амир Шаир, пребывающий в весьма мятежном расположении духа. – Хоть у кого-то тихий спокойный вечер, – проворчал ибн-амир, небрежно опустившись в кресло, стоящее рядом с тахтой. – Не сказал бы, – вздохнул Ватар, откладывая книгу в сторону. – У тебя-то что случилось? – удивился Шаир. – Ничего особенного, просто дуэль, – устало отозвался его друг. – Когда? С кем? Из-за чего? Кто вызывал? – затараторил ибн-амир, задавая все интересующие его вопросы подряд. На время позабыв о собственных проблемах, он теперь беспокоился за Ватара, зная, как редко у того дело доходит до дуэли, сколь весома должна быть ее причина, и как непросто все это дается спокойному и замкнутому в себе ученому. – Я вызывал. Ибн-пашу Муззафара. Шаир развел руки и воздел глаза к потолку. – О Всевышний, что этому пещерному слизню за дело до тебя? – До меня – ни малейшего, зато ему очень даже есть дело до тебя, мой драгоценный ибн-амир. Поскольку он на тебя, разумеется, обижен. – На меня постоянно все обижены, – скривился Шаир. – Ничего удивительного. Он немного помолчал, а потом виновато добавил: – Прости. Ты бросил вызов за меня – и заслуживаешь искренней благодарности, а не моих жалоб на жизнь. Ватар пожал плечами: – Не мог же я спокойно терпеть его возмутительнейшие наветы. Чтобы ты представлял, с чем тебе придется иметь дело: ты не думаешь ни о чем, кроме поэзии, даже на дуэль можешь вызвать на поэтическую, поэтому будешь плохим правителем, ну а еще ты не боевой сахир, что окончательно приведет Ясминию в упадок. Ватар изложил сии безусловно веские, причины, столь ядовито, что Шаир не выдержал и фыркнул от смеха. – Действительно, от стихов даже мухи дохнут, а Ясминия их и вовсе не переживет, – с трагическим видом подытожил Шаир. – Бедный-бедный наш амират! – И поверь мне, мой драгоценный друг, от такой невыразимой глупости у меня болит голова, – пожаловался Ватар. – И что в итоге стало с несчастным, посмевшим доставить такие неприятности самой ценной части твоего тела? – Я на него пальму уронил, – кашлянув и опустив взгляд, признался скромный ученый. Тут уж ибн-амир вовсе не смог сдержать хохота, и Ватар невольно рассмеялся вместе с ним. – Бедная пальма, – отсмеявшись, сказал Шаир. – Она наверняка пострадала от удара о чугунный лоб Муззафара-бека. Друг его снова усмехнулся, однако тут же посерьезнел. – Полагаю, ибн-паша просто так не успокоится. Возможно, даже сочинит что-нибудь поумнее распространения столь нелепой клеветы. И более опасное для тебя и твоей репутации. Шаир устало потер нос. Думать о предполагаемых кознях разобиженного кузена у него сейчас не было ни сил, ни желания. – Да к людям мою репутацию! Кому она нужна? – в сердцах воскликнул он, откинувшись на спинку кресла и уронив руки на подлокотники. – Ибо даже и безо всякого Муззафара каждый второй навь в амирате уверен, что существо я никчемное и ни для чего непригодное. Пусть хоть книгу про меня напишет, в самом деле! Или даже лишит престолонаследия. Может статься, я этому даже обрадуюсь: такая гора с плеч, и хотя бы одной вечной претензией ко мне меньше! – Дорогой мой друг, оставлю в стороне собственное мнение, так как я с тобой искренне не согласен, однако не желаю спорить, и обращусь к существу вопроса: скажи, что породило у тебя мысли столь меланхоличного свойства? – Оооо, ничего особенного, любезный Ватар, – со всем возможным чувством ответил ибн-амир, наконец осознавший, что пришел туда, где может поделиться своими горестями, не скрываясь, – всего лишь всеобщая уверенность в том, что моя многострадальная голова способна произвести на свет только глупости. И хотя я, конечно, не столь умен, как ты, право слово, это несколько обидно. Уж пару-то умных мыслей я, наверное, могу надумать, особенно если речь идет о деле, которому я учился много лет и которым не первый день занимаюсь. Однако, увы, я не выгляжу навем, хоть сколько-то заслуживающим уважения к своим словам, оттого всяческие пурпурные девицы сперва бьют окна, потом обвиняют меня в чем ни попадя, а после и вовсе сбегают, оставив меня разбираться с последствиями своих поступков в одиночестве. Во имя Всевышнего, если она хочет кем-то покомандовать, пусть идет в армию! Она, в конце концов, боевой сахир. Завершив свое излияние, полное глубокой обиды, ибн-амир схватил с тахты подушку и накрыл ею лицо. Однако Ватар почти сразу нарушил его самопогружение, подойдя и приподняв ее за один угол. – Несмотря на возникшие между вами разногласия, я пока не вижу повода для тех глубочайших терзаний, которые ты испытываешь. – Она ушла, – глухо отозвался из-под подушки Шаир. – Бросила меня там, даже не пожелав поговорить! Это ли не ужасно? – Чудовищно, – на всякий случай согласился Ватар и отпустил подушку, которую Шаир продолжал страстно удерживать. Ученый уселся рядом со своим другом и, глядя перед собой, заметил: – Что меня, признаться, удивляет, так это как нави в принципе ухитряются жениться, если все влюбленные постоянно ссорятся исключительно навсегда и расстаются после этого навек. – Как родители велят, так и женятся, – сообщил Шаир сквозь подушку. – Если невеста не сбежит. – Да, это многое объясняет, – серьезно кивнул Ватар, – кроме распространенности мифа о счастливых браках по любви. – Да что ты заладил: «брак-брак», при чем тут вообще браки?! – возмущенно спросил Шаир, откинув подушку прочь. – Вообще-то, я просто теоретизирую. О причинах и следствиях в делах сердечных, которые от меня, признаться, ускользают. – Между прочим, я тебе неоднократно говорил, что, по моему мнению, практики тебе изрядно недостает. А теоретически подобные вопросы постигаются с трудом. – Глядя сейчас на тебя – я, пожалуй, от практики воздержусь. – Да при чем тут я?! – воскликнул Шаир. – Ах, ну да, ты же не влюбился, – вздохнул Ватар. – Прости за прямоту, которая наверняка не доставит тебе удовольствия, однако, на мой взгляд твоего ближайшего друга и навя, который искренне о тебе беспокоится, будет куда лучше для тебя же самого, если ты хотя бы осознаешь свои чувства. И будешь отдавать себе в них отчет. – Нечего осознавать, – нахмурившись, проворчал ибн-амир. – Да и не про кого уже. – Я не прошу тебя делать это прямо сейчас, – проговорил Ватар тем тоном, которым обыкновенно общаются с тяжелобольными и безумцами, отказывающимися признавать правду о своем состоянии. – Однако хотел бы, чтобы ты поразмыслил на досуге вот о чем... Мы с тобой тоже ссорились. – Неоднократно, – нехотя согласился Шаир, ибо дружба, длящаяся с детства, сколь бы крепкой она ни была, никогда не обходится без ссор. Ватар кивнул в ответ. – Я всегда рассуждаю сугубо логически, ты это знаешь. И если ты от всего сердца скажешь мне, что наша ссора хоть раз вызывала у тебя похожие чувства или сходное поведение – я соглашусь с твоим взглядом на вопрос, и не буду более поднимать эту тему. Ибн-амир очень мрачно уставился на друга, оставив его слова без ответа. – Просто подумай над этим, – самым мягким тоном добавил Ватар и отправился заваривать чай. Покончив с Университетом, в котором ни одной шаярской бин-амиры так и не нашлось, в ближайшую вылазку в Сефид Шаир, пребывающий в крайне дурном расположении духа, решил, что расспросов по школам с него пока, пожалуй, хватит, потому как его натура подобного издевательства попросту более не вынесет. И пускай это будет бессмысленно, но он попытается вновь искать Адилю обычным образом – по ее волоску. Направляясь к своему излюбленному фонтану, откуда он хотел начать поиски, ибн-амир размышлял о своей сбежавшей невесте и о другой пурпурной навке, которая также его оставила, и ему внезапно подумалось, что найти сейчас Адилю было бы весьма кстати. Или она его убьет – или, в отличие от той, другой, согласится хотя бы выслушать. А тогда, возможно, ему удастся уговорить ее выйти за него замуж, чтобы всякие там не думали, что он совсем уж не может устроить своей личной жизни. В самом деле, ибн-амиру лучше всего подходит в жены бин-амира, и в этом его отец исключительно прав. Как бы там ни было, а у Адили бин-Джахиры должно было присутствовать чувство Долга, достойное малики, чего будет вполне достаточно для союза пусть и не самого счастливого, но крепкого. При взгляде на дальнейшие события любой набожный навь, искренне верящий в прозорливость, мудрость и любовь Всеотца к детям своим, неизбежно придет к мысли, что Ата-Нар услышал желания ибн-амира Шаира, и более того – внял им. Стоило ему встать на след, как он почуял цель совсем рядом с собой и с самой горячей надеждой ринулся в сторону рынка, где примерно в это же время бродила бин-амира Адиля, выбирая персики. Покончив с этим не слишком важным, однако необходимым и вместе с тем довольно приятным делом, она направилась домой, не подозревая, что ровно в этот момент к ней навстречу с резвостью жеребца-трехлетки бежит ибн-амир. Шаир заметил ее первым – и тут же застыл посреди улицы, как вкопанный. Ошибки быть не могло: к нему шла Ятима, и именно она и была его целью, которую он обнаружил так легко и быстро. «Пропасть человеческая!» – подумал ибн-амир. Ему еще некоторое время не удавалось подумать ничего более осмысленного, но в конце концов он справился с собственным изумлением и немедленно пришел к совершенно ошибочному выводу, что встать на след он сейчас вовсе не в состоянии, поскольку мысли его практически полностью занимает Ятима. И оттого теперь он наткнулся именно на нее, а не на какую-нибудь очередную незнакомую лазурно-синюю девицу из Синских земель. Следом за этим Шаиру неизбежно вспомнился недавний разговор с Ватаром, который он принялся старательно гнать от себя прочь, так как думать об этом ему не хотелось в принципе, а уж сейчас – тем более. Не тогда, когда Ятима неуклонно приближалась к нему по узкой улице – и, видимо, следовало ей что-нибудь сказать, хотя бы поздороваться. Он же, не в силах справиться с собственными мыслями и чувствами, мог лишь продолжать пялиться на нее, словно идиот. И все это в целом ему совершенно не нравилось. Адиля, настроение которой тоже не было таким уж радостным и которая переживала их ссору, так же обижаясь на ловчего, пусть и менее бурно, увидеть его сейчас отнюдь не была готова. Тем более – столь внезапно и с таким выражением лица. Джабаль смотрел прямо на нее с видом настолько озадаченным, будто решил, что, коль уж он вычеркнул Ятиму из свой жизни, то и встретить ее было никак невозможно. Адиля и рада бы, чтобы так оно и случалось в этом благословеннейшем из миров, потому что увидеть ловчего оказалось неожиданно больно. И даже сделать вид, что не заметила – невозможно, так как он уже поймал ее взгляд. Посему она приостановилась и поздоровалась: – Доброго дня, Джабаль-бек. – И вам день добрый, Ятима-ханум, – отозвался Шаир, очнувшись от своего ступора, однако продолжая таращиться на нее. Ятима видеть его была, судя по ее выражению лица, совершенно не рада. Да и с чего бы ей радоваться? Он ведь и ловчий никудышный, и с Честью у него проблем много – стоит себе и позволяет преступникам творить что угодно. С таким и поздороваться можно только через силу. Хотя злила ибн-амира не их ссора – злило его то, что он о ней все это время думал слишком много и сильно, а она, кажется, воспринимала их встречу, как неприятное недоразумение, которому лучше бы вовсе не случаться. Так что он в конце концов хмуро изрек: – Вижу, дела у вас отлично идут в мое отсутствие. – Вашими молитвами, Джабаль-бек! А что еще можно было сказать? Мне больно тебя видеть, исчезни, будь добрым навем? Так зачем бы он стал слушать такую никчемную, чье мнение и чувства для него значения не имеют? И разве он стал бы их беречь? – Вот и замечательно, что у вас все хорошо, – предельно вежливо ответил Шаир. – Вы уж извините, что на глаза вам попался и такой чудесный день испортил. Ругаться посреди оживленной улицы в его планы вовсе не входило, однако, как ни старался он сдерживаться, у него не слишком получалось. Высказывать свою обиду, демонстрировать ей сейчас, насколько ему не все равно, было и глупо, и бессмысленно, и, пожалуй, недостойно. Но молчать о том, что волновало его настолько глубоко и сильно, ибн-амир не умел никогда. – Разве не наоборот? – подняла брови Адиля. Можно подумать, это она на него смотрела с таким видом, будто ему следовало бы испариться с великого Шара, дабы своим обликом не нарушать покой добрых навей. – Боюсь, это мне следует извиняться, что самой собой ваш взор оскорбляю. Мимо проходили нави, многие тащили тюки и корзины с покупками. За то короткое время, что они стояли, Адилю уже успели пару раз задеть, а сейчас сердитая низенькая старушка невнятно-песочного цвета нарочно толкнула ее, протискиваясь мимо, будто рядом совсем уж не было свободного места, и сказала: – Стоят тут, будто им площадь, всем мешають! Вот же бесстыжия! Шаир без лишних размышлений мягко отодвинул девушку в сторону и недобро уставился на беспардонную навку. Что бы там Ятима о нем ни думала, позволять кому попало ее пихать он не собирался. – Дорога – место общественное, ханум. Хотим стоим, хотим танцуем, – с этими словами он одарил старушку самой широкой улыбкой, которая могла бы показаться дружелюбной, если бы не выглядела настолько хищно. Та торопливо пошла дальше, пробормотав что-то про современную молодежь – впрочем, достаточно тихо. – С-спасибо, – Адиля начала краснеть и, отведя глаза, сказала: – Может, правда куда в сторонку отойдем, чтоб наши разговоры прочим навям не мешали? Ей было запредельно неловко. Ведь они действительно вели себя бесцеремонно, а еще она сейчас предлагала Джабалю продолжать беседу, хотя он уже не раз показал, как она ему неприятна, но Адиля все надеялась, что может ошибаться. Сейчас вот уцепилась за его мимолетный жест, в котором ей почудилась забота, начала думать, что он мог означать больше, чем простая вежливость. Что ему не все равно, например. Хотя, конечно, очевидно, что не все равно тут было лишь ей одной. – Пойдем туда, – ибн-амир кивнул в сторону чайханы через дверь от них, сразу за посудной лавкой, ухватил Ятиму за руку и потянул за собой, не дожидаясь ответа. Ата-Нар его знает, была ее благодарность лишь знаком вежливости, или его внимание и вправду что-то значило – но это, по крайней мере, было похоже на нормальный навий разговор, а не на перезвякивание ледышек в стакане с джаллябом. Так что Шаир был твердо намерен беседу продолжить. – Да, тут мы, наверное, никому не помешаем, – неловко ответила Адиля и стала с интересом оглядываться. Как-то не принято было в семье кузнеца ходить в чайхану, когда и дома можно отлично чаю выпить. А уж о ее прежней жизни и говорить не стоило: шаярская бин-амира очень редко покидала дворец, и вовсе не для посещения общественных заведений. Так что она оказалась в подобном месте впервые. Чайхана была уставлена низенькими столиками, вокруг которых на довольно-таки поистершихся коврах навалом лежали подушки. Другие ковры, несколько почище и покрасивее, висели на стенах, а между столиками стояли легкие деревянные перегородки, судя по всему, переносные: составить столы и посидеть большой компанией тут можно было легко. Шаир, который, в силу особенностей ловчего дела, постоянно обедал, ужинал, а то и завтракал в городе, причем в местах самых неожиданных, чувствовал себя здесь как дома. Он провел Ятиму в самый дальний угол, где они точно никому не помешали бы и никто не помешал бы им, усадил на подушки и сразу подошел к чайханщику, попросив чаю и сладостей. Чтобы и он тоже не мешал лишний раз. После этого он вернулся к Ятиме и наконец-то уселся напротив, скрестив ноги и положив руки на колени. Адиля, успевшая внимательно осмотреться и немного отвлекшаяся из-за новых впечатлений от Джабаля, на которого была смертельно обижена, теперь растерялась и начала теребить жиденькую кисть на одной из подушек. Она точно не была первой в этом деле: одна из кистей на той же подушке уже была оборвана. Интересно, кем? Не глядя на ловчего, высказаться оказалось проще: – Я не знаю, что сказать. Совсем не думала, будто нам еще придется побеседовать, раз уж так вышло, что боевая пара из нас не сложилась. Шаир поджал губы и вздохнул. И правда, на что он рассчитывал, когда привел ее сюда? Что они мило поболтают о погоде? Потому что вдруг окажется, что он не разочаровал ее до глубины души? – Ну, раз ты все уже решила – наверное, и вправду не о чем говорить. Он тоже отвернулся и принялся очень внимательно разглядывать ближайший настенный ковер. – Я – решила! Ну разумеется, глупая Ятима вообще ничего правильно решить не может. Простите, Джабаль-бек, что посмела вообще высказать хоть какое-то мнение, да еще и прежде вашего. Ведь своего у меня быть никак не может! Огонь обиды вспыхнул в душе с полной силой, и слов Адиля уже не выбирала. Ну конечно, она все всегда неверно понимает. Даже когда на нее орут, а потом обвиняют незнамо в чем – это все она поняла неправильно. И что она ушла, а он и слова не сказал – совсем ничего даже и не значило. Это она решила, что у них все не сложилось, ни с чего совсем, вот как! Ибн-амир резко обернулся к ней и возмущенно всплеснул руками. Отчего всегда выходило так, что стоило ему хоть раз выразить несогласие – его немедленно обвиняли в нежелании слушать и неуважении к чужому мнению? С ним-то соглашаться в ответ не слишком спешили, это всегда следовало делать ему. А если он отказывается – значит, и вовсе права говорить не заслужил. «Еще в покоях меня запри, тебе же так противно меня видеть», – язвительно подумал Шаир, но вслух, разумеется, не сказал. Впрочем, у него хватало и иных слов, чтобы выразить свои неприятные чувства. – О, ну разумеется, мне следовало бы просто молча кивнуть и выйти вон! Никакой другой ответ на ее слова Ятиму-ханум не устраивает. А если скромный ловчий не желает выметаться, так она опять уйдет сама, безо всяких сожалений. Потому что на человека он ей такой, в самом деле, сдался? – на этом месте Шаир неожиданно сбавил возмущенный тон и протяжно вздохнул. – Впрочем, у меня, пожалуй, и вправду нет иных вариантов... не навязывать же, в конце концов, свое бесчестное общество, коли оно так неприятно и совершенно не нужно. Адиля его слов неожиданно испугалась и, невольно схватив подушку, которую теребила, прижала ее к груди, глядя на Шаира округлившимися глазами. Девушка бы и сама не могла ответить, что вызвало у нее такой страх. Что он уйдет? Но разве она хотела этой встречи? Так отчего так боится сейчас? И на что надеялась, раз испугалась это потерять? А еще она Джабаля совершенно не понимала, о чем тут же и сообщила: – При чем тут это? Разве я тебя прогоняла или обвиняла в бесчестности? Ровно в этот момент, совершенно некстати, перед их столиком возник чайханщик и с крайне услужливым видом принялся составлять с подноса заказ. Шаир, зыркнув на него недобрым взглядом, торопливо сгреб все сам, лишь бы тот побыстрее ушел, и снова повернулся к Ятиме, обнимающей подушку. Он тоже ее не понимал абсолютно. Как иначе можно было воспринять ее слова и ее действия? Покуда он был готов кидаться на преступников, не мешкая ни секунды, она видела в его поведении достаточно и Чести, и добродетельности. Но стоило ему повести себя иначе – как она его ни во что не ставит, да еще и уходит, не желая с ним это даже обсуждать. А теперь отчего-то переживает, что Шаир понял все именно так. Что ему следовало понять вместо этого? Что она с радостью позволит ему остаться, если он не будет впредь ей перечить? Если его представления о Чести и Долге не разойдутся более с ее собственными? Он столько раз это видел и слышал! Но уж от кого никак не ожидал подобного – так это от нее. Ибн-амир обиженно и недовольно скривился. – Ну, это же я стою и ничего не делаю, когда преступник совершает злодеяние. Вероятно, у меня серьезные проблемы с пониманием собственных Чести и Долга. В отличие от тебя. А раз так – то можно меня вовсе не слушать, а потом уйти, не дав мне даже возможности объясниться. Ибо все со мной понятно. И боевая пара у нас не сложилась. У Адили задрожали губы. Ну как так получается? Она прям какая-то злодейка, которая все испортила. – Можно подумать, ты сейчас торопишься объяснить, а не обвиняешь! – тихо воскликнула она, все еще не желая привлекать внимания окружающих. Собственные слова отвлекли ее от Джабаля, который сидел перед ней, и ей вспомнился ясминский ибн-амир, немедленно поспешивший ее обвинить, вспомнилась тетушка Фатима, тоже осудившая ее, не понимая ни капли, подумалось, что наверняка все остальные относятся к ее выбору точно так же, после чего девушка совсем тихо добавила: – Уж так мне везет, что обычно меня предпочитают обвинить, но не попытаться понять. Шаир задумчиво нахмурился, поскольку мысли его также устремились в сторону шаярской бин-амиры и собственной вины перед ней. – Знаешь, меня нередко обвиняют в поспешности слов и суждений. И я готов согласиться, что это вполне справедливо – я могу обидеть неосторожным словом, и сильно. Однако мне одного никак не понять: почему все тут же решают, что если так вышло, то дела со мной иметь вовсе не стоит, ни малейшего понимания и сочувствия я не заслуживаю, а заслуживаю только самых жестоких кар? Если уж я провинился в чьих-то глазах – нужно сразу рвать со мной отношения или обращаться, как с пустым местом... – Он вздохнул и замолчал, подбирая слова. Ему хотелось быть с Ятимой честным, однако упомянуть о Кровавой мести он не мог. – Да хоть бы и убить, все равно я никчемный и неисправимый. На какой-то момент у Адили перехватило дыхание, потому что его слова мгновенно вызвали у нее как раз таки то самое сочувствие, которого он якобы никогда не получал. Девушке захотелось его обнять, чтобы утешить, она почти потянулась к нему, но побоялась, что он не поймет и не примет ее чувств. Потому она вполне от души сказала: – Думаю, ты все же несколько преувеличиваешь. Тут она обнаружила наконец, что прижимает к себе подушку, с неловкостью ее отложила и принялась взбивать и расправлять, будто это было делом чрезвычайно важности. – Ну разумеется, преувеличиваю. То-то, гляжу, ты рада меня видеть и готова понимать, – пробурчал Шаир и зачем-то принялся разливать по пиалам чай. Адиля глубоко вздохнула и, проигнорировав первую часть, поскольку не могла утешить ловчего тем, что была рада встрече, ответила на вторую: – Вообще-то я бы хотела. Понять. Если бы глупой, ни человека не понимающей мне, попытались бы хоть что-то объяснить. Хотя, конечно, зачем бы? Всем же ясно, что я все равно не разберусь! Не в состоянии! – Возможно, свое желание понять стоило бы как-то продемонстрировать? – поинтересовался ибн-амир, взяв с тарелки лукум и принявшись вертеть его в пальцах. – Вместо того, чтобы уходить в ночь, заявлять, что тебе не о чем со мной разговаривать, а после этого обвинять меня, что это я тебя не слушаю! Возможно, стоило бы у меня что-нибудь спросить? Хоть что-нибудь? Раз уж ты хочешь понять? Например, можно было спросить: «Джабаль, каково тебе было битый час объяснять янычарам причины вторжения в чужой дом и порчи чужого имущества, когда у тебя не было ни единого свидетеля? Покуда я сидела дома, бросив тебя одного?» Или спросить: «Что ты говорил, расплачиваясь с владельцем квартиры за разбитое окно, Джабаль?» Или же, например: «Как теперь к тебе относятся в Университетском районе, Джабаль, учитывая, что эта история стала известна весьма многим следующим же утром?» Шаир бросил лукум в рот и принялся сосредоточенно жевать. Помимо прочего, он тогда, конечно, опасался, что излишний шум в Университетском вокруг его персоны может раскрыть его личность, но этого он говорить, понятным образом, не стал. Впрочем, и остального было предостаточно. Бин-амира едва не зарычала. Что и сказать, ее правда не впервые обвиняли в излишней поспешности действий и в том, что она не рассчитывает, к чему приведет ее поведение. Но в устах Джабаля она получалась каким-то уж вовсе несусветным чудовищем, с которым и впрямь не стоило даже разговаривать. Она пождала губы и, помолчав, процедила: – Я заплачу за окно. Сейчас ей хотелось развернуться и уйти, но раз уж даже это было таким ужасным деянием, то она останется и выслушает все. Чтоб уж совсем не осталось никаких иллюзий. Ибн-амир тем временем вздернул бровь и задумчиво хмыкнул: – Ты всерьез полагаешь, что меня в сложившейся ситуации беспокоит возмещение ущерба, нанесенного моему кошельку? Не волнуйся, деньги у меня есть. А вот чего у меня нет и не предвидится – так это тех, кто не считал бы меня кретином, к просьбам которого не стоит прислушиваться, даже если они были озвучены многократно. Ведь если прошу я – это точно полная ерунда, на которую и внимания обращать не нужно! Если это мое мнение, в нем наверняка нет ничего хорошего и разумного! Ибо все вокруг всегда знают, как мне правильно поступать, и всегда лучше меня! – Шаир принялся сосредоточенно загибать пальцы. – Как мне блюсти Честь семьи, чем заниматься, как к кому относиться, на ком жениться... Он обхватил собственный большой палец и очень печально на него уставился. – Справедливости ради, мне хотя бы дали выучиться тому, чему я хотел, а не чему положено. Однако теперь оказывается, что и тут я все делаю не так! И другим много лучше известно, как мне быть ловчим. Нельзя позволять вам принимать решения, Джабаль-бек, вы такой глупый, только вред нанесете собственной Чести, другим навям и амирату! – Так наоборот же, это же я тут глупая и ничего не понимающая. Даже с нескольких раз! – тут у нее резко пересохло в горле, и Адиля глотнула чаю, который показался ей слишком терпким. Впрочем, это мог быть вкус несмытой обиды. Ибн-амир теперь воззрился на нее с искренним недоумением. – И зачем было говорить, что ты хочешь понять? Все равно ты не слушаешь ни единого моего слова и ни единому не веришь. Хотя нет – ты веришь, что мне пришлось оплачивать окно. Но, сдается мне, и это только потому, что ты сама его разбила. – Да я уж поняла, насколько во всем виновата с твоей точки зрения. Не знаю даже, зачем с такой негодной и заговаривать было. Ты и так про меня все решил и осознал, и на кой тебе пытаться ко мне хоть немного прислушаться, в таком случае? Я слишком нехороша, чтобы уделить мне хоть немного твоего драгоценного внимания. Шаир раздраженно хлопнул ладонью по столу, так что часть чая расплескалась некрасивыми пятнами, однако он не обратил на это внимания. – Прежде чем просить других прислушаться к тебе, неплохо бы самой начать слушать их. А не видеть вокруг сплошь злопыхателей, которые только и поджидают удобного случая, чтобы тебя упрекнуть, оскорбить и обвинить. Впрочем, возможно, обычно ты так не делаешь, и это только я не удостоился твоего доверия ни в малейшей степени. У меня, похоже, в самом деле что-то не то с лицом. Ну, раз так – не собираюсь им более тебя раздражать. С этими словами он поднялся с места и направился к выходу, по пути бросив чайханщику пару монет. Адиля, у которой отчего-то после этого разговора ослабели и руки, и ноги, еще некоторое время просидела в чайхане, глядя на подсыхающие лужицы на столе и стараясь не заплакать. Наконец она справилась с собой и тоже ушла. Менее всего в этот момент Шаир был готов заниматься чужими делами, однако же, по воле провидения, клиент поймал его прямо посреди улицы, пока он колебался, где его меньше будут трогать и где ему лучше побыть, чтобы в покое осознать свои душевные раны. Бежевый навь с размытыми розовыми полосами – или, может быть, розовый в бежевую полосочку, человек его разберет – выскочил Шаиру навстречу с радостным возгласом: – Джабаль-бек, вас мне сам Ата-Нар послал! Шаир прикрыл глаза и потер лоб тыльной стороной ладони. Ему сейчас было не до прочих навей, не до расследований и вовсе не до чего бы то ни было. Однако отказаться и уйти он не мог – Долг и Честь не позволяли. «Те самые, которых у меня нет», – язвительно подумал он. Впрочем, ответил ибн-амир со всей вежливостью: – Что у вас случилось, любезный, и чем я могу помочь? – Беда случилась, – всплеснул руками его новый клиент. – Не знаю, как и быть и что делать! Я им говорю: не писал я такого, а они – вот бумага! А как может быть бумага, когда я не писал? И как теперь? Думал янычар позвать, ведь дело тут точно нечистое, а тут вы как раз навстречу, Джабаль-бек! «Ну и позвали бы янычар, – печально подумал Шаир. – Сдается мне, пользы от них сейчас больше, чем от меня». Попытка разобраться в сбивчивых объяснениях навя вызывала головную боль. – Уважаемый, не волнуйтесь так и расскажите все обстоятельно и по порядку. Что за бумага? – Дарственная же! Я ее не писал и не подписывал, а она есть! – И на что дарственная? – На лавку мою! У меня, знаете, на рынке маленькая посудная лавочка. Хорошая! Я не жалуюсь. Много не зарабатываю, но и не бедствую. Женины и соседские поделки продаю, у них больше времени новое сделать, а я люблю с навями пообщаться – и всем хорошо, знаете! – Угу, теперь знаю, – буркнул Шаир. – Ну вот, а сегодня ко мне приходят и сразу мне: освобождай лавку! А я говорю: как освобождай, с чего? А они мне бумагой тычут! Не твое, мол, и всё! И, главное, даже у меня вторая такая же нашлась, будто правда все честь по чести у факиха написано. Только я не писал! Давайте я вам покажу! Навь вытащил аккуратно скатанный свиток из рукава, и Шаир, оглянувшись, потащил его к ближайшему крыльцу, чтобы присесть. Дарственная действительно была оформлена по всем правилам, и в ней значилось, что Башир ибн-Латиф передает свою лавку в собственность Дагмана ибн-Хамида. – А кто такой этот Дагман? – Дык это, лавка у него. – А ваша ему зачем? – Так он большой магазин хочет. А где на рынке большой делать? Ну вот, из нескольких маленьких. А мне куда податься? Он сначала выкупить предлагал, но за те деньги другой лавки не найдешь, вот я и отказал. – Понятно, – кивнул Шаир и с задумчивым видом покрутил в руках дарственную. Документ как документ, печать обычная, печать магическая, подписи сторон – все на месте. И только если рога напрячь как следует – заметен еще один магический след. То есть, подделка, причем весьма качественная, так что не каждый определит. Впрочем, раз уж Дагману-беку хватало средств соседние лавки скупать, то и на такое они наверняка были. Ничего особенного, отвратительно скучное дело. Может, Шаиру было бы любопытно решить задачку про то, как найти подделавших документ по магическому следу, вот только он уже успел решить ее раньше, когда разбирался с проклятьями в Университете. Словом, работа ему предстояла весьма унылая – что, разумеется, не означало, что ее можно не выполнять. «Труд ловчего состоит много из чего, кроме погонь за опасными преступниками и сражений с ними», – подумал Шаир, будто прямо сейчас вел у себя в голове спор с Ятимой. Впрочем, она его все равно не могла слышать. Да и не стала бы слушать, даже скажи он ей это прямо в лицо, так что и думать на подобные темы не стоило. – Это подделка, разумеется, – сказал Шаир, повернувшись к смотрящему на него с надеждой Баширу, – и я могу найти преступников, которые ее вам подсунули. А потом уж обратитесь к янычарам и факиху. – Ох, благодарю, Джабаль-бек! – полосатый навь расплылся в улыбке. – Я уж вам отплачу, как того заслуживаете, вы не беспокойтесь. Ибн-амир не удержался и тихо вздохнул. Почему он должен мучиться еще и с этой человечьей оплатой, когда ему и так плохо? – Позже об оплате поговорим, Башир-бек, я пока никого не поймал. Где ваша лавка находится? Я зайду потом. Торговец объяснил, как отыскать его на рынке, и они распрощались. Шаир собирался было отправиться к фонтану, как обычно, но после скривился, вспомнив, чем это сегодня кончилось, и решил брать след прямо с того места, где стоял. Он достал новую подвеску, которую теперь носил на браслете, и шумно вздохнул о том, что артефакты отныне будут вызывать у него слишком много совершенно ненужных и неприятных чувств – притом, что не пользоваться ими было бы, как минимум, странно, а то и небезопасно. Во второй раз вздохнув, о скучности дела, он еще минуту подумал и запустил артефакт, проводя им над бумагой и сплетая бейты, которые следовало добавить, чтобы настроиться на конкретную цель. След был четкий и ясный, не такой дрожащий, как брался с проклятых, так что идти по нему можно было как по торной дороге. Шаир сначала шел, постепенно все ускоряясь, и все же сорвался на бег, поймав азарт погони. Он был ловчим – а значит, след не мог не вести его за собой. Хотя бы ненадолго ибн-амир забыл обо всех горестях, свалившихся на его голову. К великому сожалению, радость этой душевной свободы кончилась довольно скоро. След привел его в кварталы за рынком, которые были прозваны Мелкими. Когда-то ибн-амир поинтересовался, откуда идет такое название, и узнал, что в этих местах стояли мелкие склады – в противовес тем крупным, что до сих пор можно найти на окраинах города. Сейчас же тут были просто жилые дома – впрочем, сколь было известно Шаиру, в тех, что теснились поблизости от рынка, и чердаки, и подвалы сдавались в найм для хранения товаров, так что, в некоторой мере, своей сущности район не утратил. В совершенно неприметном белом доме, стоящем в гуще прочих похожих на него домов, по всей видимости, находился тот, кто подделал бумагу. Шаир остановился и потер бровь. Следовало выяснить хотя бы, живет там преступник или в гости зашел. Собственно, это не было хоть сколько-нибудь сложной задачей: в арсенале ловчего для этого существовало заклинание. Шаир просто решал, кинуть его поскорее прямо с улицы, где его мог бы кто-то заметить, или все-таки поостеречься. Выбрав второй вариант, он обернулся заклинанием отвода глаз, которое существенно улучшил после приключения с Ятимой – хотя наведенное вдвоем оно было еще мощнее, снова вздохнул он. Да что ж такое, не так и много они общались, почему и в мыслях, и вокруг – везде она? Почему самые простые вещи должны напоминать о ней? «Дело не ждет!» – напомнил строгий внутренний голос словами его учителя ловчей магии, и Шаир вошел во двор дома, внимательно оглядываясь: вышло бы неприятно, если бы отвод глаз спал с него прямо перед носом сердитой псины или выглянувшего из окна хозяина дома. Однако во дворе было пусто, и Шаир, наговоривший уже половину нужного ему заклинания, быстро завершил его, спуская на дом широким жестом. Следы ауры навя, который был его целью, в этот момент сделались для него видными и похожими на ветхие лоскутные обрывки, одни покрепче, другие совсем распадающиеся. Они трепетали, как голубоватые огоньки, по всему дому – и можно было сделать вывод, что сие место и есть постоянное обиталище преступника. – Печать давай! – громко гаркнул некто поблизости, и Шаир аж подпрыгнул от неожиданности, принявшись оглядываться, чтобы понять, откуда кричали. Тут-то он и заметил подвальное окошко, которое было открыто и за которым теперь слышались голоса. Кто-то резонно заметил, что незачем так орать. Прижавшись к стене дома – так его нельзя было заметить изнутри – ловчий избавился от предыдущего отвода глаз, который мог ослабеть в самый неподходящий момент, навел новый и смело подошел к окну, чтобы заглянуть туда. В подвале сидели трое навей и прямо сейчас, у него на глазах, творили подделку. Весь стол был завален бумагами самого официального вида, всюду стояли печати, лежал разноцветный сургуч и шнурки разных ведомств, так что сомнений их действия не вызывали. «Удачно я зашел», – подумал Шаир и выскользнул со двора. Снова оказавшись на улице, он задумчиво покрутил в пальцах сигнальный артефакт и убрал его обратно. С одной стороны, ему хотелось побыстрее развязаться с делом, а совершаемое прямо у него на глазах преступление было достаточной причиной для срочного вызова. С другой – ибн-амир упрямо пожал губы и нахмурился – он не какой-нибудь там буйный боевой сахир, он ловчий, которому положено ждать и терпеть. Так что он подождет. Быстро написав записку для Фанака-аджибаши, Шаир отловил пробегавшую мимо девочку и, сунув ей монету и листок, велел отнести в янычарский участок. Маленькая навка выглядела бойкой и сообразительной, так что ибн-амир не рассчитывал прождать слишком долго. Однако минуты тянулись за минутами, ожидание становилось слишком уж томительным – а янычары все не появлялись. Шаир вполне резонно решил, что, слоняясь возле дома туда-сюда, он может привлечь излишнее внимание и вызвать ненужные подозрения, так что он перешел на другую сторону улицы и довольно удачно скрылся от лишних глаз за стволом тамаринда. Дерево, помимо прочего, давало еще и тень, что было весьма кстати, поскольку жара, хоть день и клонился к вечеру, никак не спадала. От чего тамаринд не избавлял категорически – так это от мрачных мыслей, так и норовивших захватить Шаира полностью. Впрочем, он несколько отвлекся, когда неожиданно случилось событие весьма нерядовое: к преступникам пришел клиент, палевый навь, да еще и в высоком сакибском кулахе. «Кто ж в таком виде документы подделывать ходит?» – подивился глупости незнакомого ему сакиба Шаир. Однако его этот визит скорее порадовал: поймать нарушающего закон чиновника было делом очень даже хорошим, лишь бы уйти не успел, пока янычары неизвестно где пропадают. Теперь ибн-амир нервничал и злился на свое вынужденное ожидание, на неторопливых служителей закона, а заодно – и на Ятиму, из-за которой он не вызвал Фанака сигналом. Посему, когда рядом с домом преступников наконец показался достойнейший накиб участка в сопровождении Амина-сакабаши и еще троих янычар, настроение у Шаира было самое отвратительное. – На вас что, по дороге сюда залетные правцы напали? – вместо приветствия поинтересовался он, подойдя к Фанаку. Тот приподнял бровь и смерил ловчего взглядом весьма критическим. – К вашему сведению, Джабаль-бек, преступления в этом городе совершают не только те, за кем вы гоняетесь. – К вашему сведению, Фанак-аджибаши, там внутри прямо сейчас трое навей подделывают документы, а также обретается сакиб таможенной службы – уж не знаю, что ему там понадобилось, но точно ничего хорошего. – У вас сигнальный артефакт есть, и раньше вы им пользоваться не очень стеснялись. – Потому и не знал, что без него вы до места преступления на улитках добираетесь. Вам не угодишь, аджибаши: то я вас много дергаю, то я вас мало дергаю. Вы бы уж определились! Фанак скорбно вздохнул. – У нас там трое преступников и сакиб. Дальше препираться будем или все же поработаем? Шаир недовольно фыркнул, однако оставил слова аджибаши без ответа, вместо того приготовив ловчую сеть. – Вот и замечательно, – со всем добродушием улыбнулся Фанак ибн-Мухлис. – Надеюсь, кроме средств связи вы сегодня ни с чем более неожиданно экспериментировать не будете, Джабаль-бек. Задержание прошло не так чтобы совсем мирно. Поддельщики – судя по всему, нави в преступных делах изрядно заматеревшие – при появлении янычар даже не стали особо трепыхаться, лишь один перевернул чернильницу, старательно заливая готовые документы, за что Шаир и набросил на него ловчую сеть, не оценив, кто представляет куда большую опасность. В тот же самый момент нервный чиновник попытался кинуть в янычар огненный шар – довольно слабый, надо отметить – однако в подвале проделывать это было крайне неразумно. По счастью, опытные боевые сахиры, которыми и были янычары, справились вовремя: пара щитов не просто отразила шар, который в таком случае мог бы взорваться, попав в стенку, отчего не поздоровилось бы всем присутствующим, а вывела его прямо в окно, так что он рванул во дворе и поджег стоящий там сарайчик. Сакиба старательно спеленали, а Фанак, с видом самым меланхоличным, выглянул в окошко и затушил огонь в три легких движения, будто это было проще, чем магический огонек пальцами зажечь. – Ай-ай-ай, – сказал он, – что ж вы так на тот свет торопитесь, уважаемый? И нас заодно не жалеете. Сакиб мрачно и молчаливо уставился на него, что аджибаши полностью проигнорировал, вместо этого повернувшись к навю, волновавшему его сейчас в гораздо большей мере. – Вас, Джабаль-бек, какая муха сегодня покусала? – поинтересовался Фанак, уставившись на ловчего с неодобрением во взгляде. – Пурпурная, – пробурчал себе под нос Шаир. – Вам нужно, как в мектебе, объяснять, что преступники – маги слабые, а вот от сакиба можно всякого ожидать? И внимание, стало быть, на него нужно обратить, в первую очередь? – Еще вы меня ловчему делу поучите, Фанак-аджибаши, – немедленно огрызнулся ибн-амир, – а то у меня учителей мало! – Вот мне заняться больше нечем! – усмехнулся Фанак. – Однако тому, как сохранять вашу весьма ценную голову с еще более ценными рогами в безопасности – пожалуй, мог бы. Со своей у меня это проделывать не первый год успешно получается. – Спасибо, обойдусь. – Шаир уселся на стол и с хмурым видом скрестил руки на груди. – Лучше показания у меня возьмите поскорее – и я пойду. – Домой, я надеюсь? – осведомился аджибаши. – Вас забыл спросить. – У меня другого ловчего нет, Джабаль-бек, и вы мне нужны, желательно в целом виде, – невозмутимо сообщил Фанак, направляясь к выходу. – Амин, возьми у него показания, а я скоро вернусь. Показания Амин снял, поддельную бумагу забрал и место жительства лавочника уточнил честь по чести. После чего уселся на стол рядом с Джабалем и сказал: – Интересно. – Что интересно? – подозрительно зыркнул на него Шаир. – Где в Сефиде водятся пурпурные мухи. Очень уж любопытное природное явление. – На персиках, – злобно ответил Шаир. – И очень кусачие. – Ага-ага, – согласился Амин, а один из янычар фыркнул. Тут-то и вернулся Фанак-аджибаши, держащий в руках кебаб. – Имад, я тебе обещал, держи! – сказал аджибаши и протянул кебаб смешливому янычару. У того удивленно вытянулось лицо, но кебаб он принял, поблагодарив. – Так я могу идти? – уточнил Шаир. – Идите, Джабаль-бек. Хотя, будь моя воля, я бы вас сегодня задержал, для пущей безопасности, – ответил Фанак. – И мух берегитесь, – прибавил Амин. – Приятного всем вечера, – самым недружелюбным тоном сказал ибн-амир и ушел так быстро, будто пресловутые мухи за ним гнались. Сакабаши некоторое время смотрел ему вслед, а потом повернулся к своему начальнику, чтобы поинтересоваться одной вещью, занимающей его ум уже давно. – Не сочтите за упрек, аджибаши – не мне вам пенять, однако не жестковато ли вы с нашим драгоценным ловчим? Я у вас тоже дурак тот еще, но со мной вы себе такого не позволяете. – Так ты и не он, – пожал плечами Фанак. – И слава Всеблагому! Но я скоро, глядя на это все, начну думать, что вы с ним еще до моего прихода в участок что-то крепко не поделили. Или, может, он вашу канарейку любимую придушил. «Лучше бы канарейку, – подумал почтенный аджибаши. – Да хоть десять, право слово. До мертвых канареек никому в Золотом дворце дела нет». Вслух он, однако, сказал: – Хлопот с ним много слишком. – Да ведь и пользы от него немало. Неужто она хлопот не искупает? – возразил Амин. Фанак-аджибаши отечески похлопал его по плечу. – Амин, когда-нибудь потом... – Вы мне расскажете? – усмехнулся сакабаши. – Еще чего! Сам узнаешь, от каких неожиданных вещей и как сильно порой голова под накибским кулахом болит. Пойдем уже, оттащим наших новых друзей в участок. Удачно завершив таким образом щекотливый разговор, аджибаши вышел на улицу первым, никого не дожидаясь. «Он меня на свое место, что ли, прочит? – удивленно подумал Амин, а следом за этим, не менее удивленно: – Так они с Джабалем, выходит, все-таки родственники...» До сей поры у Амина было две основных версии, почему Фанак столь нелюбезен с Джабалем, и, раз теорию про давнюю ссору сам аджибаши только что отмел, оставалась вторая: родственник, за которого его уважаемый начальник слишком уж переживает. Йолдаш Имад, тем временем, в крайней задумчивости уставившись на свой недоеденный кебаб, растерянно пробормотал: – А я думал, он это, про кебаб, просто так сказал... Амин-сакабаши весело усмехнулся: – Новенький ты тут пока, Имад, и не понимаешь еще. Фанак-аджибаши никогда ничего просто так не говорит, и не дай тебе Ата-Нар такое про него думать даже ненароком. Доедай давай – и пойдем уже, в самом деле. Адиля сидела во дворе. Весь день она старательно работала, чтобы отвлечься, и сейчас у нее болели руки. Фатима, посмотрев на свою козочку, отправила ее отдыхать, не приняв помощи с ужином. И теперь девушка просто смотрела, как удлиняется и растворяется в сумерках тень от абрикосы. Наверное, ей тоже надо было бы раствориться, как этой тени, перестать быть, оставив лишь внешнюю, послушную всем оболочку тела, без огня души. Всем-то она не такая! Не слушается и не слушает, еще и хочет к себе какого-то внимания – видимо, незаслуженного. Она ведь посмела ошибиться – значит, ее чувства и переживания никакого значения не имеют! О да, а еще обвиняют ее всегда исключительно по делу. Даже удивительно, как Небесный Отец попутал и принял ее вызов к ясминскому ибн-амиру, ведь она, если верить Джабалю, никогда не может быть хоть в чем-то права! Хоть отчасти! Нет, никак такого не может быть, она ведь обвиняет всех почем зря. Бин-амира упрямо сжала челюсти. Увы, поздно ее перековывать, она не артефакт, который можно немного изменить для общего удобства. Удобной и послушной ей уже не сделаться. «Запущенный случай», – как говаривал недоброй памяти Ияд. Что ж, она такая и есть! Адиля пнула ногой землю, так как ничего более подходящего рядом не оказалось, и фонтанчик пыли взвился в воздух. У нее задрожали губы. Как же обидно, как же человечески обидно, когда в тебе видят не навя, а лишь наковальню, по которой можно лупить своим недовольством, даже когда ты честно пытаешься понять! Но этого мало, чтобы хоть немного попытаться понять ее саму. Да как будто кто-то вообще когда-то замечал, сколь она старается быть аккуратной, в том числе и к навям! Как много усилий всегда прикладывает, чтобы с высоты своего положения не оказаться заносчивой и снисходительной, не задеть чужой Чести и считаться с прочими. Будто кто-то когда-то оценил! Но нет – стоит ей совершить ошибку или что-то, ею кажущееся, она сразу делается недостойна навского отношения! Тут Адиле, конечно, вспомнился ясминский ибн-амир с его несправедливыми обвинениями, но Джабаль оказался точно такой же! Для всех она неправильная! Тут уж Адиля не выдержала и заплакала. Фатима, которой с кухни отлично был виден двор, вскоре прибежала, вытирая полотенцем руки, и принялась обнимать, расспрашивая, кто обидел ее любимую козочку, но делиться с ней Адиля не захотела. «Не хочу снова выслушивать, как я во всем не права!» – сердито подумала она и, дергая плечом, ответила: – Никто…. Глупости всякие… Само пройдет. – Ох ты ж, бедная моя козочка! Ты бы поделилась с тетушкой, легче станет, а то я не знаю. – Да какая разница? Ничего уж не изменишь, – Адиля сама не знала, о чем она больше говорит: о ссоре с Джабалем или о своей мести – в любом случае, ничего светлого в ее жизни особо не предвиделось, и изменить это было действительно невозможно, оставалось только смириться. – Ох, – вздохнула Фатима, – в молодости вечно так: кажется, что всё навсегда. Но в жизни всё проходит, козочка, ты мне поверь. И сделать что-нибудь всегда можно, пока руки-ноги-голова на месте. Адиля снова подумала о своей мести и о том, что, по большому счету, случившееся сегодня не имеет значения: всего лишь еще одна боль к уже имеющейся боли, ничего особенного, она переживет. Пока что. И ответила известной мудростью: – Все проходит, пройдет и это. Не волнуйтесь так, я правда в порядке. И Фатима решила, что вызнать подробности она может и позже, а не когда ее любимая козочка уперлась рожками. Око Всевидящего почти успело закатиться за горизонт, разметав по небу турмалиновые, розовые и карминовые пятна. Шаир заметил это еще в прошлый раз – и теперь, конечно, видел тоже, как белые стены Сефида перед самым заходом солнца становятся бледно-пурпурными, когда синяя краска сумерек мешается с закатным красным. Он закрыл глаза и протяжно вздохнул. Сам город напоминал ему о том, о чем менее всего сейчас хотелось думать, будто бросал упреки прямо в лицо: не скроешься, даже здесь. Там, где он привык всегда находить опору и успокоение. Но, видно, он совсем их не заслуживал, если даже любимый Сефид напоминал ему о пурпурных девицах, так и норовящих его в чем-нибудь обвинить и смертельно обидеться. – Между прочим, я тебе доверял, – все же снова открыв глаза, осуждающе сказал Шаир простершимся внизу улицам и зданиям, а потом лег на крышу и уставился в темнеющее небо. На самом верху оно уже было серо-голубое, сумрачное – и слава Ата-Нару. Чудесный унылый цвет, поразительно похожий на его настроение. Почему он всегда должен оказываться в чем-нибудь виноват? Он еще готов быть виноватым, когда действительно виноват – но, похоже, всему миру вокруг этого было недостаточно. Отец постоянно полагал его виноватым в том, что он недолжным образом относится к своей роли наследника престола. Как будто это сам Шаир родил себя первенцем правящей семьи! Еще Шаир все время оказывался виноват перед Фанаком-аджибаши, что попадает в опасные ситуации, занимаясь опасным делом. Может, кому-нибудь было бы лучше, если бы ловчего Джабаля вовсе не существовало и пойманные им преступники разгуливали на свободе? В чем он виноват перед Ятимой, Шаир и вовсе не мог понять. «В том, что вообще рот открываю», – с досадой подумал он и пнул ногой парапет. Он был прав в той ситуации с Хануном ибн-Сармадом, а она – нет. Он знал, как лучше поступить, а она – нет. Он готов был извиниться за собственную резкость, действительно излишнюю. Однако Ятиме во что бы то ни стало нужно было сделать его виноватым сразу во всем, а не в паре сгоряча брошенных фраз. Будто он хоть раз до этого давал ей повод думать, что не уважает и не ценит ее мыслей, ее действий и их партнерства! Напротив – всегда стремился показать обратное, и был в этом искренним, насколько мог. А в чайхане был искренним даже сильнее, чем мог, больше, чем когда-либо с кем-либо еще. Разве что настоящих имени и титула не назвал. Но все это оказалось излишним и ненужным, не имеющим для Ятимы никакого значения. Раз уж он повел себя недостойным с ее точки зрения образом – он виновен, отныне и вовеки, и внимания к себе не заслуживает. Ибн-амир скривил губы: наверняка она просто надумала себе образ Джабаля, ни в малейшей степени не соответствующий действительности, и когда оказалось, что он не столь идеален, как картина в ее голове, испытала разочарование. Шаир снова мучительно не соответствовал высочайшим требованиям, которые к нему предъявляли окружающие. Увы, соответствовать им он был категорически не в состоянии, а такой, как есть – никого не устраивал. Обиднее всего было даже не оттого, что они поссорились, уже во второй раз, да еще и хуже, чем в первый. Просто Шаиру казалось, что он наконец-то нашел навя, который его понимает. Не готов ему все простить, как его мать, не терпит ради дружбы, как Ватар, не смиряется для пользы дела, как Фанак ибн-Мухлис – просто понимает. Видит и чувствует, что для него важно, и может разделить это с ним. Похоже, и вправду показалось, коли уж пара глупостей так легко разрушила эту приятную иллюзию: наследного ибн-амира Шаира ибн-Хакима не понимает никогда и никто. Он снова сел и, уперев подбородок в колени, уставился прямо перед собой. Огненное Око закрылось, и белый Сефид начал синеть, погружаясь в ночную тьму. Вот разве что город. Он простит ему этот пурпурный упрек: в конце концов, больше ему все равно не с кем по-настоящему поделиться своими радостями и горестями. Или, может статься, это вовсе не было упреком, может статься, только Сефид и знал, как ему сейчас тяжело. Вечер прошел как обычно, ведь отстраненность Адили не была чем-то столь уж непривычным для семьи кузнеца, а потом она отправилась в свою комнату, и там уж ничто не мешало ей предаться печальным мыслям со всей силой. Не могла же она и правда забыть все те бьющие ее слова, от которых еда сделалось пресной, а жизнь бессмысленной. Адиля расчесывалась, ополаскивалась из кувшина, переодевалась ко сну и вспоминала, все время вспоминала о случившемся, а после уселась за стол и принялась бессмысленно передвигать стоящие на нем предметы. Очень обидно было понимать, что никакого внимания она не заслужила, раз уж совершила ошибку. Думать об этом было крайне неприятно, однако воспоминание о том, что Джабалю пришлось разбираться с последствиями ее безответственной порывистости, заставляло уши загораться, и Адиля поняла, что не может не возвращаться к этому мыслями. Да, она не послушалась – и да, оказалась во всем не права. По счастью, преступника все же изловили, но никакой ее заслуги в том не было. И ушла она совсем зря, и это было бесчестно именно с ее, а не с его стороны. Все это она поняла еще в чайхане, потому ей и нечего было ответить на его слова, кроме предложения оплатить ущерб с окном. Тут девушка ощутила укор совести, сообщивший, что когда нави понимают, что они не правы, им точно есть, что сказать. «Извини», – вот был единственный правильный и достойный ответ. Но этого-то она и не смогла, в голову не пришло! От ушей краска стыда потекла на щеки и вниз, на шею, пока Адиля осознавала, что Джабаль был прав. Она требовала от него понимания, но где и в каком месте понимание проявила она сама, если даже такой простой и понятной малым детям вещи не сделала? «Уперлась, как ослица! Да какая там ослица? Хуже человека! Зато Джабаль был мне почему-то должен и понимания, и внимания, и чего там еще! – Собственная несправедливость терзала душу. – Виноватой меня все делают! А не я сама себя такой делаю? Не признавая ошибок, а значит, их и не исправляя?» На этом месте Адиля дошла до вывода, что ее и вовсе к навям подпускать нельзя, так как общаться с ними она не умеет, да и вообще ведет себя отвратительно, и ничего удивительного в том, что у Джабаля ее вид радостных чувств не вызвал. Спасибо, что не плюнул под ноги – так это сугубо от его воспитанности! И ни от чего другого. А потом девушке вспомнились его слова, болезненно откровенные, вызвавшие сочувствие даже в тогдашнем смятении, про то, как ему не прощают высказываний. «Как мне – поспешности», – поняла она. И ведь он был прав, тысячу раз прав в своих словах, а она его в них обвиняла и за них обижалась. Повела себя, как все, высыпая соль на его раны! Тут уж она вскочила и принялась бегать по комнате кругами, прижимая руки к груди и не представляя, что ей делать. «Что делать, что делать, – пробурчала совесть, отчего-то голосом Барияра. – Пойти да попросить прощения, потому что должна была ему это еще сегодня». «Но это же ничему не поможет!» – воскликнула в ответ Адиля, а совесть ответила: «Ну, так или иначе, а не извиниться – бесчестно, вот и весь сказ!» И обессилевшая бин-амира опустилась на кровать, думая о том, что мечтать что-то исправить с ее стороны – полнейшее свинство. Понятно, что с ней такой никто не захочет иметь дела. Она бы первой не захотела! Но принести извинения – нужно. Шаир о размышлениях и чувствах, терзавших Адилю, разумеется, не имел ни малейшего понятия, оттого на следующий день пребывал в состоянии глубочайшей меланхолии, сопряженном с разочарованием в жизни. Впервые на его памяти мысль о том, чтобы сбежать из дворца в город, вызывала едва ли не отвращение. Ремесленные районы не так уж велики, и Шаир мог снова случайно столкнуться с Ятимой – и еще одного раза, как ему сейчас казалось, он не пережил бы. Посему с самого утра он лежал на диване, ощущая собственную никчемность и бессмысленность. Он был совершенно не нужен ей, и совершенно ничего не мог с этим поделать. Ибн-амир пробовал брать в руки ситар – и почти сразу откладывал, поскольку играть мог только что-нибудь совсем уж печальное, а от этого делалось только тошнее. Потом он, закономерным образом, попытался писать стихи, чтобы излить свои переживания в бейты и тем самым как-то их облегчить, однако приблизительно на словах «брошен в Ледяную Бездну» осознал, что и это ничуть не помогает – и кинул калям на стол так, что тот отскочил и упал на ковер. Шаир не стал его поднимать. Его деятельную натуру угнетала безвыходность ситуации. Все, что он мог – это осознавать случившееся и страдать от этого. А поскольку осознавал он с каждой минутой все лучше, то и страдания его только возрастали, становясь все более невыносимыми. «Всеблагой, видно, пребывал в отвратительном настроении, когда создавал несчастную влюбленность», – подумал Шаир, снова упав на диван. Его разумнейший друг Ватар ибн-Насиф был совершенно прав во всем – что с ним, впрочем, случалось довольно часто: нынешнее состояние ибн-амира последствиями дружеской ссоры, пускай даже и столь ужасной, не объяснялось никоим образом. Зато оно прекрасно объяснялось тем, что его отвергли, и он теперь ощущал себя отвергнутым. И очень несчастным. Беспокойным ум Шаира, тем временем, не собирался стоять на месте, ринувшись от нынешней ссоры к прошлым воспоминаниям. И по всему выходило, что никаких иных чувств к себе, кроме товарищеской симпатии, оказавшейся в итоге столь мимолетной, он никогда не вызывал. Так что, вероятно, невзирая на правоту Ватара, и Шаир был прав, упорно отказываясь признавать между ними что-то кроме зарождавшегося, но так и не сумевшего вырасти и окрепнуть, боевого товарищества. С ее стороны – ничего и не было. И уж если его дружеские чувства оказались столь малоценными, попытайся он проявить иные, Ятима только отшатнулась бы от него еще сильнее, чем теперь. И, наверняка, еще раньше. «Тебе в любом случае не на что было бы рассчитывать, – проговорил в голове ибн-амира голос, чересчур невозмутимый и рассудительный для его нынешнего состояния. – Ты – наследник престола, а Ятима-ханум – эфенди из другой страны. Или ты хотел бы, чтобы она стала в один ряд с другими героинями твоих скоротечных романов?» Он не хотел бы, Шаир понимал это со всей очевидностью. И с Ватаром тогда честно поделился своими мыслями на сей счет – он вообще никогда не врал лучшему другу, за исключением случаев, когда врал также и себе самому. Однако в этом ибн-амир никогда не обманывался ни на мискаль, что его теперь откровенно пугало. Несчастную влюбленность, сколь бы мучительной она ни была, пережить было не сложнее, чем дуэльное ранение – и Шаир с подобным уже справлялся. А вот переживать несчастную и совершенно безнадежную любовь ему не доводилось никогда, и он вовсе не представлял себе, что чувствуют нави в подобных случаях. Если судить по легендам, стихам и поэмам – выходило, что его ожидает долгая и весьма мучительная смерть от тоски и отчаяния. Возможно, рано или поздно он начнет воспринимать Кровавую месть шаярской бин-амиры не как проклятие, а как благословение Ата-Нара, способное избавить его от бренного существования. Примерно на этом моменте мрачных размышлений Шаира к нему заглянул Ватар, по-прежнему обеспокоенный его состоянием. – Ты был неправ! – скорбно сообщил ибн-амир другу с дивана. – В чем именно? – спросил Ватар со своей обычной невозмутимостью. – Мне так не лучше. Мне так намного хуже, – заявил Шаир и отвернулся к диванной спинке, уткнувшись лицом в подушку. – Зато можно надеяться, что это скоро пройдет, – вздохнул Ватар. – Не пройдет, – возразил несчастный влюбленный. – Ты не понимаешь! – Ну, ты можешь попробовать объяснить, – предложил Ватар и уселся в кресло. – Все это слишком серьезно. И слишком безнадежно, – трагически возвестил Шаир, обняв подушку обеими руками. – Я попытался с ней поговорить – и ничего хорошего из этого не вышло. И не выйдет. Ватар аль-алим воззрился на своего драгоценного друга с самым искренним состраданием. – Пожалуй, мне и вправду недостает опыта в сердечных делах, чтобы дать тебе сейчас разумный совет, – рассудительно сказал он. – Однако тебя я знаю на практике достаточно давно и хорошо. И ставлю на то, что твое нынешнее состояние продлится, в крайнем случае, до завтра. Ибн-амир крайне выразительно вздохнул и ничего не ответил. – Ты ищешь бин-амиру Адилю уже несколько месяцев, без особого результата, – продолжил Ватар. – И ситуация с ней выглядит, по моему личному мнению, куда как сложнее и безнадежнее с самого начала. Однако тогда твоей меланхолии хватило, если мне не изменяет память, на несколько часов. После чего мы, перебудив некоторое количество мирно спящих маликов, срочно направились в Шаярский амират. Понятия не имею, что тебе придет в голову на сей раз, но на диване я тебя завтра вряд ли найду, в этом я решительно уверен. – Ты совершенно мне не сочувствуешь! – обвиняюще сообщил Шаир и сел. – Сочувствую от всего сердца. – Будто не веришь, что мои переживания по-настоящему глубоки и искренни! – Верю, – вздохнул Ватар и поднялся с кресла. – Именно поэтому считаю, что ты не будешь лежать здесь, а пойдешь и что-нибудь сделаешь. Или я всерьез решу, что тебя подменили на кого-то из твоих многочисленных оранжевых дальних родственников. Ибн-амир недовольно наморщил нос, однако возразить ему было нечего. – Если захочешь что-то обсудить – я, как всегда, в лаборатории и, как всегда, к твоим услугам в любое время, – сказал на прощание Ватар и вышел. Шаир проводил его взглядом и задумчиво вздохнул. Нет уж, пытаться опять поговорить с Ятимой, чтобы вновь терпеть отвержение и попреки, он не будет. Однако провести остаток своей никчемной жизни на диване и вправду было бы глупо. Раз уж у него в жизни все настолько беспросветно – он вполне мог бы помочь кому-нибудь еще. Вдохновившись этой свежей идеей, ибн-амир направился к столу. Ему нужно было написать очень важное письмо. Получив приглашение во дворец, на собрание Амирского Попечительского Совета при Службе Наук и Изящных Искусств, уважаемая бин-эфенди Тахсина бин-Рукия аль-алим аль-факих несколько минут просидела за столом, положив письмо перед собой, выпрямившись и в целом держась так, будто уже предстала перед Советом. При этом девушка мучительно решала загадку, кто же из преподавателей счел ее труды достаточно значительными, чтобы отправить на рассмотрение столь высоких инстанций, и почему при этом он ей об этом не сообщил. Сама Тахсина свое исследование находила очень важным, но незавершенным и недостаточно разработанным, чтобы начинать привлекать к нему внимание, потому все это ей казалось в высшей степени удивительным. Впрочем, выяснение обстоятельств и подробностей Тахсина благоразумно отложила на потом, поскольку сейчас времени на это у нее совершенно не было: ей следовало подобающе подготовиться к визиту во дворец, и делать что-либо второпях перед столь ответственным событием она не собиралась. Так что, собравшись неспешно и обстоятельно, за добрых двадцать минут до назначенного времени Тахсина аль-алим аль-факих стояла у главных ворот Каср аз-Захаби, прямая и строгая, как кипарис, прижимая к груди рукопись своей работы. Не изменив своим привычкам ни на мискаль, во дворец она явилась в столь же простых абайе и джуббе, какие носила обычно, однако, по столь торжественному случаю – из хорошего дорогого шелка. Терракотовый цвет абайи и глубокий винный джуббы прекрасно сочетались между собой и с цветом ее кожи, однако наряд этот Тахсина, хоть и любила, надевала лишь изредка, поскольку, как наблюдательно заметил ловчий, денег у нее было не слишком много, уж точно не настолько, чтобы не беречь хорошие вещи. – Добро пожаловать в Каср аз-Захаби, – торжественно проговорил стоящий в карауле гулям, когда наконец обнаружил ее имя в своих бумагах, сверившись с приглашением. – Будьте добры, оставьте оружие при входе, впоследствии вам его вернут в целости и сохранности. Если же вы будете вызваны на дуэль либо сами бросите вызов, любой гулям дворцовой охраны с радостью предоставит вам собственное оружие. Тахсина кивнула и отдала гуляму джамбию и саиф, которые, разумеется, взяла с собой как бин-эфенди, не зная о дворцовых правилах. Обычно она носила только кинжал, не видя необходимости сильнее вооружаться для аль-алимы, большую часть времени проводящей в архивах и не имеющей привычки вступать в опасные споры. – Пойдемте, бин-эфенди, – сказал гулям, сложив ее клинки на полки, предназначенные как раз для этой цели, – я провожу вас к ибн-амиру. – Почему к ибн-амиру?.. – изумилась девушка, которая ожидала, что ее отведут на заседание Совета. Гулям лишь пожал плечами: – У меня написано – к ибн-амиру. Можете сами у него спросить, почему. Когда гулям довел девушку до кабинета наследника престола и объявил ее имя, означенный стоял у окна и что-то так внимательно разглядывал, что даже не потрудился повернуться, чтобы узреть ее приветственный поклон. Лишь когда гулям вышел, ибн-амир Шаир повернулся и сказал: – Добрый день, Тахсина-ханум. Не узнать его Тахсина никак не могла. – Джабаль-бек?! Ибн-амир поправил: – Шаир ибн-Хаким. Да вы присаживайтесь, – он красиво повел рукой, указывая на кресло, и сам тоже присел – на край стола. Тахсина послушно опустилась в кресло. Это было сейчас не лишним. «А деньги ему и впрямь не нужны, может позволить себе побыть альтруистом», – пронеслось у нее в голове. – Я, собственно, об этом и хотел бы попросить: чтобы вы, уважаемая бин-эфенди, не упоминали, что встреченный вами скромный ловчий имеет что-либо общее с ясминским наследником престола. «Не слишком-то скромный, – невольно подумала Тахсина, вспомнив его визиты, и тут же округлила глаза, когда в голове пронеслась следующая мысль: – Ко мне в окно лазил наш ибн-амир!» – Зачем бы мне об этом упоминать? – не слишком дружелюбно ответила девушка, все еще пребывая в смятенных мыслях и чувствах. Начать общаться с ловчим Джабалем, как с престолонаследным маликом, у нее никак не выходило. А еще она тащила его в ту беседку самым бесцеремонным образом. И обвиняла в неприличном поведении. И наняла. Тахсина аль-алим аль-факих наняла на работу ибн-амира Ясминского амирата! – Ну, если незачем – значит, вы тем более легко дадите мне слово Чести этого не делать, – усмехнулся Шаир. Тут девушка наконец начала понимать, сколь серьезной и ценной тайной с ней поделились, и недоверчиво нахмурилась. – И вам будет достаточно моего слова, Дж... Шаир-бек? – Вашего – более чем. Поскольку вы мне так и не сказали, кто именно видел нашего недостойного знакомого Хануна ибн-Сармада в главном здании Университета. А я все-таки не нерадивый студент... Хотя некоторые мои бывшие преподаватели, пожалуй, с этим бы не согласились. Тахсина кивнула, соглашаясь с аргументом. Про учебу она предпочла бы не слышать, так как слишком личный тон беседы, задаваемый ибн-амиром, сбивал ее с толку. Скажите на милость, как она должна делать вид, что они не знакомы, если они при этом толкуют, как добрые приятели? Тем не менее, слово она дала и тут же задумалась о том, что другое слово, данное ей на днях Джабалем ибн-Басиром, видимо, легко может быть нарушено, раз уж он на самом деле Шаир ибн-Хаким. Это ей категорически не понравилось, и девушка нахмурилась. – Что вас беспокоит, образованнейшая? – участливо поинтересовался Шаир, в интересах которого было, по возможности, разрешить ее вопросы, чтобы девушке было легче сдержать свое слово. – Два вопроса: что станется со словом, которое мне давал скромный ловчий Джабаль, если такового в действительности не существует, и зачем я здесь? – Почему же, Джабаль существует, там в Сефиде, – тут он сморщил нос и признал очевидное: – Ищет шаярскую бин-амиру. И у него нет никаких причин не держать слово, данное от своего имени. А что при этом секреты, известные ему, делаются ведомы также ясминскому ибн-амиру – так подумайте сами, с кем ибн-амир будет их обсуждать и зачем? Уж не говоря о том, что тогда он может по случайности выдать источник своих сведений. Тахсина подивилась легкости, с которой Шаир разделял себя с Джабалем, и вздохнула о том, что она так просто сделать этого не может, а потом все же попыталась уложить в голове то, что стало ей известно. Во-первых, ловчий Джабаль ибн-Басир, что неудивительно для сефидского ловчего, ищет бин-амиру Адилю, невесту ибн-амира Шаира, которая на самом деле – его собственная невеста, поскольку он и есть ибн-амир, но об этом никто не знает. Ну, почти никто – теперь знает она, Тахсина, и наверняка еще кто-нибудь в курсе. При этом бин-амира бросила Шаиру ибн-Хакиму вызов Кровавой мести. «Что и не удивительно: я его сама чуть на дуэль не вызвала, – подумала Тахсина. – О Всевышний, о нем совершенно невозможно думать с подобающим наследнику престола почтением!» Итак, шаярская бин-амира объявила ясминскому ибн-амиру месть – вернулась Тахсина к своему рассуждению – однако поскольку ибн-амир Шаир и есть ловчий Джабаль, выходит, он ищет в Сефиде собственную кровницу. И может найти в любой момент. «Все же он очень смелый, – решила девушка. – Хотя периодически это переходит в несусветную наглость. Во имя Ата-Нара, все-таки думать подобное – хамство с моей стороны. Впрочем, вслух я этого говорить не собираюсь». Но как ему вообще в голову пришло стать Джабалем? Не для поисков же невесты он придумал этот маскарад? Точно нет: на основании того, что ей удалось о нем понять за время их краткого знакомства, можно было сделать вывод, что ловчим делом он занимается давно и довольно успешно. Тахсине сделалось ужасно любопытно и очень захотелось разузнать все подробности – настолько, что она даже забыла, что ибн-амир все еще не ответил на второй ее вопрос. Однако начать расспрашивать его она не решалась. Шаир, в этот момент так же задумавшийся о своих проблемах, спохватился и сказал: – Так насчет вашего тут пребывания! Ваша работа, я уверен, будет очень интересна Совету – впрочем, вы сами понимаете, я-то больше в нем занимаюсь вопросами искусства, так что сейчас мы пойдем к тому, кто заведует науками. Он соскочил со стола и повел Тахсину к Ватару аль-алиму. Тут уж, наверное, следует упомянуть о том, зачем Шаир на самом деле затеялся с этим предприятием. Несчастный влюбленный, которому его друг, на свою беду, напомнил о том, что можно заняться чем-то еще, помимо страданий на диване, полностью отвлечь свои мысли от дел любовных не мог. И поскольку ему казалось совершенно невозможным изменить что-либо для себя, он загорелся охотой совершать благие дела в пользу окружающих, да вот хотя бы того же Ватара, который до сих пор не озаботился собственной личной жизнью. Ватар аль-алим, ничего не подозревающий о надвигающихся прямо на него щедрых дарах дружеской любви и заботы, вызванных его же собственными словами, в это время сидел за столом у себя в лаборатории и рассчитывал пропорции для зелий и эликсиров. Занятие это, заурядное и вместе с тем необходимое, ученый порой любил: оно было несложным, неторопливым и успокаивающим. Посему, когда к нему явился ибн-амир, обуреваемый жаждой деятельности, вместе с Тахсиной аль-алим, Ватар пребывал в весьма безмятежном и благодушном настроении. – Хочу тебя кое с кем познакомить! – с порога объявил Шаир, еще не успев надеть накладки на рога, и его друг поднял взгляд от свитка, в котором делал расчеты. – Тахсина бин-Рукия аль-алим аль-факих. Я тебе про нее уже рассказывал, это она меня для того дела с проклятиями наняла. Тахсина-ханум, это мой друг, Ватар ибн-Насиф аль-алим, придворный алхимик. Ватар смерил Тахсину внимательным взглядом, а потом уставился на ибн-амира, всем своим видом выражая незаданный, но и без того понятный вопрос. – Она дала слово Чести, что никому ничего не скажет, – охотно ответил на него Шаир. – И уверяю тебя: она – в самом деле не скажет. «И чем, спрашивается, он на меня похож? – размышляла между тем Тахсина, пристально разглядывая Ватара аль-алима. – Не вижу вовсе ничего общего. Начать хотя бы с того, что он – алхимик, а я – заклинатель-теоретик и судебный сахир». – Все равно не вижу в этом ни малейшей необходимости, – вынес вердикт Ватар, обдумав слова друга. – В этом есть огромная необходимость, друг мой, – заверил ибн-амир, усевшись на край стола. – Умнейшая аль-алима, к тому же исключительных моральных качеств, живет в студенческом корпусе и вряд ли хоть раз получала поддержку от кого-нибудь, кроме собственной семьи и пары внимательных преподавателей. – Я прекрасно со всем справляюсь, – не удержавшись, вставила Тахсина. – Не сомневаюсь ни минуты, драгоценнейшая, – поспешил согласиться с ней Шаир. – Но также не сомневаюсь и в том, что с нашей скромной помощью вы будете со всем справляться еще лучше. – Ты мог бы просто представить ее работу на ближайшем собрании Совета, – заметил Ватар, все еще недовольный тем, что его друг раскрыл себя постороннему навю, с которым, к тому же, был не слишком хорошо знаком. – В самом деле! – поддержала его Тахсина, которая все еще не была уверена, что ей нужны все те в высшей степени важные и тайные сведения, обладательницей которых ей только что посчастливилось стать. – Благодарю, Тахсина-ханум, – оценил Ватар ее согласие с собственной точкой зрения. – Я же говорил, что вы похожи! – обрадованно сообщил Тахсине Шаир и снова повернулся к своему другу, чтобы с упреком ему сообщить: – Ты сам хотел, чтобы я пошел и что-нибудь сделал, вот я и делаю. Что-то, что может принести осязаемую пользу другим, поскольку собственное положение нахожу категорически безнадежным. Здесь ибн-амир весьма горестно вздернул брови и уставился на Ватара душераздирающе жалобным взглядом. «Быть ибн-амиром – что может быть безнадежнее!» – весьма иронично подумала Тахсина, после чего припомнила об Адиле бин-Джахире с ее Кровавой местью и поняла, что, в самом деле, сложностей в жизни Шаира ибн-Хакима должно хватать, в том числе – тех, о которых она не знает. Ватар же посочувствовал своему другу незамедлительно, а также в очередной раз проникся восхищением к тому, как Шаир даже в минуты самой сильной душевной невзгоды думает о благе других навей. Это была одна из тех вещей, которые Ватар особенно ценил в нем. – Все наладится, друг мой, рано или поздно, положимся в этом на волю Ата-Нара. И ты, безусловно, прав в своем стремлении, в котором я с радостью тебе помогу. – Я знал, что найду у тебя поддержку и понимание! – от души сказал Шаир, хотя в первую очередь он сейчас ожидал, что поддержку и понимание у его друга найдет Тахсина-ханум, поэтому сразу же обратился к ней: – Любезнейшая аль-алима, расскажите Ватару-беку о своей работе все, что считаете нужным. Уверен, он и вас поймет прекрасно. Тахсина, которая готовилась к выступлению, немедленно завела речь о практической значимости своего исследования, о применяемых ею методиках и способах научного анализа. И, хотя Ватар не был факихом, но достаточное знание общетеоретических аспектов научного подхода позволило ему включиться в беседу с самого начала с достаточным пониманием, тогда как для Шаира который, хотя и разбирался в ловчей магии, зато плохо представлял, как ее и смежные области изучают теоретики, все это звучало тоскливой тарабарщиной. Впрочем, он улавливал достаточно, чтобы видеть, что Тахсине приходится время от времени объяснять Ватару достаточно простые вещи, касающиеся ее специальности. И все же, несмотря на ни на что, это грозило вскоре закончиться – так как, разобравшись, они бы просто распрощались, что противоречило планам ибн-амира. Что Шаиру сейчас требовалось – так это чтобы эти двое в полной мере ощутили общность своих взглядов и интересов, которая ему была совершенно очевидна чуть ли не с самого момента знакомства с Тахсиной, однако что от нее, что от Ватара, судя по всему, пока что ускользала. Дабы исправить это досаднейшее недоразумение, грозившее привести к самым плачевным последствиям, ибн-амир был вполне готов, со всей дружеской самоотверженностью, пожертвовать собой. Объединяться против кого-то, в конце концов, порой бывает очень даже сближающей вещью. Посему, дождавшись, когда они добрались до обсуждения одного особенно зубодробительного момента из области общетеоретической магии, Шаир поинтересовался с видом самым наивным и честным: – И что, вся эта ерунда действительно может как-то пригодиться в судебной и янычарской практике? Тахсина, дело жизни которой было задето, сурово сказала: – Вы бы помолчали уж Шаир-бек, раз не разбираетесь! – и покраснела, сообразив, с кем она так говорит. – В самом деле, Шаир, коль скоро ты настолько не понимаешь в теории, мог бы не выказывать своего непонимания так наглядно, – поддержал ее Ватар. – Спасибо, – непривычно тихо для самой себя ответила все еще смущенная Тахсина, посмотрев на него с искренней благодарностью: она повела себя и вправду дерзко, и получить поддержку, а не осуждение, было неожиданно приятно. – Не понимаю, – насупился ибн-амир. – И, право слово, из ваших объяснений друг дружке мне понятнее не становится, скорее уж наоборот... – Боюсь, для того, чтобы объяснить тебе, пришлось бы заходить слишком издалека, – нахмурился Ватар. – Это как объяснять десятиточеное плетение тому, кто еще трехточечное не освоил, – кивнула Тахсина. И удержала при себе предложение пойти заняться иными делами, раз уж Шаиру тут так скучно. – Десятиточечное плетение – это, как раз, несложно, – вздохнул Шаир, – пять бейтов, две нередифные рифмы. Можно три, но лучше две. Ничего особенного. Увы мне, я слишком необразован и склонен к практической магии для этой комнаты! Зато вам друг с другом интересно. – Ну, зато практик ты хороший, – поспешил утешить друга Ватар. – Насколько мне довелось сталкиваться – да, – согласилась Тахсина. – Кстати, ваше дело, как я понял, в итоге оказалось весьма неординарным, – сказал Ватар, – Мне, конечно, особенно понравилось изящное решение с артефактом для поиска. – Каким артефактом? – удивилась Тахсина, так как деталями расследования Шаир с ней отнюдь не делился. – Расскажи девушке, будь так добр, – попросил ибн-амир друга, которому излагал все в подробностях, да еще и отвечал на многочисленные дополнительные вопросы. – У меня от этого изящного решения до сих пор рога болят. И, в подтверждение своей крайней усталости от магической теории, он пошел и улегся на диван, уставившись в потолок с отрешенным видом. Раз уж у достойнейших ученых наконец-то завязался увлекательный разговор, стоило поменьше мешать им развивать его дальше. А обсудили дело они с большим интересом. В конце Тахсина воскликнула: – Но это же настоящее открытие, очень полезное в следственном деле! О нем следует написать, чтобы и другие могли воспользоваться! Тут уж Шаир не выдержал и проворчал: – Ятима пусть пишет, если ей нужно! – Но ведь это очень важно! – возмутилась Тахсина. – Я могу вам адрес кузни дать, заберете там мои расчеты и напишете, если считаете столь необходимым. Мне же все равно, – сказал Шаир и надулся. Думать про кузню на Персиковой и находящуюся там Ятиму он сейчас вовсе не хотел. – Но ведь… – возмущенно начала Тахсина и была остановлена Ватаром: – В самом деле, аль-алима, хотя Шаир и способен на открытие, но увлечь его написанием теоретического труда я бы не надеялся, вы в этом понимаете лучше. Так что это не самая плохая идея. – Можете вместе написать, – елейным тоном предложил ибн-амир. – У вас отлично получится, я уверен. Тахсина, которая вовсе не горела желанием заниматься оформлением чужого труда, когда у нее был свой собственный, замолчала. Но мысль о том, что она бы поискала способ склонить ибн-амира к столь нелюбезному для него труду, в ее голове засела. – Мы поговорим об этом позже, – строго ответил Ватар, и они вернулись к обсуждению исследования Тахсины. Шаир делал вид, что ему совершенно не интересно, при этом внимательно наблюдал за ними с дивана, чтобы они, не дай Ата-Нар, снова не перешли к слишком официальному тону общения. Пускай обсуждают дела, люди с ними, лишь бы не вели себя так, будто здесь и впрямь заседание Совета. В конце концов, у придуманного им плана были и другие этапы, и он не был идиотом, чтобы ждать, что они проникнутся друг к другу глубочайшими чувствами с первой же встречи. – У вас очень интересная работа, Тахсина-ханум, – наконец подвел Ватар итог их беседе, – я непременно выдвину ее на рассмотрение на ближайшем собрании Совета. – Ради Всемудрого! – возмутился Шаир, сев на диване. – Не заставляй аль-алиму волноваться сверх необходимого своим «выдвину», все равно все деньги у тебя, потому что больше никому там мой разумнейший отец их не доверяет. И мне в том числе. – Все равно будет голосование, – возразил Ватар. – Угу, и, разумеется, все неожиданно решат не проголосовать за то, что поддержали мы с тобой, – ехидно ответил ибн-амир. – Тахсина-ханум, можете считать, что помощь Совета вам обеспечена. – Благодарю вас, Шаир-бек, – вежливо ответила Тахсина, не сумев, впрочем, скрыть довольной улыбки, а потом, забрав у Ватара со стола свою работу, протянула ему ладонь для рукопожатия: – И вам огромное спасибо! За помощь. И за интереснейший разговор. – Не стоит благодарности, – ответил ученый, охотно пожав ей руку. – Мне беседа тоже доставила большое удовольствие. Вы прекрасный ученый, Тахсина-ханум. «И девица прехорошенькая. Но об этом позднее», – подумал Шаир. Он сейчас чувствовал себя полководцем, только что выигравшим важное сражение очень трудной военной кампании. Однако следовало двигать войска дальше, так что он подошел к Тахсине с еще одним приглашением, которое спланировал заранее. – Раз уж я сегодня слушал разговоры о теоретической магии, придется вам, Тахсина-ханум, послушать мои стихи завтра на поэтическом собрании. Это очень коварно с моей стороны, поскольку вы, разумеется, в любом случае не откажетесь от приглашения ибн-амира. Девушка посмотрела на него с немалым удивлением. – А это вам еще зачем? – спросила она и тут же со вздохом приложила ладонь ко лбу. Не дай Ата-Нар с ним так принавно заговорить! Ее совсем обескультуревшей сочтут. Тем более, выходило это как-то само собой. – Не мне, а вам, аль-алима, – возразил Шаир. – Амирские сады – лучшее место в Ясминии, чтобы заводить полезные знакомства. Можете, конечно, и не заводить, но я бы, на вашем месте, воспользовался этой прекрасной возможностью. Само собой, согласие он получил, оставшись предовольным как нынешним успехом, так и тем, что нисколько не выдал своих настоящих интересов, отчего ощутил себя истинной десницей провидения. «Наверное, только это и остается мне в личной жизни», – вздохнул Шаир и пошел к тем немногим навям, которым мог доставить удовольствие самим своим присутствием. Что уж греха таить, своих младших братьев и сестер он мог бы радовать собой и почаще, но злостно пренебрегал этой возможностью, так как целый выводок шкодников, которые были много его младше, сильно утомлял. В сумрачном настроении Адиля решительно готовилась к извинениям, которые назначила на сегодняшний вечер. Это будет неприятно, стыдно, но необходимо. И она пойдет сразу, как только закончится рабочий день. Именно так. Предательская частичка в глубине её души отговаривала от мероприятия, подсовывая видение Джабаля, который смотрел на нее с отвращением, как на мерзкое насекомое. Сердце ухало от этой картины, а стопы начинало сводить судорогами, и приходилось глубоко вдыхать воздуха и напоминать себе о том, что есть вещи необходимые и что быть такой трусихой стыдно для бин-амиры и боевого сахира. Джабаль действительно может так на нее посмотреть, но все равно нельзя не идти. И даже если он не захочет ее слушать и будет прогонять, все равно попытаться нужно. Потому что таковы Долг и Честь. А он имеет полное право относиться к ней плохо после всего, что она натворила и наговорила. Так, мужественно преодолевая надуманные ею страхи, она готовилась к походу в Купеческий квартал и, строя планы, менее всего она была готова к тому, что извиняться ей будет не перед кем. Вновь наткнувшись на закрытую дверь в квартиру ловчего и снова не достучавшись, бин-амира закрыла лицо руками и услышала чей-то ехидный голос: «А Джабаль, по-твоему, только тебя тут и дожидался, да? Ловчий – навь занятой, и какое ему дело до сопливых девчонок, которые не могут даже вовремя извиниться?» Вздохнув, бин-амира стиснула в руке артефакт жизни Джабаля, который утешительно сообщал о том, что в этот раз ловчему ничего не угрожает, и, скривив губы, подумала, что уж в этот раз она в квартиру не полезет. И смысла нет, и она слово давала больше такого не делать. Нарушать теперь и его? Ну уж нет! И она спустилась к словоохотливому хозяину дома, который с радостью с ней поболтал, однако сведений о Джабале не имел. – Может, делом каким занимается, а может, в деревню поехал, он о себе никогда не сообщает. Так что ничем не могу помочь, – развел руками тот. – А в деревню он как, надолго уезжает? – Да по-разному – то на неделю, а то и дней на десять. А иногда за пару дней оборачивается. Как уж придется. Видать, не так далеко та деревня, да только там уж задерживается. – Что ж, спасибо. Буду заходить – рано или поздно застану. – Ну и я, если что, передать могу. Кому ж не будет приятно узнать, что к нему такая милая барышня захаживает, – улыбнулся квартировладелец, а бин-амире сделалось совсем кисло. Джабалю приятно не будет, это точно! – Спасибо на добром слове, – сказала она и пошла домой. Следует отдать должное Музаффару ибн-Заиду – при всем том, что он не был навем выдающихся достоинств, подслушивать он не собирался. Откровенно сказать, еще издали увидав идущих ему навстречу Шаира ибн-Хакима и Ватара ибн-Насифа, с которыми он совсем недавно имел столкновения, столь разрушительные для его душевного спокойствия, ибн-паша попросту решил их избегнуть. И с этой целью торопливо вошел в ближайший пустующий зал, дабы эти двое прошли мимо. Но именно этого они как раз таки и не сделали, потому что тут, по воле рока, их настигла Газаля бин-Захра, и это явление потребовало полного внимания друзей. Заметив приближающуюся к ним шаярскую малику, Шаир приложил ладонь ко лбу и вздохнул, с трудом сдержав желание развернуться и поскорее сбежать от нее куда подальше. Во-первых, это было недостойно, во-вторых, насколько он мог судить по своему предыдущему опыту, совершенно бессмысленно. Он вовсе не был уверен, что готов выдержать беседу с ней сейчас, однако у него не было иного выхода. Так что Шаир дождался, пока Газаля приблизится, и поздоровался весьма вежливо, хоть и правдиво: – Добрый вечер, бин-ага. Не могу сказать, что рад нашей встрече. – Взаимно, – фыркнула Газаля. Шаир задумчиво огляделся и решительно направился в тот самый зал, в которой минутой ранее свернул Муззафар, поскольку дальнейший неотвратимый разговор стоило вести хотя бы не посреди дворцового коридора. Ибн-паша, услышав, как открывается дверь, немедленно нырнул за тяжелый занавес, обрамляющий дальнее окно – и, незамеченный никем, слышал всё дальнейшее прекрасно. – Не буду даже спрашивать, чем вызван ваш визит, – со вздохом сказал ибн-амир, прикрыв за собой дверь. – Это вежливо, но глупо. – Нет, отчего же? Я могу даже ответить, – пожала плечами Газаля. – Долгом перед подругой и ее несчастными родителями. Каковой Долг, смею заметить, есть и у вас, ибн-амир! Однако я еще ни разу не видела рвения в его исполнении. Ни в одно из своих появлений здесь! Чем дольше говорила Газаля, тем громче у нее это выходило, и Шаир невольно поморщился, прекрасно зная, на какие высоты она может забраться на своих последующих репликах. – Какой предлог вы нашли на этот раз для того, чтобы пробраться во дворец, тоже не буду спрашивать, – проворчал ибн-амир, которому все происходящее казалось изощренной пыткой, к тому же повторяющейся не реже раза в неделю. – И это тоже не та вещь, которую я считаю необходимой скрывать – разумеется, я решила посетить ваш прекрасный поэтический вечер. Выражение лица ибн-амира в тот момент приблизилось к мучительному, однако же он сдерживался, а вот Газаля, ведомая беспокойством о подруге и не имеющая никаких возможностей сделать, хоть что-то кроме этих бесед с ибн-амиром – нет. Потому достойнейшая малика продолжала: – Я ведь уже однажды имела счастье посетить одно из ваших знаменитых собраний и впечатления оттуда вынесла самые незабываемые. Вы еще тогда изволили сложить некие бейты. Как же там было, позвольте припомнить?.. Ах, да: «Один с рождения красив, другой родился быстроногим, У бин-амиры титул есть, что тоже, в сущности, неплохо». Впрочем, надеюсь, продолжение вы восстановите в памяти сами. В этот момент благородный Ватар, не выдержав нападок на своего друга, который и так делал все, что в его силах, спросил: – О многоречивейшая Газаля бин-Захра, неужели вам кажется, что эти постоянные появления, приправленные напоминаниями о том, чего еще никто не забыл, хоть немного помогают в поисках вашей драгоценной подруги? На что бин-ага Газаля ответила с уверенным в себе достоинством: – Я в этом даже и на миг не сомневаюсь! Если уж говорить откровенно, любезный мой слушатель, то сомневаться себе Газаля, духом ничуть не менее стойкая и нравом ничуть не менее решительная, нежели ее драгоценная подруга, попросту не позволяла – ни в том, что Адиля в порядке и найдется, ни в том, что ее визиты в Ясминский амират в самом деле помогают в этих поисках. Думать иное было бы слишком тяжко для нее, особенно на протяжении столь длительного времени. Посему, когда мрачные мысли о судьбе бин-амиры одолевали Газалю совсем уж сильно, она не позволяла себе подолгу плакать в подушку, а, осушив слезы, совершала очередное путешествие в Каср аз-Захаби. Мысль о том, что стоит ибн-амиру Шаиру действительно постараться, и Адиля отыщется, в целости и сохранности, давала ей надежду – по сути, единственную. Ибо все это время Газаля не знала и не могла знать, где та, кем она дорожила столь сильно, и что с ней. – И в чем вы видите их смысл? – не удержался Ватар от уточнения, совершенно напрасного, поскольку недовольство Газали в полной мере распространялось и на него, к тому же ее откровенно раздражало понимание, что ученому алхимику ничто не мешает находиться подле своего друга, в то время как она вынуждена из-за этого самого друга столь сильно страдать. – Именно в том, чтобы высокороднейший друг ваш не забывал и на миг, что ему следует найти Адилю, а не избегать встречи со своей кровницей! Ведь навь, коий сподвигнут на подвиги, действует гораздо живее навя, спокойного в своем положении. «Иногда мне кажется, что моя кровница сама встречи избегает», – нахмурившись, подумал Шаир. Впрочем, он не мог не признать, что сейчас понимает стоящую перед ним малику, как мало кто другой. Ибо, сколь бы безвыходными ни казались обстоятельства, бездействовать в них было куда мучительней, нежели делать хоть что-то, приносило оно пользу или нет. Посему ибн-амир сказал, почесав бровь: – Полагаю, мой любезный Ватар, Газаля-ханум имеет право, как минимум, осведомляться о ходе поисков, вне зависимости от того, насколько они успешны. Если же нет – что ж, и право считать меня недостаточно в них усердным она тоже имеет полнейшее. Газаля, не ожидавшая даже и такого понимания, тем более пришедшего с самой неожиданной стороны, принимать его не поспешила, слишком охваченная праведным гневом: – С вашей стороны это в высшей степени благородно, однако даже не надейтесь, что столь малая уступка поможет вам реже видеть меня в этих стенах! – О, поверьте мне, решительнейшая из малик, надежда на подобную милость покинула меня еще пару месяцев назад, – совершенно искренне ответил на это Шаир. – Так что я даже и не рассчитывал. – Что ж, надеюсь, этот проблеск понимания будет способствовать тому, чтобы к следующему моему визиту хоть что-то изменилось. Ах да, и напоследок пожелаю вам поэтического вдохновения на этот вечер, ибн-амир. С нетерпением буду ждать вашего выступления. На этом Газаля величественно вышла из зала, а затаившийся за занавеской Муззафар возрадовался тому, что знает, где ее найти нынче же. Видишь ли, слушатель мой, сей навь решил, что может найти понимание у той, которая была настолько очевидно настроена против нелюбезного его сердцу Шаира ибн-Хакима, и возжелал попытаться найти в ней пособника своим замыслам. Ибн-амир же в настоящую минуту ни о родственнике, ни о его коварстве и затаенной обиде не думал, что было и к лучшему, поскольку собственная жизнь ему и без того казалась совершенно беспросветной и исполненной лишь страданий и разочарований. В глубине души Шаир надеялся, что сегодняшний вечер сможет принести ему хотя бы некоторое облегчение – ибо чем, как не стихами, может утешиться поэт? Однако теперь, когда среди слушателей, как разъяренная тигрица в джунглях, бродила Газаля бин-Захра, об этом не могло быть и речи. В ее присутствии Шаиру не хотелось открывать рта вовсе. Впрочем, даже в столь мрачном и смятенном расположении духа он не забывал о возложенных им самим на себя обязательствах, несколько более приятных, нежели поиски бин-амиры Адили. Посему, когда они с Ватаром наконец очутились на месте поэтического собрания, Шаир сразу же нашел среди присутствующих Тахсину бин-Рукию, по своему обыкновению, явившуюся заранее и уже успевшую заскучать и растеряться промеж незнакомых ей навей. Так что он положил руку на плечо своему другу и кивнул в сторону девушки: – Ты бы развлек нашу гостью, драгоценнейший, и познакомил с кем-нибудь. Она, со всей очевидностью, тоскует. – Почему я? – удивился предложению Ватар. – Во-первых, это ты ее пригласил, во-вторых, развлекать и знакомить у тебя получается гораздо лучше. – Потому, – твердо ответил Шаир, – что ей с тобой будет куда интереснее. А я сейчас, кажется, вообще никаких навей видеть не хочу. Хотя мне неизбежно придется здесь быть, как хозяину вечера. С этими словами ибн-амир вздохнул столь мучительно, что Ватар немедленно согласился и направился к Тахсине. Шаир же уселся под дерево в дальнем углу, поскольку перед другом отнюдь не слукавил: видеть ему не хотелось никого, а уж разговаривать с кем-то – тем более. Однако наблюдение за парочкой ученых все же приносило ему некоторое удовлетворение, поскольку они в самом деле были рады друг друга видеть и вели беседу с интересом и не без удовольствия. Шаир даже увлекся этим процессом, да так, что не заметил, как к нему подошел Наиль ибн-Тахир и уселся рядом, бесцеремонно забрав себе добрую половину валявшихся вокруг подушек. – Паршиво выглядишь, ибн-амир, – сказал ибн-ага вместо приветствия, оценив состояние своего доброго приятеля как нельзя более точно. – Настроение паршивое, вот и выгляжу, – хмуро ответил Шаир. Хотя, откровенно сказать, против общества Наиля аль-Моганни он ничего не имел, поскольку тот, одному ему ведомым образом, умудрялся оставаться приятным собеседником, в каком бы расположении духа ни находились те, с кем он общается. – Может, вина принести? – предложил Наиль, желая как-нибудь взбодрить ибн-амира, однако Шаир лишь поморщился: – Вот уж обойдусь, и так не сплю ни человека третий день. Лучше уж кальян, а еще лучше – два. – Даже спрашивать не буду, что у тебя случилось, поскольку признаки сего недуга мне известны хорошо. И как ее зовут – не буду спрашивать тоже, вряд ли тебе доставят удовольствие разговоры об этом, – продолжил проявлять недюжинную проницательность аль-Моганни. – Но осмелюсь предложить, помимо кальяна, найти успокоение в музыке и стихах. Где еще нам с тобой его искать, если не в искусстве? – Вот уж вряд ли, – ворчливо отозвался ибн-амир, снова вспомнив про бин-агу Газалю, и испустил трагический вздох. Тут уж Наиль немало удивился, что немедленно и отразилось на его красном лице, со всей присущей ему живостью мимики. Шаир нехотя махнул рукой в сторону гостей: – Там где-то Газаля бин-Захра ходит, можешь пойти и найти. – О-о-о, и что на сей раз тебе сказала прекрасная шаярская воительница? – спросил ибн-ага, даже не пытаясь скрывать свой восторг от упоминания Газали. Ему пару раз довелось присутствовать при ее внезапных появлениях, и он был прекрасно осведомлен о прочих – и, невзирая на искреннее сочувствие к Шаиру, проникся к ней не менее искренним восхищением. – Ты бы ее уже на свидание позвал, в конце-то концов, – пробурчал в ответ ибн-амир. – Она, сколь я могу судить, только меня терпеть не может, а не всех ясминцев в целом. «В самом деле, пускай все вокруг будут счастливы, – подумал он, бросив очередной взгляд на Ватара с Тахсиной. – Меня это вряд ли утешит, но, возможно, успокоит. Раз уж мне только и остается, что невеста, которая меня ненавидит, и возлюбленная, которая презирает». Наиль ибн-Тахир и вправду поднялся на ноги, и Шаир уже приготовился распрощаться с ним, как с Ватаром ранее, но тот вместо этого сказал: – Пойду за кальяном схожу и вернусь, а уж свидание как-нибудь подождет. – Действительно, все равно она на следующей неделе снова объявится, – ответил ибн-амир, однако посмотрел на приятеля с искренней благодарностью. На душе у него легче не стало, но переносить это не в полном одиночестве все-таки было проще. Так прошел этот сумбурный поэтический вечер, во время которого Музаффар ибн-Заид имел удовольствие познакомится с Газалей бин-Захрой, Наиль аль-Моганни имел удовольствие ее наблюдать, Ватар аль-алим и Тахсина аль-факих имели удовольствие не слушать скучных для них стихов, развлекая друг друга учеными беседами, и один только Шаир ибн-Хаким ни о каких удовольствиях помыслить не мог. Впрочем, его невеста и возлюбленная в одном лице также страдала этим вечером – от необходимости извиниться перед тем, кто, как ей казалось, видеть ее не желает и совершенно справедливо ее презирает. Так что и на сей раз Адиля отправилась в Купеческий не менее тяжело, чем накануне. – Джабаль сегодня не появлялся, – сообщил ей хозяин, – ну, я его не видел. Вы все равно проверьте, я ж не как приклеенный тут сижу. С сердца будто камень упал, но Адиля действительно поднялась и постучала в квартиру. Закусив губу, она ждала ответа и решала чисто теоретический вопрос – как долго следует ходить с извинениями, если Джабаль не вернется вообще? Вот, положим, решит он, будто несколько пар обуви и стопка заношенной одежды не стоят усилий, чтобы вернуться за ними, и переедет, не предупредив. Что в таком случае велят ей Долг и Честь? Сколько лет есть смысл приходить к этой двери, учитывая глубину ее вины и не учитывая, что она не собирается жить в Сефиде до старости? Долг и Честь велели ходить до самой смерти, милостиво разрешая делать перерывы во время болезней, войны, землетрясений или прочих бедствий. Впрочем, с другой стороны, они же требовали поискать Джабаля где-то в другом месте, раз уж он тут так долго не появлялся. Раздумывая над тем, как в таком случае его искать и дать ли ему полгода или год, прежде чем начинать поиски, девушка пошла домой.