Два берега Хамры

На третий день был выходной, и Адиля отправилась к Джабалю днем. Девушка была почти спокойна. Он точно уехал в деревню, и, уж наверное, надолго. Правда, быть может, в действительности он проводит время у своей девушки, а деревней отговаривается – тогда ловчий может вернуться домой и скорее. Едва ли ему удобно задерживаться в гостях дольше, чем на три дня. Однако, вероятнее всего, он уехал в деревню, потому ей придется ходить так изо дня в день полмесяца или больше. На самом деле, и позже, вернувшись, он не будет сидеть дома и ждать извинений, так как ловчего ноги кормят, и придется Адиле как-то постараться, чтобы встретится с Джабалем. Так рассуждала бин-амира, но, несмотря на это, ее собственные ноги все равно подкашивались. «Можно подумать, он на меня выскочит, как леопард из засады! – укорила себя Адиля. – Всего-то посмотрит презрительно, а даже если и накричит – имеет право! Не умру от этого! Чего так бояться? Паникерша!» Хозяина бин-амира сегодня не приметила, так что спросить, не появлялся ли ловчий, было некого. Подымаясь по лестнице, она разрывалась между страхом и надеждой, решительно не понимая, что пугает ее сильнее – что занявшего все ее мысли молодого навя опять не будет на месте и придется ходить еще долго, или что он окажется дома, и столь страшащие извинения будут сегодня принесены, не оставляя по себе надежд на улучшение безнадежно испорченных отношений. На стук ее снова никто не ответил, так что Адиля немного постояла на лестничной площадке, закрыв глаза и не думая ни о чем, в то время как облегчение боролось в ней с разочарованием, а потом принялась спускаться по лестнице. Она успела сделать два шага, когда услышала хлопанье входной двери и чьи-то быстрые шаги и ощутила, как сердце уходит в пятки. «Да не он это, не он, не только Джабаль тут живет! Дура!» – обругала себя Адиля и продолжила свой путь вниз. В этот самый момент по лестнице наверх поднимался как раз таки он. То есть, ибн-амир Шаир, решивший вследствие вчерашнего визита во дворец Газали бин-Захры, сколь незабываемого, столь и пугающего, что откладывать из-за собственных сердечных переживаний поиски бин-амиры, которую он и вправду обещал найти и до сих пор не нашел, совершенно бесчестно. «Это все глупости, – сказал себе Шаир. – Сефид – город не такой уж маленький, и вовсе ты не обязан на Ятиму везде натыкаться, как в прошлый раз». Так что теперь он шел в свою квартиру, чтобы взять карту и кое-что из снаряжения. Они увидали друг друга, когда Адиля свернула на лестничную площадку между вторым и третьим этажом, и девушка замерла, глядя на Джабаля, как кролик на удава, и стремительно бледнея. Шаир тоже замер, вцепившись рукою в перила, и даже слегка приоткрыл рот. Справившись с первым удивлением, он незамедлительно подумал, что стряслось нечто плохое – и, видимо, преизрядно, раз уж у Ятимы не оказалось иного выхода, кроме как прийти просить помощи у него. Выглядела она весьма расстроенной и напуганной, отчего ибн-амир окончательно разволновался и очень обеспокоенно спросил: – Что случилось? Адиля, у которой от замеченных Шаиром расстройства и испуга вдруг разбежались все слова, выпалила, глядя прямо ему в глаза: – Я была неправа! – после чего немедленно опустила голову, ссутулилась и съежилась, будто пыталась стать еще меньше, чем есть. Ибн-амир медленно сделал несколько шагов по лестнице, оказавшись рядом с ней, и, теперь уже полностью растерянный и озадаченный происходящим, с искренним недоумением спросил: – В чем? – Во всем! В смысле… ну, я не должна была тогда швыряться заклинанием и бить окна. И уходить. И потом требовать понимания. И вообще… – она говорила все тише, а потом собралась и сказала четко и внятно, пристально глядя в пол: – Извини, пожалуйста. Девушка сама не заметила, как принялась комкать край своей курточки танчжуан, а Шаир коротко выдохнул и пристально уставился на нее. Ему требовалось некоторое время на осознание случившегося, ибо извинения были последним, что он ожидал услышать от Ятимы при встрече. – Спасибо, – наконец изрек он после мучительно долгой паузы. И, испытав от этого некоторое внутреннее облегчение, немедленно подумал, что лестница – не лучшее место для выяснения отношений, куда бы оное выяснение их ни завело на сей раз. – Пойдем в квартиру поднимемся... нечего тут стоять. – За-зачем? – девушка немедленно запылала ушами от стыда и исправилась: – В смысле, да, конечно. Она отчего-то сразу решила, что Джабаль решил пощадить ее чувства и ругать не там, где могут случайно услышать другие нави. За что была ему благодарна. Ибн-амир, получив согласие, выдохнул с заметным облегчением, молча кивнул и, осторожно обогнув Ятиму, принялся подниматься по лестнице. Он чуть было по привычке не схватил ее за руку, чтобы потянуть за собой – но сейчас одна только мысль об этом будила в нем такую бурю сильнейших чувств и переживаний, что подобный жест показался ему до крайности чрезмерным и неприличным в нынешней ситуации. Адиля покорно последовала за ним, все так же низко опуская голову и ощущая себя еще более виноватой, чем раньше. Ей казалось, что извинилась она до крайности бестолково, будто о чем-то неважном, мимоходом, будто ей и не было стыдно на самом деле. Девушка пыталась сообразить, как ей объяснить, что она понимает, что своим поведением разрушила их зарождающееся товарищество, и искренне об этом сожалеет. Шаир же, пока они поднимались, вдруг подумал, что, возможно, Ятиме все-таки нужна помощь, но она побоялась или же сочла недостойным просить о ней после ссоры, не извинившись. От этой мысли ему сперва сделалось очень обидно, однако вновь нарастающее беспокойство за Ятиму быстро пересилило, и он, не оборачиваясь, спросил: – У тебя точно ничего не случилось? Ничего... такого, в чем нужна моя помощь? Его вопрос настолько шел вразрез с ее настроением и мыслями, что Адиля даже потрясла головой, просто пытаясь осознать, что он спрашивает. Наконец она искренне ответила: – Как будто я могла прийти к тебе за помощью после всего, что натворила. Ибн-амир остановился и резко обернулся к ней. Ему тут же сделалось неловко за то, что он счел ее извинения сугубо формальными, а еще – сердце вдруг заколотилось чаще, потому что он впервые с начала этого разговора всерьез понадеялся, что им удастся хоть как-то выяснить все между собой, и сразу же испугался, что надежда его напрасна. Однако они все еще стояли на лестнице, к тому же он с трудом понимал, как выразить обуревающие его противоречивые чувства, так что, быстро проговорив: – Ну, хорошо... что всё хорошо, – ибн-амир взбежал на оставшиеся ступеньки и принялся торопливо отпирать дверь. «Что ж хорошего-то?», – подумала Адиля, но возражать не стала. Шаир, наконец управившись с ключами, что оказалось не совсем просто в его взволнованном состоянии, открыл дверь и отступил в сторону, пропуская девушку вперед. Она вошла в первую из комнат и растеряно остановилась. Недоумение, возникшее от его престранных вопросов, начинало понемногу теснить страх. Ибн-амир аккуратно прикрыл дверь и неопределенно махнул рукой в сторону тахты. – Проходи, садись... куда хочешь. Вышло не слишком гостеприимно, однако на большее он сейчас был не способен. Адиля подумала, что предпочла бы постоять, однако это было бы невежливо, и вообще подобные мелочи следовало оставить в стороне. Потому она подошла к тахте, присела на ее краешек и торопливо попыталась сказать о главном: – Я понимаю, что совсем всё испортила, так что я вовсе не думаю, что это так просто: пришла и сказала «извини» – и всё, – а потом принялась напряженно изучать край ковра у себя под ногами. Шаир, который так и остался стоять у двери, заложил руки за спину и сосредоточенно наморщил лоб, пытаясь понять, что именно «всё» она испортила и что не так просто. Выходило не очень, так что он решил пока оставить эти вопросы в стороне и сказать то, что собрался сказать еще на лестнице. – Ты... тоже меня извини. Я был чересчур резок. Оба раза. И не должен был позволять себе подобного в отношении тебя. – Я заслужила, – твердо сказала бин-амира, убежденная, что в этой истории других виноватых, кроме нее, быть не может. – Не думаю, – хмуро ответил Шаир и сосредоточенно уставился на носок собственного сапога. Ему сейчас было совсем уж неловко и стыдно оттого, что он посчитал ее неспособной понять его и признать свою ошибку. – Если бы не мое категорическое неумение следить за собственными словами, полагаю, ситуация могла бы сложиться совсем иначе. Ибн-амир чувствовал, что все, им сказанное – не то и про то. Однако как сказать «про то», не напугав и не оттолкнув Ятиму теперь, когда у него был шанс хотя бы восстановить предыдущие отношения, никак не мог сообразить. Впрочем, извинения также следовало принести, и, в конце концов, почему бы не начать с них? Поняв, что, кажется, кричать на нее не будут, Адиля начала успокаиваться, отчего, впрочем, тут же стала впадать в настроение, более всего пригодное для дуэлей и боевых действий. Сейчас она уже не смогла бы лепетать, зато аргументировать и доказывать – в данный момент свою вину – она была готова. – Если бы не мое категорическое неумение сдерживаться и не совершать необдуманных действий, то никакой ситуации не сложилось бы. Мы… пожалуй, оба резковаты. Просто по-разному. – Пожалуй, – согласился Шаир и перевел взгляд с левого сапога на правый. Ему по-прежнему мучительно хотелось высказать то, что он считал действительно важным – и он все еще мучительно не находил нужных слов и фраз. Все, что шло ему на ум, казалось либо излишним, либо банальным, либо пугающе откровенным. Однако говорить неискренне он тоже не мог, поэтому продолжал молча созерцать свою обувь. Адиля подождала продолжения и, не услыхав ничего более, подняла взгляд. Вид Джабаля, хмуро изучающего собственные сапоги, ее снова несколько обеспокоил, и девушка, сцепив руки в замок, сказала: – В общем, я крайне сожалею о случившемся и хочу принести искренние извинения, если, конечно, их может быть достаточно, когда я всё испортила. Ибн-амир поднял глаза от пола и тоже посмотрел на нее. – Мне вполне достаточно сказанного, – от души ответил он. Такой быстрой развязки разговора Адиля совсем не ожидала и снова растерялась: ей представлялось нечто совершенно иное. Что придется уходить после того, как ей справедливо укажут на то, что ей нет прощения, и уж тем более – места в жизни Джабаля – и, смирившись со справедливостью упреков, брести домой, прижимая к сердцу аргументы о собственной ненужности, но их-то Джабаль ей и не дал, отчего возникала странная душевная пустота. Дружба, конечно, все равно разрушена, но почему-то при этом нескольких ее слов ему вполне достаточно. Видно, она просто слишком никчемна, чтобы уделять ей много времени и внимания. Придя к этому выводу, Адиля сказала: – Э-э-э-э, ну хорошо тогда. Я пойду, наверное? Шаир замер и испуганно уставился на нее, перестав даже дышать. Ну разумеется, она перед ним извинилась – а он так толком и не сумел, и она имеет полное право по-прежнему на него обижаться. Но допустить, чтобы она ушла, ибн-амир не мог. Он бы сейчас этого просто не вынес. – Куда?.. – растерянно спросил он и тут же, тряхнув головой, добавил: – То есть, я хотел сказать, если моих извинений недостаточно – я готов их принести столько, сколько нужно. Так как, разумеется, с моей стороны было совершенно ужасно и попросту оскорбительно думать так о тебе. Или можешь вызвать меня на дуэль. Или что угодно. Адиля захлопала глазами: – Как думать? За что на дуэль? Шаир решительно вздохнул, подошел к ней, остановился в паре шагов от тахты и, посмотрев на нее, отчеканил: – Я счел, что ты не в состоянии услышать и понять мою точку зрения, а также не считаешься со мной и моим мнением, а также не заинтересована в наших отношениях. Я был в этом глубоко неправ. И прошу меня простить. – Как будто у нас все еще есть какие-то отношения после того, что я натворила, – ответила она. Ибн-амир нахмурился, потом открыл рот, потом снова закрыл, потом потряс головой – говоря по правде, он был глубоко шокирован, поскольку только теперь наконец осознал, что за все время ссоры Ятима ни разу не хотела прекращать их общение, однако была совершенно уверена, что это собирается сделать он. Еще тогда, когда ушла от него в Университетском. Шаир понятия не имел, что в его словах могло вызвать подобную реакцию, но это было совершенно чудовищно, и это следовало немедля исправить, так что он сбивчиво проговорил: – Ты ничего не натворила... То есть, натворила, но это не важно... Точнее, важно, но ты поняла, и мне этого вполне достаточно... Хотя, на самом деле, все это вообще не о том... Он зажмурился и потер пальцами переносицу. Выходило из рук вон плохо. Но как объяснить свое истинное к ней отношение, не сказав при этом лишнего, он категорически не понимал. «Совершенно неподходящий момент, чтобы признаваться в любви», – сурово сообщил ему внутренний голос, и Шаир скорбно вздохнул, вынужденный с ним согласиться. Адиля, уловившая в его путаной речи главное для себя – что он, кажется, не считает, будто из-за ее ошибки все разрушено навсегда, с неожиданным любопытством спросила: – А о чем? Ибн-амир уставился на нее с видом совершенно обреченным, будто она только что зачитала ему смертный приговор, а не задала вопрос, и поджал губу. Ему следовало – нет, было совершенно необходимо – сказать ей сейчас, что она тоже неправильно его поняла, что он никогда не собирался рвать их отношения со своей стороны, даже помыслить о подобном не мог, что они важны для него – и сама Ятима очень важна. И нужна ему. Однако она ждала от него слов дружбы, а их он сейчас не мог сказать, не соврав. Лгать же в такую минуту было до отвращения бесчестно. Адиля же поняла по его взгляду, вопиющему о том, что она спросила нечто вовсе запредельное, и поджатой губе, что на самом деле говорить с ней вовсе не желают, и пришла к выводу, что, видимо, ошиблась, решив, что ее могут простить. Она боком отодвинулась от Джабаля по тахте подальше, поднялась, растерянно оглянулась и неуверенно сказала: – Значит, квиты, да? Шаир снова зажмурился, ощущая, что прямо сейчас все портит и при этом по-прежнему не понимает, что ему делать, а потом молча кивнул. «Все-таки даже слов недостойна, – сделала окончательный вывод Адиля. – А извинялся, чтобы на прощание все сгладить окончательно, будто ничего и не было. А то царапало бы, если бы правда ощущал какую-то вину предо мной. А так и забыть проще». Опустив голову, она пошла к двери, размышляя о том, что Джабаль все-таки навь очень порядочный, а она думала о нем гораздо хуже, чем он есть, и тем более должна понимать… Тут она совсем потерялась в своей мысли и забыла, что именно она должна понимать, да еще и дверь внезапно оказалась закрыта, о чем она совсем не подумала. «Да к людям это все!» – пронеслось в голове ибн-амира, пока он наблюдал за Ятимой, бредущей прочь, так и не услышав от него нужных слов. Она так или иначе уйдет, что не узнав о его чувствах, что испугавшись их. Но если он скажет, она хотя бы будет знать, что нужна ему и всегда была нужна – пускай даже вовсе не тем образом, каким ей хотелось бы. Думать о том, что Ятима сейчас ощущает себя столь же несчастной, как он сам недавно, было для Шаира невыносимо. У двери он очутился почти мгновенно – все же он был ловчим и, может быть, самым быстрым в амирате – и тут же одной рукой обхватил Ятиму за талию, а второй прижал дверь, словно боялся, что девушка начнет в панике убегать от него сразу же, как только он попытается что-нибудь сказать или сделать. Адиля удивленно вскинула голову и уставилась на Джабаля во все глаза. Он уже обнимал ее однажды, на крыше, но тогда это было как-то понятнее. Правда, пугаться его объятий она все равно не собиралась, несмотря на то, что его нынешнее поведение представлялось ей весьма необъяснимым. – Не хочу, чтобы ты уходила, – проговорил Шаир почти шепотом. Это далось ему с трудом, потому что теперь, когда она оказалась совсем близко, у него перехватывало дыхание, а во рту было сухо, как в пустыне. Но сказать было нужно, и он продолжил, с усилием выдавливая из себя едва ли не каждое слово: – Ты мне нужна, и даже не смей думать иначе, никогда... Тут ибн-амир почувствовал, что его силы воли более не хватит ни на единый звук, и, посчитав, что все остальное Ятима поймет и так, поцеловал ее со всей решительностью и со всей нежностью, на которые был способен. Это оказалось намного легче, чем говорить – и Шаир вложил в поцелуй все переживания последних дней, все сегодняшние терзания, все свое осознание того, что он на самом деле чувствует к ней, как вкладывают магическое плетение в боевой жест. Первым делом Адиля подумала именно о том, что стремился донести до нее Шаир: ему все-таки не все равно! Не успела она озадачиться тем, почему при этом он выражает свое неравнодушие таким своеобычным способом, как ее поцеловали – впервые в жизни, и при этом весьма страстно и нежно одновременно. Бин-амира закрыла глаза и полностью отдалась ощущениям, лишь на краю сознания позволяя мелькнуть мысли, что это в самом деле приятно, не зря так хвалили. И немножко странно. И очень-очень неприлично. Вспомнив о скромности, которой им обоим сейчас очевидно недоставало, Адиля сначала отмахнулась, решив, что другим навям никакого дела до них двоих нет и быть не может, но тут в ее памяти вплыло то, что смогло остановить ее, как лошадь на полном скаку: «И его девушке тоже никакого дела?». Бин-амира обмерла от испуга и немедля попыталась остановиться и отодвинуться. Шаир, ощутив сопротивление, тут же отстранился и сразу был огорошен заданным ему вопросом: – А как же твоя девушка? – Какая девушка?! – опешил ибн-амир, ожидавший в этот момент каких угодно слов, в том числе не самых приятных, но только не таких. У него в голове невольно пронеслась вереница лиц, ни одно из которых, по его мнению, не могло быть знакомо Ятиме – и, в любом случае, все они не имели к происходящему здесь и сейчас ни малейшего отношения. – Ну, у которой ты отлеживался после дуэли! О которой не хотел говорить еще и очень мялся. Шаир нахмурился, осознавая ее слова, а потом вздохнул. «Ясминский престол, дворец и весь амират – паршивая, надо заметить, у меня личная жизнь», – невольно подумалось ему. – Нет у меня никакой девушки. Я тебе записку написать забыл, а ты волновалась. И я не знал, что сказать, потому что просто не подумал. – Ой! Извини! Я опять все не так понимаю и делаю, – Адиля начала стремительно краснеть, поскольку не могла представить, как бы попросить его продолжить поцелуй с того же места, да и не понимала, захочет ли он теперь. «Какое продолжить, о чем я вообще думаю!» – тут же возмутилась она своим мыслям. В самом деле, она видела, как порой после долгой разлуки боевые друзья обнимают и целуют друг друга, но они же не занимаются этим постоянно, как влюбленные. «Отец Всемогущий, далась же мне эта его девушка! Даже если бы она существовала, никакой дружеский поцелуй ничему бы не помешал!» Шаир же в этот момент хотел объясниться, не желая оставлять каких-либо недоговоренностей между собой и Ятимой. – Я... у друга был, – по зрелом размышлении, он решил в очередной раз свалить ответственность на Ватара, тем более, в данном случае она его никак не отягощала. – Он не мог со мной у меня сидеть, у него опыты срочные. Научные. – Ты говорил, что он ученый, я помню, – кивнула Адиля. И замерла, уставившись на его губы, которыми он ее вот только что целовал. «Ужасно, я же не имею права вообще! Даже думать про такое! Мы друзья!» – Да, алхимик, – зачем-то уточнил Шаир и замолчал, глядя на нее, поскольку понимание, что Ятима не намеревается сбегать, а вовсе даже наоборот, настигло его только теперь, и он оказался к нему совершенно не готов. Ибн-амир собирался долго и мучительно страдать от неразделенной любви – даже в том случае, если бы им удалось выяснить все насчет их жуткой ссоры и вернуть прежнее товарищество. Теперь же оказалось, что Ятима просто надумала себе, будто у него есть какая-то девушка, и то, что он принял за отсутствие интереса, было лишь сдержанностью и тактичностью малики, выученными с детства. Шаир задумчиво кашлянул и решительно сказал: – Словом, у меня никого нет... кроме тебя, – после чего, в подтверждение своих слов, прижал ее к двери, у которой они все еще стояли, и снова поцеловал. Адиля, сердце которой забилось, словно крылья пытающейся полететь курицы, сказала себе: «Ну, разочек-то все-таки можно толком поцеловаться, раз у него и девушки нет! Я ведь даже не разобралась, что именно в этом так приятно», – и с удовольствием позволила себе перестать ощущать что-либо, кроме прикосновений Джабаля. В конце концов она даже попыталась – поначалу довольно робко – ответить, потому что не в ее натуре было ничего не делать. Надо же было попробовать, как ощущается, когда она прикасается языком к внутренней части его губы, или вот к языку. Словом, нельзя не отметить, что она быстро увлеклась этим чрезвычайно личным исследованием. Шаир, вновь ничего не подозревающий о ее внутренних противоречиях, и сам сейчас не испытывающий их ни в малейшей степени, намеревался целовать ее долго и с полной самоотдачей – раз уж ему представилась такая возможность, о которой еще вчера он не мог и мечтать. У него даже немного закружилась голова, когда он до конца и во всей полноте осознал, что главный предмет его мыслей, чувств и переживаний, захвативший их целиком и полностью, сейчас находится непосредственно в его объятьях, и не только не возражает против поцелуев – но даже в них, некоторым образом, заинтересован. Адиля тем более не собиралась прерываться, решив, что, если уж она отвела себе только один поцелуй, пусть он длится столько, сколько возможно. Шаир сперва целовал ее осторожно, потом – с куда большей страстью, слишком уж обрадованный тем, что его порыв не остался безответным, затем – намного нежнее, решив, что не стоит быть излишне напористым для первого раза, однако вскоре снова чересчур увлекся, чтобы отдавать себе хоть малейший отчет в происходящем, и лишь спустя какое-то время, показавшееся ему одновременно бесконечно долгим и невыразимо коротким, понял, что одного поцелуя ему, в любом случае, не хватит – так что все же очень мягко отстранился и посмотрел на Ятиму. – Ты очень красивая, – наконец сказал он то, о чем думал уже давно, и что теперь мог позволить себе произнести вслух. «Только не это!» – испугалась Адиля, с которой только в эту минуту случилось понимание, что целовал ее Джабаль, по всей видимости, из чувств совсем не дружеских. Произошло это лишь сейчас, поскольку до сих пор она, слишком погруженная в собственные переживания, в принципе не давала себе труда о его чувствах задуматься. Но ведь шаярская бин-амира не имела ни малейшего права увлекать кого-либо собой, а тем более – Джабаля, который ей самой слишком нравился, и она совсем не хотела, чтобы он переживал из-за нее! И следовало сейчас как-то это недоразумение решить, по возможности быстрее – однако они только-только помирились, и разрушать все снова сделалось отчаянно страшно. Она замерла, приоткрыв рот и не представляя, что ответить, пока не нашарила где-то среди разбегающихся во все стороны мыслей одну, достаточно уверенно сообщающую о том, что молчать в ответ на комплимент неприлично, и, уцепившись за нее, сказала: – Благодарю, ты тоже. «А ведь ей никто раньше ничего подобного не говорил», – неожиданно осенился Шаир, оценив реакции девушки сообразно своему понимаю происходящего – впрочем, не погрешив против истины. Следом он пришел ко вполне закономерному выводу, что и не целовал ее никто до этого тоже: положение дел для малики ее лет хоть и не обязательное, но отнюдь не удивительное. Представления о жизни в Синских землях он имел весьма примерные, однако справедливо полагал, что в главных особенностях они не расходятся с амиратами, потому, вероятно, Ятиме до сего момента доводилось получать от мужчин приличествующие знаки формального внимания, но не более того – и теперь она в новых и незнакомых обстоятельствах вела себя так, как привыкла. То есть, как если бы они находились в обществе, а не обнимались после поцелуя в комнате, где кроме них не было никого. Все эти мысли вызвали в нем столь неожиданный и сильный прилив нежности, что он невольно расплылся в улыбке, притянул ее к себе и снова коротко коснулся губами ее губ. «Что я несу! Он же все неправильно понимает! И правильно неправильно понимает, – Адиля зажмурила глаза. – Нет, это невыносимо, нужно срочно что-то делать! Но что?» Она устремила взгляд на Джабаля, пытаясь понять, как можно объяснить, что, хотя он ей и чрезвычайно приятен, да что там, даже нравится, она хотела бы с ним дружить – но ей никак нельзя влюбляться, потому что у нее месть. И даже если она выживет в схватке, ей придется возвращаться в Шаярию и снова принимать обязательства бин-амиры. И это уж не говоря о том, что в последнем случае не всякий захочет иметь дело с убийцей. Шаир, тем временем, размышлял о том, что стоять вот так и обнимать Ятиму, безусловно, очень приятно, однако она сильно переволновалась, наверняка устала – и нужно ее хотя бы усадить. И, возможно, накормить, поскольку время неумолимо двигалось к обеду – а еще не известно, завтракала ли она со всеми этими переживаниями. И сколько вообще ела за последние дни, учитывая, что у него самого аппетит был ни к людям, а Ятима, может быть, терзалась даже сильнее, чувствуя себя виноватой. Даже наверняка. Между тем, еды у него в квартире после трехдневного отсутствия, конечно же, нет никакой, и нужно что-нибудь срочно придумать на этот счет, но сперва все же стоит гостью усадить. И, может быть, предложить ей чай, потому что чай у него наверняка есть. Так что он, продолжая обнимать девушку за талию, потащил ее обратно к тахте со словами: – Я ужасно негостеприимно себя веду, извини. Ты чего-нибудь хочешь? Пить? Есть? Чай? У меня точно есть чай. «Я не заслужила! Он такой хороший, а я… права не имею», – Адиля чуть не отказалась от всего, но тут ее осенило, что пока он будет заваривать чай и они будут его пить, с поцелуями, видимо, на время наступит перерыв. И ей, возможно, удастся подумать, как донести до Джабаля проблему, хотя бы попытавшись немного смягчить удар для его чувств. – Чай, да. Пусть будет чай, – рассеянно сказала она. – Хорошо, – легко согласился Шаир, поцеловал ее в висок и усадил на тахту, сунув под спину подушку. Он уже, было, направился за чаем, но потом остановился, неожиданно вспомнив: – Еще джалляб есть. Только орешки кончились. Адиля ничего не успела ответить про джалляб, поскольку ровно в этот момент дверь в квартиру ловчего приоткрылась, и раньше, чем они успели хоть как-то отреагировать, оба получили по крошечному дротику, воткнувшемуся Шаиру в шею, а Адиле – в плечо. Сразу следом за тем в каждого прилетело по слабому оглушающему заклинанию, от которого Адиля увернуться не смогла, так как сидела, Шаир же отскочил, но в него немедленно метнулось еще три, и два из них все-таки его оглушили. Ошеломленная бин-амира все-таки вскочила и попыталась установить щит, но ее внутренний огонь внезапно оказался столь тусклым и едва различимым, что защита, привычная с детства, создаваемая хоть сквозь сон и не вставая с постели, не удалась. Тем временем, вслед за дротиками и заклинаниями, в квартире появились и те, кто их выпустил. Навей было трое: первым шел самого мрачного вида коричневый тип с бежевой полосой на лбу, а следом за ним – невысокий вертлявый кирпичного цвета навь с козлиной бороденкой и здоровенный, словно сахирская башня, иссиня-черный ифрикиец в красных пятнах. Он сжимал в руке длинную тростниковую трубку для дротиков. – Это чего еще за девка, а, Хмурый? – поинтересовался вертлявый. – Нам про девку не говорили ничего! – Ты оружие сперва у ней забери, придурок, – низким голосом недовольно проговорил коричневый, – а потом уж выясняй, чего за девка. Сам он, не мешкая, направился к Шаиру, который, опершись о стол, безуспешно пытался прийти в себя после оглушающих заклятий. Ифрикиец направился следом, привычно зашел сзади и заломил руки ловчего, чтобы тот не мог сопротивляться, пока его разоружают. Шаир, впрочем, и без того ничего не мог поделать, внезапно с ужасом обнаружив, что у него практически пропала магия. У вертлявого получилось хуже. Как бы там ни было, а выучка боевого сахира – не мелочь, и он получил удары в коленку и в живот, после чего Адиля выхватила катану и вакидзаси и перешла в наступление. Ифрикиец выругался и, отпустив Шаира, кинулся к «челоуэчей деуке», ибн-амир же, от души стукнув коричневого под дых, первым делом отправил сигнал тревоги янычарам. К сожалению, на этом успехи наших героев и закончились. – Хватай ее, Молчун! – взвизгнул вертлявый и выпустил в Адилю два оглушающих заклятья подряд. Та осела на диван, и ифрикиец легко обезоружил ее, после чего, на всякий случай, вывернул ей обе руки назад, не без оснований полагая, что от «деуки» можно ожидать еще чего-нибудь нехорошего. Хмурый управился безо всякой магии, просто-напросто со всей силы приложив Шаира локтем по затылку. Все еще оглушенному ибн-амиру одного удара от здорового, словно буйвол, навя, вполне хватило, чтобы больше не сопротивляться. – Явь смертная! – прошипел Хмурый. – Если не угомонятся, придется их вырубить и на себе волочь. – Да я им сейчас руки переломаю, и все! – взбеленился козлобородый навь. – Заткнись, Шустрый, раз уж сделать ничего нормально не можешь! – рявкнул на него коричневый. – Зато теперь точно знаешь, что боевой сахир и малика твоя девка. Доволен? Шустрый скривился, однако возражать Хмурому, бывшему у них, судя по всему, за главного, не решился. – Артефакты снимай, ловчий, – тем временем скомандовал тот Шаиру. – Все цацки-бряцки-украшения. И рукава выверни. И без глупостей! – А то мы твоей девке чего-нить подрежем, – не смолчал Шустрый и принялся поигрывать джамбией. У Шаира потемнело в глазах, ибо даже представить, что с его драгоценной Ятимой может произойти нечто дурное, он не мог. Ибн-амир принялся стягивать цепочку с кулонами, путаясь в застежке, поскольку руки у него затряслись. Он снял браслеты, вытряхнул рукава и принялся стаскивать кольца, которых хватало на его руках, когда Адиля снова выкинула фортель и выбила джамбию из рук Шустрого ногой: – Не лезь ко мне с этой штукой! – звенящим голосом выкрикнула она. Тут уж главный не выдержал и швырнул в нее заклятье, которое окутало ладони бин-амиры и опасно зависло вокруг них: – Еще хоть одно лишнее движение – и у тебя отморозит когти, да так, что новые никогда не вырастут! А если этого окажется мало, то и пальцев лишишься! Тебя это тоже касается! – последнюю фразу он выплюнул в лицо Шаира. – Если эта девка тебя хоть немного волнует, конечно. Ибн-амир в упор уставился на Хмурого взглядом, более всего подходящим охотящейся кобре, и поинтересовался с ледяной вежливостью: – Может быть, достойные нави расскажут, что им понадобилось от скромного ловчего? Дабы он мог выполнить их требования со всем подобающим тщанием? Коричневый недобро ухмыльнулся и бесцеремонно похлопал Шаира по щеке: – В гости тебя пришли позвать, парень! А ты такой недружелюбный! – И кто ж такие замечательные приглашения рассылает? – Многоуважаемый аль-Гураб. Слышал, небось, про такого? Ибн-амир, разумеется, слышал, как и всякий, кто хоть раз имел дело с сефидскими преступниками, ибо не слышать о Махиле ибн-Хашиме по прозвищу Ворон было возможно разве что будучи глухим на оба уха, словно старый мул, да и в этом случае о нем наверняка довелось бы прочитать, так что впридачу несчастному следовало бы еще и ослепнуть. Ловчий Джабаль ни слепым, ни глухим не был, посему о наве, возглавлявшем единственную сефидскую хамулу Джанах аль-Гураб, был прекрасно осведомлен. Как и о том, что единственной она стала непосредственно при уважаемом Махиле, соперники которого отчего-то в Сефиде совершенно не заживались. – Приглашение, от которого нельзя отказаться, – невесело усмехнулся Шаир. – Пра-а-авильно понимаешь, – довольно осклабился Хмурый. – Очень аль-Гураб тебя видеть хочет: кушать, говорит, не смогу, пока Джабаля мне не приведете. Сам знаешь, лучше с желаниями такими не спорить. Целее будешь. И девка твоя тоже, угу. Ибн-амир лишь коротко кивнул. – Вот люблю понимающих навей! – душевно поделился с ним Хмурый и перешел на тон более серьезный: – Значит так, сейчас вы спокойненько, без дерготни, отправляетесь с нами на милую прогулку, как с приятелями, а в конце так же спокойненько побеседуете и разойдетесь по домам. Всем все понятно? И оправьтесь, а то у вас вид такой, будто вы не то дрались, не то чем поинтереснее занимались, а внимания других навей привлекать не нужно. Мы ж договорились уже? – Договорились, – хмуро согласился Шаир, который в это время отчаянно пробовал нащупать свою угасшую магию, чтобы попытаться что-то сделать с заклятием, накинутым на Ятиму, и обмирал, находя свой огонь силы едва тлеющим, слабее, чем когда у него только пробились рожки. Хмурый сгреб все, что ибн-амир положил на стол, и ссыпал в объемистый поясной кошель. Тут подал голос Шустрый: – Не боись, ловчий, мы ж не бандиты какие… уличные. Вернем все в целости и сохранности. Потом пленники действительно привели себя в порядок, ифрикиец поднял свои дротики и даже подушки на тахте поправил, а Шаир тем временем прикидывал, что вид у комнаты делается уж вовсе обыденный, и догадаться, что с ними тут случилось, не представляется возможным. И, если Фанак прибежит с помощью сюда, сделать выводы о произошедшем ему будет сложно, если не сказать – невозможно. На улице они выглядели слишком уж добропорядочно: идет себе компания навей, переговаривается между собой, как старые приятели. Шустрый все время приставал с вопросами то к Шаиру с Ятимой, то к своим подельникам, а Хмурый, в квартире его болтовни не одобрявший, требовал на них отвечать, создавая видимость душевной беседы между бандитами и их пленниками. Ничем не подозрительной для стороннего взгляда. Люди его всё дери, они действительно попали в изрядный переплет: без магии и без оружия. А уж о гостеприимстве аль-Гураба Шаир думал с ужасом, ибо из таких гостей можно было и не вернуться. И он совершенно не представлял, как быть. Оставалась надежда, что предводитель хамулы таким нелюбезным образом решил нанять ловчего Джабаля для какого-нибудь дела, но довольно слабая. Сейчас ибн-амир смотрел по сторонам, запоминая путь, которым они шли – насколько он мог видеть, их вели в сторону Сакибского квартала. «Что там Крыло Ворона забыло, среди почтенных чиновников, хотел бы я знать...» – недоумевал Шаир, однако вслух интересоваться не рисковал. Шустрому хотелось разузнать обо всем: то он допытывался у Ятимы, откуда столь пурпурная личность взялась в этих краях, то расспрашивал ловчего о его заработках, то болтал об обычаях Хинда, в котором, по всей видимости, довелось побывать ифрикийцу – и удовольствие от происходящего получал несомненное. Шли они так довольно долго, пока Шаир вдруг не ощутил, что его дернули за косу, и не повернулся к Ятиме, чтобы увидеть, как та показывает глазами на свои руки, заклинание с которых практически стаяло. Неудивительно, ведь обычно сильные маги находят себе в жизни место получше, чем в нижнем звене бандитской иерархии. Поняв, что внимания она добилась, Адиля кинула заклинание скользящего гороха вперед и назад, после чего потянула Шаира за руку в боковой переулок. Как бы ни был сейчас слаб ее дар, но она видела узкую тропку, где можно было не упасть, бандиты же, ринувшись за ними, заскользили, сталкиваясь друг с другом и валясь на землю. Покуда они ругались на три голоса, тщетно пытаясь подняться на ноги, наши герои со всех ног влетели в переулок, узкий и безнавный – однако не успели они пробежать по нему и пяти касаб, как прямо перед ними, откуда ни возьмись, возник высокий палевый навь, выскочивший из щели между двумя ближайшими домами. – Ш-ш-ш-ш! – прошипел он, приложив палец к губам, и спустя секунду в них полетело оглушение, а следом – пара заклятий холода, таких же, как недавно сошедшее с Адили. Убедившись, что беглецы обезврежены, палевый скомандовал: – Выходим обратно на улицу, тихо и не дергаясь. Им не оставалось ничего иного, как подчиниться приказу. – Лучше бы аль-Гураб, процветания ему, парочку горных львов заказал ему притащить, им не вредя, всяко проще б было, – проворчал Хмурый, когда бандиты сумели наконец справиться с горохом, после чего подошел к Адиле и злобно ткнул ее пальцем в лоб. – Ты, гадюка мелкая! Думаешь, самая умная тут, раз боевой сахир? Тебя там в твоей сахирской школе не учили про резервный отряд? Так вот теперь знать будешь, когда на Кебаба наткнулась! И больше не выпендривайся! А то у меня еще всякие заклинания есть! И джамбия никуда не делась! Адиля, более всего переживавшая, как бы из-за очередной ее идеи не случилось беды, закусила губу едва не до крови и сжала руки в кулаки, ругая себя за опрометчивость. Что и сказать, она правда не рассчитывала, что эти преступники так хорошо организованы – но, как любят говорить факихи, незнание не освобождает от ответственности. – За каким человеком мы вообще эту паршивку с собой потащили? – спросил главаря Шустрый, глядя на бин-амиру недобрым взглядом. – Хлопнули бы ее там, да и все! – Ты совсем идиот у нас, Шустрый, – сокрушенно покачал головой Хмурый. – Во-первых, куда и как бы ты труп прятал, а во-вторых, это ловчего девка. Ты бы еще его матушку хлопнуть предложил, а потом ждал, что он с нами куда-то добровольно пойдет. Болван человечий! – Она нас всех до больницы доведет, Хмурый, покуда мы их до места доведем! – не унимался кирпичный навь. Шаир, коему до того удавалось молчать, хоть и с огромным трудом, наконец не выдержал: – Кто ж виноват, неуважаемый, что твоя козлиная борода – лучший сахир, чем ты? Ты ей обмотайся в следующий раз, прежде чем с боевыми магами дело иметь – авось, поможет. – Хмурый, я его сейчас прибью! – взвыл обиженный бандит и кинулся к ибн-амиру, однако главарь удержал его, положив тяжелую ладонь на плечо. – Ты его прибьешь, а нас потом аль-Гураб прибьет. Тихо мне тут давай, я из-за тебя рогов лишаться не собираюсь. Когда Джабаль принялся задирать дурного козлобородого навя, Адиле захотелось лично заткнуть ловчему рот, поскольку нарывался он совсем уж безобразно. «О Ата-Нар, что нужно сделать, чтобы он, хотя бы во имя спасения своей жизни, мог помолчать?» – взмолилась бин-амира и не услышала ответа. Впрочем, то, что Джабаль нужен неизвестному ей аль-Гурабу, хотя бы немного утешало: значит, у них были шансы оставаться в живых, пока они не дошли туда, куда их вели. И меньше всего Адиля хотела, чтобы Джабаль пострадал из-за нее тогда, когда у него еще был шанс выкрутиться. «Да хоть бы меня и правда убили, чего сейчас стоит моя жизнь с моей дурацкой местью и тем, что из-за меня хороший навь страдает? Ну, или будет страдать, когда скажу, – сердито думала она, шагая следом за бандитами. – А вот что он из-за этого глупостей натворить может, тоже не дело. И не объяснишь же ему, чтоб сам спасался и на меня не оглядывался, все равно не будет. Дурак!» Они зашли через калитку во вполне обычный двор обычного в этом районе дома с красивыми витражными окнами, на которых произрастали расписные фруктовые деревья, и прошли к неприметному сарайчику. «Нас тут, что ли, запрут?» – успела подумать Адиля, однако же внутри оказался широкий и, по всему, часто используемый спуск под землю. Им вручили лампы, после чего всю компанию ждала длиннейшая каменная лестница. Покуда они спускались, Шаир, вслед за бин-амирой, предавался невеселым размышлениям. «Дурак ты, ибн-амир, – ругал он себя, не зная, что невольно повторяет Адилю, – и к тому же дурак опасный. С тобой рядом лучше не стоять даже. Ата-Нар тебя знает, какую ты мозоль аль-Гурабу отдавил, но в том, что отдавил, сомнений нету ни малейших. Уж что ты умеешь преотлично – так это всех вокруг задевать до смертельной обиды. И человек бы с тобой, с паршивцем, тебе и так уже Кровавую месть объявили. А вот за то, что ты Ятиму в это втянул, и по второму кругу объявить бы не мешало. И ты сейчас даже сделать ничего не можешь, чтобы ее хотя бы не оскорбляла всякая дрянь прямо у тебя на глазах...» Так самоуничижаться он мог бы еще долго, ибо только начал входить во вкус, однако тут лестница закончилась – и они оказались в длинном коридоре, будто выдолбленном прямо в породе, на которой стоял Белый город. Низкие своды подпирали толстые балки, и коридор выглядел старым, однако весьма ухоженным, что было и неудивительно, раз бандиты постоянно им пользовались. Оглядевшись вокруг, Шаир наконец понял, куда они попали, и это на время отвлекло его от тяжести свалившихся на них обстоятельств. – Мы в старых каменоломнях, – тихо сообщил он Ятиме со столь искренней радостью, словно только что обнаружил путь к их скорейшему спасению. – Тут раньше белый камень добывали, очень давно. Говорят, подземные ходы на весь квартал тянутся и еще дальше, к окраинам. Ни разу сюда не забирался! – Посмотрел бы я на тебя, влезшего сюда без приглашения, всего в красную дырочку, – язвительным тоном сказал Шустрый. – Вперед и направо, шевелите ногами, – скомандовал Хмурый. Они шли вглубь каменных катакомб, выглядевших весьма обжитыми. В ответвлениях и закоулках то и дело виднелись какие-то тюки и корзины, пару раз им встречались совершенно обычные комнаты, уставленные диванами и устланные коврами, хорошо освещенные. В одной сидели и что-то писали, а во второй – приводили в порядок оружие нави, будто все это не находилось глубоко под землей. Некоторые дверные проемы были прикрыты занавесями – и кто знает, что за ними творилось? Еще пару раз свернув, они вошли в короткий коридор, в конце которого виднелась массивная деревянная дверь с набитыми на нее полосами металла. – Аль-Гураб – навь занятой, так что принять всяких там ловчих сразу он, разумеется, не может. Придется уж вам подождать аудиенции – впрочем, со всеми удобствами, – сказал Хмурый, отпирая дверь. – Извольте, пожалуйста, пройти. Комната и впрямь была довольно уютной: тоже устланная и увешанная коврами, с диваном, низкими креслами и столом, на котором стояла посуда. Адиля и Шаир переглянулись и вошли внутрь, после чего их заперли. Девушка решительно направилась к столу и водрузила туда лампу. – Вот попали! Ибн-амир в очередной раз обругал себя дураком, со вздохом оставил лампу прямо у двери и подошел к Адиле, тут же взяв её за руку. – Прости. Это из-за меня, – хмуро сказал он. – Уж не знаю, что аль-Гурабу от меня понадобилось, но ты тут точно ни при чем. Шаир досадливо поморщился, снова вспомнив бандитов и их бесцеремонное обращение с Ятимой, и подумал, что, пожалуй, дуэль в соответствии с Кодексом в данном случае не принесла бы ему удовлетворения. Картины же того, что могло бы удовлетворить ибн-амира, вполне уместно смотрелись бы в какой-нибудь особенно зловещей легенде о Диких Временах. – Как будто ты его просил тебя столь исключительно любезно приглашать. Ты еще на себя вину возьми за то, что луна неудачно восходит и ночами плохо навям землю освещает. Просто так уж вышло – и все. Адиля действительно рассердилась на Джабаля за эти глупости и к тому же слишком за него переживала. Ей остро захотелось его обнять, а еще ударить в лоб, чтоб дурные идеи повыпадали на землю, и бин-амира немедля отогнала мелькнувшую мысль о том, что она его обманывает. «Меньше всего он сейчас нуждается, чтобы я выбивала у него почву из-под ног. Так что до конца этой истории я побуду его девушкой», – сказала себе она и тут же обняла Джабаля за талию, прижимаясь к нему всем телом. Он вздохнул, обнял ее в ответ и поцеловал в макушку. В самом деле, чем корить себя, Шаиру бы стоило придумать и сделать что-нибудь полезное, и желательно – в ближайшее время. Ему посчастливилось обзавестись весьма умным другом, который дал ему крайне полезный совет, и советом этим следовало пользоваться почаще. – Мы что-нибудь придумаем, маленькая. Всегда придумывали – и сейчас придумаем. Адиля задавила возглас: «Я не маленькая!» – и согласилась. – Обязательно. Правда, не соображу, с чего начать. Как-то уж очень все сложно выглядит на этот раз. «Чтоб не сказать – безнадежно», – подумала она. Шаир с очень задумчивым видом погладил Ятиму по щеке, не до конца понимая, кого больше пытается успокоить этим жестом – ее или себя самого. – Начать размышления, конечно, стоило бы с того, сколько эта пакость на дротиках действует. Но, похоже, за отсутствием здесь моего друга, а также лекарей и вообще кого-либо, кто разбирается в подобном, придется просто исходить из худшего варианта. – Будет весьма печально, если он окажется правдивым, – тихо сказала Адиля. – Впрочем, не будем себя терзать. Ты прав, пока что рассчитывать на возвращение сил не стоит и надо исходить из того, что мы можем сделать с теми крохами, что у нас есть. Шаир кивнул и хмуро посмотрел на свои руки в кольцах, которые не успел снять, когда бандиты отвлеклись на Ятиму. Ничего полезного, к сожалению, не осталось. Ибн-амир и по пути о них думал, но, увы, положения они не спасали. Потому он промолчал об оставшихся артефактах, схватил девушку за руку и потянул к двери: – А продолжить стоит тем, приставили или нет к нам охрану, и если да – то сколько их там. Искренне надеюсь, что они достаточно болтливые, чтобы их было слышно... Они приникли к двери, прислушиваясь к звукам снаружи. Сперва было тихо, так что Шаир недовольно нахмурился и напряг слух, пытаясь все же разобрать, нет поблизости никого, или охранники просто молчат. Но тут наконец послышался приглушенный голос: – С тобой, Кебаб, скучно караулить. Ты молчишь все время и в кости не играешь. Ибн-амир довольно усмехнулся: знать телосложение и способности хотя бы одного из стоящих за дверью было совсем не лишним. – Мы сюда не развлекаться пришли, Суслик, – тем временем недовольно отозвался Кебаб. Что ж, значит, второй был им незнаком. И, судя по тому, откуда доносился голос, стоял справа, а их злосчастный знакомец из переулка – слева. Вполне удовлетворившись результатами своей незатейливой разведки, Шаир отстранился от двери. – Так, и что мы будем делать дальше? – поинтересовалась Адиля. Ибн-амир неторопливо обвел комнату взглядом, ненадолго задержав его на столе и в итоге остановив на Адиле, после чего сообщил тоном самым серьезным: – Я собираюсь, для начала, тебя поцеловать, коли уж нас столь любезно наконец-то оставили одних, а затем – чего-нибудь поесть, коли уж нам столь любезно оставили еды. И тогда уже думать, что мы будем делать дальше. После чего последовательно воплотил сей весьма неожиданный для Адили план в жизнь. На этот раз достопочтенный накиб янычарского участка в Ремесленном квартале Фанак ибн-Мухлис пообедать не успел. Собственно, когда раздался сигнал, он еще даже не дошел до своего кабинета, едва успев выпроводить восвояси навку, которой не посчастливилось стать жертвой воров, и воспринявшей сие очень близко к сердцу. Несчастная успела даже порыдать у него на плече, после чего, несколько успокоившись, наконец покинула гостеприимную сень участка. Однако едва аджибаши взял нужные бумаги и собрался пойти к себе, заголосил артефакт. Фанак скорбно посмотрел на букву «Д», потом на стрелку – и, оценив расстояние, нахмурился. «В квартире-то у него что случиться могло? Хоть охрану круглосуточную к нему приставляй! Впрочем, она у него есть – что не мешает ему бегать по Сефиду днями напролет. Не думаете же вы, драгоценный аджибаши, что ваши сахиры способнее амирских гвардейцев? Это было бы весьма самонадеянно…» Размышляя подобным образом, Фанак подошел к столу Амина, который также завершал предобеденные дела. Последние пару дней аджибаши решал важную дилемму: стоит ли отстранить сакабаши от дел с ловчим, поскольку он проявляет чрезмерное любопытство и может узнать лишнего, либо же стоит его оставить, поскольку он единственный в участке хотя бы отчасти осознает сложность ситуации. Однако сделать выбор в пользу присутствия Амина он успел еще вчера, так что сейчас направился к нему без промедления. – Что-то у ловчего в квартире стряслось, пойдешь со мной, – сказал Фанак-аджибаши. – Нарвался на недовольного клиента? – предположил Амин и тут же добавил: – Не хмурьтесь так, я уже иду и молчу. И даже про обед не вспоминаю! Фанак выразительно вздохнул и позвал с собой также двух йолдашей. Сердце у него было не на месте. Квартира Джабаля выглядела так, будто в ней ничего не произошло. Никаких следов – ни драки, ни сильных заклинаний. – Ни-че-го! – раздельно сказал Амин. – Да, и это может означать только одно, – согласился Фанак. Сакабаши воззрился на него с таким видом, будто у начальника отросла вторая голова, настолько неожиданными ему показались эти слова. – Если тут что-то произошло, а следов нет, и ловчий не сопротивлялся, что на него совсем не похоже – значит, здесь ворон взмахнул своим крылом. – А-а-а! О да, ворон – птица могущественная, махнет крылом – и ловчего как с лица великого Шара сдуло, – согласился Амин. – Дурак ты, Амин, – с отеческой заботой сказал аджибаши, доставая сигнальный артефакт, – сообразительный, а дурак. Ничего, это с возрастом пройдет. – Да вы бы объяснили толком, что случилось! – обиженно отозвался сакабаши. – Что случилось, что случилось, – проворчал Фанак, с неудовольствием наблюдая, как сигнал ловчего удаляется от них в сторону квартала чиновников. – Усердные труженики джамбии из Джанах аль-Гураб за Джабалем пришли. И что бы им от него ни понадобилось, мне все это ни человека не нравится. Амин-сакабаши охнул и удивленно округлил глаза. – Вот именно! Зато в первый раз сегодня с ними встретишься, родной, – тут аджибаши усмехнулся и похлопал Амина по плечу. – Не обещаю, что это будет приятное знакомство, но когда-нибудь все равно бы пришлось. Почему бы и не в этот благословенный Ата-Наром день? Сакабаши нахмурился, словно грозовая туча. – Может, и правы вы насчет ловчего, – проговорил он. – В другой раз, чую, он нам правскую армию на хвосте притащит. – Ну, с правской армией, если что, пускай гулямы разбираются, а вот с хамулой придется все-таки нам. Только сперва неплохо бы выяснить положение дел поподробнее. И они двинулись вслед, ориентируясь по сигналу. Двор и сарай янычары нашли довольно легко, но спешить спускаться не стали. – В лапы хамулы да без отряда бойцов я и сам не полезу, и вам не дам, – сказал Фанак. Так что Амин с одним из йолдашей отправился за подмогой, в то время как аджибаши остался ждать поблизости от каменоломни, наблюдая за стрелкой артефакта. Разработанный Шаиром и Адилей план действий был не то чтобы очень подробным: справимся с охраной, а там – бежим подальше от бандитов, выход из подземелья не один, уж как-нибудь выберемся. Дверь Шаир вскрыл легко, попутно объясняя Адиле, что такого рода заклятья, прежде всего, слабосильные преступники и сочиняют, так что подобное он и в своем нынешнем состоянии может. Дальше Адиля пустила в ход свой излюбленный горох, подумав: как странно, что самым действенным заклятьем из ее арсенала в жизни оказалось отнюдь не одно из тех, которым ее учили на уроках боевой магии. А после на Кебаба обрушилось довольно слабое оглушающее заклинание Шаира и немногим более сильное заклятье для утихомиривания животных, но вместе они сработали как нужно – палевый навь упал. В этот самый момент на них уже несся невысокий, но плотный оранжевый Суслик, однако закономерно поскользнулся на горохе, а в довершение – с размаху получил от Адили подносом, на котором им оставили еду, и тоже потерял сознание. «Зря Ватар не согласился с ибн-пашой на кухонной утвари сражаться, – воодушевленно подумал Шаир. – Очень даже неплохо получается». Впрочем, поднос они с собой брать не стали, вместо этого забрав у бандитов их джамбии. – В той стороне, откуда нас привели, навей полно, а вот в другую, вроде бы, пустые коридоры начинаются. Так что бежим туда, – решил Шаир, схватил Адилю за руку и, не мешкая ни минуты, ринулся по коридорам. Это было очень даже правильно, поскольку побег их заметили быстро: при всей своей успешности, тихим он вовсе не был, и вскоре за ними несся добрый десяток бандитов, да еще и летели заклинания. Уворачиваться от них в узких проходах каменоломен было не слишком просто, однако и кидать заклятья на бегу было трудно. Шаир петлял и бросался из стороны в сторону, словно заяц, уходящий от хищника. Чувствовать себя тем, за кем гонятся, а не тем, кто ведет погоню, было непривычно и, по чести говоря, не слишком приятно, однако он вспоминал о Ятиме и о том, что ему во что бы то ни стало нужно вытащить ее отсюда целой и невредимой, и потому отбрасывал все лишние мысли прочь. Слыша за собой топот десятка ног, они резко свернули в узкий неосвещенный боковой ход, надеясь, что преступники проскочат мимо, и, пробежав несколько шагов, буквально потеряли почву под ногами. Вскрикнув, наши герои полетели вниз. Они даже не видели, глубока ли пропасть, в которую они обрушились, но высоты оказалось достаточно, чтобы Шаир, щелкнув пальцами и слепо тыкая ладонью назад, успел прилепиться к стене, вознося хвалу Ата-Нару за то, что не все кольца с него успели снять. Теперь он висел над пустотой, крепко ухватив переставшую визжать Ятиму, которая вовсе не нарочно тянула его вниз – но притом столь сильно, что, казалось, левая рука, на которой они оба сейчас висели, скоро оборвется. Резким движением Ятима ухватилась за его ладонь и второй рукой, исхитрившись по пути повесить крошечный магический огонек. – Цепляйся вторым кольцом к скале! – просипела она, видно, потеряв с перепугу голос. – Как я щелкну пальцами? – Явские люди! – воскликнула девушка и вдруг принялась дергаться, будто пытаясь окончательно сорваться вниз. – Что ты делаешь? Прекрати! – Опору ищу, чтоб на тебе не висеть. Мы так долго не продержимся! – Рукой хватайся, ради Всевышнего! А ногами поменьше болтай! Лучше вообще не болтай! Адиля послушалась и, вскинув руку, зашарила ею по стене, пока не нашла неровность достаточно большую, чтобы как следует за нее уцепиться. Шаир с облегчением выдохнул, почувствовав, что держать ее стало немного легче. – Умница, а вот теперь ногой упирайся. Куда достанешь, опору не ищи. И подтягивайся вверх, – скомандовал он. Бин-амира, мысли которой метались сейчас по голове, словно мыши по чулану, не сразу, но все же вспомнила, как сам Джабаль висел на стене дома кузнеца, упершись ногами, и старательно попыталась повторить, при этом не дергаясь слишком сильно. Когда у нее получилось, она сразу подтянулась чуть выше. – Так?.. – все еще хрипло спросила она. – Мх-м. Держись за меня крепче, я сейчас тебя отпущу, чтобы зацепиться. Она испуганно вздохнула и обхватила его запястье изо всех сил. Дальнейший маневр Шаира был весьма сложным: ему нужно было прилепиться к стене правой рукой, а затем развернуться и встать ногой на выступ, который он успел заметить раньше, однако Ятиме достать до него не хватило бы роста. Главное – не промахнуться, поскольку второй попытки у него, при неудачном стечении обстоятельств, могло и не быть. Он решительно вздохнул, щелкнул пальцами правой руки и, почувствовав ей опору, как мог, оттолкнулся левой. Когда он прыгнул, вниз посыпались мелкие камешки, однако на выступ он попал и, снова зацепившись свободной рукой и распластавшись по стене, прижал к ней Ятиму, нашаривая, куда ступить второй ногой. – Заползай мне на спину! – Как? – Держись крепче за скалу, вон, есть место уцепиться. Я тебя подстрахую. Когда Адиля перенесла руку, он тут же отцепил свою и обнял ее за талию: – Подбирайся ближе. Ты сможешь. Деваться было некуда, да и надежное объятье ловчего несколько успокаивало: он удержит. Стоило ухватиться за его плечо – стало легче. Джабаль казался Адиле куда надежнее скалы, на которой она висела. – Отпускай уже! – Знаю! Он действительно отпустил ее, снова прилепился к скале, и Адиля взобралась к нему на спину, как тогда, на здании Городского дивана. Только в тот раз не было так страшно. Выполз наверх Шаир практически легко. Болело потянутое левое плечо – но ничего такого, с чем бы он не справился. Хотя когда он присел, давая Ятиме сползти, сил идти дальше отчего-то не нашлось, и Шаир, не поднимаясь, отодвинулся от края, стараясь не смотреть вниз. – Кажется, они нас потеряли, – поделилась замечанием Адиля, тоже не спешившая вставать с земли. – Я бы тоже нас тут потерял, – буркнул Шаир, а потом развернулся к ней и судорожно обнял. Адиля вцепилась в него в ответ, и какое-то время они сидели молча, а потом ибн-амир, вздохнув, честно сознался: – Одному падать не так страшно, пожалуй, – и прижал ее к себе еще крепче. – Мне не с чем сравнивать, но я тебе без того поверю. Тут уж Шаир не выдержал и накрыл губы Ятимы своими губами, поскольку целоваться было намного лучше, нежели думать об ужасном: как они могли разбиться, оба, по его милости. Следовало бы и сообразить, что тут места опасные, и не носиться где попало, сломя голову. «Третий поцелуй, когда я разрешала себе лишь один», – подумала Адиля. Но объятья и поцелуи успокаивали: благодаря им удавалось ощутить, что они с Джабалем еще живы и, может быть, им еще удастся выкрутиться. Шаиру их поцелуй тоже казался успокаивающим, и одновременно – невыносимо терпким от все еще бушующих в крови переживаний. Целовать ее каждый раз выходило совсем по-разному, и каждый раз – прекрасно. Когда они выберутся отсюда, он перецелует Ятиму во всех возможных обстоятельствах, а потом еще, по второму разу, только надо выбраться. Мысли эти неожиданно вернули ибн-амира от романтических переживаний к сложным обстоятельствам, в которых они по-прежнему находились, и он все же с неохотой отстранился, хотя вставать не спешил, продолжая обнимать девушку и внимательно смотреть на нее. – Нам надо идти, – сказала Адиля. – Надо, – согласился Шаир и не шелохнулся. – Только осторожнее, наверное. – Угу-у-у-у. Наконец они со вздохом поднялись и куда аккуратнее пошли дальше, в противоположную сторону от входа, через который их сюда привели. К сожалению, все их попытки сторожиться не помогли: очередной коридор привел к залу, где было еще три выхода, а из соседнего коридора одновременно с ними выскочили уже знакомые Кебаб и Суслик, которые, недолго думая, ринулись в бой, швыряясь оглушающими заклинаниями. Адиля буквально затанцевала, уворачиваясь от заклятий и вскинув джамбию. Даже без привычной магии она могла дать отпор бандиту, который наверняка должен был вскоре устать непрерывно кидаться оглушением. Шаир же бросился на Кебаба, навязывая ему ближний бой. Он прекрасно помнил, что бандит – заклинатель, потому просто не давал ему передышки, чего на короткой дистанции кинжальной схватки быстрому, словно ифрикийский гепард, ловчему легко было добиться. Раза три Кебаб, резко бросившись в сторону, пытался начать заклинание, но закончить не успевал, вынужденный отражать стремительно летящую к нему джамбию Шаира. Теперь, когда огонь битвы разгорелся внутри, ибн-амир с новой силой ощутил ярость, кипевшую в нем, покуда их вели в катакомбы. Тогда он был вынужден ее сдерживать, но теперь запертые двери благоразумия были распахнуты настежь – и все сокрытое за ними обрушилось на голову ничего не подозревавшего бандита. Шаир знал, что ведет в схватке, потому, когда Кебаб попытался прочитать заклинание оглушения в четвертый раз, дал ему договорить до последней точки силы, после чего зловеще усмехнулся и приложил палец к губам, повторяя жест своего соперника в переулке. – Ш-ш-ш-ш, – прошипел ибн-амир, будто змея, и с поистине змеиной стремительностью кинулся на Кебаба, осыпая его градом ударов. Адиля развернулась так, чтобы видеть, что происходит у второй пары, и ровно в это мгновение из перехода позади Джабаля выметнулось двое навей, и терракотовый сразу побежал на ловчего с занесенным кистенем, коротко вскрикнув «Убью!». Она понимала, что отреагировать Джабаль просто не успеет. Сама Адиля, лишь отбросив джамбию, успела вскинуть обе руки и запустить в Шустрого три ежа. Два впились ему в руки, и один – в шею, отчего бандит, решив, что противник находится сзади, принялся отмахиваться вслепую. Бин-амира упала на пол, чтобы с перекатом подхватить нож и вспрыгнуть на ноги, теперь оказавшись уже перед двумя противниками, поскольку к Суслику присоединился другой, желтого цвета, навь. Увидеть, как Джабаль развернулся в миг заминки Шустрого и ударил того джамбией в бок, она не успела. Бил Шаир сразу с разворота, не глядя и вовсе не думая о том, куда именно угодит клинок и что станется с его противником, ибо это была смертельная схватка, в которой слова «победивший» и «выживший» часто имеют один и тот же смысл. Его джамбия вошла в Шустрого на добрых две трети широкого лезвия, и бандит хрипло заскулил, сгибаясь пополам, а ибн-амир тут же дернул кинжал на себя, отбивая выпад налетевшего на него Кебаба. От рывка изогнутого лезвия Шустрый завопил так, что по каменоломням прокатилось эхо – и уж теперь их не могли не услышать. Шаир еще успел выбить оружие из рук Кебаба, однако особого смысла в этом уже не было: со всех сторон в зал влетела целая толпа навей, окружив беглецов. Ибн-амир досадливо и недобро скривился, но бросил джамбию на пол и развел руки в стороны, показывая, что не собирается сопротивляться превосходящим силам хамулы. Адиля отскочила от своих противников подальше – просто чтобы они успели понять, что она сдается – и повторила жест Джабаля. Других вариантов у них все равно не было. – И вот смысл был бегать? Все равно теперь запрем обратно, – сурово спросил Хмурый. – А что вы Шустрого подрезали – ай-ай-ай, совсем нехорошо вышло, к вам теперь образуется счетец. Надо бы вам быть поспокойнее, Джабаль-бек. – Я тоже предлагаю всем быть спокойнее и спокойно бросить оружие на пол, – неожиданно раздался голос невесть откуда появившегося Фанака ибн-Мухлиса. – Тогда, как аджибаши янычар, я гарантирую, что сегодняшняя наша встреча закончится абсолютно мирно. У меня тут десять шестерок боевых сахиров, все они приняли антидот от вашего человечьего зелья, так что, полагаю, сдаться в руки правосудия будет наилучшим решением. – Еще ни разу не был так рад вас видеть, аджибаши! – немедленно отозвался Шаир. – А уж я-то как рад, вы себе не представляете! – совсем нерадостным тоном сказал Фанак, остановившись прямо посреди толпы бандитов. Те так и замерли с растерянным видом и клинками наизготовку, то ли ожидая приказа от Хмурого, то ли пытаясь осознать случившееся, посему почтенный аджибаши недовольно оглядел их и с упреком сказал: – Ну? Почему я должен повторять дважды? Оружие. На землю. Быстро. – Бросайте! – рявкнул Хмурый, и ножи с топорами гулко зазвенели и застучали об пол. – Медленно соображаете, – поцокал языком Фанак. – И на кой вас таких аль-Гураб держит? Я бы выгнал давно к человечьей матери. Теперь все подняли руки вверх и молча выстроились вдоль во-о-он той стены, в полукасабе друг от друга, к стене лицом. Во избежание у нас с вами обоюдных проблем. И не толкаемся, не на рынке! Сказав это, аджибаши неожиданно громко свистнул, так что вокруг собравшихся меньше чем через минуту образовались четыре двойки янычар, вбежавших по знаку из коридоров. Бандиты, хмуро зыркая на служителей порядка, поплелись к стене, а Фанак-аджибаши, достав из рукава два маленьких пузырька с жидкостью рубинового цвета, тут же бросил один Шаиру, а второй аккуратно отдал Адиле. Ибн-амир поймал пузырек и вопросительно уставился на Фанака. – Противоядие. Дрянь страшная, но, вы уж простите, лукума, чтобы заесть, у меня с собой нет, тут не чайхана. Ощущение от противоядия было такое, будто ты пытался лизнуть только что побеленную стенку и прилип к ней языком. Попросту говоря, во рту от него появлялся вкус известки, потом перед глазами вставала белая пелена, язык же немел. Некоторое время Шаир и Адиля, зажмурив глаза, просто пытались прийти в себя после приема сей целительной пакости, а потом еще долго прислушивались к происходящему внутри, ощущая, как в них заново разгорается магический огонь. – Вам тут понравилось? Вы, может, решили тут поселиться? – уточнил аджибаши, и Шаир, спохватившись, воскликнул: – Нет! Погодите минутку! Он подошел к Хмурому и, открыв его кошель, ссыпал в рукав все свои вещи. – Мне это еще пригодится! Адиля смотрела на Джабаля, открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная на сушу, когда же он подошел, вцепилась в его руку почти так же сильно, как над пропастью. – За мной, – сухо кивнул аджибаши, и парочка послушно двинулась следом. Они шли мимо нескольких десятков янычар, которые внимательно оглядывали помещения, выводили бандитов и делали какие-то записи, пока наконец Фанак не привел их в одну из комнат, где незамедлительно эсказал: – Вообще не понимаю, на кой вам, Джабаль-бек, дверь в вашей квартире, которую сможет проковырять пальцем даже немощная старушка. Не говорите, что для красоты – изящества я в ней не нашел ни на грош. Шаир недовольно фыркнул и, ничего не ответив, принялся усаживать Адилю на подушки, валявшиеся здесь прямо на полу, застеленном несколько выцветшим ковром. – А у вас ведь еще и окна есть, – продолжил Фанак. – Целых четыре! И в каждое не меньше двух бандитов за раз влезет. Не дом, а мечта! Усадить себя Адиля позволила, после чего вцепилась в отвороты хафтани Шаира и сделала странное движение, будто пыталась устроить его у себя на коленях. Он не без некоторого испуга посмотрел на нее, сел рядом и обнял одной рукой за плечи. Адиля развернулась, уткнулась лицом в его плечо и, вроде бы, успокоилась. – Вы что-нибудь еще сказать хотите, многоуважаемый Фанак? – наконец обратился Шаир к аджибаши. – Я, Джабаль-бек, очень много чего сказать хочу, но только если вы меня слушать наконец начнете, а то предыдущие три дюжины раз, насколько я могу судить, вы все сказанное ушами прохлопали. – Аджибаши сейчас злился, и злился сильно, и хотя голоса не повышал, ибо это было не в его привычках, в выборе слов отказывать себе не собирался. – Я – не ваш батюшка, и диктовать вам отцовскую волю не могу. Однако достойного Басира, навя, не сомневаюсь, весьма уважаемого, здесь нет. А я – есть. И это мне приходится из-за вас, Джабаль-бек, роту янычар гонять, как баранов на водопой. – Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – сначала они даже не поняли, откуда доносится тихое подвывание, но постепенно оно стало громче, и Адиля прорыдала: – Они тебя чуть не уби-и-или! Теперь Шаир уставился на нее вовсе уж перепуганно и, поскорее обняв еще и второй рукой, прижал к себе. «Не убили же!» – чуть было не ляпнул он, однако вовремя понял, что лучше не стоит. Фанак потер большим пальцем лоб, внимательно наблюдая за этой сценой. – Ну, раз меня не слушаете, может, хоть ее послушаете, – вздохнул он, не преминув подумать про себя, что отношения ибн-амира с пурпурными синками становятся весьма и весьма витиеватыми. Бин-амира, тем временем, заходилась во все более раскатистых рыданиях, не в силах избавиться от картины с Шустрым, бегущим на Джабаля с кистенем. Причем в ее видении она ничего сделать не успевала – и ловчий падал на пол с пробитой головой. От этого зрелища ее будто разрывало изнутри ледяными мечами, заставляющими истекать кровью, отчего девушка вцеплялась в Джабаля еще сильнее, пытаясь убедиться, что на самом деле он жив. Шаир, толком не понимая, что ему делать, принялся с видом самым недоуменным гладить ее по голове и по спине. Тот очевидный для Адили факт, что он совсем недавно находился на волосок от быстрой и неизбежной смерти, ему понять пока не удалось, так что теперь он мучительно пытался сообразить, что именно могло вызвать у девушки столь бурную реакцию. Наконец где-то между рыданиями Адиля попыталась поделиться своим переживанием. Невнятно, всхлипывая и подвывая, она высказалась: – Я едва успела! Как у меня сил хватило на три ежа? – и снова забилась в рыданиях. Про ежей ибн-амир помнил прекрасно, и теперь подробно восстановил в памяти свое столкновение с Шустрым, случившееся столь быстро, что он даже не успел толком осознать его в пылу схватки. На оружие бандита, с которым ему, по счастью, иметь дела не пришлось, Шаир тогда вовсе не обратил внимания – и только теперь, обнимая по-прежнему истерически рыдающую Ятиму, он вдруг понял, что могло случиться, получи он удар кистенем со спины, не имея возможности ни защититься, ни отскочить. У ибн-амира вытянулось лицо, и он, вытаращив глаза, уставился на девушку, которая спасла ему жизнь буквально в последний момент. – Отлично! – всплеснул руками Фанак-аджибаши. – Вас и в самом деле тут чуть не прикончили! Просто великолепно! За что, ради Всевышнего, все это на мою бедную голову?.. – Уы-ы-ы-ы-ы! – подтвердила Адиля усилившимся рыданием. – О Ата-Нар! Как будто я нарочно! – воскликнул ибн-амир, всплескивая руками, отчего Адиля немедленно вцепилась в него еще крепче, будто намереваясь оставить синяки на его ребрах. – Еще не хватало, чтобы вы нарочно! – возмутился Фанак. Шаир хмуро проигнорировал аджибаши и снова впился взглядом в Ятиму, положив руки ей на плечи. Как ее успокоить, он решительно не понимал. Хотя, и в самом деле, он же не умер! И нечего по нему убиваться, как по покойнику. – Да живой я, живой, – с тяжким вздохом сказал ибн-амир и, не без некоторого усилия отцепив от себя правую руку девушки, положил ее на свою щеку, накрыв сверху собственной ладонью. – Видишь, живой? Поцеловать могу еще, для убедительности. С этими словами он действительно повернул голову и прижался к ее руке губами. – Ы? Люди его поймут, на что Адиля отреагировала – на его действия или на слова, но мысль: «Опять поцелуи?» – успела пробежать в ее голове, после чего сразу появилась следующая: «Да сколько хочет пусть целует, лишь бы живой был!» Бурные рыдания прекратились, хотя слезы еще текли из глаз девушки, обильно орошая плечо ибн-амира. Увидев, что поцелуи, кажется, действуют неплохо, Шаир наклонился и поцеловал ее в макушку, а потом на всякий случай снова погладил по голове. Адиля подняла к нему лицо и сказала: – Не смей так больше, я этого не переживу! – и попыталась снова зарыдать. – Не буду, – ответил ибн-амир, готовый сейчас даже и клятву Чести дать, лишь бы она больше не плакала, и решительно приник к ее губам, раз уж это помогало настолько хорошо. Фанак-аджибаши, оценив витиеватость отношений с синками в полной мере, выскользнул из комнаты, поскольку богатый жизненный опыт говорил ему со всей определенностью, что у него есть, по меньшей мере, минут десять на то, чтобы узнать, как без него справляются сакабаши, и особенно – Амин, которому сегодня довелось не только впервые иметь дело с хамулой, но и командовать сразу четырьмя шестерками вместо двух, поскольку офицерами с Фанаком в соседнем участке поделились с куда меньшей охотой, нежели йолдашами. Между тем Адиля именно сейчас, целуясь с Джабалем, поняла, что отказаться от этого она просто не сможет. То, что он был живой, что он не погиб – оказалось гораздо важнее всего остального. На фоне случившегося совершенно меркли всякие обязательства: она очень смутно помнила сейчас, почему им нельзя целоваться. Ну, бин-амира она – какая разница? Кажется, еще чем-то мешала месть, но ведь не замуж она будет за Шаира ибн-Хакима выходить? Значит, быть с Джабалем это не помешает. Вероятно, тут я несколько преувеличиваю четкость ее мыслей, пытаясь изложить вам нечто, более близкое к ощущениям, нежели к рассуждениям. Ощущения же вопили о том, что Адиля без Джабаля просто не сможет дышать и все прочее совершенно не имеет значения. Шаир некоторое время разрывался между желанием продолжать целовать Ятиму и волнением о ее состоянии, но в конце концов волнение пересилило, к тому же ибн-амир решил, что поцеловать ее чуть позже еще раз, и не один, ему теперь уж точно ничего не помешает. – Как ты, маленькая? – спросил он и погладил ее по щеке, пытливо вглядываясь в лицо, чтобы понять, успокоилась она или нет. «Ужасно», – чуть не сказала она от души. «Все в порядке», – чуть не сказала она, чтобы он не волновался. И, поколебавшись между тем и другим, ответила: – Понятия не имею. И у меня кружится голова. – Нужно отвести тебя домой, ты устала, – нахмурившись, постановил Шаир, и тут же спохватился, что сейчас Ятима до Ремесленного квартала попросту не дойдет. Отбросив не слишком-то разумную мысль донести ее дотуда, когда он и сам порядком вымотался, да к тому же потянул руку, ибн-амир понял, что до Персиковой нужно будет ехать. – Ты посиди тут, я быстро вернусь. Наверху Чиновничий квартал, в конце концов, а не Дикий, – несколько путано поведал он о своих планах. – Я с тобой, – твердо сказала Адиля. Девушка сейчас была совершенно неспособна выпустить Джабаля из виду. Она была готова идти куда угодно, но с ловчим и держа его за руку, чтобы уж точно ощущать, что он жив. Шаир задумчиво почесал в затылке: он вовсе не был уверен, что Ятима сейчас может куда-то пойти и, тем более, куда-то дойти. Однако если оставить ее тут, она снова начнет волноваться, и в этом тоже ничего хорошего нет. – Ладно, тут недалеко, вроде. Пойдем. – Куда это вы собрались, Джабаль-бек, когда я с вами еще не договорил? – поинтересовался вновь возникший в комнате ровно в этот момент Фанак-аджибаши. Ибн-амир вздохнул и закатил глаза. – И что мы еще должны обсудить? Стены, пол и потолок в моей квартире? Или, может быть, мебель? Аджибаши посмотрел на него с видом, который те, кто хорошо знал почтенного Фанака, определили бы как сочувственный. Прочие же, столкнувшись с данным выражением лица, неизменно терялись в догадках, не в силах определить, хочет он вызвать их на дуэль, или же занять у них денег в долг. – Вы, Джабаль-бек, слишком привыкли думать, что всем вокруг до вашей беспокойной личности дела нет, если вы сами с ней к другим под нос не лезете. А я, может, к вам с рыданиями на шею вслед за девушкой не кидаюсь только в силу наших рабочих отношений, собственного возраста и потрепанности жизненными невзгодами, – изрек Фанак-аджибаши столь серьезно, что понять, шутит ли он сейчас, и если да – то насколько, совершенно не представлялось возможным. Шаир замер и молча уставился на него, впервые в жизни не понимая, что ответить. Адиля, тем временем, от слов аджибаши внезапно смутилась. – Шестьдесят йолдашей, Джабаль-бек, а у меня в участке – тридцать шесть. А сакабаши – трое, как вам прекрасно известно. И они втроем десять шестерок водили по каменоломням. Отлично, кстати, справились. Но теперь у меня складывается неприятное ощущение, что вы всерьез полагаете, будто я это все затеял только затем, чтобы иметь счастливую возможность вас отругать. – Не полагаю, – пробурчал ибн-амир, уставившись в дальний угол комнаты. – Вот и прекрасно, Джабаль-бек, – аджибаши одарил его весьма дружелюбной улыбкой. – А то, видите ли, вы мне, конечно, как ловчий сахир очень нужны, но я, к тому же, за это время к вам как-то привязался. И если в следующий раз вам меньше повезет, когда вы во что-то влипнете, мне вашей бесцеремонной оранжевой физиономии, к большому моему сожалению, будет недоставать. Вот теперь можете идти. Шаир смущенно кашлянул, поднялся на ноги и протянул руку Ятиме. – Благодарю... за помощь, аджибаши, – проговорил он, наконец додумавшись до достойного ответа на сказанное. – Да на здоровье, – Фанак махнул рукой. – В конечном счете, это было преинтересно. Лет пять этак не развлекался. Адиля, молча выслушавшая всю беседу, сложила руки перед грудью и низко поклонилась: – Спасибо вам за все, уважаемый. В самом деле, это было наименьшим, что она могла сделать для того, кто их спас. – Обращайтесь в любое время, Ятима-ханум. В гости тоже можете заходить, у меня чай вкусный. – Благодарю, – тут Адиля подумала, что можно было бы и зайти. С какой-нибудь выпечкой. На сорок навей, пожалуй. Но сейчас эта мысль показалась ей слишком сложной, и она просто добавила: – Я постараюсь. – До свидания, аджибаши, – торопливо попрощался Шаир, у которого картина Фанака ибн-Мухлиса, угощающего Ятиму чаем, отчего-то никак не хотела помещаться в сознание, и потянул девушку к выходу. – До скорой встречи, Джабаль-бек. А хорошего защитного сахира себе все-таки найдите, а то где именно вы проживаете – половина Сефида знает. Когда они выбрались наверх – что было нелегко – отдышались и направились в сторону нужной улицы, в Шаире, самым неожиданным даже для него образом, проснулась его излишняя болтливость. Очутившись на поверхности, в городе, ибн-амир окончательно ощутил, что опасность миновала, и к нему стало в полной мере возвращаться ощущение полноты жизни, составлявшее значительную часть его неуемной натуры, которое он с большим трудом находил в себе последние дни, после ссоры с Ятимой. Теперь же его одновременно обуревали жажда деятельности и восхищение окружающим миром, живущее в сердце любого поэта. И покуда они просто шли по городу, ему не оставалось ничего иного, как обсуждать все окружающее, дабы выразить переполняющие его чувства. Идти им было от силы десять минут, однако он сразу же поинтересовался у Ятимы: – Ты в Сакибском квартале раньше бывала? – рассчитывая хоть что-нибудь да успеть ей рассказать. – Не доходила, – призналась Адиля и застеснялась своего нелюбопытства, на самом деле, вполне оправданного необходимостью держаться поближе к кузне, о которой она, признаться, сейчас позабыла. Будто ее перестали искать. – Действительно, что тебе тут делать? Чиновники скучные, и идти далеко, а с заказами они к вам сами приходят, – рассудил Шаир и тут же продолжил: – Но хотя бы разок сюда сходить любопытно, он новее вашего Ремесленного и Купеческого, и здесь немного другая архитектура. Вокруг вашего рынка – самая старая часть города, а на этом месте каменоломни были, и Сефид возводили прямо рядом с ними, из того же самого камня. Потом, когда поблизости от города камень закончился, его стали добывать ближе к горам, а здесь все застроили. Впрочем, это тоже случилось очень давно. Тогда Сефид еще не стал столицей – и дворца, разумеется, тоже еще не существовало. Городской диван, правда, уже был. Собственно, тогда это была городская крепость. А теперь там сакибы заседают, а тут – живут. Разговор, даже крылом бабочки не касающийся пережитого, оказался сейчас уместнее любого прочего. Адиле вовсе не хотелось нести свои горести навстречу незнакомым навям, так что и она предпочла отвлечься, дабы осмыслить пережитое после. – Потрясающе интересно, – сказала бин-амира и сжала руку ловчего, будто пытаясь передать, что она не просто так комплимент говорит, потому что так полагается воспитанной навке. – Ты столько всего про Сефид знаешь! – И тут же подумала, что даже с родной Ферузой она знакома не очень-то, вновь показавшись себе скучной и пресной особой, будничной, навроде позавчерашнего лаваша. Потом она посмотрела на оранжевый профиль Джабаля и вздохнула: ну, ему почему-то и такая нравится. – Мне положено много про него знать, – ответил Шаир, расплывшись при этом в очень довольной улыбке. – Если ловчий с городом плохо знаком, работать очень тяжело. Это как попасть на свадьбу, где одни незнакомцы, но все хотят с тобой говорить, пить, и чтобы ты еще тосты провозглашал. Я когда сюда только приехал, было сложно: Сефид большой, преступники шустрые, а я полторы улицы и три переулка знаю, да и те не очень. Так что я несколько месяцев потратил на то, чтобы весь город оббежать, по земле и по крышам. И все равно потом еще долго находил новые закоулки. Зато теперь, наверное, больше накиба над городскими архитекторами про Сефид понимаю: он в бумаги смотрит, а я все ногами обошел, и не по одному разу. – Ты любишь Сефид. Это видно просто. Хотя понятно, что и полезно с твоей работой, – сделала вывод Адиля и тут же испугалась своих слов, показавшихся не то слишком смелыми, не то неуместными. Стоило ли сейчас заговаривать о любви? Хоть бы и к городу. – Люблю, очень, – легко согласился ибн-амир и тут же уставился на нее, потому что не мог не вспомнить о том, как закат окрашивает Белый город в пурпурный. Почему он не замечал этого раньше? И как так получается, что новая любовь делает лучше и прежнюю, давнюю, позволяет увидеть ее иначе и по-новому оценить? Задумавшись об этом истинном чуде среди многих чудес Всеблагого, он совсем позабыл о своих рассказах, лишь продолжал разглядывать Ятиму внимательным взглядом влюбленного. Адиля и сама все время кидала встревоженные взгляды на Джабаля, поскольку была не в состоянии справиться со своими многажды сегодня растревоженными чувствами, потому сразу же заметила, как он ее рассматривает, покраснела и потупилась. Ей было все еще неловко, странно осознавать, что она могла вызвать у кого-то сильные чувства, о которых пока не было ничего сказано, но про которые даже ей уже сделалось понятно. Хотя, конечно, этому пониманию немало поспособствовала тетушка Фатима, иначе для Адили мысль о чувствах Джабаля оказалась бы слишком неожиданной, чтобы ее так сразу принять. Бин-амира ни к чему подобному в своей жизни не готовилась, полагая, что брак в ее жизни будет событием отнюдь не романтическим, и имела не тот склад характера, при котором увлечения через голову супруга представляются возможными. Оттого она всегда довольно прохладно относилась к щебетанию своей любимой подруги Газали насчет того, что ею, Адилей, кто-то там увлекся и уж наверняка его взгляды что-то означают. Полагая это досужим развлечением, бин-амира довольно презрительно относилась к мысли, будто такая мимолетная вещь, как взгляд, в принципе может что-то означать, и обычно бурчала в ответ что-то вроде: «Я вот каждое утро на свой сундук с кровати смотрю – я, наверное, влюбилась и, видимо, безответно». Однако сейчас она совершенно не могла отрицать очевидной вещи – взгляд Джабаля очень красноречиво говорил о его чувствах, которые и повергали ее в смущение. Шаир смущать ее слишком сильно совершенно не собирался, однако и поделать со своим бесконечно сильным желанием смотреть на нее ничего не мог. Потому, спохватившись, решил несколько сменить тему – к тому же они как раз повернули за угол и должны были скоро очутиться на месте. – Сейчас покажу тебе, что я еще люблю, – пообещал ибн-амир, весело усмехнувшись. – И тоже очень полезное, сегодня нам точно пригодится. Адиля застенчиво улыбнулась и сказала: – Покажи, конечно! Ей сейчас было интересно все о Джабале, и уж разумеется ее волновало все, представлявшее предмет его интересов. «Какие странные ощущения, – подумала она, – он мне важен, поэтому важно и что он любит». – Нам сюда, – вскоре объявил Шаир и завел ее в деревянные ворота, за которыми скрывались общественные конюшни. В Чиновничьем квартале таких было немало, поскольку сакибы зачастую не имели возможности держать лошадей, однако весьма часто имели в них нужду, оттого услуги по их найму на день или несколько пользовались здесь немалой популярностью. Они пришли именно сюда лишь потому, что это было ближайшее место – Шаир здесь раньше не бывал, хотя и знал о его существовании, потому принялся с любопытством осматриваться. Едва ощутив запах конюшни, даже не увидав еще лошадей, Адиля вспомнила свою кобылу, гнедую Небесную Пери, и подумала, как многих она предала своим уходом. В собственных переживаниях и приключениях она вовсе позабыла и своего любимого Черного Бойца – пса, с которым так любила выезжать на охоту, и Короля – сокола, признававшего ее руку. Бин-амира отодвигала от себя прошлую жизнь, поставив на ней крест, но разве можно легко отказаться от такой большой части себя? Сейчас ее пронзила неожиданная тоска по дому. Вдруг захотелось, чтобы всего этого не было, она бы сидела в своих покоях во дворце Тысячи Садов, болтала с Газалей и читала книги. А Пери, Боец и Король не остались бы позаброшенными хозяйкой, поскольку она навещала бы их все это время. «И ловчий погиб бы без твоих ежей сегодня, да и кто знает, что сталось бы с Лучиком, не сотвори ты вовремя артефакт жизни для него», – ворчливо добавил внутренний голос, и Адиля немедленно вцепилась в руку Джабаля второй рукой. Только они успели зайти, к ним навстречу едва не выбежал весьма дородный красный навь – судя по одежде, не простой конюх, а хозяин. «Откуда они знают, что у меня деньги есть? – далеко не в первый раз в своей жизни подивился Шаир, который, с собственной точки зрения, будучи ловчим выглядел более чем скромно. – Словно у меня на лбу написано...» Между тем навь, представившийся Анасом ибн-Вагизом, будто желая оправдать собственное имя, принялся зазывать посетителей смотреть лошадей столь велеречиво и старательно, что ибн-амир всерьез задумался, как бы от него избавиться – хотя бы оставить снаружи, чтобы не мешал смотреть животных. Адилю подобный прием тем более оттолкнул: привыкнуть к навязчивости лавочников и прочих продавцов она так и не сумела – впрочем, научилась переносить ее стоически. – Мы сами посмотрим, уважаемый, – вежливо, но весьма неприветливо сказал Шаир, когда хозяин отворил дверь конюшни. – Вы погодите, – не внял его словам хозяин, – у меня специально для вас конь есть. С этими словами он, едва ли не ухватив ибн-амира под локоть, повлек его к деннику, где стоял белый жеребец. Поскольку Адиля при этом вовсе не собиралась отпускать Джабаля, из-за которого так испереживалась сегодня, из них вышла довольно забавная процессия, выглядящая так, будто они собрались танцевать дабку в конюшне. – Очень красивый, и вам подойдет! Не Сын Сефида, конечно, но жеребец прекрасный. На этих словах Шаир смерил Анаса таким взглядом, словно тот предлагал своему клиенту нарушить все Кодексы разом или что-нибудь не менее отвратительное. Сын Сефида был не просто прекрасным жеребцом – он был ибн-амиру другом уже не первый год, и когда-то Шаир сам его объезжал, не доверяя в руки никому больше. Словом, меньше всего ему хотелось, чтобы имя его коня, пускай и известного всей столице лучше него самого, использовали всякие неуемные зазывалы. За сегодняшний день беспардонного обращения с теми, кто был Шаиру важен, выходило как-то многовато. Увы, вызвать Анаса на дуэль он не мог, поскольку у Джабаля ибн-Басира причин для этого не было ровным счетом ни одной, посему приходилось давить собственное раздражение, причем не очень-то успешно. – Да уж вижу, что не он, – проворчал ибн-амир, однако к стойлу все же неторопливо подошел, так как заметил, что конь при их приближении занервничал, Анас же, слишком занятый клиентами, не спешил его успокоить. – Как его зовут? – Южный Ветер. Отличный конь! – Кажется, владелец конюшни просто не мог перестать сватать свой товар, что бы ему ни говорили. Бин-амире жеребец сразу понравился, поскольку никаких неприятных ассоциаций у нее не возникло, и девушка отнеслась к нему со всем сочувствием: – Ты чего, бедняга? – спросила она. Конь подозрительно покосил на нее глазом и мотнул головой. Шаир, которому тоже было очень интересно, почему животное нервничает, и зачем хозяин, при всем этом, настойчиво предлагает именно его, спрашивать ничего не стал, только осторожно протянул руку, назвав жеребца по имени – и тоже удостоился недоверчивого взгляда. – Ладно тебе, – ласково сказал ибн-амир, – не буду я тебя брать, не бойся, просто познакомиться хочу. Меня Джабаль зовут, а тебя я уже знаю, как. Ты же хороший конь, и я тебя не обижу, вовсе незачем со мной ругаться. Услышав, что с ним разговаривают дружелюбно, и поняв, что Шаир не собирается сразу же бросаться на него с придирчивым осмотром – чем порой грешили что посетители общественных конюшен, что покупатели конных рядов – Южный Ветер перестал нервно качать головой и перебирать ногами и остановился. Ибн-амир все так же неторопливо подошел ближе и очень осторожно потрепал коня по холке, продолжая с ним разговаривать. – Вот видишь, я же знал, что ты хороший конь. И добрый. Чего ж ты так нервничаешь? Жеребец захрапел и робко ткнулся Шаиру носом в плечо, на что тот весело усмехнулся: – Очень хороший, – после чего повернулся к Анасу и поинтересовался спокойно, но куда менее дружелюбно: – Вам что, его только вернули? Он работать не хочет совсем, а вы его нам сосватать пытаетесь. – Три дня в стойле стоит, Всевышним клянусь! – для убедительности хозяин конюшни даже воздел руки вверх. – Могу бумаги показать! Адиля тем временем заворковала, разговаривая с «бедненьким Ветерочком»: по всей видимости, утешать кого-то другого было куда проще, чем переживать самой. Она тоже прогладила коня – левой рукой, так как правой все еще держалась за Джабаля и не могла даже помыслить его отпустить. Шаир смерил ее очень довольным взглядом и осторожно провел ладонью по морде коня – что тот ему с легкостью позволил, несмотря на краткость их знакомства. После этого ибн-амир вновь повернулся к Анасу, снова посуровев. – Продали бы вы его, Анас-бек, толку бы было больше. Не с его характером под седлом у кого попало ходить. Впрочем, я гляжу, вы так продадите, что коню от этого лучше не будет. Про себя Шаир уже думал, не выкупить ли Южного Ветра в амирские конюшни завтра же утром, и приходил к выводу, что именно это он и сделает – и хорошего хозяина, который был жеребцу очень нужен, подыщет. Успокоившись принятым решением, ибн-амир еще раз потрепал Южного Ветра по холке и направился к остальным денникам, где, не тратя времени ни на назойливую трескотню хозяина, ни на внимательный осмотр, нашел вполне подходящую им спокойную буланую кобылу. Впрочем, он все же потребовал от Анаса вывести ее во двор и прогнать пару кругов рысью, чтобы убедиться, что идет она плавно и спокойно, а ноги у нее в порядке. Шаир и сам слишком устал, и тем более не хотел, чтоб Ятиму, уставшую еще больше, трясло в седле. – А вторым кого возьмете? – заикнулся хозяин, отчего удостоился двух гневных взглядов. – Вдвоем поедем, – объяснил ибн-амир. Адиля просто несколько раз согласно кивнула головой. Подсадив ее на лошадь, Шаир уселся впереди, и она тут же крепко обхватила его руками. Приникнув к нему, девушка успокоилась и подумала, что Джабаль все-таки очень хороший и заботливый, и это вызвало у нее мечтательную улыбку. – Чистит и кормит он лошадей хорошо, только не понимает их ни человека, – проворчал ибн-амир, когда они выехали с конюшенного двора и плавно тронулись по улице в сторону Купеческого квартала. Анас изрядно его раздражал, и если уж бросить дуэльный вызов не было никакой возможности, ему хотелось, по меньшей мере, высказаться. – Даже странно, почему такое дело выбрал – по наследству, что ли, досталось? – согласилась Адиля. – Удивительно: в этом мире столько навей любит лошадей, а хозяин конюшни такой равнодушный, как так получается? – Он их продает, потому что это выгодно, хороший товар. Будто тюк синского шелка, а не живое существо. Ладно, люди с ним, – вздохнул Шаир, решив, что неприятных размышлений и разговоров сегодня и так было слишком много, и незачем их умножать без крайней нужды. Вместо этого он тут же принялся рассказывать про Сакибский квартал все, чего не успел по пути до конюшни. Беззаботно болтая, Шаир не мог не думать о том, что его волнует Ятима, которая слишком уж судорожно хваталась за него, и похоже, вовсе не успокоилась в своих вполне понятных переживаниях. Сколько она виноватила себя, пока они не помирились, он не знал, но судя по тому, какой бледной пришла к нему извиняться – это началось порядочно времени назад, а после, едва они перестали разбираться с их сложным взаимоотношениями и вовсе не успели отойти, ворвались бандиты, потом пропасть…Словом, то, что Шаира, чуть не убили на глазах у Ятимы, было лишь последней соломинкой, переломившей спину верблюда. И как ее лечить, эту «спину», следовало понять как можно скорее. Пока ибн-амир так блуждал мыслями, ему на глаза попалась мейхана, и он тут же обозвал себя идиотом в который раз за день. В самом деле, какому навю не известно хорошее средство для успокоения? Моментально приняв решение – что отнюдь не было для него редкостью – Шаир развернул лошадь и вскоре остановился возле мейханы, спрыгнув на землю и протянув руку Ятиме, чтобы помочь ей спуститься. – Ой! А мы разве не домой? – удивленно спросила та. – Домой, – охотно подтвердил Шаир. – Просто не сразу. Сперва в мейхану, потом домой. – Ладно, – согласилась Адиля. Вообще-то, это было даже лучше, чем домой, потому что из дому Джабаль, доставив ее, вскорости уйдет, а тут они еще какое-то время побудут вместе. От мыслей об отсутствии ловчего рядом делалось слишком страшно, и девушка постаралась выкинуть их из головы, однако выходило не слишком-то хорошо, и ей даже пришлось себя обругать: «Потом будешь страдать, дура несчастная, сейчас-то пока не ушел», – чтобы хоть немного успокоиться. Привязав их кобылку, Шаир тут же обхватил девушку за талию и потянул в мейхану. Это был Купеческий квартал, так что местные заведения выглядели заметно богаче тех, которые можно было найти в Ремесленном – на что ибн-амиру, впрочем, было изрядно плевать, а вот то, что здесь куда больше заботились о тишине и приватности посетителей, его сейчас весьма радовало. Шаир сразу попросил мейханщика найти место поспокойнее, и тот услужливо провел их в один из отгороженных закутков, в которых торговцы нередко вели переговоры, так что места уединеннее в мейхане и вправду было трудно найти. Закуток Адилю неожиданно порадовал: она не была уверена в том, что Джабаль согласится сидеть насколько близко, как ей того хотелось бы, на глазах у прочих навей, сейчас же у него не должно было появиться возражений. Шаир, по своему обыкновению, принялся обкладывать ее подушками, чтобы было удобнее, и она попросила: – Ты, главное, сам рядом сядь! – Да я уж понял, – со вздохом ответил Шаир, который, разумеется, по-прежнему о ней беспокоился. Едва он опустился рядом с ней, как она обхватила его за талию и уткнулась лицом ему в плечо. На мейханщика, наблюдавшего эту сцену с улыбкой, Адиле было глубоко наплевать. Хотя, конечно, лучше бы он скорее оставил их одних, чтобы стало еще свободнее. Тот, однако, уходить не собирался, поскольку жаждал принять у дорогих гостей заказ, с каковой целью принялся старательно описывать все, что он имеет счастье предложить им в своем благословенном Всевышним заведении. Шаир мучительно вздохнул и, прервав эту долгую тираду, быстро перечислил, что им нужно принести, начав с кальяна, продолжив джаллябом и закончив фруктами, бараниной и мидиями, поскольку сам он совершенно определенно собирался есть и притом в глубине души не оставлял надежды накормить еще и Ятиму, несмотря на ее нынешнее состояние. Когда же они, наконец, остались в одиночестве, он развернулся в ее объятьях и осторожно погладил девушку по голове. – Маленькая, ну ведь все уже хорошо! – Я не маленькая, – капризным тоном ответила Адиля. Возразить тому, что все хорошо, не получалось – она ведь понимала, что, в сущности, это соответствовало истине, вот только при этом ей было плохо. И потому она прицепилась к тому, с чем могла поспорить. Шаир вздохнул и незамедлительно поцеловал ее в висок. – Очень даже маленькая, и мне это очень даже нравится, – самым серьезным тоном сообщил он и поцеловал ее еще раз, теперь в переносицу. – Но про это мы потом поговорим, сейчас у нас и поважнее вопросы есть. Например, что я никуда не денусь. Не делся и деваться не собираюсь. – Я и не говорила, что ты куда-то денешься! – возмутилась Адиля, после чего была поцелована в обе брови по очереди. – Милая, постарайся, все-таки, не считать меня идиотом, это немного неприятно. Да, ты не говорила, но ведь и так видно. – Наверное, – вдохнула Адиля и, упершись в Шаира закруглениями рогов, принялась рассматривать полы его хафтани. – Просто я боюсь, и все. Девушка снова вдохнула и закусила губу. Ибн-амир погладил ее по голове и очень задумчиво потер нос. – Я тебе так и не рассказал, как не бояться высоты. Не успел. Но, знаешь, ты сегодня отлично справилась и без моих советов, все правильно поняла. – Как будто это хоть что-то меняет, – тут она сделала паузу, глотая совершенно лишние реплики о своей трусости, на которые Джабаль наверняка найдет возражения – она и сама могла их найти, и закончила совсем неловко: – Все равно ты добрый. И не понимаешь. «Не понимал» он, разумеется, о ее чувствах: в один день Адиле случилось пережить переход от полной вины в разрыве отношений к прощению, потом – ко внезапным чувствам Джабаля, на которые нельзя было отвечать, а в итоге она обнаружила подобные у себя. Все это было для нее чересчур, к тому же и рассказать всего этого бин-амира не могла. У Шаира имелись серьезные сомнения относительно собственной доброты, однако их он решил оставить при себе, вместо того со вздохом сказав: – Я тебя сейчас не утешаю... То есть, утешаю, разумеется, но про то, как мы чуть вниз не свалились, не для того вспомнил, чтобы тебя убедить, что ты смелая. Хотя ты очень смелая. Чтобы не бояться высоты, нужно думать про то, что у тебя есть, а не про то, чего у тебя нет. У тебя, конечно, нет твердой земли под ногами на десять касаб вниз, зато есть выступ, за который ты держишься, и еще второй, за который можно ухватиться – и думать надо про них. Тогда ухватишься и выберешься. Так что давай думать про то, что у тебя есть. Во-первых, вот я тут сижу, во-вторых, с тобой разговариваю, в-третьих, собираюсь тебя еще поцеловать... В-четвертых, мне прямо завтра наверняка захочется все это повторить. В-пятых, в конце концов, если хочешь, я тебя не на Персиковую, а к себе отвезу. Если тебе так сильно нужно за меня держаться, чтобы выбраться. От того, что отпускать Джабаля в ближайшее время оказалось не обязательно, дышать стало заметно легче. – Нужно, – согласилась она. – Спасибо, что не возражаешь. И за все остальное тоже спасибо. Мне придется подумать, потому что дома все за меня волноваться будут, если я не приду. Хотя пока что переставать держаться слишком страшно, и я не уверена, что смогу. – Было бы против чего возражать, – пробурчал Шаир, который был бы только рад, обнимай его Ятима хоть до самого утра, если бы она при этом так сильно не терзалась. Он снова вздохнул, а потом улыбнулся и добавил: – Я же обещал, что всегда тебя поймаю. И всегда удержу. Вот и держись, сколько нужно, – после чего, не дожидаясь ответа на свои слова, выполнил обещание насчет поцелуя. В конце концов, они ее тоже успокаивали. Тут им наконец-то принесли двухтрубочный кальян и оба совершенно одинаково подумали о том, что целоваться гораздо удобнее в местах безнавных, вот хотя бы взаперти в каменоломнях: никто не мешает. – Давай ты сядешь ко мне на колени, так будет удобнее курить вместе, – предложил ибн-амир и Адиля, разумеется, согласилась. Легкий дымок мардакуша, перемешанный с запахами вишни и мяты, входящими в смесь, не казался вещью, способной помочь после столь сильных переживаний, но они честно затянулись, надеясь на хотя бы легкое расслабление, столь необходимое им после тяжелого дня. Минут пятнадцать спустя Шаир отложил мундштук и решительно заявил: – Теперь я собираюсь тебя кормить, – после чего, одной рукой придерживая сидящую у него на коленях девушку, разлил джалляб из кувшина по кружкам. Весьма щедро бросив туда по целой горсти орешков, он сунул одну из кружек Ятиме, пояснив: – Пей, это тоже помогает. От напитка девушка не отказалась, но опорожнив полкружки уточнила: – А если я не хочу есть? – Хочешь, разумеется, – заверил ее Шаир с искренней убежденностью. – Нельзя столько бегать и волноваться и не хотеть есть. – После чего незамедлительно попытался накормить ее виноградом прямо из своих рук, отщипывая ягоды от лежащей на блюде кисти. – Вообще обычно от волнения аппетит пропадает, – попыталась сообщить Адиля между активно запихиваемыми в нее ягодами. К ее счастью, это был виноград без косточек, иначе девушка не представляла, куда бы она их сплевывала. – Вообще-то ты, как боевой сахир, должна уметь вовремя поесть, чтобы восстановить силы просто потому, что нужно! – Эти занятия я прогуливала. – Ничего, я собираюсь с тобой пройти ускоренный курс, – пообещал Шаир и взялся за мидии. Успешно скормив девушке половину, он счел свой долг выполненным и, сунув ей персик и долив джалляба, наконец-то не без удовольствия занялся собственной бараниной. Адиля продолжавшая сидеть у него на руках, задумчиво сжевала персик, не преставая рассматривать Джабаля, который казался ей очень милым даже сейчас, когда усердно жевал, не слишком-то обращая на нее внимание. Потом она нащупала салфетку, чтобы вытереть руки, а после принялась за веселую игру «откуси кусочек мяса, который уже поднесли не к твоему рту». – Эй, это моя еда! – незамедлительно возмутился Шаир, покосившись на нее и весело усмехнувшись. – Видишь, я же говорил, что ты хочешь есть! И был прав! Теперь ты еще и мясо у меня отбираешь. – Есть я не очень хочу, – сообщила Адиля, стирая каплю сока, что потекла у нее по подбородку, – А вот отбирать у тебя мясо весело. – Отбирать у меня мясо – жестоко! – нарочито трагически заявил ибн-амир и со вздохом добавил: – Впрочем, тебе я не могу отказать. – Тебе придется сложить обо мне стихотворение, которое будет начинаться с «О жестокая, отнявшая мою баранину». Во всяком случае это будет пооригинальнее обычной строки вроде «О, жестокая, разбившая мое сердце». Шаир, не удержавшись, весело фыркнул, но тут же принял вид самый серьезный и продекламировал: – О жестокая, отнявшая мою баранину! Понимаешь ли, как сильно меня ранила? – после чего, откинувшись на подушки, весело спросил: – Пойдет? Серьезно нахмурившись Адиля оценила: – Мне кажется, недостает драматичности. Может еще продолжить? Что-то вроде: «Бессердечная с моей бараниной, оставишь ли ты мне хоть виноградину?» – Лучше б ты доедала свои мидии, чем коварно так меня обидела, – с весьма торжественной интонацией завершил стихотворение ибн-амир. – Ладно, доем мидии, – согласилась девушка. – Велика сила слова, оно способно усмирить коварную и бессердечную, – возвестил Шаир, за что получил щелчок по носу. Съев еще парочку мидий Адиля с удивлением отметила: – Но вообще ты был прав. Это все мне почему-то помогло успокоиться. Ибн-амир очень довольно улыбнулся, посмотрев на нее. – Потому что я очень успокаивающий. Но это, между прочим, не значит, что нужно переставать меня обнимать. Иди сюда, – сказал он и решительно притянул ее к себе за талию. Благополучно доставив возлюбленную к дому кузнеца, Шаир поцеловал ее, ссадив с лошади, потом еще раз, на пути к двери, и, наконец, в третий раз – непосредственно перед их расставанием. Поскольку, хоть его и не терзали страхи и внутренние метания, уходить от Ятимы ему не очень-то хотелось. Когда они все же смогли распрощаться, Шаир, вернувшись к себе в Купеческий и поставив лошадь в маленькую конюшню на три стойла, собрался возвращаться в Каср аз-Захаби, но близость кровати, расположенной всего лишь несколькими этажами выше, оказалась непреодолимой. Решив, что до утра без него во дворце ничего непоправимого не случится, он поднялся в свою квартиру и, недовольно пробурчав: «Нормальная у меня дверь», – улегся спать прямо на тахте, не раздеваясь. Адиля же, едва зайдя в дом, немедленно попала в хлопотливо-заботливые объятия Фатимы. Поскольку девушка не могла скрыть, зачем она бегает к дому ловчего, встретили ее радостно и заинтересованно: – Вижу уж, что помирились! А и долго же вы миритесь, дорогие. Ты теперь скажи мне, козочка, как скоро свадьбы ждать? – Да какая свадьба, тетушка? – растеряно сказала Адиля. – Ни о какой свадьбе речи не было и не могло быть. Услыхав такие слова, Фатима возразила, и бин-амире пришлось поведать часть правды об их приключении с Джабалем. Хоть она и преуменьшила опасность от бандитов хамулы, как можно скорее перейдя от похищения к счастливому вызволению янычарами, тетушка все равно охала, пыталась рвать волосы на голове и причитала о несчастной судьбе свой козочки. Так что вечер Адили прошел в беседах и утешениях. Зато подступившая ночь была грустна. Чаще всего бин-амире за день все же удавалось достаточно умаяться в кузне, чтобы время перед отходом ко сну было коротким, и трудные мысли не успевали навалиться на нее, но порой она ворочалась в постели даже не в выходные дни, одолеваемая тяжкими думами о мести и выбранной судьбе. Что уж говорить о дне сегодняшнем, который вывернул ее жизнь на какую-то совершенно неожиданную сторону, даже думать о которой раньше казалось диким, а не думать теперь – невозможным. Она позволила себе влюбиться! Сейчас ей уже не удавалось отвернуться от этого ясного понимания так, как она это старательно делала все предыдущие дни, веря в то, что ее отношение к Джабалю можно назвать дружеским. Увы, по другу не сходишь с ума, мечтая о недозволенных поцелуях с ним, объятий друга не жаждешь столь неистово, друга не провожаешь взглядом, который просто не можешь оторвать. Друг так же важен, нужен и необходим в твоей жизни, но он не ранит так, как может ранить любимый, как ранил ее Джабаль, когда они поссорились. Как ни посмотри, было очевидно, что бин-амира Адиля влюбилась, впервые в жизни. Однако она не просто позволила себе влюбиться, хуже того – она позволила себе влюбиться взаимно! Ладно бы она тихо маялась мыслями о Джабале, зная, что быть с ним вместе невозможно – это ничего бы, по сути, не меняло. К несчастью, он тоже испытывал чувства к Адиле, и это было ужасно несправедливо по отношению к нему. Зачем он только выдумал найти что-то в ней? За что ему такое наказание? Ведь Джабаль не может не печалиться, когда узнает о том, кто она – напротив, скорее всего, ему будет тяжело, больно и горько, и во всем этом будет виновата лишь одна Адиля. И как ранило душу понимание, что именно она непременно станет причиной мучений любимого! Мысли были тяжелыми, словно самая большая кувалда Барияра, которую бин-амира едва могла приподнять, но чувства, сопровождавшие их, были еще тяжелее. Она понимала, что просто не сможет ему ничего сказать: потерять его теперь было хуже, чем умереть. Это неимоверно себялюбиво, бесчестно, и ей придется всю загробную жизнь мерзнуть в Ледяной Бездне за подобное прегрешение, но сейчас бин-амира Адиля не могла лишиться своего возлюбленного, поскольку лишь представив подобное, она, не сходя с места, начинала испытывать терзания, равные самой жестокой пытке. Она ощущала, что ее язык превратится в безжизненную тряпку, станет тяжелым камнем, что ее горло сожмет так, что дышать станет невозможно, если она только попытается рассказать ему хоть что-то о том, почему им невозможно быть вместе. Адиля не может без него – вообще. И пусть на нее обрушатся все кары мира – она заслужила. Но она ничего не скажет. В одном прекрасном месте ясминской столицы, неподалеку от башен Саида и Фарида, между Сакибским уделом и кварталом Сахиров, практически напротив казарм гулямов, стоит трехэтажный дом белого цвета, как оно обычно и водится в Белом городе. На его витражах цветут райские цветы и гуляет прелестная пери с тонко расписанным лицом работы мастерицы Кунуз бин-Лейлы, автора знаменитых окон Сефидского Храма. В доме этом живет навь, имя которого быстро становится известно тем несчастным, у кого возникают проблемы с рогами или глазами, ибо лучшего корнукулиста не сыскать во всей округе. Впрочем, сам Махиль ибн-Хашим величает себя скромным целителем и будто бы не замечает, что самые знатные нави готовы записываться к нему в очередь на осмотр за месяц вперед. Именно к нему и направился доблестный Фанак-аджибаши сразу после того, как его янычары управились с зачисткой каменоломен хамулы. Нужно заметить, что разговор, который собирался вести почтенный накиб янычарского участка, был из тех, кои не предназначены для посторонних ушей ни во время беседы, ни в пересказе. Посему узнать о том, что Фанак ибн-Мухлис в принципе побывал в доме известного сефидского лекаря, не должен был никогда и никто. Однако извилистые тропы, которыми ходят те или иные сведения, сколь бы тайными они ни были, никогда не исключают возможности для опытного охотника расставить силки. Посему, любезный мой слушатель, твой скромный рассказчик сумел уловить сию редкую добычу и теперь имеет счастливую возможность поделиться ею с тобой. Ибо за давностью лет печать молчания на ней поистерлась и раскрошилась, и сломать ее не составит труда и не принесет вреда никому. Оказавшись у дома Махиля ибн-Хашима, Фанак-аджибаши постучал, уверенный, что ему откроют и примут, поскольку вести о событиях в катакомбах наверняка летели по городу куда быстрее, нежели янычары вносили их в бумаги должным образом. Так что он представился на вопрос слуги из-за двери, терпеливо дождался, пока ему откроют, и прошел внутрь. – Махиль-табиб ожидает вас в кабинете, – сообщил низенький желтый навь в красных полосах. – Я знаю, – невозмутимо ответил аджибаши и направился к лестнице на второй этаж. Не то чтобы Фанаку доводилось бывать здесь часто: его рога и глаза могли служить скорее предметом зависти, нежели поводом для беспокойства, а причин появляться у скромного корнукулиста, связанных с работой, а не со здоровьем, в высшей степени разумный накиб над янычарами предпочитал, по возможности, не заводить. Однако обычаи хозяина дома были неизменны, оттого Фанак чувствовал себя уверенно и куда ему идти – прекрасно знал и без сообщений слуги. Войдя в кабинет без стука, аджибаши обнаружил Махиля ибн-Хашима стоящим у открытого окна, вполоборота к двери, и подумал возникавшую у него при каждой их встрече мысль: он действительно похож на ворона, со своим крупным выразительным носом и черными прямыми волосами, поблескивающими, будто птичье оперение. Светло-желтый аль-Гураб был одет в темно-лиловую абайю и фиолетово-черную джуббу. Он всегда носил темное, почти черное – и Фанак не мог сказать точно, прозвали его Вороном, в том числе, за привычки в одежде, или же он начал одеваться подобным образом позже, для усиления сходства. – Прекрасный вечер, не правда ли, аджибаши? – светски поинтересовался аль-Гураб, повернувшись от окна. – Восхитительный, Махиль-бек, но слишком уж насыщенный, – в тон ему ответил Фанак. – Я вам уже говорил, что вы – единственный в Сефиде, кто обращается ко мне подобным образом, помимо моей двоюродной тетушки? Фанак пожал плечами: – Вы мне каждый раз это говорите, а я вам каждый раз отвечаю, что знаю слишком много, чтобы называть вас Махиль-табиб, и состою на слишком официальной должности, чтобы называть прозвищами, Махиль-бек. – В этот раз вы, пожалуй, могли бы сделать исключение, Фанак-аджибаши, поскольку пришли ко мне по поводу ваших внезапных и очень серьезных проблем со зрением. Из-за которых вы сегодня в каменоломни угодили. – Ну что вы, на зрение я совершенно не жалуюсь, Махиль-бек! Однако в сефидских катакомбах, видите ли, с освещением плоховато и крысы очень крупные и опасные. Так что я уж не стал там разбираться в потемках, чего и куда. Аль-Гураб сокрушенно покачал головой и поцокал языком: – Понимаю, любезный аджибаши, это большая проблема. И я, как лекарь, не могу не порадоваться, что вы сразу поспешили сюда, дабы я мог вам с ней помочь. А то мало ли чего вы в следующий раз в потемках не разглядите – может получиться совсем нехорошо. Еще хуже, чем сегодня. – Боюсь, что нет, – ответил Фанак ибн-Мухлис с совершенной невозмутимостью. – Я к вам зашел, чтобы напомнить, что целители порой бывают ужасно невнимательны к состоянию своего собственного здоровья. И вы, Махиль-бек, к большому сожалению, не заметили серьезнейшего ухудшения зрения у себя самого. Махиль ибн-Хашим вздернул бровь и слегка наклонил голову набок, сейчас особенно сильно похожий на огромную черную птицу. Аджибаши, еще не сказав ни слова, прекрасно понимал, что, будь на его месте кто-либо другой, это стало бы последним, что он произнесет в этом кабинете. А, может быть, и в жизни. Однако также он понимал, что его аль-Гураб выслушает, поскольку сомневаться в умственных способностях успешного целителя не было ни малейших оснований, а Фанак никогда ничего не говорил просто так – и Махиль об этом прекрасно знал. – Тогда просветите же меня скорее, дражайший аджибаши! – наконец, обдумав сказанное, изрек аль-Гураб. – Не терпится узнать, откуда блистательные способности к корнукулии внезапно появились у вас, и откуда в данной сфере возникли столь серьезные, как вы утверждаете, проблемы у меня. – К сожалению, не имею возможности, Махиль-бек, – с легкой небрежностью в голосе ответил Фанак. – Я бы с радостью, поверьте мне, ибо ваша неожиданная болезнь очень меня беспокоит, но увы: Честь не позволяет разбалтывать чужие секреты, пусть даже и на приеме у лекаря, который давал клятву беречь тайны пациентов. Однако я не ваш пациент, да и тайна не моя. Так что, боюсь, сейчас не могу сказать вам ни слова, при всем желании. Аджибаши развел руками и принялся созерцать книжные полки и письменный стол, изобразив на лице отвлеченную рассеянность. Аль-Гураб, тем временем, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед по кабинету и снова замер напротив Фанака, просверливая его внимательным взглядом черных глаз. – Чего вы хотите, аджибаши? Фанак ибн-Мухлис повернулся к нему и усмехнулся. Это нельзя было считать подтверждением сделки, однако готовностью договариваться на условиях достопочтенного янычарского накиба – вполне. – Ничего особенного, Махиль-бек. Клятву. О полном неразглашении, а также неиспользовании сведений, которыми я поделюсь с вами, в собственных корыстных интересах, ни при каких обстоятельствах. И я вас даже в Храм не потащу ради ее скрепления, поскольку испытываю огромное доверие к вашим словам. – Бросьте, – отмахнулся аль-Гураб, слегка поморщившись. – О доверии будете своим йолдашам рассказывать, для повышения дисциплины в их рядах. А с вами у нас сложившиеся деловые отношения, и у вас была масса возможностей убедиться, что я блюду договоренности всегда. – Как и у вас на мой счет, – кивнул аджибаши. Он сам представлял свои отношения с Джанах аль-Гураб чем-то вроде устойчивого перемирия, заключенного на основании паритета, однако не собирался сообщать об этом Махилю ибн-Хашиму. Равно и о том, что всегда полагал его меньшим злом из возможных – не более, но и не менее того. Правила, по которым играл аль-Гураб, для Фанака ибн-Мухлиса были во многом неприятны, нередко и вовсе неприемлемы, однако эти правила существовали, и почтенный лекарь соблюдал их исправно, как он сам только что справедливо отметил. Посему их можно было выучить – и всегда понимать, с чем придется иметь дело. К тому же Махиль-бек с неизменным уважением воспринимал любую официальную власть, начиная от высокородного амира Хакима и заканчивая им, скромным аджибаши. Аль-Гураб был удобен, и Фанак его терпел. И если тому нравилось считать это деловыми отношениями, аджибаши не имел по данному поводу возражений. – Да, как и у меня на ваш счет, – кивнул Махиль ибн-Хашим в ответ на его слова. – Оттого мне, безусловно, очень хотелось бы знать, что за весьма тайные сведения могли привести к столь нетипичному для вас поведению, которое я имел неудовольствие сегодня наблюдать. – Клятва, Махиль-бек. Я жду. Аль-Гураб выразительно скривил рот и уставился на Фанака, казалось, еще более внимательно, нежели раньше. «Приказы будете своим йолдашам раздавать», – додумал аджибаши проглоченную фразу. Однако вслух Махиль ибн-Хашим этого сейчас говорить бы не стал, поскольку, ко всему прочему, прекрасно знал, в каких обстоятельствах накиб над янычарами предпочитает приказы просьбам. Означало это крайнюю серьезность происходящего, в которой у аль-Гураба не должно было возникнуть ни малейших сомнений. – Я, Махиль ибн-Хашим бени-Асуад аль-Гураб ас-Сефиди, даю слово Чести, что ничего из сказанного мне сегодня аджибаши Фанаком ибн-Мухлисом бени-Садиком ас-Сефиди не будет разглашено мною ни при каких обстоятельствах, а также использовано в собственных личных и корыстных интересах… – …исключая вопросы безопасности. Что в равной степени относится к сведениям, полученным мною благодаря сказанному аджибаши, – ровным тоном дополнил Фанак его слова. Махиль ибн-Хашим снова удивленно приподнял бровь, однако повторил, завершив клятву храмовой формулой: – И да покарает меня Всевышний, если я нарушу данное мной обещание. – Замечательно, – сказал аджибаши со внезапной жизнерадостной улыбкой. – Я присяду, если позволите? – Разумеется, – согласился аль-Гураб, указав рукой на кресло, и сам уселся во второе, стоящее напротив. – Ситуация у нас с вами все равно непростая, Махиль-бек, – приняв расслабленную позу, сообщил Фанак. – Посему я счел необходимым вашу клятву несколько расширить и дополнить. Вы же понимаете, прямо я вам все равно сказать не могу, несмотря на то, что теперь полностью уверен в сохранности маленького секрета, владельцем которого мне довелось оказаться. Махиль ибн-Хашим молча кивнул. – Однако законы Чести не только не мешают, но и предписывают мне поведать вам о серьезной опасности, которая вам угрожает – в той мере, в которой это необходимо для того, чтобы оную опасность предотвратить. – Опасности? – Да, той самой, от которой я вас сегодня столь ловко и своевременно избавил. За что вы, безусловно, должны быть мне весьма благодарны. И непременно будете. – Не нагнетайте, Фанак-аджибаши, – устало сказал аль-Гураб. – В чем опасность? – В том, почтенный Махиль-бек, что ваши человечьи отродья, у которых, в силу незавидного происхождения, мозгов с грецкий орех, сегодня притащили в ваше явское логово ловчего – полагаю, по вашему прямому указанию. И чуть его там не убили – полагаю, безо всякого вашего на то указания. А также я полагаю, что этот момент событий они почли за лучшее от вас утаить при пересказе. Аль-Гураб нахмурился и коротко поинтересовался: – Кто? – Понятия не имею, как вы его называете, поскольку песьими кличками вашей своры никогда особенно не интересовался, однако узнать его очень просто: у него большая такая дырка в боку от джамбии, которую в нем ловчий проделал. И слава Всеблагому, что не наоборот. – Ситуация неприятная, – согласился Махиль, скривившись так, что делалось ясно: степень неприятности он оценивает высоко. Однако Фанак со всем основанием полагал, что все еще недооценивает. – Вы его зачем вообще в каменоломни потащили, Махиль-бек? – сочувственным тоном поинтересовался он. – Для беседы, аджибаши. Исключительно, – с тяжким вздохом ответил аль-Гураб. – Он вам тут на днях таможенного сакиба поймал… «И об него тоже чуть не убился», – подумал Фанак, а вслух, поразмыслив еще немного, сказал: – Каковой сакиб был вашим навем и немало способствовал не совсем законной переправке в Сефид по меньшей мере части того, что я сегодня имел счастье обнаружить под Чиновничьим кварталом. Посему вы решили прочесть ловчему лекцию насчет правил поведения на темной стороне Белого города. – И договориться, причем на взаимовыгодных условиях. Фанак-аджибаши секунду смотрел на собеседника, наморщив лоб, а потом от души расхохотался. – Договориться… – выдавил из себя он, немного отсмеявшись и оценив непонимание на лице аль-Гураба. – Вы бы еще с дикими навями пошли о контрабанде договариваться, право слово. Больше пользы было бы. С ним даже я договориться не могу. – Во имя Всеотца, что это за ловчий такой, и где вы его нашли? – Нигде я его не нашел, он сам пришел, – хмыкнул Фанак. – А вы, Махиль-бек, к большому сожалению, все еще не понимаете, в каком положении оказались. Вы сейчас думаете, что к вам в дом рабочая пчелка залетела – и остальные примчались ее спасать. Вот только вам попалась не простая пчелка, а королева роя. И благодарите помянутого вами Всеотца, а также, как я уже говорил, меня лично, что вам пришлось иметь дело с рабочими пчелами, а не с королевской гвардией. У которой с вами, Махиль-бек, никаких «деловых отношений» и старых знакомств не имеется. Аль-Гураб задумчиво поджал губу, и Фанак-аджибаши поднялся с кресла. – Приятного вам вечера, Махиль-бек. Полагаю, он будет полон размышлений, поскольку вам есть о чем подумать, весьма и весьма есть о чем. Если что – вы знаете, где меня найти. С этими словами янычар покинул кабинет, а известный на всю округу корнукулист действительно предался весьма непростым размышлениям, по итогам которых пришел к выводу, что ему требуется, для начала, разузнать немного больше о ловчем Джабале. Посему и этот вечер, и весь следующий день Шаира ибн-Хакима прошел под пристальнейшим, но притом совершенно незамеченным им самим вниманием хамулы. Надо сказать, нахальство ловчего, не потрудившегося после всех приключений даже накинуть лишнее защитное заклинание на дверь, почтенного Аль-Гураба несколько задело, однако, будучи навем мудрым и отчасти поверив прозрачным намекам Фанака-аджибаши, никаких действий по поводу этой вопиющей наглости он предпринимать не велел. Исчезновение Шаира, когда тот ушел во дворец тайным ходом, стало отправной точкой финальных размышлений Махиля ибн-Хашима. Он сопоставил то, на что ему намекнули, и то, что он о ловчем знал сам: его внешность и место исчезновения неподалеку от дворца, присовокупив тот факт, что наследник престола был ловчим магом, после чего витиевато выругался, отлично представив, чего ему могла стоить излишняя предприимчивость подчиненных. Кровавой резни, которую учинили бы над хамулой амирские войска, буде та нанесла бы вред Шаиру ибн-Хакиму, Аль-Гураб хотел менее всего. «Ну, хотя бы наш ибн-амир вкус чечевичной похлебки знает, а не только как пирожки воровать, что для амирата, в общем-то, неплохо», – попытался утешить себя зловещий Ворон, ощущая, как на его плечи ложится гнетущая необходимость защищать слишком беспечного наследника престола от навей, ходящих под его дланью, отныне и до конца своих дней.