Два берега Хамры

– …И я думал о том, что если ты не примешь моих извинений, нам придется убить друг друга, потому что разве кто-то из нас вынесет такую жизнь? И ты правда думаешь, что мне было легко? – закончил свои объяснения ибн-амир. – О Ата-Нар! – воскликнула Адиля, устроившаяся на тахте. – Прости, любимый, я была не права! Она потянула к себе Шаира, сидевшего у ее ног, и он с удовольствием поднялся, и они слились в поцелуе, в котором меж ними уже больше не стояло недомолвок и недопонимания. – А сейчас я хочу раскрыть тебе один секрет, но дай мне слово, что никому о нем не расскажешь, кроме Ватара – он и так в курсе, – сказал Шаир – Так Ватар этот – тот твой ученый друг! – озарило Адилю. – Да, разумеется, слово Чести, я не раскрою твой секрет. – Нам недалеко идти, но давай все же сплетем тот отвод глаз, что мы вместе делали. Так точно никто не заметит, как мы выйдем из комнаты, – попросил Шаир. Заинтригованная Адиля думать забыла обо всех недоразумениях и помогла Шаиру сделать длинный отвод глаз, после чего они прошли до ближайшего тайного хода Каср аз-Захаби. Там Адиля узнала историю его находки, посетила с женихом его покои, где Шаир смог сменить свои одежды на куда более привычные ей одеяния Джабаля, и они покинули дворец, чтобы ненадолго вернуться на Персиковую улицу. Ведь, в самом деле, тетушка Фатима и Барияр могли волноваться, отчего их козочка ушла во дворец и так долго не возвращается. Впрочем, времени на эту незапланированную вылазку в город у них было не так уж и много: во дворце их должны были хватиться скорее рано, чем поздно. Так что, когда они вышли из тайного хода, Шаир, недолго думая, сразу направился в сторону ближайшей общественной конюшни. Там он также без раздумий взял гнедого жеребца, которого брал здесь всегда, за исключением случаев, когда его не было – тогда ему на замену имелась чудесная серая кобыла в яблоках, чем-то похожая на Утреннюю Звезду его друга Ватара. Шаир хотел было взять ее для Адили, но решил, что сейчас не готов расставаться с любимой даже таким образом, и кобыла осталась отдыхать в стойле. И всю дорогу они снова говорили о своих волнениях и о любви, ибо о чем еще они могли сейчас разговаривать? В доме их встретила уже волнующаяся Фатима, которая с порога, едва поприветствовав их, набросилась с расспросами. – Козочка моя! Что ж ты так долго пропадала, что ты там так долго делала?! Я испереживалась вся! И что случилось такого, что и вы, Джабаль-бек, с ней приехали? – Ничего страшного, все хорошо! Честное слово! Может, мы в гостиную пройдем, Фатима-ханум? Там удобнее будет, – подсказал Шаир, не считавший, что следует объясняться на виду у всей улицы. Услышавший их Барияр, который несколько раньше успел заразиться от жены беспокойством и время от времени прерывал работу, чтобы проверить, как дела и не вернулась ли его ученица, пришел в комнату молча, уселся на диване и тихо буркнул приветствие себе под нос. Адиля же внезапно растерялась: – Столько всего случилось. Я… Как рассказать? – По порядку рассказывай, козочка, с начала и до конца, – улыбнулась Фатима и похлопала ее по руке. – Если с самого начала, мне стыдно сказать, но я лгала, простите меня, – выдавила из себя бин-амира, яростно пылая ушами. – Я не из Сина. И вообще меня зовут Адиля бин-Джахира бени-Феллах, вот… Врать было куда легче, чем признаваться во лжи, в который раз убедилась девушка, опустив голову. Тут ей пришел на помощь Шаир, который немедленно обнял ее за плечи. Фатима же всплеснула руками: – То есть, ты шаярская бин-амира? – Ну да. И мне нужно возвращаться домой, – выдавила из себя Адиля. – Ох, а я-то тебя ругала! – неожиданно запричитала Фатима. – Я ж не знала! Ох ты, Отец Всеблагой! Тут уж женщина не выдержала переизбытка собственных чувств и принялась сама обнимать свою козочку, продолжая извиняться. – Да ты же у нас без причины и мухи не обидишь! Что ж я, не знаю тебя! Какое у тебя сердце, как ты о других печешься! Что ж такого наш ибн-амир сотворил, в самом деле?.. – Болтает он много и не по делу, – проворчал себе под нос Шаир, но Фатима не обратила на него внимания, так как ее мысль наконец-то пошла дальше: – Погоди... так ты что ж, выходит, во дворце его встретила? И на поединок вызвала?! – спросила она и с испуганным вздохом прикрыла рот ладонью. – Нет! В смысле встретила, но не вызвала! Он извинился, и я его простила. – Ну так-то оно лучше, конечно. Хорошо, да, когда все живы, – с облегчением ответила Фатима. Шаир кивнул и с чувством поддакнул: – Еще бы! Тут тетушка Фатима перевела на него взгляд и со скорбным видом спросила Адилю: – И тебе что ж теперь, за ибн-амира нашего замуж выходить?! – Разумеется, как нас с самого начала и сватали, – растерянно подтвердила Адиля и тоже уставилась на Шаира, тайну личности которого никак не могла раскрыть, а заранее договориться о том, выдавать его или нет, они не догадались. Сам ибн-амир этим вопросом особо не задавался, считая, что рассказывать, понятное дело, нужно всё. Поэтому он спросил скорее свою невесту, чем тетушку Фатиму: – И что вы на меня так смотрите, как будто не свадьба предстоит, а похороны? В комнате воцарилось молчание, поскольку Адиля все еще не понимала, продолжать ли ей делать вид, что Джабаль и Шаир – это два разных навя, тетушка Фатима подбирала слова для утешения, а сам ибн-амир ждал ответа на свой вопрос. Тишину разорвал только голос Барияра, который озадачено заметил: – Что-то ты, парень, не выглядишь, как навь, у которого любимую девушку за другого отдают. Шаир возвел глаза к потолку и даже всплеснул руками: – О Всеблагой, да за меня ее отдают, за меня! Фатима уставилась на него с таким видом, будто ее прямо сейчас попросили вспомнить формулу пятиточечного заклинания, которой она сроду не знала и в глаза не видела. То есть, очень и очень озадаченно. Потом с таким же растерянным видом посмотрела на Адилю и наконец – на мужа. – Ну и чего тебе непонятно, мать? – со вздохом спросил тот, а после весело усмехнулся в усы: – Вот уж чего-чего, а из бени-Азимов у меня раньше заказчиков не было. – Это они очень зря, – немедленно отозвался Шаир. – Так это что ж выходит... – проговорила Фатима. – Выходит, – подтвердил Барияр и для убедительности кивнул. – Отец, выходит, это же ибн-амир наш! А мы его простой чечевичной похлебкой кормили! Тут Адиля, припомнившая тот самый обед, прыснула: – Зато наворачивал он ее, как настоящий деревенский парень, аж за ушами трещало. – Вкусно же было, – смутился Шаир, которого нечасто попрекали его весьма здоровым аппетитом. Адиля и Фатима рассмеялись, и возникшая неловкость сгладилась сама собою. А после этого были вздохи и причитания Фатимы о предстоящем расставании и уверения Адили в своей благодарности и в самых искренних чувствах к навям, которые сделались ей как родные, и вопрос Барияра, как объяснить, куда она делась. Тут уж сочинили легенду о нашедших синскую малику родственниках, которые забрали ее обратно на родину очень спешно, так как там умирала тетушка, страстно мечтавшая увидеть Ятиму напоследок. После чего все-таки пришлось прощаться. – У нас опять покража, – радостно объявил на весь участок йолдаш Азиз, навь дюжий и веселый. Сероватый в полоску, как тростниковый кот, на кота он совсем не походил, скорее на довольного жизнью бегемота из ифрикийских земель. Тарик-сакабаши, янычар суровый, радости своего подчиненного не разделял и, выяснив, где произошло преступление, отправился туда вместе с Фанаком ибн-Мухлисом, которого заинтересовало упомянутое йолдашем отсутствие следов на месте. – Так-таки ничего и нет, будто преступник на крыльях прилетел? – удивленно уточнил он и отправился к почтенному мастеру Сабиру ибн-Латифу вместе с подчиненными. Еще по дороге Фанак-аджибаши неизбежно задумался о том, что, если даже какие-то следы, благодаря его внимательнейшему осмотру, найдутся, много их вряд ли будет, так что ловчий им в этом деле точно не помешает. Увы, ровно в тот момент, когда он размышлял на эту тему, он, сам того не зная, упустил единственную возможность с ним встретиться: решив срезать путь, янычары направились к месту преступления дворами, свернув туда с улицы за несколько минут до того, как по ней проскакал гнедой, везущий наших героев. Оказавшись на месте, Фанак первым делом тщательно расспросил жертву ограбления Сабира ибн-Латифа, выдающегося стекольщика, известного не только в Сефиде, но и за его пределами, своими тончайшей и искуснейшей работы флаконами для благовоний, ценимыми ничуть не менее их драгоценного содержимого. Выяснив, что именно было похищено из мастерской, аджибаши пришел в изрядное недоумение. Пропали сундучок с деньгами от недавних клиентов, два золоченых флакона, джамбия Сабира, которую он оставил на столе по случайности, а также мастерское клеймо и серебряный калямдан. От подобного списка возникало впечатление, что орудовал не гениальный вор, не оставляющий следов, а мелкий торопливый домушник, беспорядочно хватающий все, что ему показалось стоящим. А следов действительно не оказалось, Азиз ничуть не приврал. Дело выглядело чрезвычайно странно, и, оставив подчиненных опрашивать соседей, вдруг кто-то что-то видел, Фанак отправился в Купеческий квартал. Застать там сиятельного ловчего он особенно не надеялся, но хотя бы записку решил черкнуть, чтобы Джабаль его навестил, когда появится, и поскорее, ведь следы имеют обыкновение выветриваться. Обратно ибн-амир и его невеста добрались быстро, и Шаир, едва переодевшись, уселся за стол, дабы кратко отписаться родителям. Сообщал он о том, что, во-первых, они с Адилей чрезвычайно хотят есть, а во-вторых, он хотел бы обсудить с ними сегодняшний день наедине, потому десяток придворных собирать за стол ни в коем случае не стоит. На самом деле, поговорить было, конечно, важнее, однако делать это на голодный желудок после такого дня, как сегодняшний, ибн-амир был категорически не готов. Управившись с делом самой первой необходимости, Шаир немедленно перешел к следующему, которое не планировал, пока о нем не напомнило посещение общественных конюшен. У них как раз было время на то, чтобы успеть кое-что показать Адиле, пока не собрали на стол, так что он, как обычно, схватил ее за руку и потянул за собой. – Пойдем, хочу тебе кое-что важное показать. Вспомнил тут… Адиля была готова бежать за ним куда угодно. В этот момент ей не верилось, что можно не тревожиться, что ее Джабаль на самом деле ее жених и уже все хорошо. Поэтому то, что он держал ее за руку и, как обычно, куда-то целеустремленно вел – успокаивало. Это как-то напоминало ей, что все в порядке. Привел же Шаир ее в конюшню и, подведя к одному из денников, с гордостью спросил: – Узнаешь? Там стоял Южный Ветер, теперь уже спокойный, а не нервный, как в тот день, когда они его увидали. – Ветерочек, как ты, можно тебя погладить? – заворковала бин-амира и стала гладить коня по носу и ерошить челку. А потом, не переставая гладить, удивленно спросила: – Но как он тут оказался? – Я его купил, конечно. Не мог же я его бросить, в самом деле, когда ему в общественной конюшне так плохо было. Я ему еще потом хозяина подберу подходящего. Но только чтобы они сдружились, не кому попало! – Еще не хватало отдавать его кому попало, он и так настрадался, – сердито ответила Адиля, и Шаир погладил ее по голове, показывая, что понимает, как она сердится на хозяина конюшни. А потом они пошли знакомиться с Сыном Сефида и в целом очень приятно провели время до разговора, который не мог Шаира не тревожить. Беспокоили его ровно три вещи: реакция матери, реакция отца и реакция на них Адили. В последовательности по степени важности он на этот раз не был уверен, потому что важно было всё. И точно так же всё было совсем непросто. Что может прийти в голову амиру Хакиму, Шаир просто не знал и не понимал, у него на этот счет всегда были проблемы, с детства. Что касается благороднейшей Сальмы, то как раз насчет нее Шаир прекрасно понимал все, и это «все» ему совершенно не нравилось. Поскольку материнская любовь слишком часто заводила амиру в дебри, в которых окружающее целиком и полностью казалось ей опасным, вредным и угрожающим её любимому Котенку. А уж девица, которая собиралась его убить, будь она хоть трижды его невеста – тем более. Поэтому Шаир приходил в ужас от одной мысли о том, что его любимой Адиле придется иметь со всем этим дело, когда и она сама, наверняка, ничего хорошего ни о ясминской правящей семье, ни о порядках во дворце не думает. И имеет к тому веские основания. Это была проблема, и ее нужно было решать, и он хотел это сделать срочно. Завтра его возлюбленную заберут в Ферузу, до самой свадьбы, а потом ей придется сразу оказаться в чужом доме, который видится ей таким недружелюбным. От перспективы попасть в который она, в конце концов, сбежала. И если Шаиру она верила, глупо было бы думать, что ее доверие и ее чувства сами собой распространятся на все его окружение. Словом, у ибн-амира был всего один вечер, чтобы что-то предпринять на этот счет. Не то чтобы он точно знал, что именно и как делать, но бездействовать не собирался точно. И, в конце концов, импровизировать у него всегда прекрасно получалось, ловчий он или нет? Когда они пришли в малую столовую, Адиля ощутила, как у нее бегут мурашки по спине: знакомство с родителями Шаира ее пугало. Вряд ли ей обрадуются нави, сыну которых она так долго угрожала смертью. И хотя это и будет совершенно справедливо, приятного в этом в любом случае мало. Амир Хаким и амира Сальма уже сидели на своих местах, и Хаким как раз, приобняв жену за плечи одной рукой, второй подкладывал ей что-то в тарелку, ласково о чем-то рассказывая. Адиля даже на мгновение зажмурилась, потому что это было неожиданно личное зрелище. Едва ли она могла представить себе этих величественных навей такими домашними, и от увиденного девушке сделалось неловко. Шаир сжал ее руку в своей и шагнул вперед: – Мама, папа, знакомьтесь, это – Адиля. Вы, конечно, выбрали мне ее в невесты, но на самом деле я и сам ее выбрал. Вряд ли нам удалось бы скрыть, так что я лучше сразу скажу, что мы уже встречались. Амир прекратил разговаривать с женой и с нескрываемым удивлением уставился на сына: – Где и когда вы могли встречаться? Только не говори, что до того, как… – После того, как, – поспешил заверить его Шаир. Вспоминать, как он относился к Адиле «до того, как», и к чему это привело, ему сейчас не хотелось совершенно. – Вы встречались после того, как она бросила тебе вызов, – кивнул Хаким и горестно вздохнул. – Звучит абсурдно. Где? – В городе, разумеется. Она там жила после того, как сбежала из Ферузы. Не под своим именем, разумеется. И я ее там встретил. Тоже, разумеется, не под своим именем, только мне не хватало по всему Сефиду наследным ибн-амиром представляться. Сальма, которая все это время лишь удивленно моргала, наконец указала приглашающим жестом на свободные места за столом. – Вы садитесь уже и рассказывайте все подробно. И ешьте, ради Ата-Нара. Ты наверняка со вчерашнего дня не ел совсем ничего. – Она с упреком посмотрела на сына. – Что я, не знаю тебя что ли? – Что-то ел, – пробурчал Шаир и принялся усаживать Адилю за стол. Правящая чета, тем временем, смотрела на них с любопытством. И если Сальму более всего сейчас удивляло и интересовало то, как ее сын умудрился наладить отношения с бин-амирой, намеревавшейся его убить, то амир Хаким первым делом собирался выяснить, что его сын делал в городе – помимо налаживания отношений с собственными кровницами. О чем он и спросил, едва Шаир сел и принялся с энтузиазмом накладывать еду в тарелки сразу и себе, и невесте. – Адилю искал, конечно, – с удивлением ответил сын. – Чем же я еще там мог заниматься? Я, как-никак, все-таки ловчий! – И отличный ловчий, – робко вставила Адиля, не уверенная в том, что ей вообще стоит вмешиваться в беседу. – Спасибо, родная. Хаким с неудовольствием поморщился, потому что не считал, что дело ибн-амира самолично заниматься такой работой, и сказал: – Будто в Сефиде других ловчих мало, чтобы самому бегать в поисках. Шаир к тому времени принялся жевать кусочек свинины в соусе и ответил с набитым ртом: – Других, может, и много, а вот нашел ее только я. Амир задумчиво потер пальцами лоб, пытаясь представить себе на основе сказанного, что же все-таки произошло между сыном и его невестой. По всему выходило, что Шаир, обнаружив в Сефиде сбежавшую Адилю, вместо того, чтобы раскрыть себя и вступить с ней в неизбежный поединок, представился другим именем и попытался каким-то образом заслужить ее доверие. Что у него, со всей очевидностью, получилось – в конце концов, с чем с чем, а с тем, чтобы заслуживать доверие юных девиц, его сын всегда справлялся прекрасно. Впрочем, Хаким ибн-Саиф не мог не признать, что в данном случае это умение наконец принесло ощутимую пользу, причем государственную, поэтому на сына посмотрел весьма одобрительно. – Милый, ну почему из тебя все вытягивать надо! – возмущенно обратилась к сыну Сальма, которая, в отличие от мужа, пока так и не узнала волнующих ее подробностей. – Рассказывай все и с самого начала. Как ты ее нашел, и что было дальше? Вместе рассказывайте, в конце-то концов. Шаир, даже не подозревавший о собственном коварстве и предусмотрительности в глазах амира Хакима, потер лоб, понимая, что становится на скользкую дорожку полуправды, так как раскрывать свою деятельность в роли ловчего Джабаля он вовсе не собрался. – Она у кузнеца жила, – тут Шаир немного задумался, и Адиля, прекрасно понявшая, что он продумывает, что рассказывать, а что нет, объяснила: – Барияр – кузнец этот – он специалист по артефактам, поэтому там такие магические токи, что ловчих сбивают с толку. Вообще ловчие, конечно, про такое не очень-то рассказывают, что не везде навей найти могут, но я читала про это в одном судебном деле и запомнила. Шаир хихикнул: – Кому ж охота признаваться в ограниченности способностей. – Вообще я хотела в сахирскую школу поступить, там тоже токи, только у меня в первый же день все деньги украли… – А я тех мошенников так и не нашел, – вздохнул Шаир. Тут уж, собравшись, ибн-амир завладел беседой и вполне убедительно рассказал о том, как не решил еще, как бы ему удачнее познакомиться, и тут случайно узнал о том, что по соседству украли ребенка, и предложил свои услуги ловчего. Историю поиска они могли рассказать вполне свободно, только в конце оказалось, что Джалала скрутили доблестные янычары, но никак не наша пара, которая лишь открыла им вход в его логово. Амир Хаким выслушал всю историю крайне внимательно, в задумчивости потирая пальцами подбородок. Поразмыслить ему было над чем – в частности, теперь становилось понятно, откуда Шаир узнал о том пресловутом законе, который его так обеспокоил и заинтересовал. В Ремесленных кварталах он должен был проводить немало времени и, разумеется, слышать разговоры. А также становилось очевидно, что ловчей магии наследник престола выучился отнюдь не только ради развлечения и, как минимум до некоторой степени, разбирался в ней на практике. Достаточно, чтобы найти невесту и опасного преступника, с поисками которых прочие ловчие не справлялись. Погруженный в эти мысли, амир Хаким с каждой минутой все сильнее ощущал чувство, посещавшее его довольно редко – родительскую гордость. Она была настолько сильной, что пока он умудрялся почти не видеть за нею чувства вины, которое сообщало амиру, что к своему старшему сыну он долгое время был весьма несправедлив. – А потом она мне жизнь спасла, – сказал Шаир, вырвав Хакима ибн-Саифа из погружения в собственные мысли и чувства. Амира Сальма испуганно охнула, прикрыв рот ладонью, и амир поспешил взять ее за руку, и сам весьма взволнованный подобными словами. – Как спасла? – спросил он. Тут уж Шаир, который совсем даже не собирался пугать родителей столкновением с хамулой, рассказал о четверых странных бандитах, которые привязались к нему и Адиле совершенно неожиданно и непонятно, с чего. И у которых были дротики с составом, лишающим магической силы. Саму драку он описал подробно, потому что, хотя это и пугало маму, донести до нее и угрозу жизни, и какая Адиля молодец, было очень важно. Амира Сальма попеременно охала и ахала, восклицала: «О Всевышний!» – и все крепче сжимала руку мужа. Когда Шаир пропал из дворца, и она так сильно о нем волновалась – то даже и представить себе не могла ничего подобного. А уж тем более не могла себе представить, что бин-амира Адиля будет его спасать, а не наоборот. Теперь она внимательно разглядывала заметно робеющую девушку, размышляя над рассказами сына о ней – и приходила к выводу, что, хотя эта помолвка и была политической договоренностью, они оказались весьма подходящими друг другу по характеру. Может быть, даже слишком сильно подходящими. И Адиля бин-Джахира, по всему, удавшись нравом в мать, была чуть ли не более решительной, порывистой и горячей, чем их старший сын. Это уже привело к Кровавой мести, причинившей всем столько мучительных переживаний. Потом они вместе бегали за одним опасным преступником и сражались с другими, не менее опасными – и это наследники престола, подумать только! И одному Ата-Нару было ведомо, что этим двоим может взбрести в голову в дальнейшем. Наверняка всем вокруг было бы куда спокойнее, женись Шаир на ком-нибудь с характером более мягким и уравновешенным, размышляла амира. Однако она сама всегда любила своего мужа и не представляла, как может быть иначе – и чувства детей могли вызвать у нее лишь одобрение. Так что сейчас Сальма была искренне рада за сына и счастлива тем, что эта ужасная история с местью разрешилась столь благополучно. Шаир, тем временем, закончив свой рассказ, обнял Адилю за плечи и уставился на амиру взглядом, который она прекрасно знала: так он смотрел в детстве, когда спрашивал на что-нибудь разрешения и совсем не был уверен, что Сальма ему позволит. Вся эта сцена вызвала у нее искренний вздох умиления и она, улыбнувшись, сказала: – О Ата-Нар, искренне надеюсь, что вы дворец не разнесете! Сефид, впрочем, устоял. На что Шаир искренне ответил: – Ну что ты, мама, мы уже все выяснили друг с другом. И это было совсем даже не разрушительно. Амир Хаким же прямо сию минуту разрывался между нежеланием волновать жену еще больше и желанием сейчас же обсудить с Шаиром «преступников со странными дротиками». Потому что, разумеется, он прекрасно знал, кем они были, ведь не могло же ускользнуть от его внимания появление в столице единственной хамулы, выжившей соперников благодаря разработанному ими алхимическому составу, а после того – и проблемы с разработкой противоядия от него, чтобы защитить войска. Так что теперь амир ломал голову над тем, было ли нападение Джанах аль-Гураб досадной случайностью, либо же ему стоило всерьез обеспокоиться. – Ты знаешь, откуда были эти бандиты? – наконец спросил он сына в меру обтекаемо. Тот задумчиво почесал бровь, покосился на амиру Сальму и кивнул: – Разумеется, знаю, у меня глаза и уши есть. – Хорошо, – ответил Хаким ибн-Саиф, сам не зная, что он под этим имеет в виду: то ли что его несколько успокаивает понимание Шаира, то ли что он в очередной раз одобряет и его внимательность, и его действия, то ли все вместе. Поскольку в целом ибн-амир справился со всеми обстоятельствами, свалившимися на его голову, более чем хорошо. При этом Хаким о подобном никогда не мог даже и помыслить, уверенный, что его наследник не способен на серьезные решения и действия. Однако в последнее время действительность то и дело бросала ясминскому амиру доказательства обратного прямо в лицо. Вот и теперь Хаким со всей очевидностью понимал, что Сефид – не дворец, и жизнь в Белом городе куда сложнее и опаснее будней в Каср аз-Захаби, однако Шаир, судя по его рассказам, все это время прекрасно там себя чувствовал. На этом месте амира Хакима посетила крайне неприятная мысль о том, что его сын все это время был прав, возмущаясь попреками отца в несамостоятельности и неспособности заняться чем-нибудь практически полезным, а он, амир Хаким, был категорически неправ и своего ребенка не понимал и не знал. Посему, выдержав мучительную для себя паузу, во время которой он силился подобрать слова, амир изрек: – Ты… отлично со всем справился. И молодец. – Спасибо, – несколько удивленно ответил ему сын. И, все еще занятый мыслями об Адиле, уточнил: – Мы вместе справились. И хотя самое важное уже было произнесено и услышано, беседа на этом отнюдь не увяла. Хаким принялся живо интересоваться поисками сына и тем, как тот проводил время в городе, добрейшая Сальма, видя, что будущая невестка робеет, говорила с ней о мошенниках и о жизни у Барияра, выказывая вежливое понимание, возможно, не самое греющее, но куда больше того, что от нее ждала Адиля. Ужин подошел к концу, однако обширные планы Шаира на этот вечер находились еще в самом начале, посему, когда они вышли в коридор, он тут же сообщил: – А теперь я буду показывать тебе дворец дальше. Его я тоже вдоль и поперек излазил, до того, как в город начал выбираться. И тут у меня тоже есть место, где я прячусь. На крыше. Хочешь посмотреть? – Хочу, конечно, – сказала Адиля и захихикала: – Ты не боишься, что потом не сможешь спрятаться от меня, если я буду знать все твои укромные места? – Зачем мне от тебя прятаться? – искренне удивился Шаир и поцеловал ее в висок. – А если ты опять решишь побить меня подушкой за мой дурной характер, я просто под кровать залезу. За это он был в ответ поцелован в скулу, и они все-таки отправились к тому самому излюбленному месту: крыше над колоннадой между двумя крыльями дворца Каср аз-Захаби. Вид оттуда открывался ничуть не менее замечательный, чем со здания городского дивана, разве что дворцом приходилось любоваться лишь частично и вблизи. – Всегда хотел тебя сюда привести, – сознался Шаир, когда они уселись – он прямо на крышу, а Адиля – к нему на колени, – и не думал, что когда-нибудь получится. Невеста нежно погладила его пальцем по подбородку и ответила: – Я много о чем думала, что оно никак не может у нас получиться. Например, быть вместе. Хорошо, что мы ошибались. Девушку сейчас одолевали чувства смешанные, но очень хорошие. Она все еще не могла поверить окончательно, что ее любимый – это ее жених, и вместе с тем уже ощутила, насколько легче жить без придавливающего груза Долга и Мести, без беспокойств о будущем, с твердым знанием, что уж теперь все будет только хорошо и прекрасно. И мысли о том, как им было плохо раньше, не омрачали ее нынешнего счастья, скорее подчеркивали его. Шаир задумчиво хмыкнул и уткнулся носом ей в плечо. – Прости меня, – неожиданно изрек он после недолгого молчания. – Ужасное ощущение: мне все время кажется, что я извинился перед тобой недостаточно, что бы там ни решил Всеотец на этот счет. Адиля принялась задумчиво перебирать его локоны, с которыми не привыкла иметь дела, и которые оказались очень приятными наощупь. Он видела, что Шаир не успокоился до конца, как она, и искала, что бы ему ответить. Наконец сказала: – Я ведь уже простила, ты знаешь. – Знаю, – буркнул Шаир, продолжая утыкаться в нее носом. – А вот я себя, видимо, нет. Я у тебя действительно редкостный идиот, маленькая, я тогда правду говорил. Теперь ты знаешь, насколько. И я тебя так напугал – хуже, чем тогда, в Университетском, намного. Тут уж бин-амира крепко обняла его обеими руками и уверенно сказала: – Ты больше не будешь. Потому что ты не со зла. Вот и все. Шаир поднял на нее взгляд, уставившись прямо в глаза, и провел пальцами по её щеке. – Разумеется, не буду, мне о таком даже подумать страшно, – с искренним чувством сказал он и тут же грустно вздохнул: – Только вот тебе было из-за меня плохо, и от того, что я больше не буду, это никуда не денется. – Было и было, не корить же тебе себя всю жизнь, – возразила Адиля. – Мне жаль, что я не был с тобой и не мог тебя утешить. Кажется, это довольно странная мысль, потому что я и не мог бы. Но мне жаль. Пускай бы ты промочила все хафтани Джабаля и заодно все хафтани и джуббы Шаира. Я бы хотел тебя утешить про каждый день в Сефиде, про каждый твой страх и переживание, про то, что ты все это время была одна со своей местью и со своей болью, про то, что ты думала, что брак со мной станет самым ужасным событием в твоей жизни, и про то, что он в действительности мог бы им стать, если бы я своей кретинской головой так ничего и не понял. И про то, что тебе пришлось прощать незнакомца, который так сильно тебя обидел… и думать, что тебе придется выйти замуж за того, кого ты не любишь. И в эту минуту я тоже не мог быть рядом с тобой и утешить, потому что был тем самым незнакомцем. Она обняла его еще крепче: – Зато сейчас ты со мной, и, вспоминая это все, я буду знать, что ты меня пожалел за все действительно мучительные дни, и мне будет легче, как будто ты со мной немного все-таки был. А может, даже держал за руку, чтобы я не упала. И спасибо тебе за это. – С тобой, маленькая. И буду всегда, я ведь обещал, – ответил Шаир, после чего, разумеется, ее поцеловал. Потом они еще посидели на крыше, наблюдая, как на Сефид опускается ночь – поскольку ибн-амир, хоть ему и не терпелось показать невесте еще многое, в то же самое время хотел сейчас быть с ней рядом, наедине, и не видеть никаких других навей. Так что он сошелся сам с собой на том, что им лишь надо спуститься вниз до наступления полной темноты, чтобы Адиля не боялась спускаться. И уже после этого отправляться на дальнейшую прогулку по Каср аз-Захаби. – В основном тут скучно, – вещал Шаир, ведя девушку по длинным коридорам, – как это обычно бывает во дворцах. Зато библиотека хорошая, тебе понравится. В библиотеку, впрочем, ибн-амир невесту не повел, вместо этого направившись прямиком в гулямские казармы, где собирался одним выстрелом подстрелить сразу двух уток: показать Адиле, где он проводил значительную часть времени в детстве, и поблагодарить шестерку Карима и Гариба за то, что они были с ним в этот непростой день. По пути и придя на место, Шаир подробно и, как всегда, эмоционально, рассказал про свои детские игры в ловчего Гали и про то, что гулямы принимали в них самое живое участие, исполняя роль диких навей, от которых ловчий спасал своего друга. Да и благодарность его была куда больше похожа на благодарность старого приятеля, чем на благодарность ибн-амира подчиненным. Так что это вовсе не походило на что-то серьезное и официальное. Однако от поздравлений на шесть голосов со всех сторон Адиля все же смутилась, и Шаир поспешил увести ее из этого шумного места в куда более тихое – лабораторию Ватара, которого он тоже еще не успел поблагодарить. Хотя насчет алхимика Шаир по-прежнему всерьез считал, что ему и всей жизни на благодарности не хватит, но сказать пару искренних дружеских слов прямо сейчас все-таки следовало. Ватар с великим облегчением сидел над расчетами, которые пришли ему в голову во время их утренней встречи с Адилей, поскольку ничто не давало ему столько успокоения, как любимое дело – а переживать за последние дни алхимику пришлось немало. Единственное, что задержало его по пути к излюбленным расчетам было составление короткого письмеца Тахсине о том, что все завершилось наилучшим образом. Потому, от души поздравив Шаира и Адилю с тем, какие они молодцы, что друг друга все же не поубивали, алхимик так рвался назад к бумагам, что они его поскорее оставили в покое. – С ужасом думаю о том, как быстро летит время, уже совсем скоро за тобой приедут и заберут тебя у меня до самой свадьбы, – признался Шаир. – Я понимаю. Но и домой хочу, и с тобой быть, все сразу, – грустно ответила Адиля. Шаир порывисто обнял и сказал: – Прости меня, проклятого себялюбца. Я буду к тебе приезжать, часто, и ты будешь дома и со мной, а я уж переживу как-то до свадьбы! После чего они пошли в сад, где провели хотя бы одну ночь под луной. Где Шаир играл и на ситаре и на удде, где лились песни и читались стихи, а также велись долгие разговоры, будто происходила самая обычная встреча влюбленных, а не ночь после дня, в который решались их судьбы, и не ночь перед расставанием. А впрочем, что могло быть лучше в их положении, чем провести время вместе? До Шаярского амирата радостные новости, благодаря Сферам Дальновидения, долетели сразу же, однако правителям государств, в отличие от простых навей, приходится блюсти свое положение и все причитающиеся ограничения. Потому шаярская делегация прибыла лишь следующим утром, и в ее составе не было ни амира Рахима, ни сиятельной Джахиры, которые остались дожидаться возвращения дочери дома. Зато во главе шаярской миссии приехал старший из братьев Адили, Салих, и, разумеется, Газаля бин-Захра, которой так не терпелось увидеть подругу, что она проспала всего несколько часов и проснулась затемно. Впрочем, это было и к лучшему: шаярцы были у портала, едва забрезжил рассвет, никто не хотел ждать и лишнего часа, когда случилось такое значительное и радостное событие. В Каср аз-Захаби приехавших встретили со всеми почестями, и, разумеется, лично амир Хаким с супругой вышли приветствовать их. Однако, ко всеобщему удивлению, Адили с ними не было. Конечно, ее привычка не ложиться спать допоздна и подниматься на ноги не раньше полудня была всем известна, но шаярцы единодушно сходились во мнении, что уж ради такого-то случая можно было встать и пораньше. – Высокородная Адиля бин-Джахира и Шаир ибн-Хаким вскорости будут, – сообщил амир, – Мы уже послали за ними, чтобы они спускались с крыши, на которой решили встретить рассвет. – Рассветы в Ясминии воистину прекрасны, – с улыбкой добавила сиятельная Сальма. – Благодарю, что велели им поторопиться, – растерянно ответил Салих ибн-Рахим, который не представлял, зачем бы его сестре лазить по крыше со своим недавним кровником, сколь бы ни были хороши местные рассветы. Впрочем, ему предстояло удивиться куда более, когда Шаир почти вбежал в зал, по своей привычке волоча за руку Адилю, которая против такого обращения, по всей видимости, абсолютно ничего не имела. – Братик! – воскликнула Адиля, тут же повернулась к Шаиру и сообщила: – Это Салих, я тебе про него рассказывала, что мы с ним боевая пара. Салих, за это время к ним подскочивший, в нарушение всяких дипломатических условностей, обеими руками обнял сестру и даже ее приподнял, отчего она захихикала. Впрочем, наибольшую неловкость в этой трогательной сцене представлял Шаир, который стоял рядом и руку Адили отпускать никак не желал. – Мы знакомы, коротко, – потерев нос, пояснил Шаир, успевший весьма бурно пообщаться со всеми родными и близкими Адили в день ее исчезновения из дворца. Впрочем, объяснить этого он не успел, поскольку к ним подскочила и малика, с которой ибн-амир был знаком куда как лучше: ибн-аге Газале тоже очень не терпелось обнять подругу, а еще – как следует расспросить о том, что произошло, поскольку ей все происходящее казалось ничуть не менее странным, чем Салиху. И, хотя Газаля понимала, что в такой официальной обстановке много выяснить не удастся, она надеялась понять хоть что-то, потому, обняв Адилю вслед за ее братом, сразу же засыпала вопросами: – Где ты была? Что случилось? Как ты? А что месть? А что ибн-амир? – тот факт, что оный ибн-амир стоял прямо здесь, все так же сжимая руку возлюбленной, взволнованную Газалю ничуть не трогал. К тому же, за последние несколько месяцев Шаир сделался для нее чем-то привычным, так что теперь она вовсе не придавала значения его присутствию. – Тут я была, в Сефиде. С местью все хорошо: Шаир извинился, и поединок стал не нужен. Я так скуча-а-а-а-ала! – тут бин-амира отпустила руку Шаира и так крепко обняла подругу, что у той едва не хрустнули ребра. – По всем вам скучала, не могу поверить, что вижу вас снова! Не то чтобы бин-амира любила Газалю больше, чем брата, просто понимание, что она возвращается к прежней жизни, к ней пришло только в этот момент. Газаля принялась обнимать подругу в ответ со всей искренностью, однако при этом через ее плечо вопросительно и удивленно уставилась на Шаира, который переминался с ноги на ногу, понимая, что Адиле нужно дать возможность поговорить с близкими – и в то же время не желая отходить от нее и на шаг. В ответ на вопросительный взгляд Газали он пожал плечами и повел бровью, не очень понимая, что ей можно объяснить в такой обстановке. – С местью все хорошо. Со свадьбой тоже, – заверил Шаир бин-агу, отчего та растерялась окончательно. – С нас печати сошли, – дополнила Адиля и решила, что на этом вопрос мести рассмотрен вполне достаточно. – А вы как? Все в порядке? Ну, кроме того, что я пропадала и засуха? – Разумеется, в порядке, – ответил Салих, улыбнувшись. – С нами-то что станется? Тут Газаля, наконец перестав обниматься, заметила, насколько усталой выглядит ее подруга после трудного дня и бессонной ночи, и сочувственно заломила брови. – О Ата-Нар! Мы – в полном порядке, а вот ты выглядишь ужасно измученной. – Я не виноват, – тут же поспешил заверить Шаир, памятуя об их многочисленных встречах с бин-агой. – То есть, виноват, конечно, но все хорошо. Со всем. – Мы просто не спали, – объяснила Адиля. – Надо же нам было… познакомиться перед моим отъездом. Раз уж так получилось. Бин-амира вовсе не собиралась скрывать всей правды от своей семьи и подруги, однако вокруг было слишком много чужих ушей, потому ей пришлось быть «дипломатически неточной» в своих словах. – Со знакомством тоже все хорошо, – с протяжным вздохом сказал ибн-амир, уже смирившийся со своей странной ролью в разговоре. Газаля смерила его придирчивым взглядом. – И как он тебе? Адиля закатила глаза, так как ее смущала бестактность подруги. – Ибн-амир прекрасно поет и читает стихи. А также мы вовсе не расходимся во взглядах на Честь и долг малика. Так что все хорошо. – Да, мы с ним тоже не расходимся. Как выяснилось. Так что все и правда хорошо, – смилостивилась Газаля сразу и над Шаиром, и над своей подругой, которая чувствовала себя неловко от таких разговоров на публике. Не то чтобы бин-аге стало понятнее случившееся, скорее уж наоборот – она окончательно запуталась от слов подруги про стихи, про месть и про все остальное. И этот человечий ибн-амир совершенно не помог ей хоть как-то успокоиться, хотя, судя по всему, пытался сделать именно это – за что она в глубине души была ему благодарна. Словом, Газаля, пребывая в полном душевном смятении, все же решила отложить любые разговоры до момента, когда они с бин-амирой останутся наедине, а сейчас просто еще раз ее обняла. После этой, абсолютно непротокольной части встречи, Салих вручил амиру Хакиму некоторые документы по восстановлению официальных отношений, а также письмо от своего отца, касающееся урегулирования вопросов предстоящей свадьбы, и получил устные заверения в том, что такое важное для жизни амиратов мероприятие со стороны Ясмини ожидается с нетерпением и по возможности скорее. Амир вовсе не собирался нарушать процедур, как это делало младшее поколение, однако, зная своего отпрыска, он понимал, что им не следует и тянуть со свадьбой, иначе тот опять придумает нечто несусветное, вроде побега и тайного брака. Впрочем, он собирался объяснить это бени-Феллахам через Сферу Дальновидения, потому и не намеревался посвящать в сии тонкости множество толкущихся здесь маликов и ограничился официальными фразами. Завершив необходимые процедуры, Салих поинтересовался у сестры, готова ли она ехать домой прямо сейчас и та, оглянувшись на Шаира, которого снова держала за руку, ответила утвердительно. Они спустились во двор, где Адиля с радостью увидела, что ей не забыли привести её любимую кобылу Небесную Пери, а после все окружающие имели возможность наблюдать трогательнейшую сцену прощания Шаира с Адилей, который обнял ее, заверил, что постарается приехать в гости как можно скорее, а потом поцеловал так страстно, будто они снова находились в его квартире в Купеческом, а не в толпе знакомых и полузнакомых навей. Собравшиеся реагировали на это безусловно прекрасное зрелище весьма разнообразно. Правящая чета, уже посвященная во все подробности, которые им пожелали раскрыть – со сдержанной радостью. Прочие ясминские малики – по большей части, со смирением, поскольку за прошлый день успели привыкнуть к тому, что на подобное зрелище можно наткнуться в любой части дворца и совершенно неожиданно. К вечеру придворные перед тем, как повернуть за угол, стали сперва осторожно из-за него выглядывать – проверить, нет ли там целующегося с невестой ибн-амира, поскольку наскакивать на них было все же неловко. Посему теперь местная аристократия относилась к происходящему почти спокойно, зато все шаярцы до одного испытали глубокое потрясение: увидеть подобное не ожидал никто. А особенно – Газаля бин-Захра, которая знала свою подругу лучше других, и оттого даже вообразить не могла, что заставило ее целоваться подобным образом с Шаиром, знакомым ей меньше суток. «Ладно рассвет на крыше, но это уже слишком», – только и могла подумать она. – Как я погляжу, и с поцелуями у ибн-амира тоже все хорошо, – заметил в этот момент стоящий рядом с ней Салих. – Да уж, очень хорошо, – мученически вздохнула Газаля. – А вот мне, кажется, уже плохо. Отъехали они из дворца в компании мечтательно улыбающейся и раскрасневшейся бин-амиры, на которой едва не было написано сияющими буквами, как на свитке вызова: влюбленная невеста. Уж во всяком случае для ее подруги надпись сия была совершенно очевидной. И созерцание влюбленной Адили окончательно выводило из равновесия Газалю, которая не могла представить, как такое могло случиться менее чем за день. Потому терпение ее подверглось немалому испытанию, пока она не могла расспросить свою подругу о причинах приведших ее в столь прекрасное состояние. Сначала они доехали до дворца, потом была встреча с семьей, орошенная слезами и восторгами, и лишь пару часов спустя Адилю отправили поспать, так как по ней было слишком заметно, насколько она утомилась. Газаля бин-Захра, разрываясь между сочувствием к подруге, которая и вправду смертельно устала, и собственными переживаниями, которые и не думали утихать, провела в метаниях немалое время – целых двадцать минут – после чего решительно направилась к покоям подруги и громко постучала в дверь. – Немедленно открывай и рассказывай, кто ты и куда ты дела Адилю! – потребовала Газаля, окончательно сбитая с толку всем случившимся и поведением бин-амиры. Адиля, уже переодетая в ночное, открыла ей, зевая, и пропустив внутрь, ответила: – Ятима, ученица кузнеца Барияра из Сефида. Пошли в кровать, там поговорим. – О Всевышний, все утро только об этом и мечтаю! Иначе я скоро с ума сойду, – согласилась Газаля и поспешила в спальню подруги, по пути прихватив со стола тарелку с лукумом, как она обычно в таких случаях и делала. – Сегодня день, когда все не так! Вот и за разговоры мы с тобой уселись не полуночничать, а полудничать. Скоро, чую, принесут вести, что в Ледяной Бездне стало жарковато. С этими словами Газаля принялась устраиваться на кровати поудобнее, поставив лукум рядом с собой. Только покончив с этим безусловно важным делом, она вернулась мыслями к словам Адили. – Я ничего не понимаю! Совершенно! – вплеснула она руками. – Какая Ятима? Какой кузнец? Но, самое главное – что у вас такое за вчерашний день произошло с ибн-амиром, что ты теперь выглядишь так, будто выйти за него – мечта всей твоей жизни? – Согласись, что скрываться под именем Адили было бы несколько нелепо, а еще непрактично. Так что я носила имя Ятима почти четыре месяца, – тут бин-амира вспомнила наставления Шаира, с которым они договаривались, кому и что именно можно раскрывать и сказала: – Ты должна дать слово Чести, что никому ничего не расскажешь, особенно Наилю. Понятия не имею, кто это такой, но ему особенно. Иначе я не смогу с тобой ничем поделиться. – О Ата-Нар, Наиль-то тут при чем? – простонала растерянная Газаля. – Я про твои отношения пришла говорить, а не про свои. Впрочем, я тебе, конечно, поклянусь хоть в Храме, только объясни уже, что происходит. Тут она сразу же торопливо проговорила формулу клятвы, выдохнула и пытливо уставилась на Адилю: – Рассказывай! Адиля изложила часть уже известных слушателю событий, получая сочувствие и утешения от подруги. Когда она дошла до ссоры с Джабалем, то Газаля сказала: – Сколько бед на твои рога! И воры обокрали, и с ловчим поссорились! Будто тебе одной мести мало было! Адиля задумчиво сказала: – Знаешь, я до сих пор думаю, что меня Ата-Нар вел. Ведь когда меня обокрали, я попала в кузницу, в которой можно было спрятаться от ловчих, а потом там я встретила и узнала Джабаля, а иначе мы бы не познакомились. И уж, наверное, все бы вышло совсем не так хорошо, как вышло. – Ата-Нар Всеблаг и Всемудр, – согласилась Газаля, а потом задала вопрос, который ее сейчас беспокоил сильнее прочих: – Так вы с ним помирились, с Джабалем? – Да, я же пошла к нему с извинениями. Не принести их было бы несправедливо. Газаля вздохнула, так как отношение подруги к справедливости все-таки было слишком уж яростным. Адиля же продолжила: – А он меня поцеловал, представляешь? Потому что уже влюбился, оказывается. А я… А мне понравилось! Ужас что! – произнося это, она улыбалась так, что, казалось, у нее скоро уголки губ порвутся от попыток сделать улыбку чуть шире. Бин-ага помотала головой, поскольку, немного отвлекшись от горестей, выпавших на долю подруги, снова вспомнила про Шаира, на которого Адиля реагировала примерно так же. В ее воображении рисовалась теперь картина с двумя молодыми мужьями подруги, на каждого из которых та взирала с блаженной влюбленной улыбкой. Не то чтобы в этом было что-то плохое – скорее уж, на взгляд Газали, ровно наоборот. Однако все это настолько не сочеталось с образом Адили, что совершенно не укладывалось в голове. – Он красивый хоть? – наконец спросила она. – Очень, – с придыханием ответила Адиля. – Ну и тут я ему, конечно, хотела сказать, что мы вместе быть не сможем, и собиралась раскрыть свое имя, когда на нас напали бандиты! И его чуть не убили! Газаля ахнула, прикрыв рот ладонью, и схватила с тарелки очередной кусок лукума. – Сефид – страшное место, – постановила она, жуя. – Там все время какие-то ужасы случаются. – Нет, что ты! Очень красивый город, и нави там замечательные. Просто было бы странно иметь дело с ловчим магом и не сталкиваться с преступниками. Но, в общем, я тогда поняла, что жить без него не могу. И ничего не сказала. – То есть, вот только тогда и поняла? – не удержалась Газаля от напрашивавшегося вопроса. Ей все было понятно еще когда Адиля рассказывала о ссоре. С другой стороны, слова Адили даже успокаивали – уж это-то было на нее похоже как нельзя больше. Бин-амира неловко свела пальцы друг с другом и принялась ими играть. – Вообще-то, у меня появилось некоторое подозрение, когда мы целовались, но я предпочла его проигнорировать. Газаля с улыбкой притянула подругу к себе за плечи. – Ну, слава Всевышнему, теперь я хоть верю, что тебя в Ясминии не подменили на кого-то другого с помощью страшной запретной магии, и со мной моя любимая и драгоценная подруга! – тут она ненадолго задумчиво замолкла, а потом добавила: – Но я все еще не понимаю! Куда делся Джабаль, и что у вас произошло с Шаиром? – Немножко досказать осталось, ты потерпи. Мы с ним после этого встречались. А потом он мне пришел делать предложение руки и сердца. Газаля ахнула, а Адиля продолжала: – И тут уж я не могла не сказать, кто я такая на самом деле. – И что он, что? – А он сказал, что найдет выход, и ушел. А меня потом пригласили во дворец – как ученицу кузнеца, с артефактами. Но я все равно подумала, что там может состояться поединок. А вместо этого меня привели в зал, а там ибн-амир в мешке! – В мешке! – только и смогла эхом повторить Газаля. – Знаешь, я была неправа. В Сефиде не ужасы происходят, а бред какой-то. Что за мешок? Зачем ему понадобился мешок? – Для извинений! – и тут Адиля расхохоталась, едва выдавив из себя: – Я понимаю, что звучит смехотворно, но это правда. – Должна заметить, все это с самого начала до конца звучит нелепо, – вздохнула Газаля, но тут же не выдержала и фыркнула, глядя на подругу: – Но про мешок – особенно! К тому же, знаешь, ибн-амир Шаир меньше всего похож на того, кто без мешка извиняться постесняется. – Он не стеснялся! Сейчас припомню, как он сказал… гм. Поскольку он наносил свое оскорбление, не видя меня, и принавно, то и извинения он почитает необходимым принести так же. Там правда толпа была: вроде как, большинство находившихся на том поэтическом собрании. – Значит, и Наиль был. А с утра – не было! – неожиданно расстроилась Газаля, но тут же вернулась к истории подруги: – Так, потом он извинился, это ты рассказывала… А дальше что? – А дальше я его простила, и не думай, что это было легко, когда я все время думала, что из-за этого мне придется оставить Джабаля. И тут с нас начали сходить печати Кровавой мести, отчего с Шаира мешок упал, и он оказался Джабалем! Газаля схватила тарелку с лукумом и прижала ее к себе, вытаращив глаза на подругу. – Поверить не могу! – выдохнула она. История с влюбленностью Адили наконец-то совсем не выглядела странной, однако теперь разум Газали совершенно отказывался представлять Шаира ибн-Хакима, бегающего по бедным кварталам Сефида за преступниками. Тут Адиля взяла с тарелки лукум и, вгрызшись в него, сказала: – Я так вообще в обморок упала, так что мы потом уж объяснились. Но Шаир правда хороший. Он уже два года из дворца сбегает, чтобы побыть ловчим. Я думаю, у него призвание. Вот он и мечется: там Долг, а там – любимое дело. – Выходит, пока я на него ругалась, он с тобой преступников ловил и на свидания ходил, – наконец начала осознавать Газаля. – И притом не знал, что это ты! – Выходит так. А еще, поскольку он не знал, что я – это я, то, делая мне предложение, он правда собирался сбежать от семьи. Я-то не знала, от какой. Но, на самом-то деле, Шаир ради меня собирался отказаться от престола. Все-таки он милый, – заключила Адиля. – Да, он мог бы. Отказаться, – охотно согласилась Газаля, как раз в эту минуту задумавшаяся над историей с ибн-пашой в свете новых подробностей о Шаире. – Вообще-то, я еще раньше стала понимать, что он ничего. Еще когда выяснила, что его этот человечий придурок Муззафар его не любит. Знаешь, есть такие нави, на которых смотришь и думаешь, что, если уж им что-то не нравится, нужно к этому приглядеться – точно хорошее найдешь. Ну, я и пригляделась. Он так говорил, ты себе не представляешь! Тут она озадаченно посмотрела на подругу, спохватившись: – Ой, ты же, наверное, не знаешь ничего! – Понятия не имею. И Газаля поделилась с ней своим участием в интриге с Муззафаром, а потом немного рассказала про Наиля. Хотя рассказать друг другу все важное, случившееся за четыре месяца, подруги все-таки не смогли – их сморил сон, и лишь тарелка уже почти без лукума осталась свидетелем их попытки уместить множество событий в пару часов. Примерно в то время, когда Газаля решала важнейший вопрос, мешать ли подруге выспаться ради удовлетворения собственного любопытства, в Диване Янычар, метко прозванном преступниками Зиндан-диваном, кое название разошлось и в народе, происходило заседание всех аджибаши сефидских кварталов и начальствующих над ними чорбаджи. Начальство, спешно собравшее подчиненных, нервничало, ибо вопросы высокой политики всегда слишком тонки, даже когда новости, с ними связанные, радостны, слишком уж в делах такого рода важно официальное толкование, считать ли весть радостной или наоборот грустной. Фанак-аджибаши, как всегда занявший удобное место в середине стола – достаточно далеко, чтобы не привлекать лишнего внимания, и в меру близко, чтобы хорошо слышать разговоры старших чинов – нервничал тоже. Поскольку неизвестные пока важнейшие новости им намеревался сообщать сам достопочтеннеший секбанбаши амирата Ридван ибн-Саад, а не городской турнаджибаши, что говорило об их выдающейся важности – впрочем, лицо накиба над всеми янычарами выглядело недостаточно озабоченным для войны с Шаярским амиратом, и это Фанака ибн-Мухлиса несколько утешало. – Почтенные янычары! Мы собрали вас здесь сегодня, дабы сообщить весьма радостное и поистине долгожданное известие, – торжественно начал свою речь уважаемый Ридван, и Фанак-аджибаши заинтересованно приподнял бровь. – Я имею счастье свидетельствовать перед вами, что сегодня был положен конец времени Отчуждения, и между Ясминским и Шаярским амиратами отныне наступили мир и согласие. С не меньшей радостью могу вам сообщить и о скорой свадьбе ибн-амира Шаира ибн-Хакима и бин-амиры Адили бин-Джахиры. Вдоль стола пронесся радостный и удивленный ропот, а Фанак-аджибаши кашлянул в кулак, тщетно силясь представить, чем ему могут грозить подобные новости. Отчего-то внутри зрело смутное чувство, что война с шаярцами лично для него могла бы стать лучшей альтернативой. Впрочем, он тут же с немалым любопытством уставился на секбанбаши, ожидая, что тот прояснит ситуацию с Кровавой местью – и был совершенно прав. – Также должен сказать, что… гхм… щекотливая ситуация с Кровавой местью разрешилась, к обоюдной радости сторон, вследствие принесения ибн-амиром соответствующих извинений, – сообщил Ридван ибн-Саад. «Этот и мертвого уговорит», – незамедлительно подумал Фанак, чувствуя, однако, как у него с души свалился немалых размеров камень. – И, наконец, последнее по очереди, но отнюдь не последнее по важности сообщение, – продолжил секбанбаши. – Согласно настоятельнейшему требованию сиятельного ибн-амира Шаира ибн-Хакима, сведения обо всем случившемся в момент принесения им извинений высокородной Адиле бин-Джахире должны быть распространены во всех подробностях и при этом без малейших искажений и домыслов. Тут Ридван тяжело вздохнул, взял со стола несколько листов бумаги и, оставив слишком официальный тон, горестно изрек: – Ата-Нар знает, на кой ему это понадобилось, однако же я сейчас зачту вам подробное описание произошедшего и вынужден буду попросить донести его в том же виде до всех подчиненных вам сакабаши и йолдашей. У кого плохая память – лучше записывайте. Далее сухим протокольным языком были изложены уже известные слушателю события. Как престолонаследный ибн-амир принес извинения, для пущего соблюдения Чести, с мешком на голове, а также объяснения того, что он был введен в заблуждение об облике своей невесты вследствие злонамеренной клеветы, и что его заблуждение, со всей очевидностью, оказалось ошибкой, что стало ясно, как только Ата-Нар принял прошение бин-амиры о Кровавой мести. Все эти пространные объяснения были приняты довольно прохладно на фоне новости о мешке, вызвавшей живейшее удивление. «Что еще выдумал! Шаир, конечно, любит произвести эффектное впечатление, но выступление в мешке – даже для него слишком», – незамедлительно подумал Фанак ибн-Мухлис, после чего его мысль удивительнейшим образом перекинулась на пурпурных синок и витиеватые с ними отношения престолонаследника. Вследствие обдумывания оных отношений он сделал определенные выводы, которые вскорости после окончания заседания привели почтенного аджибаши на Персиковую улицу, где он надеялся их проверить. – Да что вы говорите! Какая досада! – воскликнул Фанак в ответ на сообщение кузнеца о том, что накануне его ученица была вынуждена срочнейшим образом вернуться в родной Син. – А мне так нужно было с ней по тому делу с хамулой еще раз переговорить! Что поделать, что поделать, придется к ловчему обратиться. «И, сдается мне, найду я его в тех же Синских землях, неподалеку от родной деревни, которая вместе с ними чудесно помещается внутри дворца Каср аз-Захаби», – подумал Фанак и усмехнулся. Ситуация складывалась не самым худшим образом: во-первых, очередной акт страданий ибн-амира по поводу его непростой личной жизни, со всей очевидностью, отменялся, во-вторых, его невесту должны были до свадьбы забрать в Ферузу, посему аджибаши надеялся, что ловчий Джабаль вскоре появится в городе, дабы скрасить тоску ибн-амира Шаира – и все же поможет ему с тем грешным делом об ограблении стекольщика. Однако, вопреки надеждам достойного аджибаши Фанака, Шаир в Сефид вовсе не стремился. Отоспавшись после тяжелого и хлопотного дня и последовавшей за ним безусловно прекрасной, но бессонной ночи, Шаир написал парочку стихотворений, а после, дождавшись, пока поднимется его невеста, общался с ней целый вечер посредством Сферы Дальновидения, что его вовсе не удовлетворило. Зато, его отец Хаким, весьма занятый мыслями о сыне, добрался до бумаг о захвате доблестными янычарами подземного притона хамулы. Он припоминал, что нечто такое ему попадалось среди бумаг пару недель назад, но тогда он лишь пробежал документ глазами, а теперь желал перечесть куда внимательнее. После вчерашнего впечатляющего рассказа Шаира мысль о хамуле вызывала у амира не столь интерес, сколь сдержанную ярость, так что вчитывался в документ он с величайшими чувствами. И одного отчета с кратким описанием произошедшего Хакиму не хватило, так что он затребовал немедля доставить ему дело целиком. К вечеру, в то время как ничего не подозревающий Шаир с легким сердцем болтал с невестой, амир Хаким с ужасом читал их показания, в которых пресловутая схватка была описана весьма узнаваемо. На свое счастье, они решили не упоминать часть с падением в пропасть как несущественную для янычар, ведь собственно хамула в этом и не была виновата. Но даже имеющегося хватило, чтобы амир крепко задумался и еще раз перечитал все о ловчем маге Джабале, который, очевидно, сотрудничал с янычарами не впервые, а затем снова затребовал бумаг, на сей раз именно о нем. На следующий день с самого утра в Шаярию собралась ясминская делегация. Волочь за собой огромную толпу придворных, изображая человечью собачью свадьбу, а не дисциплинированную делегацию, ибн-амир вовсе не мечтал, но отчего-то у всех нашлись чрезвычайно веские причины ехать. Самая же веская была у Наиля аль-Моганни, который вставать с рассветом привычки не имел, но проспать и в этот раз не мог, так что собрался самым первым – сразу после Шаира. Не слишком довольный ибн-амир теперь ехал во главе неожиданно большого даже для него самого посольства на Сыне Сефида, одетый в темно-бирюзовый хафтани и с уддом за спиной. Не то чтобы он точно собирался петь или, тем более, лезть на крышу Дворца тысячи садов, но на всякий случай подготовился, соответствующе одевшись, взяв инструмент и надев кольца Барияра. – Такое впечатление, что мы решили Шаярию захватить, воспользовавшись моей свадьбой как предлогом, – проворчал Шаир, пока они ехали по Сефиду, недовольно разглядывая толпу маликов и куда большую толпу глазеющей на них городской публики. Обычно всеобщее внимание его только радовало, но сейчас он, на самом деле, не хотел бы видеть вовсе никого, кроме Адили. – Ради Всевышнего, это всего лишь скромный гостевой визит! – Угу, ты у нас вообще очень скромный, – немедленно согласился Наиль. – И Мутавади тебя не назвали только потому, что стихи очень хорошо пишешь. Ибн-амир недовольно наморщил нос, но ничего не сказал. Хотя на этот раз в Ферузе делегацию ждали, она все равно умудрилась застать шаярцев врасплох, так как на столь ранний визит никто не рассчитывал. Несчастный секретарь амира Рахима Якзан ибн-Фахим, вспоминая переполох, учинившийся в прошлый раз во время приезда ясминского наследника, вновь встал перед проблемой того, что поднимать благородную Адилю он не рискнул бы даже ради жениха, однако же ему и не пришлось. Он только открыл рот, чтобы пробормотать извинения, как бин-амира сама решительно вошла в зал, где толпились малики, приветствуя Шаира широчайшей улыбкой, после чего тот к ней немедленно подскочил и расцеловал. «Да уж! – подумал Якзан, наблюдая сию сцену, весьма далеко выходящую за рамки дворцового этикета. – Я был прав еще тогда: огня в ясминцах едва ли не больше, чем в Оке Вевидящего! Но уж лучше пусть целуются, а не воюют». Эта мысль его весьма умиротворила, и он пригласил всех к завтраку, который Шаира весьма порадовал не только самим своим фактом, но и тем, что им удалось остаться хотя бы в кругу семьи бени-Феллахов, без полного собрания шаярских придворных маликов. «Пускай с ними остальная делегация общается, должна же быть от этой кучи высокородных хоть какая-то польза», – удовлетворенно решил ибн-амир. Родители Адили, уже знакомые с той же сокращенной и подправленной версией знакомства, что и старшие бени-Азимы, с большим интересом ждали визита будущего зятя. В конце концов, кому как не им было одобрять то, как ловко он выдумал выйти из ситуации, избежав смертоубийства. Впрочем, Салиху было не менее интересно, ведь он так и остался вторым, кроме Газали, кому было разрешено узнать все подробности. Больше всех за столом Шаира расспрашивала амира Джахира, живо интересующаяся ловлей преступников и вздыхающая о том, как романтично ее дочь провела время в Сефиде. За этим с большим умилением наблюдал амир Рахим, прекрасно понимающий, с какой радостью его супруга сама бы побегала за преступниками да, скорее всего, еще и не ограничилась бы вскрытием дверей для янычар, сама поучаствовав в поимке безумного сахира. Так что в целом это было очень приятное времяпрепровождение. Под конец понимающий родитель предложил Адиле, сообразуясь с законами гостеприимства, показать жениху дворец Тысячи Садов, так же, как и тот ей демонстрировал Каср аз-Захаби, и лишь попросил не слишком опоздать к торжественному обеду. Однако остаться в шаярском дворце наедине оказалось делом еще более сложным, нежели в Ясминии: за время завтрака интерес маликов к ясминскому ибн-амиру и его отношениям с невестой отнюдь не угас, скорее уж наоборот. Посему счастливые друг другом, однако несчастные от невозможности обрести уединение влюбленные то и дело натыкались на навей, делающих вид, будто они заняты своими важнейшими делами – почему-то именно в тех местах, где появлялись Шаир и Адиля. Иные же придворные решались даже завести беседу, придумав те или иные предлоги, абсурдность которых была ибн-амиру очевидна и оттого раздражала особенно. Шаир вздыхал и завидовал Наилю, который почти сразу по приезде испарился в неизвестном направлении в компании Газали бин-Захры с видом столь довольным, будто его одарили целым мешком подарков к Осеннему празднику. – Я не знаю, где тут прятаться, – наконец пожаловался Шаир невесте очень печальным тоном. Адиля вздохнула с полным пониманием, погладила его по руке, и ее тут же осенила идея: – В садах, разумеется! Я там прячусь. – Значит, идем туда! – обрадовался Шаир и решительно потянул возлюбленную за руку. – Только, боюсь, они и по саду за нами бродить будут… хоть глаза отводи! Хотя почему бы, собственно, и нет?.. Так, скрывшись за отводом глаз, влюбленные, словно пара лазутчиков, тайком пробрались в прекрасные дворцовые сады и не появлялись во дворце вплоть до обеденного времени, оставив любопытствующих тщетно бродить по коридорам. И лишь к обеденному времени вернулись обратно. Идея торжественного обеда Шаира тоже не то чтобы вдохновляла, однако он понимал, что, раз уж приехал с официальной делегацией, вынести его придется, так что к назначенному часу он спешил, будто рассчитывал, что так удастся побыстрее управиться и на какое-то время снова уединиться с возлюбленной. Адиля едва за ним поспевала, пока он тянул ее за руку по коридорам – хотя это был ее дом, и это ей следовало вести гостя. Но она лишь в нужный момент говорила, налево или направо им свернуть. Возле очередного поворота бин-амира снова уже привычно раскрыла рот, но сказать ничего не успела, потому что до их ушей неожиданно донесся довольно громкий разговор невидимых им пока маликов, которые, вероятно, тоже спешили к столу. – Я бы скорее за дикого навя свою дочь отдал, нежели за ясминца. Знаю, амиру приходится думать о политических и торговых интересах державы, однако Рахим ибн-Селим всегда был чересчур мягок и попросту прогнулся под этот человечий Ясминский амират и волю бени-Азимов. Я понимаю, почему бин-амира Адиля воспротивилась, однако теперь и она смирилась со столь чудовищным унижением. И нам предлагают этому радоваться! Шаир, услышав речи неизвестного, на мгновение замер, а потом, отпустив руку Адили, вылетел из-за угла столь стремительно и вместе с тем бесшумно, словно там скрывалась очередная его цель. Разумеется, он успел увидеть, что хотел: впереди по коридору шли трое придворных, и возмущение исходило от среднего из них, высокого и поджарого терракотового навя в красном хафтани. Шаир запомнил его и его ауру, после чего вернулся к невесте так же быстро и тихо. Она схватила его за руку и собралась было что-то спросить, но он приложил палец ко рту и отрицательно кивнул головой, после чего они двинулись дальше, а Шаир оглядывался вокруг, будто искал в чужом месте нечто подходящее ему. Наконец они подошли к залу, где собирался обед, и ибн-амир, решительным жестом заправив за ухо прядь волос, спросил: – Я не перепутал, это тот самый зал, из которого мы поднимались по лестнице на балкон с чудесным видом? – Да, это он, – растеряно подтвердила Адиля, после чего они вошли, и Шаир, указав ей на нужного навя, спросил, как зовут сего выдающегося правдолюбием малика. Адиля назвала и посмотрела на него вопросительно. Она догадывалась, что жених пожелает немедленной сатисфакции, и не понимала лишь, зачем он отложил ее на пару минут. Зато прочие шаярцы вовсе не представляли, чем грозит оскал Шаира, достающего из рукава шнурок и привычным движением собирающего волосы. Ясминцы же немедленно подобрались, переглядываясь и пытаясь понять, с кем же их ибн-амир собирается дуэлировать. Убрав свою пышную гриву в хвост, Шаир нашел взглядом Наиля, который тут же с усмешкой наклонил голову и вопросительно на него уставился. Ибн-амир усмехнулся в ответ, а потом решительно притянул к себе Адилю и не менее решительно поцеловал. – Если что, не волнуйся, у меня кольца Барияра-бека с собой, – тихо сказал он ей на ухо, завершив сию неожиданную и приятную часть подготовки к дуэли, после чего, не дожидаясь расспросов, направился к сидевшей во главе стола правящей шаярской чете, рядом с которой пустовали места для него и Адили. – Амир Рахим, сиятельная Джахира, прошу меня великодушно простить. Боюсь, из-за меня обед несколько отложится, – крайне вежливо извинился Шаир и тут же развернулся к своей жертве, подойдя к ничего не подозревающему малику неторопливо и вальяжно. Адиля, меж тем, наблюдала за ним с огромным интересом, так как знала достоинства своего жениха, который справлялся в нешуточной драке с бандитами, и вызываемого, который тоже не понапрасну слыл хорошим бойцом. Впрочем, Адиля верила в Шаира. И, помимо того, что ей было бы приятно, чтобы оскорбившего их навя хорошенько взгрели, ей было крайне любопытно взглянуть, что же задумал ее неугомонный возлюбленный. – Ибн-бей Микдам ибн-Салман бени-Рияд аль-Ферузи, – громко, чтобы как можно большее число присутствующих могло его услышать, начал Шаир, и навь в красном обернулся к нему, – ввиду того, что я по случайности имел возможность слышать вашу в высшей степени любопытную оценку текущих дипломатических отношений между нашими амиратами и в связи с этим полагаю вас чванливым высокородным ослом, чьи чересчур длинные уши задевают мою Честь, равно как и Честь моей невесты, я, ибн-амир Шаир ибн-Хаким бени-Азим ас-Сефиди, вызываю вас на дуэль – если вы, разумеется, не сочтете сие унизительным прогибом под Ясминский амират. Выбор оружия за вами. Едва ли на всем Шаре нашелся бы навь достаточно хладнокровный, чтобы после подобного вызова принести извинения, а не вступить в схватку. Ибн-бей не явился счастливым исключением и выбрал саифы. На роль шахди Шаир выбрал Наиля, другом Микдама оказался, что и не удивительно, навь светло-лимонного цвета из тех, с которыми соперник ибн-амира шел на обед. – Сейчас будет весело, – пообещал Газале Наиль, прежде чем выйти на середину зала, уже свободную от навей, и объявить о поединке. Нынешний вызов Шаира он мысленно оценил, как «весьма зловещую угрозу». Кроме нее в шкале оценок дуэлей престолонаследника водились «трагическое происшествие», «отвратительная неприятность», «рядовое недоразумение» и «ему просто скучно». Зловещая угроза занимала верхнюю строку. Тем сильнее было удивление Наиля, когда после объявления о начале схватки Шаир вовсе не стал торопиться атаковать. В первую минуту еще можно было счесть, что ибн-амир присматривается к противнику, однако он ушел в совсем уж глухую защиту с редкими и чересчур очевидными атаками, которые ибн-бей, будучи отличным фехтовальщиком, отбивал с легкостью. К тому же двигался Шаир подозрительно неторопливо для себя самого – достаточно быстро, чтобы вовремя защититься от ударов Микдама, но не более. Поняв, в чем дело, Наиль едва не прыснул со смеху. «Ай, как нехорошо обманывать наивных шаярцев!», – весело подумал он, однако что именно замыслил ибн-амир, ему было совершенно непонятно. Тем временем ибн-бей, ощутив, что он намного сильнее и увереннее соперника, принялся атаковать со все большей яростью и скоростью. Шаир же, отбив очередной удар, резко отскочил, разворачивая своего противника в другую сторону – и принялся шаг за шагом отступать к стене под градом новых ударов, как отступает измотанный боец, который больше не в силах держать оборону. Вскоре они оказались у лестницы на балкон, и Шаир продолжил отходить уже по ней, со внезапным проворством, провоцируя Микдама едва ли не гнаться за ним. «О Ата-Нар, почему за тобой все время бегать приходится?» – мысленно простонал Наиль, бросаясь следом за дерущимися, которые грозили вот-вот скрыться из виду. Надо сказать, что за поединщиками пустились не только обязанные следить за ними во исполнение всех правил шахди. На безопасном расстоянии за ними двинулась Адиля, ухватившая за руку Газалю, а за девушками потянулись прочие любопытствующие нави. Дуэль сама по себе не была редкостью, но дуэль с ясминским ибн-амиром, который здесь как боец не был известен, не могла не вызвать интереса, хотя его очевидная слабость после столь громкого вызова не впечатляла. Ясминцы же, знающие своего ибн-амира лучше прочих присутствовавших, тоже были заинтригованы. К тому времени, как дуэлянты взобрались на балкон, лестница была заполнена практически полностью, и лишь необходимость оставить немного места для схватки не позволяла навям затопить и сам балкон. Шаир тем временем продолжал свое стремительное и уверенное отступление, пока не очутился возле балконных перил – и только тут неожиданно резко кинулся на Микдама. Тот невольно отступил назад, уходя от внезапного натиска, и у ибн-амира появилось несколько нужных ему мгновений, чтобы одним ловким движением вспрыгнуть на балконные перила. Едва он это сделал, разгоряченный схваткой Микдам атаковал его снова, кажется, вовсе не думая о том, что Шаир может в любой момент свалиться вниз. Ибн-амир уверенно принял его клинок на свой – и снова отбросил противника резкой контратакой. Развернувшись боком, он стоял на узких перилах столь уверенно, словно под ним до сих пор был ровный пол. – Наиль, мы продолжаем! – крикнул Шаир, опасаясь, что шахди прервет дуэль ввиду опасности для жизни одного из поединщиков. – Как скажешь, родной, правда ведь совсем невысоко, всего третий этаж, – обреченно пробормотал Наиль себе под нос, однако останавливать драку не стал. Микдам, разумеется, забираться на перила был не намерен, атакуя снизу. Шаир отбивал удары и тут же делал ответные выпады, совсем уж рисково отпрыгивал назад, пытаясь выкроить себе еще немного времени – и наконец смог, проведя три атаки подряд и почти достав Микдама острием своего саифа, быстро отбежать и оказаться арашах в восьми от него. Адиля наблюдала все это, прижав стиснутые кулаки к груди и едва дыша. Конечно, она понимала, что для Шаира падение не слишком опасно, и он извернется не хуже кота, однако все, что он творил, не могло не вызывать переживаний и невольного восхищения. Что и сказать, Шаир ей сейчас нравился чрезвычайно, так как даже его склонность к рисовке была из тех качеств, что казались ей привлекательными в женихе. Тут ибн-амир бросил взгляд вбок через плечо, поточнее примериваясь к расстоянию, и, резко оттолкнувшись обеими ногами и развернувшись прямо в воздухе, прыгнул с балкона в сторону маленькой колоннады, возведенной неподалеку от него. Она была несколько ниже, так что прыжок вышел легким: Шаиру не пришлось ни пользоваться кольцами, ни переживать, что одна рука занята саифом, невзирая на то, что его и колоннаду разделяла добрая касаба. Он пружинисто приземлился, присев и упершись свободной рукой в каменную поверхность, а вторую, с мечом, выставив в сторону, чтобы легче удержать равновесие – и тут же подскочил и развернулся лицом обратно к балкону. Все ахнули, у Адили заколотилось сердце, и она испугалась того, что ее жениха сейчас ославят трусом, бегающим от честной драки. – Вот дает! – воскликнул один юный малик и покраснел. – Ибн-бей, может, до вас доходили слухи, что я порой предпочитаю драке на мечах поэтические поединки, – тем временем громко обратился Шаир к своему противнику, лениво прохаживаясь по колоннаде взад и вперед. – Уж не знаю, прыгаете вы хуже ясминцев или лучше, и не сочтете ли недостойным для себя слабоволием перемещение сюда следом за бени-Азимом, но пока вы там, а я тут, и наша драка вынужденно прекратилась, я прочту вам стишок! Надо же чем-то занять время, пока вы трусите прыгать. Шаир развел руки в стороны и, продолжая ходить туда-сюда, нараспев зачел с самым серьезным видом: – Едва приехав, вот подлец, Ясминец причинил урон: За ним оббегал весь дворец, Потом оббегал весь балкон Один достойнейший ибн-бей, Зубами громко скрежетать Принялся в ярости своей – Увы, он не умел летать. Закончив, он отвесил картинный поклон и добавил со вздохом: – Ибн-бей, ну что же вы! Я уже дочитал, а вы все трусите! Или вы решили сочинить что-нибудь в ответ? На балконе раздались смешки. Тут уж Микдам не вынес и, вскочив на перила, кинулся к ибн-амиру на колоннаду с таким видом, будто собирался изрубить его на кусочки прямо на месте, а не сразиться в честном бою. Впрочем, Шаир только того и ждал. Наблюдающие нави бросились к перилам в едином порыве, чтобы увидеть все происходящее в мельчайших подробностях, как на театральных подмостках. Газаля, наклонившись к Адиле, эмоционально прошептала: – Вот теперь совсем верю всему, что ты про него рассказывала. Этот может! Бин-амира хмыкнула: – Ну еще бы! – Я к тебе прыгать не собираюсь, человечий ты джейран! – крикнул Наиль, безо всякого удовольствия наблюдая за ибн-беем, нелепо взмахнувшим руками в попытке сохранить равновесие. – Не прыгай, дорогой, я тебя все равно люблю, – разрешил ему Шаир и тут же повернулся к Микдаму: – Вам помочь? Мне кажется, вы чувствуете себя неуверенно… Ибн-бей, однако, уже успел прийти в себя после прыжка – и, злобно рыкнув, бросился на Шаира. Он вовсе не ожидал, с какой скоростью тот уклонится от удара и сделает ответный выпад: даже на перилах ибн-амир сдерживался, чтобы сохранить эффект неожиданности. Развернуться на колоннаде было негде, поэтому Шаир, не имея возможности кружить возле противника, уклонялся, пригибался и уворачивался, тут же атакуя его с самых неожиданных сторон. Микдам растерялся – и, не дожидаясь, пока он сориентируется снова, ибн-амир отбил следующий выпад, отводя его саиф по широкой дуге, так что ибн-бей был вынужден наклониться в сторону. – Ой, что это там?! – изумленно воскликнул Шаир, коротко взглянув вниз. Микдам невольно посмотрел тоже и покачнулся, впервые увидев и осознав, на какой высоте они находятся и насколько узка полоска камня, на которой они стоят. – Два правила: не смотреть вниз и не бояться, – с недоброй усмешкой проговорил Шаир и косым ударом рассек замешкавшемуся ибн-бею правую ногу выше колена. – От этого голова кружится… – Расходитесь! Расходитесь! – закричал, размахивая руками, шахди противника. – Само собой, – хмыкнул Шаир и, стремительно вернув саиф в ножны, кинулся вниз. Разумеется, прыгать до земли с высоты третьего этажа он не собирался и, подцепившись кольцами, очень резво сполз по колонне, спрыгнув примерно с высоты касабы. Сказать, что он взволновал наблюдавшую за ним толпу – не сказать ничего. Всеобщее «ах» раздалось на целый танаб вокруг. – Во дурак, – с довольной улыбкой сказала Адиля и, повернувшись к Газале, которая сжала ее руку чуть не до хруста, добавила: – Вечно он так красуется. – Позер! – согласилась подруга. – Я тебе с ним не завидую, но, вижу, ты-то в полном восторге. На что Адиля залилась краской, но перестать улыбаться так и не смогла. – А я говорил, что будет весело, – широко усмехаясь, сказал подошедший к ним Наиль, теперь избавленный от обязанностей шахди. – Снимите меня отсюда! – в этот самый момент громко взмолился Микдам, сидящий на колоннаде и прижимающий ладонь к раненой ноге. – Зачем, ибн-бей? – спросил снизу Шаир, запрокинув голову. – Глядите, как все замечательно вышло: вы на высоте, а я, скромный ясминец, буквально у ваших ног. Оставайтесь там! Некоторые из слушателей зафыркали в кулаки. – Да идите вы к людям! – гневно ответил Микдам, не задумываясь в эту минуту, что обращается к представителю правящей ветви шахской семьи. – Никак не могу, – с деланным сожалением ответил ибн-амир, разведя руками. – Кто же будет вместо меня… как бишь вы там говорили?.. диктовать волю бени-Азимов Шаярскому престолу, пользуясь тем, что наследная бин-амира согласилась на унизительный брак со мной? – Да снимите же меня отсюда хоть кто-нибудь, ради Всевышнего! – проигнорировав его слова, снова запричитал Микдам. – Позовите диких навей, ибн-бей! – жизнерадостно предложил Шаир. – Раз уж выходить за них замуж лучше, нежели за ясминцев, полагаю, и с этим делом они ловчее меня управятся. Можете еще, конечно, амира Рахима попросить – но, боюсь, ему могут помешать слабохарактерность и излишняя мягкость, о которых вы тоже, помнится, говорили в своей проникновенной речи. Я бы, кстати, советовал принести ему извинения. Вам здесь жить еще – уж не знаю, на колоннаде или нет. Надо сказать, сочувствие к Микдаму на этом месте у многих изрядно поуменьшилось. Ибн-бей оглянулся и увидел вовсе не сопереживающие ему лица на балконе, однако же повторил просьбу о том, чтобы его сняли: – И я принесу извинения амиру Рахиму лично! Амир, который не стал гнаться за молодежью и вместе с супругой спокойно наблюдал поединок в окно этажом выше, усилил голос, чему он научился в синских землях, и сообщил: – Я приму ваши извинения, ибн-бей, но не уверен, что и после них буду рад видеть вас при дворе. Свои выводы о случившемся амир держал при себе, однако, понаблюдав, что творит его будущий зять, и прекрасно зная Адилю, укрепился во мнении, что версия приключений его дочери в Сефиде, безусловно, была неполной. Впрочем, никого тревожить этими выводами он не стал, так как важнее всего было то, что в итоге все остались живы. Вскоре после случившегося придворных с балкона согнали слуги, сооружавшие деревянные мостки для раненого, чтобы он смог перебраться назад, а Шаир вернулся во дворец. Когда довольный собой ибн-амир подошел к Адиле, та сразу же сказала: – Так вот как выглядят поэтические дуэли! Мне понравилось. Только не думала, что для этого нужно уметь так хорошо прыгать. Шаир хмыкнул и ответил: – Ну, это мой личный стиль, но каждый поэт выбирает свою манеру творчества. – И я хочу тебя попробовать! В поединке! – азартно высказала бин-амира снедавшую ее большую часть времени дуэли мысль. – Я всегда знал, что моя невеста хочет меня убить, но надеялся, что хоть на время она оставила эти кровожадные мысли, – горестно произнес ибн-амир, и Газаля от души захохотала, когда Адиля неловко протянула: – В тренировочном же. Шаир немедленно ее обнял, поцеловал в нос и пообещал: – Да хоть сегодня! Впрочем, именно в тот день у них поединка не получилось, и они перенесли его на ближайшее время, поскольку ограничиваться единственным визитом Шаир, разумеется, не собирался. Как, разумеется, и несколькими. Когда к обеду следующего дня, разобравшись с парой скучных и хлопотных дворцовых дел, ибн-амир вновь засобирался в Ферузу, это вызвало, по большей части, беззлобные улыбки и растроганные вздохи. Делегация опять вышла немалой, так как в этот раз к ней присоединились все малики, просыпающиеся попозже и потому не успевшие съездить вчера, а оттого особенно жалеющие, что упустили прекрасный поединок. Однако на их долю столь живого зрелища уже не выпало. На третий день желающих составить ибн-амиру компанию было уже гораздо меньше – что, впрочем, Шаира только порадовало. И теперь он находил, что бегать от маликов по ферузскому дворцу, как загнанная дичь, было далеко не так весело, как бегать по тренировочному залу, сражаясь с возлюбленной, а после схватки, когда в крови еще кипит огонь, дарить друг другу поцелуи. Не то чтобы никто не пытался заглянуть в зал для тренировок, но все же нави постепенно успокоились, и Шаир с Адилей получили возможность побыть в обществе друг друга и выяснить, что как бойцы они равны, к тому же, одинаково быстры – посему поединки доставляли им немало удовольствия. Однако если в Каср аз-Захаби и Дворце тысячи садов интерес к визитам ибн-амира быстро угасал, на улицах обеих столиц они вызывали все возрастающее любопытство. – Что, ибн-амир снова в Ферузу поскакал? Видать, мешок на голове способствует разжиганию великой страсти к невесте! – А я вот в душе не разумею, чего он в Ферузу без мешка ездит? Да его ж невеста без мешка, чать, и не признает! – Зато в мешке его Сын Сефида не признает! Так что ибн-амир наш сиятельный уж там, на месте, его наденет, чтоб, значит, и лошадку не пугать, и страсть сохранить. Покуда зеваки были заняты досужими разговорами, навям, обремененным заботами поболее их, и беседы предстояли куда более существенные. Буквально через день после того, как Фанак-аджибаши узнал удивительные и в целом успокаивающие известия о главном источнике своих проблем, он получил приглашение на аудиенцию к амиру Хакиму и немедленно подумал, что успешное разрешение истории с Кровавой местью все же принесло ему новые хлопоты, и, вероятно, немалые. – Проходите, аджибаши, присаживайтесь, – весьма дружелюбно поздоровался амир, не вставая из-за стола, и указал рукой на кресло. Фанак ибн-Мухлис, разумеется, присел и выжидающе посмотрел на Хакима ибн-Саифа, все еще не определившись, казнить или миловать его позвали во дворец. – Полагаю, мне стоит объяснить, зачем я назначил эту встречу, – сделал вывод из его вопросительного взгляда амир. – Полагаю, нет, – вздохнул Фанак и потер переносицу. – Причину зовут ибн-амир Шаир ибн-Хаким, и она вот уже два года – вольный ловчий при моем участке в Ремесленном квартале. О чем вам наконец-то стало известно, так как он решил вам рассказать некоторую часть истории своих причудливых отношений с шаярской бин-амирой, ибо скрывать было бы глупо и невозможно. При этом, наверняка, в том или ином виде упомянул столкновение с Джанах аль-Гураб, поскольку бин-амира Адиля тогда спасла ему жизнь, и этот рассказ должен был немало способствовать тому, чтобы у вас о ней сложилось хорошее мнение. Крайне важный момент в свете того, что она собиралась его убить за неумение промолчать вовремя – я, кстати, тоже об этом несколько раз задумывался, но, разумеется, не мог себе этого позволить. Конечно же, он упомянул о подавляющих магию дротиках, иначе совершенно невозможно объяснить, почему два опытных сильных сахира были вынуждены драться ножами и ежами. После чего вы, обеспокоившись неожиданным вниманием хамулы к вашему сыну, прочли наш отчет об операции в каменоломнях, а дальше стало уже совсем нетрудно сопоставить факты. Я верно изложил причину нашей встречи, достопочтенный амир? Хаким ибн-Саиф внимательно выслушал его тираду, за это время несколько раз переменив выражение лица – с недоуменного на удивленное, с него – на одобрительное, а затем – на решительное, так что, когда аджибаши закончил, он почти без паузы сказал: – Единственное, о чем я сейчас искренне сожалею, Фанак-аджибаши – так это о том, что не могу немедленно дать навю столь выдающегося ума и достоинств, как ваши, повышения до чорбаджи. Поскольку вынужден просить вас оставаться на участке и присматривать за моим старшим сыном и дальше. Ибо сильно сомневаюсь, что с этим справится кто-то другой, а вы, как я вижу, справляетесь прекрасно. – Да какой там прекрасно, – махнул рукой Фанак и нахмурился. – Он со своими любовными терзаниями у меня за неделю чуть дважды не убился, дурная голова. Весь в деда характером… Прошу меня простить за бестактность, высокородный Хаким-бек. Амир на это только усмехнулся: – Не переживайте, аджибаши, я о характере собственных отца и сына осведомлен лучше всех в амирате и полностью разделяю вашу точку зрения по этому вопросу. – А вы не переживайте о повышении, – ответил Фанак любезностью на любезность, – я бы все равно отказался. Как и в предыдущую дюжину раз. – Почему? – Хаким удивленно поднял брови. – Вы более чем заслуживаете и наверняка справитесь. – Не хочу, – поморщился аджибаши. – Слишком люблю работу с навями на воздухе, а в новой должности вовсе из кабинета выходить перестану и к креслу прирасту. Так что не волнуйтесь, я вам могу пообещать, что с участка никуда не денусь абсолютно добровольно. – Вот и замечательно, – довольно ответил амир Хаким, наконец поднявшись из-за стола, чтобы лично проводить гостя. – И, полагаю, Шаиру знать о нашем с вами разговоре совершенно не обязательно. – Я полагаю, даже вредно, – хмыкнул Фанак-аджибаши, тоже встав с кресла, и невольно задумался, в который уже раз, о том, насколько его буйный нравом престолонаследный подопечный не выносит ни малейшего контроля. Ничего поделать по этому поводу с самим Шаиром почтеннейший накиб участка, при всем своем умении ладить с навями, категорически не мог, но сейчас у него была редкая возможность сделать хоть что-то с причиной этой проблемы, которая – Фанак в этом ни минуты не сомневался – стояла прямо перед ним. – Хочу вам кое-что сказать на прощание, досточтимый Хаким-бек, – сказал аджибаши, заложив руки за спину. – Ваш сын и наследник – очень хлопотное обременение, и оставался бы им, безусловно, даже не будь он ясминским ибн-амиром. С ним трудно. Вам, я полагаю, тоже. Но за два года я ни разу всерьез не пожалел о том, что он однажды появился на пороге моего участка. Более того: я от всего сердца горжусь нашим знакомством и возможностью с ним работать. Как вы понимаете, не из-за титула. Ваш сын – один из самых достойных навей, которых мне доводилось знать. Искренне надеюсь, что вы это тоже понимаете. И прошу меня простить за самое грубое нарушение субординации с момента моего появления в вашем кабинете, впредь это не повторится. Амир кашлянул в кулак, обвел задумчивым взглядом стены комнаты и снова посмотрел на Фанака ибн-Мухлиса. – Спасибо вам, аджибаши. За все. – Обращайтесь в любое время, многоуважаемый амир, – весело ответил Фанак и направился к дверям. И, хотя разговор с амиром прошел как нельзя лучше, всех проблем аджибаши это не решило. Поездки сиятельного жениха в столицу Шаярии продолжали доставлять удовольствие всем – и простым навям, которым было обо что почесать языки, и маликам, все еще радующимся возможности побывать в новом месте, и жениху с невестой. Единственным горестным исключением ощущал себя среди этого всеобщего довольства почтенный Фанак. Уже к третьему дню он осознал, что увидеть в городе Джабаля в ближайшее время не посчастливится никому, ведь поездки в родную деревню бывают и затяжными. И, при всей радости за будущее семейное счастье ибн-амира, Фанака это отнюдь не утешало. Еще сильнее настроение аджибаши испортилось, когда на следующий день ему сообщили о втором ограблении. На сей раз жертвой стал известный парфюмер, и это изрядно проясняло обстоятельства дела – единственное, что было приятного в случившемся. – Значит, опять клеймо украли? – довольно спросил Фанак Тарика-сакабаши, пришедшего к нему с отчетом. – Ну да. И чего? – буркнул тот, озадаченно почесав рог. – Тарик, – со вздохом изрек Фанак, которого сейчас легко раздражало все, в том числе некоторая тугоумность сакабаши, которую он обычно легко терпел, – ты никогда не задумывался, почему лет нам примерно поровну, но я уже давно стал аджибаши, а ты – до сих пор нет? – Понятия не имею, – хмуро проворчал Тарик. – Потому что я тебе в шахматах мат чуть ли не на пятом ходу ставлю. Они обокрали парфюмера, а до того – стекольщика, который флаконы для парфюмеров делает. И оба раза пропали клейма. Подделками наши воры промышляют, а остальное похищенное – для отвода глаз. Наступившая ясность, впрочем, не принесла Фанаку ибн-Мухлису ни малейшего облегчения, поскольку ибн-амир Шаир прекращать своих путешествий в Ферузу вовсе не собирался, а значит, аджибаши следовало идти на поклон в участок Купеческого квартала, чтобы ему одолжили ловчего. И его вовсе не утешило, когда по пути туда он увидел пыль из-под копыт очередной делегации и услышал, как нави обсуждают: – Как медом ибн-амиру там намазано, интересно, это шаярки так на мужчин действуют? – Не вздумай проверять, у тебя денег столько нет, порталом туда-сюда скакать! – А может, это и не шаярки такие волшебные, а вовсе даже синки! Шаир же, в отличие от аджибаши, отнюдь не печалился и находил себе все больше приятных способов провести время с невестой, что было несложно. Куда труднее было найти желающих снова поучаствовать в делегации, особенно когда ибн-амир собирался ехать в Шаярский амират второй раз за день, вернувшись лишь на пару часов по неотложному делу. Единственным, кто всегда был рад поездкам, разумеется, оставался Наиль ибн-Тахир, но он при этом категорически отказывался ехать обратно в обед, не без оснований заявляя, что Шаир «все равно назад прискачет быстрее кролика», так что он лучше тут посидит и проведет время с удовольствием, чем на дороге пыль глотать. Удовольствие в лице Газали по этому поводу ехидно хихикало и просило Наиля сыграть еще что-нибудь. Он теперь тоже возил с собой свой канун, и когда они с Шаиром решили сыграть вместе, глазеть на выступление снова собралась толпа придворных, так что ибн-амир вскоре опять сбежал вместе с Адилей, чтобы наконец забраться на дворцовую крышу и провести там время в блаженном уединении. Бесед, сопровождавших его путешествия туда-назад Шаир, по счастью, не слыхал, а то пришлось бы вызывать сплетников на дуэль. Чиновники, выглядывающие в окошко, только чтобы не заниматься делом, тихо переговаривались: – А что это наш пылкий влюбленный в Ферузу уж второй раз за день «укреплять отношения между странами» намылился? – Так посольство у него в Каср аз-Захаби было, вот и слетал ласточкой туда да и обратно, еще крепчее укреплять! – Да будь невеста хороша – так и я бы поукреплял, отношения-то, подобным манером. Хорошо быть ибн-амиром: на другого бы посмотрели и сказали, что он мартовским котом за девкой бегает, а тут – нет, тут дела высокие, государственные, поди! Таким образом, с государственными делами шло очень даже неплохо, зато с низменными бытовыми преступлениями не слишком хорошо: с ловчим Фанаку не повезло. Недовольный лишней работой Хазам ибн-Мубин прибыл к месту преступления только к вечеру и, как ни напрягал свои рога, найти следы преступника не смог, лишь изворчался на всех, утверждая, что парфюмер сам потерял все эти вещи, а теперь честных навей от работы отрывает. Когда ограбили еще и серебряных дел мастера, история повторилась, за тем исключением, что утверждать, будто все ремесленники сплошь рассеяны и теряют клейма, Хазам все же не стал. Шаир, меж тем, за это время успел излазить весь шаярский дворец не менее тщательно, чем в свое время Каср аз-Захаби, после чего перешел на остальную Ферузу – разумеется, вместе с Адилей, которая наконец смогла вдоволь погулять по родному городу и узнать его. Во Дворце тысячи садов к их многочасовому отсутствию на публике успели привыкнуть, так что никто даже не подозревал о побегах – кроме, разве что, амира Рахима, но тот никому ничего не говорил. Так что у ибн-амира все шло просто замечательно, не считая того, что в Золотом дворце стали пропадать малики: с началом его сборов коридоры и залы подозрительно пустели, поскольку, по меткому выражению одного ясминского ибн-аги, «участвовать по сотому разу в этой явской делегации» никто был не в силах. А к тому времени, как на очередную поездку Шаира нави на его пути принялись реагировать спокойно и уверенно, позволяя себе выкрики: «Ну что, ибн-амир снова в Ферузу поскакал? Так лавку открывай, лодырь, пора уж!» – радостное событие уже было практически подготовлено. И за пару дней до свадьбы Шаиру решительно намекнули, что его присутствие во Дворце тысячи садов крайне неуместно, и вообще ничего не состоится, если портным будут мешать дошить свадебный наряд, постоянно выкрадывая невесту. Засим, ловчий Джабаль, по которому так истомился Фанак ибн-Мухлис, все же появился в Сефиде, даже не подозревая, сколь ожидаемым было его появление. Не желая ждать милостей от самума, Шаир сразу двинулся к янычарам в надежде, что уж там-то дело ему найдется, и оказался более чем прав. Едва он появился в участке, как Амин крикнул на весь общий зал: «Аджибаши, ловчий нашелся!» – после чего к нему едва не подлетел Фанак и, не вдаваясь в объяснения, потащил на место последнего ограбления, уже четвертого, случившегося позавчера. За ними, также без лишних слов, побежал и Тарик-сакабаши с парочкой своих йолдашей. – Да что у вас тут такое без меня произошло?! – с изумлением спросил ибн-амир, которому было и лестно, что он настолько незаменим, и одновременно – несколько неловко, что он пропал так надолго. – Серия ограблений, Джабаль-бек, вас все нет и нет, а след стынет. Уж не знаю, может, вы что и найдете, а мы – ничего не смогли, – сказал Фанак. Сзади хмуро отозвался Тарик: – Вы не подумайте, мы со всем сочувствием: конечно, можно и позабросить дела, когда некую девицу так далеко увезли… Шаир покраснел, потому что менее всего он нуждался в сочувствии тому, как проводил все это время. – Так вот, а у отличных мастеров тем временем клейма пропадают – и никаких следов. – Ловчего из купеческого звали? – деловито спросил ибн-амир, подобравшись на словах про отсутствие следов, как почуявшая дичь охотничья собака. – Обижаете, Джабаль-бек! – усмехнулся Фанак. – Я вас, конечно, люблю, как родного, но не настолько, чтобы хранить вам верность после трех ограблений. Только он тоже ничего не нашел. И свидетелей нет. – Невидимки… – задумчиво пробормотал Шаир. – Да вот как будто, но я в это не слишком верю, так что давайте-ка зайдем и поищем, – сказал Фанак, поскольку они как раз подошли к дому мастера Нияза – гончара, знаменитого своей расписной фарфоровой посудой. Разумеется, весьма дорогой и ценной. – Прямо в дом влезли! – сокрушался Нияз-бек, пока Шаир расхаживал взад и вперед по комнате, оглядывая все вокруг. Гончар держал клеймо именно здесь, в небольшом сундучке. Однако ибн-амира, как выяснилось, в данный момент интересовало совсем иное. А именно – разговор, доносящийся с кухни, где две навки обсуждали, что лучше приготовить из баклажанов: баба-гануш или мутабаль. Наконец он не выдержал и спросил Фанака: – Что у вас тут с человечьми баклажанами происходит? Я пока по Сефиду прошел, мне три раза предлагали купить блюда из баклажанов, и я видел, как их навки с рынка несут наверху тюка, будто нежные персики. – Это у нас мода новая, Джабаль-бек, – хмыкнул аджибаши, – в ваше отсутствие завелась. Теперь без баклажанов в столице никак. Думаю, сия штука – что-то вроде лихорадки, передается разговорами. У меня вот обе жены заразились, только и болтают, что о баклажанах. И готовят их все время, хоть из дому беги. – А, ну если мода, то понятно… – вздохнул Шаир, не раз наблюдавший, как сходит с ума весь дворец, подхватив какое-нибудь очень странное поветрие. Почему бы и не баклажаны, в самом деле. – Только с чего бы вдруг? – Ой, Джабаль-бек, вы же столько пропустили! – всплеснул руками мастер Нияз. – Ну, хоть про поездки ибн-амира, дай Ата-Нар ему здровьичка, к невесте знаете? Он в нее влюблен без памяти, уж вся столица в курсе, дня без нее прожить не может. – А баклажаны-то тут причем? – почти простонал заливающийся краской Шаир: ему показалось, что у него покраснели даже шея и грудь. Все-таки он вовсе не мечтал, чтобы о его чувствах болтал весь Сефид. Подумаешь, пару раз к невесте на свидание съездил – зачем уж об этом столько толковать? – Так притом! Говорят, что бин-амира Адиля, пурпурная и шаярская, захватила сердце нашего ибн-амира, так вот ведь – и баклажаны пурпурные и шаярские! И если их кушать, то тоже в семье любви прибавится. – Пурпурный же светлее гораздо и краснее, – неловко пробормотал Шаир. – А то я не видел, – согласился Фанак-аджибаши. – Но вы это навям объясните теперь. – Не собираюсь я им ничего объяснять… – пробурчал под нос ибн-амир. «И слава Ата-Нару, – весело подумал Фанак. – Не люблю на совещания в диван мотаться». – И что тут у вас еще пурпурное и шаярское теперь? – ворчливо поинтересовался Шаир, пытаясь оценить масштабы бедствия. – Ой, много чего! – очень довольно ответил аджибаши, ощущая, что сейчас прямо в этой комнате вершится справедливое возмездие за все дни его страданий без ловчего. – Из Шаярии теперь и ткани везут, и ковры… Кто бы мог подумать, что страстные поцелуи с пурпурными маликами столь благотворно сказываются на торговых отношениях амиратов! – Так ведь нави-то в корень зрят! – подхватил Нияз-бек. – Оно, конечно, очень хорошо, когда наши амиры, дай Ата-Нар им здоровьичка, решают, что лучше мириться, чем друг друга за волосы таскать и воевать. Ну так ведь сегодня решили – а завра перерешили, и договора все насмарку, проще и не начинать. А вот ежели у наследника нашего, дай Ата-Нар ему долгих лет жизни, к тамошней бин-амире чувства великие, то никакой войны с Шаярией он, конечно, не допустит, а значится, торговать можно свободно и не опасаясь. Мне вот тоже уже предложения делают, и очень даже интересные. Только без клейма как работать? – В самом деле, без клейма никак! – живо согласился с ним Фанак, глядя на ибн-амира, который, судя по его виду, прямо сейчас пытался провалиться сквозь пол: – Работать давайте, Джабаль-бек, надо и вам внести некоторый вклад в развитие шаярско-ясминских отношений. Тут Фанак очень ехидно усмехнулся, а Шаир растерянно подумал: «Куда уж больше-то!» – и лишь несколько мгновений потаращившись на аджибаши, осознал, что тот наконец-то завел речь о деле. После чего не удержался от искреннего вздоха облегчения. В действительности решить проблему оказалось не так уж сложно. Изобретенный вместе с Барияром-беком ради дела Тахсины артефакт пригодился и тут, нужно было лишь сложить подходящие бейты. Вот с этим «лишь» ибн-амир несколько замешкался, так как, сбитый с толку человечьими баклажанами и безмерно смущенный, совсем растерял подходящие слова, и ему пришлось помучиться, бегая из угла в угол. Жена Нияза два раза подносила ему айрана, от души сочувствуя мучающемуся ловчему. Ни мастер, ни она уже и не ждали результата, зато Фанак в него верил и вовсе не удивился, когда лицо ибн-амира осветилось и он, держа в руке артефакт, как факел, помчался по следу. Фанак же высвистел Тарика и его янычар, продолжавших в это время уже бессмысленный опрос соседей. Погоня окончательно привела Шаира в чувство: он даже и не подозревал, насколько за это время соскучился по привычным ощущениям ловчего, вышедшего на охоту – и хотя на другом его конце сейчас был не навь, а тот артефакт, которым воры скрывали следы своего присутствия, это была цель, и за ней можно было гнаться, не думая более ни о чем. Увы, радость и успокоение продлились недолго. Когда Шаир вывернул из очередного переулка и ненадолго оглянулся, чтобы проверить, не замешкались ли янычары, он вдруг услышал громкий и радостный окрик: – Джабаль-бек! Куда ж вы запропали?! – и увидел бегущего к нему розово-полосатого Башира ибн-Латифа, клиента по делу о подделке документов. Ибн-амир сошел со следа, не удержавшись от кислой мины: терять цель было неприятно, как и отбиваться от благодарных клиентов. Но, похоже, сегодня Всевышний решил наказать его за все дни, проведенные в праздности, и это следовало принять со смирением. – Я же так вам и не заплатил, а ведь вы великое дело сделали, величайшее, и не меня одного спасли! Мы вам уж и подарки заготовили, а вы все нейдете и нейдете! – Поездка у меня была, длинная и срочная, – со вдохом сказал ибн-амир. – Да мы уж понимаем, что вы по мелочи пропадать не будете: такой навь, как вы, простых, таких, как мы, не подведет – но я так рад, что встретил вас! Сегодня же приходите, адрес-то мой помните? – Помню! Я сейчас преступников разыскиваю, но если к вечеру освобожусь – буду у вас, – обреченно пообещал Шаир. К ним давно подошли янычары, и Тарик, ничего не подозревающий о сложных отношениях ибн-амира с вознаграждением за труд ловчего, зато помнящий о деле Башира, недоуменным шепотом поинтересовался у аджибаши: – Так он же позже уехал… Чего оплату-то не забрал? – Мухи помешали, пурпурные, – невозмутимо ответил Фанак, с немалым удовольствием наблюдающий за Шаиром, вновь угодившим в неловкую ситуацию. Тарик недоуменно нахмурился, но больше ничего спросить не успел, поскольку, едва закончив разговор, ловчий снова рванул вперед, да с такой скоростью, будто цель стремительно от него убегала. След привел их к не самым богатым окраинам Купеческого квартала и, сойдя с него, Шаир кивнул на нужный ему дом. – Артефакт, с которым честных мастеров грабили – точно там. А скорее всего, и преступник, – тут он потер рог, – чувство смутное, но, вероятно, он тут и живет. Так что я вам дело, считайте, раскрыл. Такик-скабаши внезапно фыркнул: – Так любой ловчий раскрыл бы с этой штукой, – и кивнул на подвеску в руках Шаира. – И Хазам-бек не хуже. – Пусть Хазам-бек сам плетение для «этой штуки» придумает и кузнецу отнесет, тогда и будет не хуже, – обиженно отозвался ибн-амир. Фанак-аджибаши смерил Тарика очень долгим и очень пристальным взглядом, отчего тот невольно вытянулся по стойке смирно и сдавленно кашлянул. – Ты, Тарик, – с расстановкой изрек почтенный накиб участка, не отводя глаз от сакабаши, – сперва в шахматы хоть раз у меня выиграй, а потом уж оценивай сложность работы чужого ума. Ты знаешь, что я тебя очень уважаю за старательность и добросовестность, а вот за такие слова – не стану. Сакабаши, над которым, крайне неожиданно для него самого, повисла самая страшная угроза, которую можно было услышать от Фанака ибн-Мухлиса, на мгновение зажмурился, а потом выпалил: – Прошу простить, Джабаль-бек, виноват, не разобрался. – Вольно уже, Тарик, чать, не перед строем, – лениво махнул рукой Фанак. – И в следующий раз хотя бы пробуй думать, прежде чем говорить. Преступника они впятером взяли легко, так же легко неуважаемый Рабих сдал своих подельщиков и рассказал, как дошел до жизни такой. Достаточно было всего лишь оказаться единственным наследником своего отца, разбирать кабинет и найти захоронку с артефактом, а также и с мастерским клеймом известного кузнеца оружия. Как позже выяснилось, поддельным, но очень достоверным. У Рабиха появилась возможность и возникла идея – большего ему не понадобилось чтобы стать на скользкую дорожку изготовления подделок, да еще и подбить нескольких приятелей. Брать подешевле, ставить клеймо и продавать втридорога – это немногим отличаюсь от обычной работы купца и потому показалось юнцам очень верным занятием. – Вот, Джабаль-бек, поучительная история о том, как важны в этой жизни чувство меры, хладнокровие и рассудительность, – философски заметил Фанак, наблюдая, как йолдаши выводят из дому совсем сникшего Рабиха. – Опять вы начинаете, Фанак-аджибаши, – скорбно закатив глаза, вздохнул Шаир. – Я и не переставал, – пожал плечами накиб над янычарами. – И не перестану, даже не надейтесь! – Ладно, я почти привык, – буркнул ибн-амир, который все еще был благодарен аджибаши за то, что тот принял его сторону в споре с Тариком. – Вот и славно – там, глядишь, и слушать начнете, – улыбнулся Фанак. – Идите уж, раз с работой закончили. И не пропадайте больше так надолго, заглядывайте в участок – мы, вон, даже крышу над левым крылом наконец залатали, у нас теперь уютно. – Это, между прочим, награда участку за дело со взятием склада хамулы, – гордо сказал Тарик-сакабаши. – Да, так что и вы к нашей крыше теперь, некоторым образом, причастны, – хмыкнул Фанак, припоминая, как просил у амира о награде. – Приятно слышать, – ответил Шаир, наморщив нос. Ему снова было неловко – про эту человечью крышу участка, которая требовала ремонта, он все время забывал за разными более срочными делами. К тому же выходило, что отец, как всегда, доделал то, что он не смог по рассеянности. Хотя награждать кого-либо таким образом было вовсе не в духе амира Хакима, так что Шаир осведомился: – Но неужели в амирате все награды, кроме черепицы, кончились? – Я сам попросил, – вздохнул Фанак. – Сил моих больше с этой крышей не было. Правда, сиятельный Хаким ибн-Саиф одной черепицей ограничиваться отказался и, в дополнение к тому, облагодетельствовал лично меня – так что, полагаю, наград в амирате предостаточно. – О, и чем же? – очень заинтересованно спросил ибн-амир. – Правом два раза в году брать люблю птицу из амирского птичника к своему столу. Вот, кстати, у моей младшей жены через полтора месяца всего день рождения. Думаю взять павлина. «Хотя один павлин из дворца у меня есть уже», – с ехидством добавил он мысленно. «Разрешить лису беспрепятственно брать у себя птицу! О, отец, как награждать – мне у тебя точно следует поучиться», – усмехнувшись, подумал Шаир. – Почету-то сколько! – восхищенно и в тоже время гордо вздохнул Тарик, будто тень почета начальника нисходила и на него. – Берите лучше фазана, – от души посоветовал ибн-амир. – Это еще почему? – весело спросил Фанак, решив, что слова про рассудительность и вправду придется еще неоднократно повторить. Шаир покосился на него, понимая, что сказал лишнего, а потом очень беззаботно ответил, пожав плечами: – Не знаю, просто фазанов люблю. Можете поверить мне на слово. И мне вправду нужно идти, до свидания, – после чего скрылся из виду со свойственной ему стремительностью, пока аджибаши не назадавал новых вопросов. «Уж вам-то я на слово поверю, ибн-амир, – подумал Фанак, провожая его взглядом. – Счастья вам большого, любви и деток послушных. Хотя последнее вряд ли – откуда им у таких родителей взяться?» В день свадьбы даже сияние сплошь расшитых золотом белых одежд Адили и Шаира не могло сравниться с сиянием исходившего от них счастья. Сефидский Храм, столь любимый ибн-амиром и видный из окон его покоев, принял молодую пару в свои теплые объятья, чтобы окончательно связать их души и засвидетельствовать эту связь для прочих навей. Хотя всем, знающим хоть часть истории и видевшим влюблённых вместе, было понятно, что эти души уже связаны и срастаются вместе безо всякого заключения брака. Дастур в традиционном алом одеянии произнес прочувсовованнейшую речь о том, сколь важным является бракосочетание и как много оно приносит в жизнь молодой пары, но это были совершенно лишние слова, они и так знали об этом. А после из священного пламени вынырнула золотистая нить, про которую Адиля думала, что она никогда не свяжет их вместе, раз уж они повязали себя сияющей, как сталь клинка, нитью мести, и коснулась их лбов, и втянулась в губы, соединяя в первом супружеском поцелуе. Шаир все это время неотрывно смотрел на свою невесту, не отводя взгляда ни на секунду и, кажется, не замечая вовсе ни прочих присутствующих на церемонии, ни дастура, ни самого Ата-Нара, осенившего Храм своим зримым присутствием на алтаре и незримым, разлитым в воздухе, дабы скрепить их союз. Адиля, разумеется, тоже глядела на него, с румянцем на щеках и сбивающимся дыханием от переполняющих ее чувств – и такой она казалась Шаиру еще прекраснее, хотя, казалось бы, куда уж больше. Они продолжали смотреть друг на друга и пока шли обратно к дверям, держась за руки, и потом, спускаясь по ступеням, и когда Шаир помогал Адиле сесть на лошадь, и покуда они ехали по улицам Сефида во главе пышной и торжественной свадебной процессии, направляющейся в Каср аз-Захаби. Увидеть сие редкое и великолепное зрелище спешил каждый житель столицы. Хотя с поездками Шаира в Ферузу все настолько свыклись, что воспринимали их с не большим удивлением, нежели восход Ока Всеотца, но одно дело делегация, и совсем другое – долгожданная свадьба, на устройство которой не пожалели ни времени, ни сил. Посему разговоров в городе снова было на несколько дней вперед, особенно о том, как хороши были жених с невестой на своих лошадях –всеобщем любимце белом Сыне Сефида и гнедой Небесной Пери, которую тут видели впервые. Все сходились на том, что у молодоженов даже и лошади друг другу подходят, после чего очень прочувствованно вздыхали. Во дворце тем временем собирались гости, так как Храм вместить всех не мог. Шаярские малики раскланивались с уже знакомыми ясминскими, и осматривали еще не знакомый им дворец, от кухни разносились умопомрачительные запахи, и все ждали свадебную процессию, в которую были включены более близкие нави – родители, родственники, друзья. Среди последних на свадьбе была и Тахсина-ханум, которой откровенно не терпелось увидеть Адилю бин-Джахиру, о которой она была наслышана и как о бин-амире, и как о девушке ибн-амира; и Барияр с Фатимой. Кузнец и его жена ни в коем случае не приняли бы никакой награды за свое искреннее гостеприимство, и Шаир с Адилей это прекрасно понимали. Зато побывать на свадьбе они бы не отказались ни за что на свете, и такое почетное приглашение само по себе было для них вознаграждением, доказывающим самое главное: что их действительно и помнят, и любят. Встречали молодоженов не только весьма торжественно, но и с большой радостью, ибо, хотя дворцовые свадьбы и обставлены куда роскошнее тех, что случаются в Ремесленном квартале, и в такие дни за соблюдением этикета и распорядком тщательно следят – как может достойный навь, будь он высокородный малик или простой горожанин, не испытать счастья, наблюдая, как двое соединяются узами искренней любви по благословению Всеотца? Тем более что жених с невестой поводы для всеобщих восторгов предоставляли со всей щедростью. Ибн-амир Шаир, которого чувства переполняли, как никогда ранее, изливал их на свою возлюбленную жену, даже не думая сдерживаться ввиду торжественности и церемонности свадебного застолья. И даже малики, много раз наблюдавшие их вместе, порой не могли удержаться от полных умиления улыбок и тихих вздохов, глядя на сие зрелище. Шаир с большим трудом и неохотой отвлекался от Адили на произносимые тосты и славословия, отвечая непривычно кратко для себя самого, после чего незамедлительно возвращался к делам, которые находил куда более важными: к выискиванию на столе, ломившемся от яств самых изысканных, чего-нибудь особенно вкусного, чтобы положить ей в тарелку, объятьям, больше подходящим для уединенного свидания, нежели для зала, переполненного гостями, и поцелуям, при виде которых некоторые особенно юные и стеснительные малики пылали ушами добрую половину вечера. Спустя некоторое время крики «Горько!» сделались необычайно редкими – их провозглашали лишь для проформы, поскольку за ибн-амиром все равно никто не поспевал, и в перерывах между традиционными возгласами он умудрялся поцеловать Адилю еще раза три, а то и четыре. Со снисходительной, но не лишенной теплоты улыбкой взирал на это амир Хаким, думая о том, что и сам по молодости был так же буен и страстно влюблен в свою молодую жену Салиму, но со временем, как то и бывает, юная пылкость чувств поулеглась, оставляя за собой пусть и менее яркое, но более зрелое чувство глубокой супружеской любви, которая уже не отвлекает его так сильно от всего мира, но позволяет его ощущать во всей полноте. И Шаиру, похоже, предстоит пройти тот же путь счастливых изменений, хотя сейчас он по молодости и не представляет, как может быть иначе. Думая об этом, Хаким не забывал подкладывать на тарелку своей жены самые вкусные кусочки, соревнуясь с сыном в заботе о супруге. Наконец наступило время танцев, кои во дворцах любимы ничуть не меньше, нежели в хижинах земледельцев, равно как и в домах купцов, и в жилищах ремесленников – и уж разумеется молодые супруги дали собравшимся немало новых поводов для восторгов. Всякий, кому доводилось видеть свадебный танец, согласится, сколь незабываемо это зрелище. И сколь прекрасна любая невеста, опоясанная позвякивающим в такт музыке зунзаром, танцующая рядом с возлюбленным. А уж коли этот возлюбленный пылок, как иные горные вершины, извергающие на землю свой внутренний огонь – от пары и вовсе невозможно оторвать глаз. Впрочем, танцевали и другие: и молодые, и юные душою, и амиры, и кузнец со своей женой – всем нашлось место в круге для танцев. После же Салима, сославшись на усталость, ушла в свои покои опочивать, чем обеспокоила невесту. Она шепотом спросила у Шаира: – Я все еще так неприятна твое маме, что она решила уйти раньше? – Ну что ты, маленькая, дело не в тебе! Совсем, – уверил ее Шаир. – А в чем? – Мы одна семья, так что ты все равно скоро узнаешь. Хотя, на самом деле, и мне не говорили, но я же и так вижу, что она ест, какой заботой пуще обычного ее окружает отец, и что она правда устала. Думаю, у меня скоро опять появится братик или сестренка. Молодая жена посмотрела на него округлившимися глазами и смогла сказать только: – О! О! Неожиданно. Шаир засмеялся: – Может, по амиру Хакиму так сразу и не скажешь, но он очень страстно любит свою супругу. Это у нас семейное. И, само собою, поцеловал Адилю, демонстрируя, насколько. Поцелуй этот, конечно же, не был последним в тот день – как не был и первым, как не был единственным и их танец, поскольку праздник продолжался до поздней ночи, и даже когда молодые покинули наконец веселое и счастливое собрание, веселье продолжилось уже без них. И вина, и развлечений было предостаточно, так что иные гости разошлись только к утру, мысленно вознося похвалы за столь прекрасное торжество дворцовым слугам, всем бени-Азимам и, конечно, юным супругам, а также и Всевышнему за то, что соединил их сердца – с чем, по правде говоря, было не так уж легко управиться. Однако Ата-Нар воистину Всемогуществен и Всеблаг, и судьбы всех навей в руках его. Остается лишь сказать, что, хотя история Кровавой мести Адили бин-Джахиры и Шаира ибн-Хакима и не вошла в легенды, зато попала во множество анекдотов, а уж поговорка: «Ты еще, как ибн-амир, мешок натяни, чтоб извиняться» – ныне известна всем амиратам, хотя немногие знают, для чего именно был надет знаменитый мешок.