Hold Me

Убей её. Девочка хлопает ресницами, поправляя совсем не женскую футболку, пока мужчина с каким-то перекошенным лицом тыкает в несчастную птицу пальцем: — Убей её. Ребенок хмурит бровки, ручки прячет за спину, и опускает голову, прячась от пугающего лица мужчины, который кричит на всю улицу, привлекая внимание тех, кто проходит мимо участка: — Убей её! Настоящий мужчина должен быть сильным! Девочка трясется, взглянув на уже истощенного птенца, который жалобно пищит. Его глаза косо смотрят в стороны, и один из них точно уставился на ребенка, у которого не находится сил и смелости выполнить поручение отца. Тот заставляет её драться с другими детьми, говоря, что мужчина должен уметь постоять за себя, он обязан проявлять агрессию, ведь в злости сила. И девочка растет в его словах. Слушает этот бред изо дня в день, впитывает, как губка в свой невинный разум. Отец воспитывает не бойца, он не имеет понятия, что из-за его нравоучений в одном человеке растет и развивается другой. Совершенно противоположный первому. Сознание, мышление. Мужчина вырастил в дочери мальчика, с признаками животного хладнокровия. *** Утро ранее. На часах стрелка еще не успела дойти до семи, но в ванной уже два парня чистят зубы, и один из них громко зевает, хмуро поглядывая на второго, из-за которого приходится вставать раньше времени: — Я придушу тебя подушкой, — угроза, вызывающая на лице Дилана усмешку: — Не тяни с этим. Ванная небольшая, но возле раковины можно спокойно стоять вдвоем. Томас смотрит на свое отражение, морщась: — Выгляжу, как алкаш. — Ты и есть алкаш, — ОʼБрайен вздыхает, водя щеткой по зубам, и переводит взгляд на дверь, когда та открывается. В ванную заглядывает Эмили. Её майка все так же висит на теле, а резинка штанов задрана до талии, ведь они спадают с бедер. Девушка топчется на месте, не зная, стоит ли умыться с ними, но Томас принимает решение за нее, встав ближе к Дилану, и кивает на место рядом с собой. Хоуп улыбается, подходя к раковине сбоку, и мочит щетку: — Ты, видимо, не привык рано вставать, — она обращается к Тому, который закатывает глаза, говоря с полным ртом пасты: — Не удивляйся, если завтра обнаружишь меня, спящим на полу в твоей комнате, — Эмили воспринимает это, как шутку, поэтому улыбается, не понимая, что русый совершенно серьезен. Но Томас смотрит на неё, так же улыбнувшись, и вновь поднимает взгляд на зеркало, глотнув воды с пастой во рту, ведь Дилан не двигает рукой, уставившись на него через отражение. Томас кашляет, давясь, и пускает смешок: — Страсти-то какие, — шепчет, и Эмили поднимает на него глаза, вопросительно промычав. — Забудь, — Том полощет рот и мокрыми руками пытается пригладить непослушные волосы Хоуп, которая спокойно стоит, никак не реагируя на его прикосновения. Томас повторно окидывает Дилана взглядом, усмехнувшись, но в его усмешке нет довольства. Он лишь рад, что, наконец, смог убедиться в своих догадках, поэтому покидает ванную, оставляя этих двоих. И без русого парня в помещение моментально меняется атмосфера. Эмили смотрит на воду, текущую из крана, Дилан смотрит в сторону ванной, изучая узорчатую плитку. Молчание. *** — А вы ранние пташки, — утро Софии начинается около семи часов, так что она крайне удивлена, что мы встаем в одно время. Женщина привыкла, видимо, к тому, что подростки отсыпаются до полудня, после чего еще валяются в кровати около часа, наслаждаясь покоем. Кажется, Томас из таких, ибо ворчит, поглядывая на Дилана: — Сосед у меня не особо тихий. На кухне приятно пахнет ягодным чаем и кофе, горячие тосты с сыром обжигают язык, но я слишком наслаждаюсь ими, так что не особо чувствую боль. Яркое солнце печет сквозь окна с желтыми занавесками, форточки открыты, так что слышу шум ветра и пение птиц. Сижу за столом с одной стороны с парнями, а с другой возится София, постоянно поднимаясь со стула, чтобы то чайник поставить, то еще тостов сделать. Она всячески откармливает Тома. Видимо, его худоба её пугает. Дилан пьет чай, не притрагивается к тосту, а вот русый парень пока еще способен запихнуть в себя еду, так что наслаждается добавкой. Я же пытаюсь пить какао, которое так нахваливала София. Вкус необычный, но приятный, думаю, могу привыкнуть. — Кстати, — София внезапно припоминает, поворачиваясь к столу с кухонным ножом в руках. — В начале этого года мистер ОʼБрайен заезжал, — поглядываю на Дилана, который даже не поднял на женщину глаза, продолжив изучать взглядом жидкость в кружке. — Он сдал джип Генри на металлолом, и оставил мне новую машину. Я пыталась её завести, но она только кряхтит. Старый джип хотя бы заводился, а эта даже не подает признаков жизни. Да и не нужна мне машина, куда я на ней отправлюсь? — Поворачивается к нам спиной, намазывая на тост ягодный джем. — Я это к тому, что не нужна ли тебе машина? Чего она будет пылиться у меня в гараже? Я лучше там свои вещи держать буду. — На ней можно будет по трассе домой вернуться, — Томас схватывает, взглянув на Дилана, который вздыхает, потерев лоб ладонью, и как-то без желания соглашается: — Можно глянуть, что да как. — Я работал какое-то время в автомастерской, — припоминает Том, глотнув кофе. — Тебя и оттуда уволили? — ОʼБрайен хмуро смотрит на него, а русый лишь улыбается: — Ага. — Воодушевляет, — губы Дилана наконец трогаются в усмешке, но не самой искренней, поэтому отвожу взгляд в сторону, задумчиво уставившись на Засранца, который пьет молоко из блюдца на полу. Он чихает, мордочкой падает в белую жидкость, вызывая на моем лице улыбку. Это утро кажется таким обыденным, будто я все это время живу именно здесь. Словно мой дом где-то неподалеку среди высоких холмов и грубых морских склонов. Внутри все спокойно, никаких изводящих мыслей о школе, учителях, бывших друзьях и маме, которая так и не ответила на мое последнее сообщение. Они уехали не так давно, но чувство такое, словно у меня и не было семьи. И почему-то эта мысль успокаивает… После плотного для Томаса завтрака, парни не тянут и идут проверить состояние машины, хотя сомневаюсь, что они в этом разбираются. Погода теплая, нет, жаркая, а на солнце так вообще хоть смело помирай, поэтому, хочу или нет, мне стоит подобрать другую одежду. Кофта с воротом и длинными рукавами — это веревка на шее, которая приблизит меня к кончине, да и в джинсах уж больно неудобно. И сейчас, стоя у кровати, на которой разложены те вещи, что я собрала с собой, меня впервые одолевает сожаления. Я жалею, что вредила себе, ведь теперь не могу носить более открытые вещи. Только не при Софии. Не хочу испортить её мнение обо мне. Вздыхаю, сев на край кровати, и потираю ладонью живот под кофтой, вспомнив, что и там наверняка осталась отметина. Стук в дверь. Поворачиваю голову, встречаясь взглядом с заглянувшей в комнату Софией, которая улыбается: — Можно? — Конечно, — улыбаюсь в ответ. Мне немного неловко, когда она спрашивает у меня разрешение. Всё-таки это ее комната. Женщина проходит, закрывая дверь, и направляется к кровати: — Я принесла тебе крем. Он помогает ранам затягиваться, да и вообще при ушибах синяки убирает, — наклоняет голову, смотрит на меня так, будто все понимает и знает. — И с другими видами отметин помогает. Улыбается. А я мнусь, обнимая себя руками. Повисшее молчание мне приходится разрушить, так что, слава богу, быстро перескакиваю на другую тему. — Вы играете? — Интересуюсь, указав пальцем на гитару, что пылится в углу комнаты. София тепло улыбается, сев рядом со мной на кровать: — Это моей дочери — матери Дилана. Она просто обожала музыку. Думаю, — с какой-то тоской в глазах смотрит на инструмент, — она могла бы многого добиться в этой сфере. — А Дилан? Он играет? — Спрашиваю, не сдерживая желание узнать как можно больше о нем. — Каролина учила его, кстати, он играл неплохо. Они вместе могли весь день мне на мозги давить своей игрой. Но вот только теперь даже не вспоминает о ней, — женщина теребит в руках тюбик с кремом. — Почему? — Наклоняю голову к плечу, рассматривая гитару: видно, что она уже старая, с царапинами и трещинами, но вид это не портит. — После смерти матери многие вещи, связанные с ней, как-то отталкивают его, — перевожу свое внимание на Софию, слегка хмуря брови, ведь теперь лицо женщины не просто грустное. Оно полно какого-то сожаления, старой, давно неупоминаемой боли. — Даже я — его бабушка, — слабо улыбается, опустив взгляд на свои тонкие руки. Облизываю губы, неуверенно приоткрывая их, чтобы задать вопрос. Аккуратно, кто знает, как на это отреагирует София? Можно ли спрашивать о подобном у совершенно незнакомого человека? — А что с ней произошло? — Смотрю женщине в глаза. Та их отводит в сторону, впервые за то время, которое я ее вижу сутулится, опуская плечи: — Она убила себя, Эмили, — голос твердый, серьезный, кажется, она даже проявляет злость, но внешне не выказывает этого. — Развод… Это ее пошатнуло. Потрясение было сильным. Она пошла в моего покойного мужа — Генри. Этот мужчина никогда не умел держать эмоции, он не был способен контролировать свои чувства. И Каролина была такой. Господи, — женщина трет запястье руки, хмурясь. — И Дилан, черт побери, такой, — мы точно об одном и том же Дилане говорим? — Никому мои хладнокровные гены не передались. Будто все их чувства умножены в два раза. Если любят, то безумно. Ненавидят всей душой, никогда не думая о прощении. Для таких людей привязанность — все равно, что тюрьма. Думаю, поэтому Дилан не особо приветлив. Боится привязанности. Посмотри на меня, — с явным огорчением улыбается мне, приложив к груди ладонь. — Боже, он держит меня на расстоянии. Не помню, когда последний раз прикасалась к нему. Совершенно не тактильный человек. Я невольно касаюсь пальцами своего правого запястья, вспоминая сегодняшнюю ночь. Рука сама тянется к щеке, щупая небольшой порез. Дилан не касается людей? Тогда, почему он… — Я переживала за него, узнав, что отец берет опеку, увозит его к себе, — женщина продолжает, но я не смотрю на неё, щупая пальцами кожу щеки. — Как он? Где он? Хорошо ли спит? Питается? Черт, этот ворчун даже отрицает тот факт, что кто-то беспокоится о нем! — Восклицает с раздражением, хлопнув ладонями по коленкам, завладев моим вниманием. — Но я вижу, что у него даже друзья появились, — смотрит на меня. — Так что могу быть только благодарной, — пытается оттолкнуть нахлынувшие эмоции и улыбается мне, отчего чувствую себя неуютно, но, почему-то улыбаюсь в ответ. — А почему, — вдруг хмурюсь. — Почему его родители развелись? София встает с кровати, поправив ткань платья: — Этот мужик нашел себе новую бабу, — вздыхает, поставив руки на талию. — Так, хватит о грустном, пойду готовить обед, а то этот тощий парень меня пугает, — забавно ворчит, направляясь к двери, и бубнит под нос. — Нет, серьезно, как можно быть таким худым? Кстати, — поворачивается, взявшись за ручку. — Мне нравится эта майка и шорты. Женщина выходит, оставляя меня в раздумьях. Потираю колени руками, опустив взгляд на кровать, и замечаю, что София все же оставила мне крем, и этот факт заставляет меня чувствовать боль в щеках от непривычки улыбаться. Вновь смотрю на гитару и понимаю, что полученная информация полностью оправдывает отношение Дилана к другим людям. Он просто боится. Решив, что мне правда нечего стесняться в плане отметин на теле, переодеваюсь в то, что посоветовала София, беру Засранца и выхожу с ним на задний дворик, где еще больше цветов, чем на переднем. В ряд растут яблоня, вишня и слива. У забора теплица, но не могу разглядеть, что именно выращивается внутри. Держу котенка, подняв глаза в чистое голубое небо, и с наслаждением вдыхаю ароматы, прищурившись. Впереди тот самый кирпичный гараж. Подхожу к нему, толкая прозрачную дверь, и сразу нахожу взглядом Дилана, который улыбается, стоя у стола, и вытирает грязные руки о тряпку. Томас, видимо, лежит спиной на скейте, поэтому выкатывается из-под машины, растирая глаза, отчего сажа на лице размазывается по коже: — Эта машина опять плюнула мне в лицо, — улыбается, но хмурит брови. — Тряпку подайте. Дилан замечает меня, поэтому его улыбка пропадает с лица. Он опускает взгляд на свои руки, но его тряпка уже грязная, поэтому я замечаю другую, лежащую на стуле, и беру, подходя к русому парню. Опускаюсь на одно колено, поднося тряпку ему к лицу, и Томас благодарно улыбается, когда вытираю с его щеки масло: — Благодарю, — вновь исчезает под машиной. — Твоя бабка не могла уехать, потому что масло вытекает. Надо найти место протечки. Вот и весь фокус. Встаю, взглянув на Дилана мельком, пока он не видит. Он не смотрит на меня, садясь на корточки возле машины. Они начинают обсуждать возможности починки и сложность в использовании автомобиля. Ничего из этой информации мне не понятно, поэтому решаю «выгулять» Засранца, пока его «папа» строит из себя кретина, игнорируя мое существование.

***

Вечер давно опустился холодным туманом на округу, сочась ветром сквозь высокие деревья и холмы. К ночи в этих местах становится невыносимо сидеть на улице без теплого шарфа, но это вовсе не мешает Эмили спрятаться на балконе. Она долго сидела одна в комнате, смотря на гитару, что стояла и пылилась в углу. Выглядел инструмент одиноко. Брошенный. Хоуп никогда не играла на подобных, но сейчас, сев у стены от двери, она тщательно изучала предмет взглядом, трогала за струны и крутила-вертела в руках, чтобы понять, как его правильно держать. Сгибает одну ногу в коленке, решая подпереть ею гитару с одного бока, а сама пальцами водит по струнам, замечая, что они плохо натянуты. Кажется, Шон умеет играть. Он как-то говорил, что лучше держать струны в «напряжении». Правда девушка понятия не имеет, как настроить их, поэтому просто начинает водить пальцами, смеясь от нелепости собственной игры. Думает, что у Дилана получится куда лучше. — Звучит ужасно, — Эмили вздрагивает от неожиданности, прикусив кончик языка, и терпит боль, прижимая руку к губам. Поворачивает голову, большими глазами уставившись на Дилана, который сохраняет на лице уж больно неискреннюю улыбку: — Я думал, мы уже прошли ту стадию, когда ты вздрагиваешь от моих слов. — Ты бы еще тише подкрался, — Хоуп шепотом ворчит, ерзая на полу, и воздух застревает в горле, когда она понимает, что зря взяла инструмент в руки, но решается солгать: — Ты умеешь играть? — Интересуется, хотя ответ известен. Дилан наклоняется, взяв из ее рук гитару, и садится с другой стороны от двери, оставив без внятного ответа: — София зовет к столу, — не смотрит на девушку, удобнее взяв инструмент. Эмили подмечает то, с какой простотой он это делает, будто был рожден с гитарой в руках, и игра на ней не стоит для него особых усилий. Его пальцы ловко касаются струн, но те не издают звуков. Дилан ждет. Ждет, что Эмили покинет комнату, оставит его одного. И теперь Хоуп удается рассмотреть за идеализированным образом скрытую тяжесть. Парню трудно держать музыкальный инструмент, его руки напряжены настолько, что вены уже можно разглядеть в такой вечерней темноте. Эмили вздыхает. Ей, правда, лучше уйти. Поднимается с пола, отряхивая спину, и переступает порог комнаты. И чем ближе она подходит к двери, тем неувереннее становятся её шаги. Эмили открывает дверь, но не выходит в коридор, замерев на пару секунд, после чего, всячески борясь со своими внутренними противоречиями, прикрывает дверь до щелчка. Ключ в замке. Девушка долго смотрит на него, хмуря брови, и касается пальцами, прислушавшись. Мелодия. Она громко начинается, но тут же обрывается, после чего вновь её можно расслышать, но в ту же секунду наступает тишина. Это чередование напрягает. Эмили практически ощущает, как жестко Дилан обходится с натянутыми струнами. Что им движет? Вряд ли ненависть. Злость? Обида? Да, он обижен. Как часто парню приходится вот так оставаться наедине с собой, со своими переживаниями и мыслями? Часто ли он окунается с головой в прошлое, позволяя себе захлебнуться? Эмили неясно. Она не может этого знать. Никто не может. Девушка сжимает губы, прекращая их кусать, и прикрывает веки, вслушиваясь в звуки гитары, а пальцами потирает ключ, никак не находя в себе силы решиться. Дилан ненавидит эту мелодию. Он ненавидит эти струны. Ненавидит свои чертовы пальцы, которые до сих пор помнят, как играть. Он ненавидит мать за то, что она оставила это в нем. Оставила часть себя, а вместе с ней и обиду. Парень ощущает себя брошенным ребенком, который даже не может просто разбить к черту этот инструмент и выбросить все из себя. Все то дерьмо, что не дает спокойно засыпать по вечерам. Дилан злится из-за воспоминаний. Одно их наличие уже заставляет комок в горле расти. Парень проводит по струнам, уже не пытаясь играть что-то конкретное. Он просто терзает гитару, в попытке порвать струны, чтобы никогда больше не иметь возможности играть на ней. Даже смотреть. Он бы не посмотрел. Во всем виновата Хоуп. Она не должна брать эти вещи. Его вещи. Её вещи. Тяжесть и песок в глазах. Дилан давит на них пальцами, сжимая веки, и уже вот-вот готовится вновь распахнуть, но ничего не меняется. Он жмёт, надавливает, ждет. Ладонь уже вовсе накрывает глаза, скрывая под собой болезненные ощущения, но те разгораются в груди. Боль имеет особенность распространяться с безумной скоростью, и как только ты даешь ей волю в одной точке своего тела, она тут же пытается завладеть другой, увеличиваясь, растет, истязает. И лицо парня горит. Он по-прежнему одной рукой держит гитару, но уже нагибается вперед, касаясь головой согнутой ноги. Его одолевает судорога. Внезапно и мощно, отчего Дилан покачивается в разные стороны, стиснув зубы до скрежета. И полностью изолировавшись, он внезапно слышит шаги, вырывающие его из состояния, приближенного к первой стадии самоуничтожения. Парень резко выпрямляется, не успев проконтролировать выражение своего лица, поэтому каким-то обескураженным взглядом смотрит на Эмили, которая почему-то улыбается: — Я думала, мы уже прошли ту стадию, когда ты вздрагивал от моего внезапного появления, — её улыбка меркнет, испаряется, как и воздух в легких ОʼБрайена. Его поймали. Застали врасплох. Он глотает кислород, быстро опуская голову, чтобы скрыть свои глаза, ведь сейчас в них — весь он. Вот так просто. Как на ладони. Открытая книга. Это его ошибка. Парень слабо отбрасывает гитару, как-то зло заметив: — Ты еще здесь? Я же сказал, что Софи ждет, — его голос звучит, как ругательство. Эмили знала, что не должна этого делать. Есть люди, которых просто оттолкнуть. И Дилана просто. Есть то, что нельзя лицезреть другим. У Дилана есть. Парень сбегает. Он не смотрит на неё, быстро входит в комнату и спешит к двери, чтобы скрыться. Неважно, куда и как надолго. Его здесь не будет какое-то время. Ему плевать, сколько. Всем плевать, ведь никому нет дела. Эмили смотрит ему в спину, непроизвольно набрав в легкие много воздуха, когда Дилан касается дверной ручки, дергая. Девушка прекращает дышать. Нет, они оба. Дверь не поддается, и парню не нужно повторно пытаться, хотя желание выбить её к чертям растет. Парень переступает с ноги на ногу и слабо дергает ручку во второй раз, моргает, чувствуя, как предательски горят его глаза. Черт. Просто. Ч Ё Р Т. Хоуп прячет ключ в задний карман шорт. Она не может дышать. Не может даже нормализовать поток безумных мыслей, вызванных её необдуманным поступком. Чего она хочет добиться этим? Честности с его стороны? Теперь Эмили по-настоящему боится последствий. Ведь Дилан не станет терпеть подобного. Но парень стоит. Продолжает стоять спиной к ней, чувствуя, как сердце в груди тяжелеет, как подкашиваются ноги. И проявление такой слабости пугает. Здесь посторонний. Нужно уединение. Ему нужно уйти. Слабо вновь дергает ручку, но уже использует свои эмоции, громко хлопнув по двери кулаком. Эмили вздрагивает, прижав руки к телу. Продолжает смотреть, всячески борясь с идеей сбежать через окно. В данный момент, это самое благоразумное, что приходит в голову. Но есть еще одно, но оно может спровоцировать. Оно может ухудшить ситуацию. Но Хоуп уже нечего терять. Она перешла черту того, на что способна, поэтому пойдет до конца. Когда ей было плохо, Дилан не сбегал. И Эмили не собирается. Она шаркает босыми ногами, и звук её шагов заставляет парня дышать тяжелее. Не приближайся. Только не сейчас. Не подходи к нему. Просто открой эту гребаную дверь и дай ему уйти! Эмили тихо дышит через нос, словно боясь спугнуть Дилана, который уже напряжен до предела. Его плечи заметно дергаются, ведь руки дрожат, и девушке хочется верить, что он не станет проявлять агрессии в её сторону. ОʼБрайен просто не может так поступить с ней. Эмили Хоуп ему доверяет. Трудно признаться в этом самой себе, но так оно и есть. Девушка не боится его. Для этого нет причин. Ведь в данный момент он — жертва. Жертва, которую она так жестко загоняет в угол с каждым порванным сантиметром, что сгорает между ними. Её ладони потеют, а руки не хотят поддаваться, но Эмили моргает, делая глубокий вздох, и осторожно протягивает обе руки, аккуратно коснувшись пальцами спины Дилана. И тот чувствует, как наступает разрушение. Полное уничтожение, когда руки девушки медленно, словно боясь, скользят вокруг его тела. Эмили сцепляет пальцы в замок, ощущет жар. Она впервые настолько близко к кому-то, впервые сама проявляет инициативу прикоснуться, а главное — выполняет её. Она касается Дилана.

Обнимает, ведь так делает ее отец, когда девушке тяжело.

Хоуп не чувствует, как грудная клетка парня расширяется при вдохе. Он дышит? Неясно. Эмили осторожно подходит ближе, прижимаясь к его горячей спине всем телом, прикладывает ухо к участку между лопатками и слушает. Слушает биение, слушает дыхание. И вдруг осознает, что вот таким образом чувствовать кого-то рядом — потрясающе. Дилан смотрит на несчастную ручку, сжимая её все крепче пальцами, и так же сильно кусает нижнюю губу, не в силах отгородиться от Хоуп. Даже мысленно. Он пропускает всю теплоту её тела через себя, будто становясь одним целым с другим живым организмом. Моргает, не побеждая боль в глазах, и с тяжелым выдохом прижимается лбом к поверхности деревянной двери. Прикрывает уставшие веки, свободную руку поднимает к замку из пальцев девушки, которые она сцепила на уровне его живота, из-за чего немного приподняла ткань футболки. Дилан прежде мнется, после чего осторожно касается её запястья, обхватив его пальцами, и сжимает, повторно громко выдохнув. Эмили наконец расслабляется, так же прикрыв веки, чтобы полностью раствориться в темноте и тишине. Она невольно касается носом спины парня, вдыхая аромат никотина и зеленой травы. Видимо, Дилан долгое время провел среди кошеной зелени, пока следил за Засранцем. А вот ОʼБрайену вовсе не нужно гадать. Он знает, что Эмили пахнет морем. Давно уже этот факт стал для него известным. И сейчас вновь чувствует морской аромат. И в сочетании с прикосновением — ощущения не передаваемые. Дилан не хотел вспоминать, какого это — касаться кого-то, но… Черт возьми, ему это так необходимо. Прямо сейчас. Неважно, что будет дальше, просто не отходи от него, продолжай прижиматься, дышать ему в спину и тереться щекой. Дилан открывает глаза. Смотрит перед собой, медленно отпустив ручку двери. Уже обеими руками сжимает запястья девушки, которая распахивает веки, когда парень давит, силой заставляя расцепить пальцы. Паника растет. Эмили опускает взгляд, позволяя атмосфере разрушиться, и отступает назад, желая отвернуться, сбежать, спрятаться. Подальше от Дилана. Но он держит её руки. Не дает выполнить желаемое, и от этого Хоуп чувствует страх. Она слабо дергает запястья, но не выходит избавиться от хватки. ОʼБрайен поворачивает голову, опустив взгляд на макушку девушки, которая прячет лицо, испуганно уставившись в пол. Дилан полностью разворачивается к ней, сохраняя близкое расстояние, поглаживает большим пальцем раны на правом запястье и поднимает вторую руку, коснувшись ладонью щеки девушки, которая вновь забывает, как дышать. Её окутывает жар, духота. Задыхается, хрипло всасывая воздух через приоткрытые губы. Теперь жертва, забитая в угол, — она. Дилан давит ей на лицо, заставляя слегка поднять голову, и напряженно хмурится, ощущая её сопротивление. Эмили так близко к нему, что ОʼБрайен всё ещё может чувствовать её сбитое дыхание. Хоуп нервно сглатывает, но не поддается, продолжая смотреть вниз. Дилан пальцами гладит кожу щеки, убирая локоны темных волос за ухо, после чего вновь прижимает горячую ладонь к ее скуле, немного наклонившись вперед. И Эмили делает вдох, за которым не следует выдох. Она замирает, сжав губы, когда парень касается своими её лба. Медленно, осторожно, сам же боится собственных действий. Подобное выражение светлых чувств к кому-то опасно для него, но не может проигнорировать сильное желание выполнить это.

Так делала его мать, когда ему было тяжело.

Эмили поднимает взгляд, упираясь им в ключицы Дилана, который продолжает стоять и прижимать губы к ее горячему лбу. Девушка невольно хватает его за предплечья обеими руками, будто боясь, что ноги не удержат её. Кончики пальцев приятно трясутся, внизу живота странное щекотливое ощущение. Нижняя губа дрожит при попытке прикрыть рот. ОʼБрайен прислоняется носом к переносице Хоуп, уже не держит её запястья, опустив руки вдоль тела, а девушка позволяет ему уронить голову к себе на плечо. Дилан расслабляется. Эмили чувствует это, ведь все его тело теперь будто висит на ней. Девушка прижимает ладони к его спине, вновь обнимая, и лицо прячет в изгиб его ключиц, ощущая щекой, как вена под кожей шеи пульсирует. Дилан смотрит куда-то вниз, тихо дышит, полностью опустошенное выражение лица. Усталость сказывается на мышцах, поэтому ему тяжело стоять. Он понимает, что Эмили не удержать его, поэтому шепчет, но в голосе уже нет былой грубости: — Отдай ключ, — хриплый. Слабый. Хоуп моргает, неосознанно притягивая его сильнее к себе. Ей не хочется терять телесный контакт с ним. Дилан хмурит брови, прижимаясь носом к ее виску: — Эмили. Ей нравится, что он зовет её по имени. От звука его голоса мурашки покрывают кожу рук, по спине бежит приятный холод. Нет, дело не только в голосе. ОʼБрайен вновь касается губами её кожи, пока просит вернуть ключ, и девушка молча наслаждается этим, пугаясь своих ощущений. Она не реагирует, когда парень одной рукой начинает рыться в карманах её шорт, пока не проникает пальцами в задний, на секунду задержавшись в нем, и вытаскивает ключ, оторвав голову от её плеча. Эмили шарахается от него, как от огня, на пару шагов назад, и опускает лицо, тут же отворачиваясь, чтобы спрятаться от его взгляда. А он и не смотрит. Он так же желает, чтобы его лицо осталось незамеченным, поэтому не раздумывает, разворачиваясь, и открывает дверь, покидая комнату. Хоуп не двигается, не моргает до тех пор, пока не слышит хлопок двери ванной комнаты. Теперь она способна дышать. Вот только не полной грудью, ведь еще чувствует на себе тяжесть чужого тела.