Ты пойдешь со мной

Остров Окракок очертаниями напоминал алебарду. Узкий, почти плоский, прекрасно просматривающийся со стороны океана практически на всю его внушительную длину. Скудная растительность и отсутствие каких бы то ни было полезных для хозяйствования свойств этого клочка земли делали его совершенно не интересным никому. Попытки англичан полвека назад заселить его колонистами с треском провалились. Жить одними только дарами моря цивилизованному человеку было невозможно, а земледелие на песке и суглинке не могло прокормить даже религиозных фанатиков, готовых питаться святым духом. И люди пачками сбегали отсюда на более гостеприимный материк. Благо дело, плыть до Каролины было недалеко. С той давней попытки колонизации острова здесь оставалось единственное на ладан дышащее поселение, располагавшееся в самом широком месте острова – на берегу закрытой бухты со стороны материка. От океана его естественным образом защищали песчаные дюны и солончаки. А от перенаселения – нищета и безнадежность. Все, что рассматривалось Англией и цивилизованными людьми как препятствие для освоения новых земель, пиратами воспринималось как благословение. Никто из тех, кто вместе с Тичем обосновался на острове, не желал делать из Окракока новое мини-Нассау. Тем более в ситуации, когда все окрестные колонии объявили о безжалостной борьбе с пиратством. Поэтому запустение и отсутствие торговых площадок никого не смущало. Команды приходили в Окракок чинить корабли и отдыхать. Тич вернулся сюда же, чтобы скорбеть. Небо на востоке окрасилось розовым. Тонкие полосы облаков ярко горели, предвещая скорый рассвет. Он стоял на палубе, глядя, как новый день рождается где-то за горизонтом. – Три шлюпа идут через пролив, сэр, – Эллерс тихо подошел сзади и остановился за несколько шагов, стараясь не нарушить личного пространства своего капитана. – Курс? – Он не глядя протянул руку и почувствовал, как в нее легла подзорная труба. – Возможно, пройдут мимо. Вроде как, направляются в Бат. – Они маневрируют, – произнес Тич, внимательно осмотрев все три суденышка, по палубам которых быстро сновали матросы. – Еще пара минут и нас запрут в бухте. Зарядить орудия, – коротко скомандовал он. – Рубите канаты, это по наши души. – Нужно сломать их строй. – Святые кирпичи! Не сейчас, Чарльз! Что ты вообще здесь делаешь? – Помогаю, как могу. Если попытаться проскочить между ними, можно ударить с обоих бортов. – Прибереги свои советы для других. Мне некогда! И вообще, ты разве не должен быть уже на пути в… не знаю, что там, на той стороне? Могила, что ли, не в порядке? – Не в курсе, не проверял. – Думаю, я, все-таки, схожу с ума. – Обидеть хочешь? Ладно, давай. Имеешь право. – Для приведения ты что-то уж слишком чувствительный. В его команде было всего девятнадцать человек. Головорезов, рубак, закаленных в походах морских волков. Да, их было всего девятнадцать против сотни солдат короля. Одна бригантина против трех кораблей... Против одного, после того, как Тич, совершив головокружительный дерзкий маневр, орудийным огнем начисто смел нос одного из шлюпов, выкосив половину его команды, и основательно потрепал другой, с разгона севший на мель. Казалось, еще одно отчаянное усилие, и они уйдут, вновь обманув костлявую, выскользнут из ее цепких объятий, чтобы еще немного покоптить небо в этой части земли. Но у охотника за их головами было свое мнение на этот счет. – Он не даст вам уйти. – Не даст. А если и даст, то в море нагонит без труда. – И какой выход? – Мы идем на абордаж. – Это самоубийство. Вас слишком мало. – Есть идея получше? – Нет. Палуба – скользкая-скользкая от крови врагов и друзей – раскачивалась, пытаясь сбить его с ног. Через звуки выстрелов, звон скрестившихся клинков он слышал их крики. Сквозь пороховой дым и пурпурную пелену, застилавшую глаза, он видел, как падают люди вокруг него, как исчезают за бортом фигуры в красных мундирах, залитых алым, и как на месте этих исчезнувших в море солдат, встают все новые и новые, свежие, нетронутые битвой. Словно зубы дракона, прораставшие из почвы, щедро удобренной соками жизни ушедших бойцов, вставали они тесным кругом, плотно обступив его со всех сторон. Он понимал, что ему не уйти, но продолжал сражаться, не чувствуя, что острый металл терзает тело, что по груди бьют свинцовые шарики смерти. И красные мундиры падали рядом с ним, пока свет в его глазах не померк окончательно. ~ – Пять пулевых и двадцать колотых. Ты из железа, что ли? – О, господи, ты снова здесь! Я что не умер? – Еще как умер. Гляди, вон тело поплыло. А голову повезут в Нассау предъявлять губернатору. И они еще говорят, что это мы дикари. – Ради всего святого, что ты здесь делаешь? – Могу тебя спросить о том же. – Это что-то вроде наказания такого, да? Сидеть на бушприте военного судна рядом с собственной оттяпанной головой в компании лучшего друга. Для меня это немного слишком. – Да, не волнуйся ты так, я уже привык. И ты привыкнешь. – Радует одно, я, все-таки, не сошел с ума. – Как скажешь, дорогой. ~ Стены форта разлетались осколками, осыпаясь серым секущим дождем на головы его немногочисленных защитников, пока еще остававшихся в живых. Черный дым горящих деревянных строений, стелющийся по городу плотным покрывалом, проникал даже сквозь наглухо закрытые окна губернаторской резиденции Нассау, выедал глаза, вызывал долгие приступы кашля у губернатора Роджерса и его подчиненных, стоявших здесь же в комнате. Среди подтянутых военных резким контрастом выделялась долговязая фигура священника в черной рясе и грязно-белом воротничке. Пастор Ламбрик старался не кашлять, но заметно нервничал, глядя на то, что находилось на губернаторском столе. Посреди бумаг и разложенных карт острова, скалясь все еще крепкими зубами, лежала уже несколько почерневшая мертвая голова одного из самых опасных пиратов Карибского региона. – Испанцы уже совсем близко, сэр! – доложил взволнованный курьер, вбегая в зал заседаний. – Мы не можем дольше сдерживать их самостоятельно. Они серьезно повредили форт, а половина флотилии из резерва, что стоит в соседней бухте, уже готова сдаваться. – Не понимаю, как испанцам удается выигрывать битвы еще до их начала? – Вудс Роджерс сжал кулаки, упираясь ими в стол. – Мы же все рассчитали безупречно. Готовьте ополчение… И, на всякий случай, составьте бумаги для почетной сдачи города. Надеюсь, получив большую часть золота обратно, они будут не так раздражены и оставят в покое хотя бы внутреннюю область острова. – То есть, плакала моя награда за голову Черной бороды? – спросил лейтенант Мэйнард, сокрушенно вздыхая. – Вы получите награду, лейтенант, – решительно ответил ему Роджерс. – Но, скорее всего, не сейчас. Сейчас нам нужно разобраться с более насущными проблемами, причиной которых послужил именно этот человек, – губернатор ткнул пальцем в голову Тича. – Если бы он не разграбил испанское судно, нам не пришлось бы сегодня сражаться с разъяренными кубинскими быками. Лейтенант, отправляйтесь на стены, возьмите столько людей, сколько потребуется. – Понимаю, что не время, но повторюсь, губернатор. Не нужно в такой момент выставлять его голову напоказ, – пастор Ламбрик перекрестился, опасливо косясь на то, что осталось от некогда грозного Эдварда Тича. – Половина из вашего ополчения до сих пор трепещет при одном упоминании его имени. Не стоит их огорчать накануне битвы с общим врагом. Если решитесь предать ее земле, – Ламбрик кивнул в сторону стола, – я готов провести обряд погребения. Мы же, все-таки, не дикари. – Я подумаю, над вашими словами, святой отец, – уверил пастора Ламбрика Роджерс, жестом распуская собрание. – За работу, господа. Дверь закрылась с резким щелчком, отгораживая Роджерса от гула и треска, доносившегося с улиц Нассау. Он устало опустился в кресло позади стола, нужно было продумать возможность мирных переговоров с испанским командующим. Внезапно губернатор почувствовал, будто чья-то ледяная рука схватила его за горло и принялась душить, голова закружилась. Он задохнулся, откинулся на спину, уставившись расфокусированным взглядом в пространство. Позже Вудс Рождерс не мог точно сказать, действительно ли то было видением, или переутомленный ум нарисовал ему подходящую ситуации картинку. Но он готов был поклясться, что в дальнем углу комнаты из глубокой чернильной темноты выступили две фигуры – одна мощная, с огромной бородой и увешанная пистолетами по самый подбородок, другая помельче, поджарая, но не менее грозная, с оголенной саблей в руке. Стоя рядом с отцом Ламбриком над небольшой неглубокой могилой, губернатор тихо молился, чтобы это видение было простой игрой его перегруженного мозга и воспаленного воображения.