Тебя, потеряв однажды, Все так же зачем-то жду. На граблях танцует каждый. Я же на них живу.
Полгода спустя
— Махидевран, девочка моя, — голос Валиде Султан отвлёк меня от вышивания очередного узора. На самом деле вышивание никогда не было моим любимым занятием, более того, этот вид рукоделия я терпеть не могла. Но как и положено настоящей султанше стойко выполняла эту обязанность. Это, как ни странно, помогало набраться сдержанности и терпения. А последнего мне явно не хватало. — Ты сегодня какая-то особенно печальная. Я мягко улыбнулась Хафсе Султан, поднимая голову от рукоделия. Эта женщина относилась ко мне тепло, почти как к дочери. Но всё же я с осторожностью принимаю такое отношение. Конечно же, я понимаю, что султанша не преследует корыстных целей, но прекрасно осознаю, что стоит мне оступиться она переменит свою милость на отчуждение. — Все в порядке, Султанша, — даже киваю для уверенности. — Просто задумалась. Я не вру султанше. Я действительно просто задумалась. В последнее время всё, что мне остается это думать. Думать о том как не сойти с ума. Я не даже не представляла, что однажды тоже окажусь на месте первой, но неугодной фаворитки. Я ничего не требовала и не роптала. Он поступил со мной также как с прочими. Я стерпела. Я молчала. Покорная жена. Я бы приняла все от него: и милость, и наказание. Но он нашел свое утешение в русской рабыне. Я оказалась ненужной. А вскоре дворец озарила счастливая весть: русская рабыня беременна. Всё повторялось. Я потеряла те малые крупицы покоя, что так усердно пыталась восстановить и сохранить. Я знаю, что должна держаться достойно и не опускаться до склоков с этой рыжей рабыней. Но ночи, неизменно проходящие в одиночестве и слезах, только укореняют в моем сердце***
Я медленно подхожу к общей зале гарема. Это «золотая клетка», и это место полностью оправдывает свое название. Это действительно клетка: отсюда не сбежишь, здесь не спрячешься. Девушки увядают здесь, умирают, накладывают на себя руки. Но есть и те, кто смог выбраться из этой западни. Здесь все просто: тебе нужен наследник, чтобы оказаться выше других. Тебе нужно, чтобы у тебя сыновей было больше, чем у соперниц. Иначе тебя превзойдут, и ты потеряешь все. Но имеет ли значение количество сыновей, если на престол сядет лишь один, тот, что должен будет исполнить закон Фатиха? Двери распахнуты, и поэтому коридор заполнен девичьими голосами. Видимо сегодня к ним пришла портниха. Я глубоко вдыхаю, чуть усмехаюсь и, наконец, прохожу в гарем. Наложницы тут же склоняются и бросают на меня взгляды из-под ресниц. Я знаю что их интересует мое состояние, ведь я потеряла ребенка и потеряла падишаха, они ждут скандала с Хюррем и надеяться услышать всю правду из первых уст. Но сегодня сплетницы гарема останутся ни с чем. Но есть одна рабыня, что не склонилась, моя персона её совершенно не волнует. Это — Хюррем Хатун. Она даже не обернулась. — Я не надену эти тряпки! — нагло заявляет рабыня портнихе и откидывает в сторону свёрток с недорогой, но вполне сносной тканью. И то ли по стечению обстоятельств, то ли нарочно, но эта ткань падает к моим ногам, скатившись по двум деревянным ступенькам, на выложенный мелкими камушками пол. — Хюррем Хатун! — я окликаю беременную девушку. Обещала ведь себе не подходить к этой рабыне. Калфы вздрагивают от моего голоса. Они явно боятся. Боятся, что я могу что-то сделать с этой змеей и тогда наказания никому не избежать. Рыжеволосая бестия же медленно оборачивается ко мне. Её живот заметно округлился, ткань платья туго обтягивает её фигуру, что ж пара новых платьев ей не повредит. Однако, почему была не выбрать ткань из подаренных султаном? Наверняка ведь Сулейман не обделил беременную фаворитку вниманием и дорогими подарками. Я сдержанно киваю на свёрток у моих ног. — Уберите это убожество, не желаю видеть подобное перед собой, — говорю двусмысленно, не то о ткани, не то о бесстыжей рабыне. Она принимает это на свой счёт. Хотя я в общем-то не имела в виду её. Калфы дернулись, но Хюррем махнула рукой, и служители гарема отчего-то остановились. Я едва не фыркаю, уже привыкают прислуживать новоявленной госпоже? — Все убожество гарема моего Султана уйдёт, останусь лишь я и наши дети! — вздернув подбородок, громко возвещает Хюррем. Я сначала кидаю на неё недоуменный взгляд, а потом мои плечи чуть подрагивают от едва сдерживаемого смеха. Выдыхаю, но на моём лице все ещё остаётся ехидство и насмешка. Мне стоит огромных усилий сделать вид, что слова рабыни для меня лишь забавный бред. — Ради Аллаха, Хюррем Хатун, не говори больше такой нелепицы, — кажется, в мою игру верят. — Нигяр Калфа! Убери это убожество… Но не успеваю я договорить, как Хюррем размашистыми шагами сокращает расстояние между нами. Я невольно отшагиваю назад, чуть морщась, мне не нравится, что она так бесцеремонно ворвалась в мое личное пространство. Хюррем крупнее меня, но слегка ниже. Беременная рабыня почти что в ярости, верхняя губа чуть подрагивает, пока она пытается совладать с гневом, чтобы поделится очередной порцией яда. Я не сдвигаюсь с места, все ещё смотря на неё как на умалишенную. — Да кто ты такая, что бы заявлять мне такое?! А?! — Хюррем срывается на крик, встряхивает головой, так что рыжие кудри, проходя в движение, ещё больше напоминают пламя. — Я любимая женщина Султана Сулеймана! Я мать его будущего сына! Да! У меня будет сын! А потом снова сын! И снова сын! А после снова будет сын! Она орет на весь гарем так, что в дверях появляется взволнованная Дайе Хатун. Пожилая женщина в недоумении глядит, то на меня, то на орущую невольницу. Я держусь холодно и непоколебимо. Это выводит Хюррем ещё больше, она была бы готова меня ударить и сил моего хрупкого тельца едва ли хватило бы чтобы защититься. Дайе подходит ближе, и Хюррем смолкает, а я с лёгким вздохом усталости, будто бы эта рабыня меня утомила, говорю. — Дайе Хатун, уберите это убожество, — мой голос властный и непоколебимый. Я чуть двигаю носком туфли свёрток ткани, как бы указывая на него. И продолжаю. — Такой ужас даже рабыни носит не могут, — я вижу, как меняется лицо рабыни. — Я уже приказала, так что сегодня, девушки, вам принесут сундуки с тканями. Хочу порадовать вас! — Чему это радоваться?! — нервно спрашивает Хюррем. Так и хочется ответить ей что–нибудь язвительное. Я замечаю как её взгляд быстро стреляет на мой живот. Она боится, что я успела побывать у падишаха? И даже понесла? Сжимаю челюсти, не хотелось бы сейчас наговорить лишнего. — Тебе, хатун, стоит радоваться хотя бы тому, что я не приказала запереть тебя в покоях за такое обращение к султанше! — вместо меня отвечает Дайе. И я киваю к знак согласия с хазнедар гарема. После чего лёгким кивком головы указываю на живот рабыни. — Береги малыша, не стоит тебе сейчас так себя вести, неужели лекари не предупреждали?! В моем голосе искреннее непонимание. Это же ребёнок! Его нужно беречь! Она и так его уже едва не потеряла. — Не твоё дело, Махидевран! — шипит рабыня, а приподнимаю уголок губ в слабой усмешке и покачиваю головой. Но тут по коридору разносится детский смех, и в гарем влетает Мустафа. Искренняя улыбка озаряет мое лицо, я наблюдаю как мой лев подбегает ко мне и не в силах сохранить верность правилам — опускаюсь на колени, обнимая сына. Наложницы склоняются перед главным и пока единственным наследником. Я снова выпрямляюсь. А шехзаде осматривает присутствующих и ткани, что лежат у ног портнихи. А после переводит изучающий взгляд на Хюррем. Он недоуменно глядит на её живот, потом на меня и снова на неё, а после тихо у меня спрашивает. — Мама, а что с этой женщиной?! Она что-то съела? — заинтересовано говорит мальчик. Его предположение вызывает мой тихий смех, наложницы прячут улыбки. Он маленький и многого ещё не понимает. Ко всему прочему Хюррем с животом видит впервые. Я глажу его по головке, все посмеиваясь, но все же отвечаю. — Нет, мой лев, там твой братик, — отвечаю я. И ловлю изумленный взгляд сына. — Ну, или сестричка. Дайе смотрит на меня и явно пытается понять, что со мной не так. Ожидала, что я наброшусь на рыжую с кулаками? Или какого еще объяснения интересного положения рабыни она ожидала? Хюррем же тихо шепчет «мальчик, там мальчик!» — Но как же, мамочка, папа сказал, что мой братик обиделся и не придёт, — он глядит на мой живот и снова на Хюррем. — Я же твой сын, мама, почему моя сестричка у неё?! Мустафа весьма любопытен. Ему пять. Но он безусловно мыслит в нужном направлении. Я усмехаюсь. Вот и что ему ответить?! То, что его отец изменяет мне с рабыней, и она через несколько месяцев родит ему ребёнка, а своего ребенка я потеряла? Он не поймёт. Да и отца Мустафа слишком любит. Кстати говоря, именно Сулейман объяснял ему, почему у меня не будет ребёнка. И мой лев запомнил его слова: «братик обиделся и не придет». Я терпеливо вздыхаю и говорю: — Радость моя, давай я тебе позже объясню, хорошо?! — мальчик качает головой, он не согласен. Я чуть дергаю его за руку. И мой лев понимает, что стоит отложить разговор на потом. Я ещё раз оглядываю рабынь и напоминаю. — Что ж, девушки ждите подарков! Рабыни улыбаются и кивают, а мы с сыном не успеваем выйти из гарема, как сюда входят мои слуги и проносят несколько сундуков. Девушки бегут разбирать подарки. Они наперебой кричат, смеются и тягают вещи. А после выкрикивают что-то вроде: «Да будет доволен Вами Аллах, Султанша». Я улыбаюсь и за руку с Шехзаде покидаю гарем. Осталось придумать, как объяснить моему мальчику, почему его братик или сестричка в животе у Хюррем.***
Спустя два часа мы с Мустафой сидим за столом в моих покоях и обедаем. Он у меня послушный мальчик, хотя временами и вредничает. Как и любой ребёнок. — Ты так и не рассказал, чему тебя сегодня учили, — я спрашиваю сына и наблюдаю, как он кушает суп. Мой лев отвлекается и, смотря на меня, отвечает. — Меня учили писать буквы. Это так интересно, но сложно. У меня не все получается, мама, — для своих лет он говорит прекрасно. Я киваю. Он у меня молодец. — Не волнуйся, поначалу у всех плохо получается. Если будешь стараться, все получится, я верю, Мустафа, — теперь уже кивает Мустафа, чуть почесывая затылок, и принимается сосредоточено кушать суп. А я улыбаюсь и почти ничего не ем. Стук в двери прерывает наш обед, и Мустафа подрывается с криком «Папа!». Но в покои входит Сюмбюль Ага. Я приподнимаю голову и вопросительно смотрю на слугу. — Что такое, Сюмбюль? — я рукой подзываю сына и усаживаю его рядом с собой. Теперь его кормлю я. — Султанша… — начинает Ага. — Повелитель уходит в поход, — это я уже слышала сегодня в покоях Валиде, но вовсе не предполагала, что отбывает он уже сегодня. — Сегодня. Поэтому вас с Шехзаде Мустафой ожидают в покоях падишаха. Как на духу говорит мне Ага и с поклоном покидает мои покои. Я смотрю на Мустафу и поправляю ему воротничок кафтана, поглаживаю его рукой по щеке и мягко говорю. — Идём мой лев, папа ждёт нас. Я улыбаюсь сыну, и мальчик радостно бежит к дверям. Я достаю из шкафа платок и покрываю им голову. А после вместе с сыном мы выходим из моих комнат, спеша к Повелителю, дабы попрощаться с ним.***
К покоям властелина мира ведут длинные каменные дебри. Здесь, в Топ-Капы, в десятки раз больше коридоров, чем во дворце Манисы. Я скучаю по родному дворцу. Да, именно родному. Маниса хранит в себе мои лучшие воспоминания, там мы были действительно счастливы. Комнаты владыки семи континентов находятся на втором этаже — этаже Династии. Чтобы добраться до туда, я миную коридоры первого этажа, огромную лестницу с позолоченными перилами. А после поворот за поворотом и, наконец, выхожу в заветный коридор «золотой путь». Теперь, проходя по этому коридору, я чувствую отвращение. Отвращение от того, что каждый вечер по этому кафельному полу проходит эта змея. Я тяжело выдыхаю и натягиваю на лицо улыбку. Это действие уже привычно и отточено до идеала. В воспоминаниях непроизвольно всплывает Маниса. «— Махидевран, моя весенняя роза! Сулейман входит в мою комнату и широко улыбается. Я на миг замираю. Шехзаде должен был вернуться только через три дня, так говорила Хафса Султан. Но секундное промедление быстро проходит, и я бегу в объятия любимого Сулеймана. Его сильные руки опускаются на мою талию. И сжимают с такой силой, что становится больно, будто бы я могу раствориться в воздухе, буквально исчезнуть из его рук. Я чувствую его горячее дыхание где-то в районе макушки. Он чуть больше чем на голову выше меня. Мои руки беспорядочно гладят его по спине, то едва касаясь, то чуть ли не царапая даже через ткань кафтана. В конце концов, я обвиваю его шею руками и зарываюсь в его волосы. Мне безумно не хватало его за время этого слишком долгого военного похода. — Я так скучал по тебе, — шепчет мужчина, чуть ослабляя хватку. Мы смотрим друг другу в глаза, и я буквально тону в его серо-голубых омутах. Я камнем иду ко дну, я, не сопротивляясь, тону, окончательно и бесповоротно, без права вернуться на поверхность, я все глубже погружаюсь. Я слишком сильно влюблена, чтобы осознать, что ещё чуть-чуть и задохнусь. В моих лёгких слишком мало воздуха, чтобы выжить, и я уже слишком глубоко, чтобы спастись, он погубил меня. В глазах Сулеймана горит огонёк любви и вожделения. Эти чувства направлены ко мне, они принадлежат мне. Сейчас мы оба принадлежим лишь друг другу. Шехзаде наклоняется и целует меня. Сначала трепетно и нежно, словно выдавая все те чувства, что терзали его во время нашей разлуки. А после поцелуй становится более требовательным и страстным. Руки главного наследника вновь сжимаются на моей талии. Он чуть отпускает меня, а после подхватывает на руки так легко, словно я ничего не вешу. И несёт к кровати. — Как же я люблю тебя, моя Гюльбахар…» Люблю. Это слово тогда было ложью. Он так искусно лгал мне, запросто вводил в заблуждение. А я верила, я люблю его. Я не лгала, мне больно. Смаргивая слезинку, я прогоняю непрошенные воспоминания. Чтобы отвлечься гляжу на сына. Мустафа, держа меня за руку, старательно вышагивает к покоям отца. Я улыбаюсь. — Мама! Смотри, вон двери в покои папы! Весело говорит мальчик и, отпуская мою руку, бежит к дверям. Я окликаю моего льва, и малыш останавливается у самых дверей. Он послушно дожидается, пока я приду. Опустившись на колени, я поправляю одежду сына и поднимаюсь, отряхивая платье. Стража пропускает нас. Дорогое убранство покоев сразу же бросается в глаза. И я невольно сравниваю эти покои с покоями Манисы. Они куда просторнее и больше. Но сейчас тут все идеально прибрано, словно в покоях никто не живет. Все потому, что Падишах уходит в поход и комнаты будут пустовать. Я преклоняюсь перед семьёй Падишаха. То же самое делает и Мустафа. Я поднимаю голову и беглым взглядом осматриваю обитель моего любимого. Сулейман стоит рядом с камином. Подле него Валиде Султан. Женщина чуть хмурится, но когда слышит скрип закрывающейся двери, замолкает и оборачивается. На лице матери Султана вырисовывается тёплая улыбка. Она чуть отступает от сына. А мой Мустафа с радостным криком «Папа!» бежит в объятия Сулеймана. Я же подхожу к сестре Повелителя и стоящей рядом с ней Гюльфем. — Султанша, — я киваю девушке. Хатидже всегда такая задумчивая и мечтательная. Она младше меня на два года, но я не чувствую этой разницы в общении с ней. Султанша начитана и умна, хотя и безусловно не лишина толики снобизма. Пусть она так же как и её мать молчаливо поддерживают меня в сложившемся своеобразном противостоянии фавориток, но я все равно чувствую как нахожусь на сотню ступеней ниже её положения. Упрекнуть её в этом, конечно же, нельзя. Она часть правящего рода, а я… — Махидевран, — отвечает мне кровная династийка и мягко улыбается. — Как ты? Матушка говорит, ты в последнее время грустная. — Все в порядке, Хатидже Султан, — уверяю я юную Госпожу, изображая на лице искреннее недоумение, и чуть улыбаюсь. Сейчас когда с той трагедии прошло уже полгода мне кажется совсем неуместным упоминать о ней, да и это ведь вызовет лишь жалость. А учитывая наш статусный разрыв, в моем положении не достает только жалости. Да и пока я не говорю об этом, я могу устанавливать для себя шаткую иллюзию того, что это лишь сон, а вовсе не реальность. И Хатидже понимает меня. Поддерживающе улыбается. — Не переживай, — тихо произносит она. — Быть может у тебя ещё будут дети, Махидевран. К тому же, у тебя есть Мустафа! В последнем Султанша права. У меня есть Мустафа. И именно он заменяет мне целый мир. Я могу потерять расположение любого из членов династии, но мой сын всегда будет со мной, и я отдам все, чтобы защитить его, если понадобится, то погибну сама. — Не печальтесь, Госпожа, — ободряюще улыбается мне Гюльфем. Бывшая фаворитка Сулеймана тоже не по наслышке знакома с потерей ребенка. Я киваю девушке, благодарно улыбаясь, потому что так до́лжно. — Все однажды образуется, Султанша, — что мне всегда в ней нравилось, она была тихой и спокойной. Без ненависти и упреков. Наверное, этим она и привлекла Сулеймана. — Махидевран, девочка моя, — женщина окидывает меня внимательным взглядом, затем касается моей руки, легко пожимая мою ладонь. — Ты так бледна, все хорошо? — Все в порядке, Госпожа, не волнуйтесь, — я едва заметно киваю, кажется Хафса Султан мне верит. Она отходит от меня, перенимая внимание Хатидже, заводя какой-то разговор с дочерью, в котором я была абсолютно неуместной. Потому от скуки я и начинаю рассматривать покои, невольно раз за разов возвращаясь взглядом к Сулейману. Мустафа не на секунду не отступает от отца, занимая его очередной историей. Я не могу понять чего ждёт Сулейман?! Пора уже начинать. Или кто-то ещё должен придти? Но это абсурд, здесь все, кого можно ожидать. Разве что… Не может быть. Я отгоняю навязчивую мысль, что Сулейман может ждать Хюррем. Не замечаю как ладони сжимаются в кулаки, а ногти вот-вот поранят нежную кожу рук. Вовремя выдыхаю, наблюдая как Мустафа тянет отца за собой, подходя ближе к нам. Семья для маленького Шехзаде это весь его мир, и я всеми силами стараюсь, чтобы так оно и оставалось. Потому что в конечном счете нет ничего важнее семьи. — Папа, я сегодня видел Хуррием Хатун, — он ещё с трудом выговаривал имена. — У неё такой большой живот. Мальчик останавливается, смотря на отца и сомневаясь в своём решении что-либо у него спрашивать, но любопытство малыша берет верх. — Мама сказала, что там мой братик или сестричка, — Мустафа сосредоточенно излагал свою мысль, а взгляд Сулеймана метнулся ко мне. Он ожидал чего-то ужасного в продолжении фразы? — Почему он у этой женщины?! Ну, мой братик… Я же сын мамы… Ты сам сказал, что мой братик обиделся и не пришёл, как он оказался у Хуррием Хатун? Почему он не у мамы, как и я? Речь малыша была сбивчивой, но вполне понятной. Пусть он и не совсем верно выговаривал имя невольницы, что являлась новой фавориткой моего любимого. Валиде тонко улыбнулась, толика ехидства проскочила в выражении её лица. А вот и правда, пусть теперь Сулейман попробует объяснить, как так, ребёнок будет братом для нашего Мустафы, но не будет моим сыном, как сам Мустафа. Хатидже поджала губы, дабы скрыть усмешку. Гюльфем же чуть наклонила голову и глубоко вдохнула. А сам Сулейман несколько опешил от такого интереса. Его недовольный взгляд снова метнулся ко мне. Но я-то в чем виновата?! Неужели я сказала Мустафе неправду? Я ведь не настраивала малыша против новой пассии Сулеймана или же его самого. — Лев мой, — начал Сулейман. — Понимаешь… Султан вздохнул. Вот и я не смогла объяснить Мустафе, почему все так, как оно есть. — Да, мамой твоего братика станет Хюррем Хатун, а не твоя мама, — произносит Сулейман, Мустафа замирает в ожидании продолжения, но кажется наш находчивый Падишах на этот раз истощил свои возможности великолепного оратора. — Мустафа, сейчас не время для такого разговора, — мягко улыбаясь, я опустилась к сыну. — Просто, так бывает, мой лев, но это совсем не означает, что папа перестанет тебя любить. Ты всегда будешь для нас с твоим папой маленьким львенком, — я потрепала сына по щеке. — Просто твоего братика будет воспитывать Хюррем Хатун, но, тем не менее, он будет твоим братом, ты должен будешь защищать его. Будешь ведь? Я улыбаюсь малышу. Сулейман с легким удивлением слушает мою речь, но чувствую как в глубине души он доволен, по крайней мере мне хочется в это верить. Да и… Неужели он правда считает, что я могла бы наговорить чего-то ужасного о его фаворитке и нерожденном ребенке? Моя нелюбовь к этой женщине вовсе не означает то, что я буду настраивать против неё сына, и уж явно не распространяется на детей который она родит от Падишаха. Потому что в первую очередь это будут дети Сулеймана. — Конечно буду! Он будет маленьким, а я взрослым, и я буду ему во всем помогать! Учить его и защищать! — воодушевленно ответил Мустафа и поглядел на его отца. Я ласково улыбнулась и потрепала его по голове, поднимаясь. — Вот и правильно, всегда нужно защищать своих братьев и сестёр, запомни это, мой лев, — подала голос Валиде и трепетно поглядела на внука. Сложившаяся ситуация заставила улыбнуться и Сулеймана. Он погладил малыша по голове, кивая в знак подтверждения. Мустафа же светился ярче солнца, ему нравилось такое внимание родственников. — Мы ждём ещё кого-то, Сулейман? — мягкий голос Хатидже обращает все взоры к её персоне. Падишах смотрит на сестру с тонкой улыбкой и отвечает. — Да, сестра, мы ждём Хюррем Хатун!