В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него как будто бы рушится мир. Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звезд.
Словно кислород вышибли из легких, удар под дых. А мой мучитель довольно улыбается, продолжая разговор с сестрой и матерью. А меня наполняют обида и злость, плещутся где-то в глотке, не давая вдохнуть. Сжимаю зубы, так что становится больно. А каждая попытка вдоха словно когтями царапает легкие. Боль. Безотчетная, бездонная, безнадежная. Разве он не замечает? Он не видит, что со мной делают его слова? Ему плевать? Огромным усилием воли заставляю себя сохранить внешнее спокойствие. Мустафа становится рядом со мной и крепко хватается за мою руку, неосознанно удерживая меня на поверхности, не позволяя утонуть в эмоциях. Я вздрагиваю, когда двери открываются. Чувствую, как ноги подкашиваются. А веки тяжелеют. Не-ет. Внутренний крик кажется разрывает барабанные перепонки. Сын поднимает на меня взгляд, но я не могу ответить ему тем же. Кажется, у меня дрожат руки. Мальчик коротко несколько раз пожимает мою ладонь и так по детски наивно улыбается, когда я все же ловлю его взгляд. Я киваю ему, выдавливая короткую улыбку, и выпрямляю спину. Настолько, что позвоночник ноет. Чуть приподнимаю подбородок. И старательно натягиваю улыбку — рефлекс, привычка. Я дочь черкесского князя, я супруга Падишаха трех континентов, я мать главного наследника рода Али-Осман, я обязана быть сильной. Чувствую на себе тяжёлый взгляд Сулеймана. Изучающий, предупреждающий. Я принимаю правила его игры. Остаюсь неподвижной, и не позволяю себе ни единого взгляда в его сторону. Приходится кивнуть в знак приветствия этой рабыне. Она встаёт сразу же за нами с Мустафой. Я не смотрю на неё. Лишь пользуюсь тем, что на меня пока никто не смотрит и перевожу дыхание. — Сынок! Мой лев, Сулейман! — тёплый голос Валиде заполняет покои. Она обнимает единственного сына, а тот улыбается ей в ответ. Женщина протягивает ему рубашку, это оберег. — Носи её, прошу тебя! Мне будет спокойнее. Она будет защищать тебя, сын мой. Прошу, выполни мою просьбу. Сулейман кивает матушке, а сам вновь обнимает её. Эта статная женщина в волнении едва не плачет, проводя руками по спине сына, похлопывая по плечам. Война это страшно. И никто не знает вернется ли Сулейман. Я невольно вспоминаю наши прощания в Манисе, я никогда не плакала, не желая волновать своими тревогами, а потом неустанно молилась за его жизнь. И наградой мне были наши жаркие встречи после долгой разлуки. Я скучаю по моему Шехзаде Сулейману. — Матушка, не волнуйтесь, все будет в порядке. — Да убережет тебя Аллах, мой лев! Султанша нехотя отпускает сына от себя. Он подает руку сестре, Хатидже целует её и прикладывает ко лбу. А после трепетно обнимает брата, оставляя все рамки и приличия. — Сулейман, да будет острым твой меч, да убережет тебя Аллах! Я с нетерпением буду ждать твоего возвращения, мой милый брат! Девушка на последок ещё раз обнимает брата. И дальше на очереди я. Но Сулейман проходит мимо и берет на руки Мустафу. Малыш смеется. Сулейман что-то говорит ему. Я слышу, но не понимаю ни слова. Как только мой Шехзаде снова оказывается подле меня, Сулейман не глядя на меня проходит к Хюррем. А Мустафа снова хватается за мою руку. Сегодня он мой якорь, моя опора и моя сила. Хочу поднять на его взгляд, хотя бы выражением глаз выразить обиду и боль. Неужели он настолько сильно обижен? И главное — на что?! На ложные обвинения от рабыни?! Не может быть, Сулейман, ты ведь совсем не глуп! Неужели его ослепила любовь к этой невольнице? Наверное, я способна в это поверить. Уже не удивляет. Но женское самолюбие задевает такое его поведение. Я тоже в конце концов человек! У меня есть душа! И я чувствую! Мне больно! Ты ведь не можешь так со мной поступить, правда? Но... здесь я бессильна. Поджимаю губы, секундно прикрывая глаза, и склоняю голову. Что ж... я не могу это поменять. Рабыня что-то щебечет ему. Я не слушаю, не понимаю, просто стою и пытаюсь не упасть. — Матушка! Сулейман обращается к матери, а я вновь поднимаю голову. Я должна. Женщина непонимающе глядит на сына. А Падишах продолжает. — Я доверяю Вам, мою Хюррем, берегите мою любимую фаворитку и ребенка. Если не приведи Аллах, — он перевел грозный взгляд на меня. — с моей Хюррем, что-то случиться, Вы лично мне ответите за это. Я снова опускаю голову. Он так уверен в том, что я смогу поднять руку на ребенка? Что у меня хватит сил лишить малыша жизни? Неужели после всего что мы пережили, я бы так могла поступить?! Видимо, я ошибалась. Да, наверное, я действительно в нем ошиблась. Последней Падишах подходит к Гюльфем. Его бывшая фаворитка стойко дожидаясь своей очереди. Он подает ей руку. Позволяет её губам запечатлеть лёгкий поцелуй на его кисти. Даже ей он позволил. Кто тогда здесь я?! Гюльфем с теплотой, что-то говорит ему, Сулейман кивает. А мне плевать. Потому что перед глазами уже вся плывет. Все начинают расходиться. Мустафа разряжает обстановку своим детским лепетом, на время возвращая меня в сознание, но после он убегает с Хатидже. Валиде, на последок обняв и поцеловав в щеку сына, покидает покои. Я тоже склоняюсь перед Падишахом. — Да защитит Вас Аллах, Повелитель, — говорю я тихо, потому что не могу уйти молча. — С Вашего позволения… И отступаю к двери. Он даже не смотрит на меня. Последнее, что я слышу, покидая обитель моего любимого, это: — Останься, Хюррем. Он сделал свой выбор. Последние минуты перед походом, перед тем как он уйдёт, и совершенно не известно, вернётся ли, он проведет с Хюррем. Я покидаю покои Падишаха. Меня едва ли не трясет. Я боюсь. Меня сковывает страх. Он не дал мне руку. Даже не взглянул. Словно бы меня и не было. Будто бы между его сестрой и сыном было пустое место. От этого слёзы наворачиваются на глаза, и тяжёлый ком подступает к горлу. Я не могу сдержаться, не могу. Мне слишком тяжело. Этих эмоций слишком много. Я сломаюсь под напором этих чувств. Слёзы все-таки срываются с моих ресниц. — Махидевран Султан! Я вздрагиваю и, поспешно вытирая слёзы, оборачиваюсь. Передо мной стоит Ибрагим. Он отправляется вместе с Падишахом. Сулейман никогда не расстается со своим другом. — Ибрагим, — тяжело произношу я и натягиваю улыбку. — Ты тоже покидаешь дворец... Да убережет тебя Аллах. Пусть Ваш поход будет удачным! — Спасибо, Султанша, — он склоняет голову. — Вы опечалены. Это из-за похода? — Да... Наверное, да. — Как Шехзаде? Я давно его не видел. — Мустафа в порядке. Учится, старается, — мимолетная улыбка. — Я рад, да дарует Аллах ему долгих лет жизни, — Ибрагим тоже улыбается, когда говорит о Мустафе. — Что ж, простите, Госпожа, но мне пора. Нужно к Падишаху. Последние приготовления завершены. — Не советую, Повелитель сейчас с Хюррем. Не стоит мешать им проводить последние минуты до похода вместе. Я произношу это с такой доброй интонацией, будто бы я сестра Султана и изо всех сил желаю им счастья. Ибрагим мне кланяется и, усмехаясь, отправляется куда-то. Я не смотрю. Мне не интересно. Сулейман с Хюррем. Это последнее, что пролетает в спутанных мыслях. Мне слишком тяжело, я не выдержу.***
Я не помню, как дохожу до покоев. Меня отрезвляет лишь звук закрывающихся дверей. Створки со стуком закрываются. Безмозглые рабыни даже двери закрыть нормально не могут. Я окидываю раздраженным взглядом комнату. Стол все ещё не убран. Почему они не выполнили приказ? Я слишком зла, чтобы трезво мыслить. Во мне бушует буря. — Дилара! Мой вскрик разрывает напряженную тишину в покоях. В мою обитель входит девушка. Ей лет пятнадцать, с волосами цвета меди. Девчушка склоняется. Она ни в чем не виновата. Но я больше не могу. Я не могу держать себя в руках. Я слабая. Моя рука нервно показывает на стол. Рукав платья дергается от резкого движения. Девчушка наклоняется, чтобы собрать со стола. Но один из бокалов падает с глухим стуком. Жидкость растекается по полу. Это последнее, что помню отчётливо. До мельчайших подробностей и последней капли напитка. — Вон! Я кричу. Так, что горло перехватывает. Девчушка боится. Она, склонившись, выметается. Дверь хлопает. Я зла. Словно дьявол внутри меня уже потирает ладони, готовясь к чему-то ужасному. Я с силой толкаю импровизированный столик. Поднос слетает с подставки, со звоном переворачиваясь. Тарелки бьются, как и другая хрупкая посуда. Остатки напитков и еды пропитывают ковёр. Мне плевать. Пусть все сгорит здесь адским пламенем. Мне невыносимо больно. Я даже не замечаю своих рыданий. Я словно запертый зверь, мечущийся в своей агонии. Из неё нет спасения. И я снова тону. На этот раз от боли. Красивая ваза в греческом стиле летит в стену. Десятки осколков заполняют пол и часть тахты. Злость не уходит. Она внутри меня. А под ней боль. Такая сильная, что чувствую, как она заполняет каждую клеточку моего организма. Чувствую, как она растекаются таким холодным и неприятным потоком по венам. Ещё один столик. На нем стоит кувшин с водой и пара стаканов. Но это неважно, я не замечаю ничего. Все летит на пол. Разбивается. Разлетается. Разливается. Ломается. Моему внутреннему дьяволу мало. И я ломаюсь под его напором. Теперь кругом бардак, и я не могу найти в этом хаосе успокоение. Боль. Такая всепоглощающая. Я не могу. Не могу. Не могу-у-у. Я не просто плачу. Я рыдаю. Кричу. Извиваясь в своей агонии. Сгорая в своём личном аду. Мне больно! Я тоже человек! Я женщина! У меня есть гордость! Чувства! Я люблю! И мне больно!! Я опускаюсь на колени прямо посреди комнаты. Во весь тот хаос, что сама же и натворила. Я плачу. И горячие соленые слёзы согревают щеки. Делают их мокрыми. Я вовсе не «Госпожа». Я обычный человек. И мне страшно... Я кричу, точно раненый зверь. Я не могу терпеть. Последние минуты он с ней. Заботиться нужно о ней! О Хюррем! Об этой змее! Хюррем! Крик снова срывается с моих губ. Судорожный вопль. Я глотаю слёзы. А лёгкие горят. Кажется мне даже физически больно. Я опускаюсь на пол. Почти лежу в сотворенном мной беспорядке. Обхватив руками живот в тугом корсете. Щека касается металла. Он холодный. Отрезвляющий. Я на секунду спокойна. А после… Подрываюсь с пола с новым криком. Мне все ещё больно. Ладони неосознанно хватаются за осколки графина и вазы. Руки в крови. В порезах. В темно-алой жидкости. Почти как вино. Наверное. На этот раз боль физическая. И я просто не сдерживаю себя. Сквозь множество мелких ран кровь сочится, и я пачкаю платье и пол. Теперь я в крови. В собственной. Остаётся только захлебнуться в ней. Позволить себе выдохнуть воздух и впустить в лёгкие эту горячую жидкость. Я снова на ногах. Не осознаю, что происходит. Шагаю. Шагаю. Шагаю. Едва не запинаясь о полы платья. Я просто не могу находится на одном месте. Окровавленные руки сжимаются вокруг собственной талии. Больно. Я подхожу к стене. И бью ладонью по кафелю. Белая поверхность моментально становится розовой. От моей крови. Красивый цвет. Больно. Я поворачиваюсь спиной к стене. И скатываюсь по ней. Там осколки. Мне плевать. Платье рвётся. Разрезанное осколками. В двери стучат. Но я не обращаю внимания. Сижу в куче осколков, словно в оцепенении. Мне плевать. Я не хочу никого видеть. Я все ещё плачу. Слёзы неосознанно скатываются по уже красному от рыданий лицу и капают на платье. Сознание обессилено. Больше нет сил бороться с собой. Я опустошена и разбита, как та красивая ваза в греческом стиле. Рой мыслей тут же заполняет разум. Я не вполне готова к ним. Мне хочется спокойствия. Почему ты не приходишь спасти меня? Как делала это я? Почему, Сулейман? Почему-у-у?? Я люблю его. До ужаса и щемящей боли. Все эти долгих восемь лет. Я пришла в его дворец несмышленой четырнадцатилетней девчонкой. Я стала успокоением для Сулеймана. У него была лишь я. И больше никого. Я была единственной. Неповторимой. Была. В моих волосах путались его руки. Мои губы шептали его имя. И этот шепот был громче крика любой наложницы его гарема. На моих коленях он находил спасение в болезни. Целовал запястья моих рук. А теперь. Теперь? Он с ней. С Хюррем. Обнимает её. Целует её. Каждый его взгляд для неё. А я? А как же я? Я подарила ему сына. Единственного ребёнка который выжил. Сыновей его наложниц забрала болезнь. Лишь Мустафа выжил. Лишь я принесла ему радость отцовства. Я расплачиваюсь за свою опрометчивость. Я верила ему. А зря. Он утопил меня. Я погибла. И меня погубил он. Правильно говорят, от тех кого любишь держись подальше. Он сломал меня. Сулейман, тот ради которого я дышала, забрал у меня весь воздух и оставить умирать. Мысль о смерти уже не кажется столько ужасной. Я знаю, что это грех. Но я уже мертва душевно, так за чем существовать. Но раз за разом меня останавливал Мустафа. Каждый раз когда мне становилось невыносимо плохо рядом был он. Ни Сулейман, ни Валиде, ни Хатидже. Рядом был мой маленький Мустафа, обнимал меня и призывал не плакать, и я просто не имею права оставить его одного. В этом дворце выживает лишь тот Шехзаде, чья мать сильна. И для него я должна быть сильной. Только он может заставить меня смеяться, когда не может никто. Мысль о моем сыне заставляет жить. Я просто обязана. Я просто не смогу оставить моего малыша одного. Обессиленное и измученное сознание вдруг ясно предоставляет выбор. С одной стороны любовь к Сулейману. Восемь долгих лет, что я была рядом с ним, те годы что он любил меня. Когда я была единственная. С другой стороны жизнь Мустафы. Мой маленький комочек счастья, с ним я провела чуть меньше времени, чем с Падишахом. Но вывод напрашивается сам. Если я начну бороться за Султана, то не смогу уберечь Мустафу. Сейчас когда в скором времени это невольница может родить сына, я должна оберегать свое чадо. Я должна. Я не смогу пережить потерю еще одного малыша. Если я потеряю еще и Мустафу, то просто сойду с ума. Всхлип вырывается из груди, а окровавленная ладонь стучит по стене. Больно. Снова больно. Одна мысль о том я лишусь любимого убивает. Я должна. Но я не смогу. Он мой воздух. Я уже сломалась. Я опустошена. Последний удар. И дикая боль прожигает ладонь. Я вытираю кровь о подол платья. И отхожу от стены. Я едва шагаю. Осколок вазы попадается под ноги, я отодвигаю его носком туфли. И опускаюсь на колени рядом с кроватью. У меня не хватает сил лечь на постель. Я не хочу ложиться в пустую постель. В холодную. В пустую. Но все же я опускаю голову и руки на прохладный шелк простыни. Я закрываю глаза. Впервые я чувствую как измученный разум окутывает дурман сна. Я слишком устала. Мне слишком больно. Ради Мустафы. Ради любви.Я бегу через лес. Словно невидимая сила тянет меня вперёд. Быстрее. Быстрее. Быстрее. Надо мной хмурое, пасмурное, серое небо, вот-вот пойдёт дождь. Я оглядываюсь. Сзади нет ни души. Лишь сквозь стену раскидистых деревьев виден военный лагерь и шатер Падишаха. Он возвышается над другими, находясь, судя по всему, в центре поселения. Он самый заметный. Но я не останавливаюсь и продолжаю бежать, будто бы от этого зависит моя жизнь. Или не моя, я точно не знаю, но чувствую лишь леденящий ужас, который приказывает мне торопиться. Бок колет, я не могу больше бежать. Пара холодных капель опускается на моё лицо, это лишь мелкий дождь, но он скоро выльется в ливень, я просто знаю это. Я выбегаю на берег озёра. Но… Здесь никого нет? Я кручусь вокруг своей оси, и тёмный платок слетает с моих плеч. Я останавливаюсь спиной к озеру. Медленно выдыхаю. И вижу, как из-за деревьев выходит Сулейман. Я ловлю его ожесточенный взгляд. И невольно опускаю голову. Сначала замечаю вещь, что находится в его правой руке. Тело холодеет, когда я понимаю, что он крепко сжимает шелковый шнурок. Именно такие вещи используются для казни члена династии или особо приближенного к Султану человека. Я судорожно глотаю ртом воздух. Взгляд медленно скользит к пальцам его левой руки. Мой крик разрывает тишину леса. Стая птиц срывается с деревьев по ту сторону от озёра. Левой рукой Сулейман держит голову моего Мустафы. Я не могу и сдвинуться с места. Шок. Я не замечаю, что даже не дышу. Он его убил. Я слышу смех. За Султаном стоит Хюррем. Рыжеволосая женщина смеётся и кладет свою руку на плечо моего Падишаха. — Нет, — я кричу так громко, как только могу. Все на секунду замирает. Я отступаю назад. Шаг. Шаг. Шаг. Я лечу в воду. Там был обрыв. Небольшой. Наверное, всего в метр. Я не успеваю даже понять. Вода обволакивает мое тело. Словно принимая его в свои объятия. Словно убаюкивая и успокаивая его на лёгкий волнах, вызванных моим падением. Я судорожно глотаю воздух вместе с водой. Мои лёгкие медленно заполняются прохладной жидкостью. Лёгкие горят от боли. Я тону. Волосы и подол платья развевается от подводных потоков и стремится выплыть. Я же просто тону. Даже не пытаюсь спастись. Даже не сопротивляюсь. Я ненавижу его. Мой маленький Мустафа. Он… Он что? Мёртв? Нет! Не может быть! Тело никак ни достигнет дна. Я предельно спокойна. Хотя вот-вот умру. Может, потому что это все нереально. Перед глазами воспоминание. Одно из самых тёплых. Это был один из жарких летних дней с долгожданной прохладной ночи. Тем вечером я застала Сулеймана за рабочим столом. Молодой Шехзаде работал над красивым кольцом. Это был перстень с большим изумрудом. Я сидела на коленях у горячо любимого Сулеймана, а он обещал, что когда кропотливая работа будет окончена, я получу его в знак его любви. Кольцо с изумрудом. То самое, что теперь красуется на безымянном пальце рыжей рабыни. Я поверила ему тогда. А теперь. Я закрываю глаза. И чувствую, как лопатки касаются песочного дна...
Я просыпаюсь. Судорожный вздох. Глаза распахнуты от ужаса. Мне страшно. Даже не так, я не просто боюсь, а меня сковывает ужас. Пару минут я не понимаю, где нахожусь и что происходит. Окидываю взглядом помещение. Облегченная полуулыбка трогает мои губы. Я в своих покоях. Все еще сижу рядом с собственной постелью. Все еще в испачканном и рваном платье. Все еще больно ладоням. — Госпожа! Обеспокоенный голос Гюльшах. Я вздрагиваю, мне казалось, что я одна. Снова осматриваю комнату. Все прибрано. Нет ни осколков, ни сломанных и испачканных вещей. Даже кафель успели отчистить. Сколько я спала? Взгляд падает на окно. За резными ставнями темно. Полагаю, уже поздний вечер. Верная служанка замечает мою потерянность и спешит заговорить со мной. — Вы спали, Султанша, я приказала все прибрать тут… Мне плевать на комнату. Мустафа! Где мой сын?! — Мустафа… Сдавленный шепот. Я словно слышу себя со стороны, неужели это мой голос так надломлен и дрожит? Я глубоко вдыхаю стараясь успокоиться. И пытаюсь подняться. — Наш Шехзаде уже спит, его уложили в соседних покоях. Кто приказал? Валиде Султан? Она знает, что здесь произошло. Нет. Или да? Не знаю. Страх все еще сотрясает мое тело, и по спине проходит холодок. Я видела подобный сон в ту ночь, когда узнала о беременности Хюррем. Мне страшно. — Позови Рахель Хатун! Живее! Мой голос срывается. Гюльшах не понимает, зачем мне это, и недоверчиво смотря на меня, спрашивает: — Ради Аллаха, Госпожа, зачем Вам понадобилась эта женщина? — Гюльшах, — шикаю я. — Немедленно! И служанка удаляется. Я едва дыша, прохожу к столику. На нем стоит посудина с водой и полотенце. Я аккуратно опускаю руки в прохладную воду. Больно. Сдавленный всхлип. Я медленно отмываю засохшую кровь с ладоней. Затем вытираю руки. Моя кожа на ладонях испещрена ранками. Они оставят после себя шрамы, я знаю, такие же на моем сердце... Осторожно развязываю корсет платья. Ладони печет, раны еще слишком свежие. Платье опадает к моим ногам. Я выхожу из круга испорченной ткани. В шкафу лежит длинный шелковый халат. Я достаю его и надеваю. Оглядываюсь на зеркало. Хмыкаю. Я выгляжу настолько ужасно, что сама бы смерть побоялась ко мне подойти. Двери распахиваются. В покоях с поклоном появляются три женщины. Гюльшах тут же еще склоняется и оставляет меня наедине с Рахель Хатун и её помощницей, я понятия не имею, как зовут девушку. — Султанша, — Рахель это пожилых лет женщина с черными волосами, опутанными сединой, точно паутиной. Рядом с ней девушка лет четырнадцати. У нее светлые волосы, даже белые, почти как снег, и зеленые глаза, это я замечаю, даже не подходя к ней. — Вы пожелали, что бы я пришла. Я нервно киваю и указываю рукой на тахту. Мне нужно с ней поговорить. Помнится, я однажды обращалась к ней, и тогда именно эта женщина указала мне на собственные ошибки. — Вы так встревожены Махидевран Султан, что произошло? — почти детский голос спутницы целительницы. Рахель на это усмехается и рукой останавливает дальнейшие слова девицы. — Расскажите, что именно было в том сне, — я замираю. Откуда...? Я подробно рассказываю Рахель о том, что происходило в моем сне. Она кивает головой. Успокаивает меня и списывает все это на нервное напряжение. Я слишком много плачу. Слишком много эмоций. Женщина подает мне травяной настой. — Достаточно одной ложки отвара на стакан воды. Выпейте перед сном, и вас перестанут мучить кошмары, — я киваю. — А насчет ваших рук, обратитесь к лекарю, она даст Вам мазь, добавьте в нее пару капель моего отвара и все пройдет. После же Ханут покидает мои покои. А я остаюсь одна. Я все еще в смятении. Женщина говорит, что это лишь сон, и с моим Мустафой все в порядке. Что ж... Мустафа! Я должна его увидеть. Я выхожу через вторые двери и спешу к сыну. Мой львенок спит в кровати. Одеяло почти на полу. А сам он, свернувшись клубочком, точно котенок, обнимает подушку. Я слабо улыбаюсь. Подхожу и укутываю его. Мустафа сквозь сон поджимает плечики и вновь расслабляется, почувствовав себя в тепле. Он спит. Такой маленький и невинный. Ребенок ведь не виноват, что его отец отказался от его матери. Это лишь мои проблемы. Мустафа должен чувствовать любовь обоих родителей. Я не могу больше бороться за любовь Сулеймана. Сон, что я увидела этой ночью, лишь подтвердил мои выводы. Я должна выбрать: либо жизнь сына, либо борьба за любовь Сулеймана. Теперь я точно знаю ответ. Материнское сердце буквально кричит его. Для меня чья-то еще жизнь и жизнь сына это не выбор. Все очевидно. Он единственный рядом со мной. Именно его крохотная ручка игралась прядями моих волос. Именно мне он впервые улыбнулся. Первое слово моего малыша было «мама», и я была рядом в тот момент. Я не могу позволить ему погибнуть. Этот дворец погубит его, если я сдамся сейчас. Я никогда себе не прощу. — Мама? Удивленный детский голосок. Я тепло улыбаюсь. — Спи, радость моя, я тут с тобой. Я целую его в лобик и ложусь рядом с ним. Мустафа крепко обнимает меня и, утыкаясь своим курносым носиком в мои волосы, вновь засыпает. Я боюсь потревожить его сон. И просто лежу рядом с ним, улыбаясь. Это ли не счастье? Я, наконец, спокойно засыпаю. Впервые за последнее время мне не снятся кошмары, я просто сплю, чувствуя, как мой комочек счастья сладко посапывает в моих объятиях.***
— Бабушка, Вы ведь сказали неправду этой женщине! — как только Рахель с внучкой покидают покои Госпожи, девочка не может удержать своего недоумения. — Потому что ты и сама почувствовала, что не в её силах что-либо изменить. Я не хочу ломать жизнь этой женщине, пусть она останется в неведенье. Её юная ученица возмущена. Она уверена в возможности все изменить. Написанную свыше судьбу можно переписать. Пойти другой дорогой. Хотя бы попытаться! — Но как же, бабушка, ведь Шехзаде Мустафа умрет по приказу собственного отца… Старая Рахель останавливается, дергая болтливую внучку. Это совершенно не тот разговор, который стоило начинать в бесконечных коридорах дворца. Глаза и уши у гарема везде. — Серах! Тише! Падишах не станет сыноубийцей… Он лишь… лишь поддастся влиянию той славянки, которой отдал кольцо с изумрудом, — пожилая женщина сходит на шепот. Знаки будущего читать сложно. Бесконечный круговорот отрывков, кусочков пазла, что едва ли можно сложить в целостную картину. К своим годам она научилась толковать знаменья. И она точно знает как закончит свою жизнь Падишах, что сейчас подобно фениксу взлетает вверх, расширяя границы, поднимая значимость свой Империи. Но рано или поздно феникс сгорает. Огонь поглотит его, уничтожив. — Вы должны были ей рассказать, ведь это кольцо было предназначено ей! — возражает девочка. — Я помню, чему Вы учили меня! Изумруд — камень наделенный огромной силой. Он не терпит лжи. Его обещали этой женщине, другим он принесет горе! Серах стоит на своем. Она считает, что Султанша обязана знать правду, ту самую ужасающую. И только старая Рахель, слабо улыбаясь, знает, что такая правда убьет Госпожу, лучше сладкое неведенье. Пусть уж все идет своим чередом, в конце концов не все еще потеряно. Иначе же все обернется страшными последствиями. Мать защищающая свое дитя способна на самые ужасные поступки. Но даже мать-волчица не способна победить огонь.