Знаешь ли ты, каково это, сидеть и просто смотреть, как человек, которого ты любишь, любит кого-то другого? Это ад, точно тебе говорю. Вечная пытка.
Это утро было на редкость ясным, солнце вышло из-за облаков и теперь щедро одаривало все вокруг. Оно возвещало о приближении лета и окончании холодной зимы. Но это утро вовсе не было радостным. Совершенно. Вернее сказать оно было отвратительно ужасным. Потому что дворец, облаченный в черное, скорбел по последнему наследнику Сулеймана. Мы стояли в гареме одетые в траурные наряды. Валиде не было, она просто не могла успеть к похоронам. Зато приехала одна из сестер шехзаде — Бейхан Султан. Девушка была не многим старше меня, она выглядела печальной, отчетливо давая понять, что она разделяет с нами наше горе. Я вздрогнула, когда траурная процессия появилась в дверях. Слуги в темных одеждах несли маленький гроб, обитый черным бархатом и расшитый золотой нитью. Умер наследник. Умер последний ребенок Сулеймана. Сам он появился в зале в самом конце, когда я удерживала плачущую Гюльфем под одну руку, с другой стороны тоже самое делала Бейхан Султан. Фюлане не было в гареме, но это не казалось странным, в конце концов она скорбит по своим детям. — Мой Мурад… — срывается с губ девушки, что в один момент стала матерью главного наследника для Сулеймана и в этот же момент все потеряла. Судьба-злодейка, смеющаяся над нами, снова разложила свой пасьянс, и вновь не в нашу пользу. Сулейман горько глядит на свою фаворитку, я опускаю взгляд, не думаю, что сейчас время. Девушка пытается вырвать руки и броситься вслед за гробом, но у нее не выходит. Она кричит, падает на пол, и мое сердце точно разрывается. Кажется вместе с потерями Сулеймана, вместе с потерями этих безутешных матерей, что-то умерло и во мне. И я боюсь того, что зародится на месте того, что безвозвратно погибло. Гюльфем теряет сознание, полностью повисая на наших руках. Бейхан зовет слуг и лекарей, те забирают бедняжку, а мы вслед за шехзаде и гробом маленького Мурада отправляемся по длинным коридорам, чтобы проводить маленького наследника в последний путь. Я сама едва не потеряла рассудок, когда застала разговор Гюльфем и Мурада. Малыш лежал в кровати, весь бледный и в следах этой ужасной болезни. И его единственный вопрос, заданный, когда он пришел в себя был: «Мама, я умру?». Что-то внутри тогда оборвалось, он должен был жить, умереть должен был любой из нас, но только не малыш. Сулейман стремится как можно скорее нас покинуть, как только мы едва ли успеваем распрощаться с усопшим. Он не идет провожать ребенка до могилы. Не произносит речей, он оставляет гроб последнего ребенка посреди церемонии. Он просто разворачивается и уходит. Я хочу пойти за ним, но вместо этого за ним убегает Бейхан. Та едва ли успевает его догнать, как он кажется просит оставить себя в покое и одиночестве. Я не могу его винить или осуждать, это нормально, когда теряешь стольких людей сразу. Но ссору останавливает выбегающая навстречу служанка, я спешу туда, пока девушка в слезах пытается вымолвить хоть слово. — Фюлане Султан… Фюлане Султан она, — речь прерывается всхлипами и судорожными вздохами. — Я зашла к ней покои. Мне велено было прибраться у нее. А она… — снова рыдания. — Говори же! — теперь срывается Бейхан. Всегда спокойная и статная, схожая со своей матерью, но тем не менее разительно от нее отличающаяся. — Она пыталась повеситься, — тихо говорит девушка, и её это «пыталась» обнадеживает, значит Фюлане жива? — Но видимо не смогла. Мы нашли её в луже крови подле кровати усопшего Шехзаде Махмуда… Она лежала вся перепачканная кровью. И лекари ничего не могли сделать. Шехзаде простите… Сулейман замирает. Он отдал сегодня утром приказ поместить её в лечебницу. Он опоздал. Я чувствую, как дрожит мое тело и как напряжено его. Он прикрывает глаза, и я чувствую весь его гнев и боль. Он отталкивает девушку с дороги, он никогда не позволял себе такого отношения с девушками. И исчезает в коридоре, Бейхан кидается за ним, а я принимаю решение проводить малыша в последний путь. — Фюлане Султан покончила с собой? — Элла прикрывает рот рукой в легком испуге. Но я киваю, подтверждая собственные слова. Первая фаворитка Падишаха действительно была найдена мертвой в собственных комнатах рядом с постелью, на которой её Махмуд провел последние дни. Руки были изрезаны так, что даже найди её чуть раньше все равно едва ли удалось бы её спасти. — Это стало последним ударом для тогда еще Шехзаде Сулеймана, — выдыхаю. В тот день он заперся в покоях, не став слушать даже любимую сестру, с которой всегда делился всем. Он очень напугал слуг, не покидая комнат пару суток. Я пыталась достучаться до него, но мы лишь поссорились, он прогнал меня и приказал принести вина и никого не пускать к нему. Ослушавшихся стражников он приказал казнить. Но Элле не зачем знать такие подробности. — Но Вас все еще звали Бахарай? Почему? — я улыбаюсь её вопросу. — Так назвал меня отец, — я улыбаюсь светлым воспоминаниям. Хотя именно он же и отдал собственными руками в гарем наследника Султана Селим Хана. — «Бахар» означает весна, а «Ай» луну. «Весенняя луна», так назвал меня мой отец, хотя моя матушка не пережила родов. Мы были двойняшками. Я и мой милый брат. Он родился первым. Я была последней. Отец никогда не обвинял меня в этом, по крайней мере открыто. Чего не скажешь о моей тетушке… Она кричала уже более взрослой мне, мол это ты убила мою сестру, из-за тебя дети растут без матери. Я долго плакала из-за этого. Хотя отец и любил меня, но я чувствовала, что он тоже скорбел по матери, хоть и не смел назвать меня виноватой. Моя няня говорила, что я очень на нее похожа. — А что насчет имени которое есть у вас сейчас? — не унималась Элла, а мне хотелось хоть кому-то рассказать свою историю. — Махидевран означает «головокружительная луна», — задумчиво говорю я. — Это имя я получила после рождения Мустафы, вместе со статусом Султанши, — я на миг замолкаю. — В народе же меня прозвали «Гюльбахар», то есть «Весенняя Роза». Я была прекрасным цветком наследника османов… — А что было после смерти Фюлане Султан? — осторожно спрашивает девушка. Я знаю, что ей интересно, а еще я знаю, что там уже слишком много личного. — Тогда были очень темные времена, Элла, — тихо произношу я. — Думаю на этом можно закончить, хорошо? Девушка немного разочарованна, но соглашается, я знаю, что ей хотелось узнать историю до конца. Но когда эта история является тайной не только моей, я не имею права о ней говорить. — Ступай, проверь как там Мустафа на занятиях, — отдаю приказ и поднимаюсь на ноги. Девушка склоняется и покидает покои. Я со вздохом прохожу пару шагов, останавливаясь у зеркала, и замираю, глядя на свое отражение. Я стою у зеркала, поправляя волосы. С похорон Мурада прошло три дня. Сулейман не желал ни с кем разговаривать и никого принимать. До него пыталась достучаться Бейхан Султан. Позже я, но в тот же вечер мы поссорились. Я знаю, что ему тяжело, но в конце концов не одному ему. Он оставил Фюлане без поддержки, когда та потеряла одного ребенка, и поступил так же, когда она потеряла второго. Он закрылся в себе и оставил её с этой потерей один на один, и как итог «солнечная госпожа» покончила с собой. Сейчас он провернет тоже самое с Гюльфем. Она ведь тоже потеряла ребенка! А что будет со мной? Сторонний наблюдатель, брошенный в самую гущу событий, прочувствовавший каждую эмоцию. Мне тоже нужна помощь, я не могу больше отдавать. Я поддерживала Фюлане так же, как и поддерживала Гюльфем. Я поддерживала Сулеймана и делала все, чтобы он не замыкался в себе, чтобы эти потери не сломили его. Но я тоже человек, и мне тоже больно. — Бахарай? — осторожный голос, в дверях стоит Бейхан Султан. Я отворачиваюсь от зеркала и поспешно склоняюсь. — Можно? — Конечно, Госпожа, — я киваю, и мы, проходя, садимся на тахту. — Я чем-то могу вам помочь? Как и всегда учтива. Я стала спокойнее. По сравнению с той девушкой, что прибыла сюда едва ли около полутора лет назад. Тогда не прошло и двух дней как я оказалась в покоях Шехзаде. Но у него были две фаворитки. У Сулеймана была Гюльфем, его верный друг и слушатель, была Фюлане — Солнечная Госпожа, как её прозвали. А Сулейман все чаще звал меня, отдавая предпочтение мне, а я все больше чувствовала, как тону, потому что я влюбилась в него. — Ты была подле Сулеймана, когда они с Фюлане потеряли новорожденного ребенка, — тихо начинает госпожа. — Ты была, когда они потеряли Махмуда. Ты была рядом, когда эпидемия забрала Мурада… Я могу просить тебя об одном одолжении? Госпожа просит разрешения? Хочет попросить об одолжении? Она точно другая. — О чем вы хотите меня попросить, Султанша? — Ты нужна ему, — так же тихо отвечает Бейхан Султан. А я удивленно вздергиваю брови. Будто бы это так! Мы действительно сблизились за последние месяцы, но он продолжал принимать у себя других рабынь. И речи не могло идти о том, что он нуждается во мне, что я нужна ему более других. По крайней мере, это я так думала. — Вы полагаете? — осторожный вопрос. Я не могу отказать ей в её просьбе, которая в принципе может стать приказом. Но и согласиться, мы ведь поссорились! Он не подпустит меня к себе. — У него целый гарем невольниц, и сколькие рабыни побывали в его постели в последнее время кроме меня! Я понимаю, что он страдает, и у него свой способ забыться, но… — Бахарай, — перебивает меня Бейхан, но вовсе не так, как делает её мать, а мягко, словно боясь спугнуть маленького кролика. — Он никогда и никого не подпускал так близко, как тебя, и поверь, я это точно знаю, — продолжает свою мысль сестра наследника. — Я видела, каким взглядом он смотри на тебя, Бахар. Он не смотрел так ни на одну из наложниц. Разве, что на Фюлане, было нечто похожее, но… Но как бы это ужасно и неуважительно ни звучало, девушка мертва. К тому же мой брат давно потерял к ней интерес, она не смогла его удержать. Зачем мне это знать? Он любил Фюлане? Ну конечно любил! Она родила ему двоих детей! И к тому же была первой. Но ведь и её заменили. Она не смогла удержать любовь? А я смогу? Разве я смогу сделать что-то, если Сулейман решит заменить меня кем-то другим?.. В голове мелькает мысль, что я готова рискнуть и попытаться обрести счастье. А вдруг получится? Вдруг оно стоит того? — Зачем вы мне это говорите, Госпожа? — с легким непониманием произношу я. Хотя она уже добилась нужного эффекта. — Потому что я не хочу потерять брата, Бахарай! — отрешенно произносит Султанша. — Он вспыльчив, но отходчив… И я боюсь, что он может сотворить что-то ужасное после стольких потерь. Я боюсь, что наш отец может отдать приказ о его казни. Я боюсь, что придется потерять еще и Сулеймана… После этих слов Бейхан Султан поднимается, и я едва успеваю поклониться ей, как она безмолвно покидает мою комнату. Оставляя меня потерянную в своих мыслях. Может быть она и права? И стоит пойти. Я мучаю себя мыслями и собственной нерешительностью. Я боюсь. Многого боюсь. Но страх за жизнь Сулеймана цепляет сильнее всего. И я, хотя и неуверенно, но поспешно покидаю комнату и спешу к главным покоям этого дворца. Стражники долго не хотят пропускать меня. И любые упоминания как Бейхан Султан, так и того, что я фаворитка, не помогают. Я хмыкаю. Нужна веская новость, чтобы они позволили мне пройти. — У меня важная новость для шехзаде! Я беременна! — вздергиваю подбородок и нагло лгу в глаза стражникам. Те в недоверии сначала отнекиваются, а потом понимают, что обязаны пустить меня. Я же, поджимая губы, прохожу в открывшиеся двери. Надеюсь, они не решат болтать о моей маленькой лжи. Покои освещены мало, лишь тусклым светом немногочисленных свечей. Этого достаточно, чтобы просто видеть находящееся в покоях, хотя и не детально. Я ожидала какого-то протеста как только войду, но нет. Сулейман сидит у дальней стены. Молодой человек подносит к губам стакан, и за один глоток осушается все, что оставалось внутри. — Сулейман?.. — аккуратно и осторожно, словно с душевнобольным, о Аллах. На самом деле я ужасно боюсь, что в таком состоянии он может что-то сотворить. Нет, не со мной. Я боюсь, что он может причинить вред себе или кому-нибудь другому. За себя я не боюсь, мне просто нечего терять. — Ты ослушалась моего приказа, — недовольный голос. Раздраженный взгляд прошивает меня, он наливает себя еще один стакан, но часть напитка из графина попадает на руку, и Шехзаде шипит от боли. Что с его руками? И несмотря на его недовольство, я подхожу ближе. — Ты не слышала моего приказа, Бахарай?! Рычит он, а я опускаюсь рядом с ним на пол. Сердце бьется как бешенное. Он смотрит на меня. Я не уйду. Я не оставлю его одного. И видимо, он это понимает, потому что его гнев вдруг сходит и обнажает самую настоящую боль и отрешенность в его глазах. — Чем я так не угоден Аллаху, Бахарай? — спрашивает он и, поджимая губы, вдруг усмехается и продолжает. — Родной отец ненавидит меня и ищет повод, чтобы отдать приказ о казни. Сестры? У них у всех мужья и каждая из них страдает ради того, чтобы выжил я, ради того чтобы эти самые мужья были на нашей стороне. Дети. Они ведь невинны, так почему они расплачиваются за все грехи в этом мире? Он вздыхает и вдруг смеется, так что этот смех вот-вот перерастет в слезы. — Я знаю, что сам виноват в смерти Фюлане, её кровь на моих руках, — он поднимает свои ладони чуть выше, и теперь я понимаю в чем дело. Костяшки. Они сбиты в кровь, так что боюсь даже сжать ладонь в кулак ужасно больно. — Я должен был быть рядом с ней, тогда, когда умер Орхан, когда умер Махмуд. Я оставил её, и она сломалась. Солнечная Госпожа… А Гюльфем? Она ведь тоже не виновата в смерти малыша… Я виноват. Во всем виноват я! Я! Я! И только я! Рычит он и кидает стакан в противоположную стену, сил у него достаточно, так что предмет разбивается на осколки. Я вздрагиваю. — Нет, Сулейман, нет, — тихо проговариваю, и он смотрит на меня. А затем поднимается и отходит. — В том и дело, что «да», и ты это знаешь, Бахарай! — бросает он. — Ты лишилась семьи только ради того, чтобы мне было с кем поразвлекаться, только ради моих прихотей и желаний! Я виноват в том, что теперь ты здесь! И отсюда никогда не выбраться! Я ломаю судьбы сотен девушек! Я монстр?!.. Я сглатываю и поднимаюсь на ноги вслед за наследником. Он не прав. Я стараюсь в это верить. Я подхожу ближе и, поднимая руки, касаюсь его лица. Пальцы у меня холодные, словно сейчас вовсе не конец весны, а холодная зима. Он смотрит на меня, тяжело дыша. — Ты не виноват, Сулейман, по крайней мере не во всем, — я запинаюсь. — Ты не можешь изменить судьбу, и время нам не подвластно. Твои стенания уже не оживят детей. Разбитые в кровь руки не помогут Фюлане. Твоя повинность во всем и желание умереть лишь все усугубит. Зато ты может помочь Гюльфем, — я вижу как в его глазах при последних словах зарождается что-то вроде… надежды?! Я хочу верить, что это она. — Не оставляй её сейчас одну, не забывай и не обвиняй. Она так же как и ты потеряла ребенка. Не отталкивай от себя близких, Сулейман!.. Он вздыхает и убирает мои руки от своего лица, его ладони горячие. Я медленно выдыхаю. Спокойнее, Бахарай, спокойнее. Но колени подгибаются, а дыхание сбивается. — Ты странная Бахарай, — шепчет он. — Не такая как все они, как вся династия, как любая в этом гареме, — я вспоминаю слова Фюлане, она говорила тогда тоже самое. — Почему ты не бежишь от меня? Почему не боишься? Я монстр, я разрушил твою жизнь, лишил семьи и свободы, и все это в угоду самому себе, в угоду моему эгоизму. — Все очень просто, Сулейман, — я слегка грустно улыбаюсь ему. — Я люблю тебя, мой Шехзаде. — Я люблю тебя, мой Шехзаде, — вздыхаю и закусываю губу. Вот в тот-то момент я и прошла точку невозврата. Именно тогда все переломилось. А что теперь? Может быть, я стала такой же как и все? Но ведь и он поменялся. Разве я одна виновата во всем? Я не ложила под него эту русскую рабыню. Он сам призвал её к себе. Он сам оставил меня одну в тот момент, когда я потеряла малыша. Он поступил со мной так же как поступил с Фюлане. С той лишь разницей, что слава Аллаху, мой Мустафа жив. Не было бы его — не было бы и меня. Я судорожно выдыхаю и поправляю платье, хотя оно и так лежит идеально. Думаю, стоит навестить Валиде, она просила прийти к ней, пока Мустафа будет на занятиях. Чего она хочет от меня на этот раз, ума не приложу. Я прикрываю глаза и поджимаю губы. Я устала, мне нужно плечо рядом, в конце концов во мне все еще живет та малышка-Бахарай, и ей страшно и больно. Когда-нибудь боль и страх поглотят её и боюсь, что тогда родится что-то ужасное.***
Валиде как и всегда занимает центральное место на тахте, подле нее крутится Дайе, что-то рассказывая. Но стоит мне войти, как разговор тут же прекращается, и хатун, раскланиваясь, спешит удалиться. А Хафса обращает все внимание ко мне. Я уважаю её, она заменила мне мать, хоть и бывает чересчур строга. Я знаю, что она была на моей стороне, но Сулейман раз за разом связывает матери руки, прося оберегать его любимицу. Да и к тому же девушка была беременна и при всем желании Валиде от русской рабыни было не избавиться. — Махидевран, — женщина улыбается мне, тепло как и раньше. Но я уже так не доверяю. — Проходи, садись. Женщина показывает рукой подле себя. Я киваю и, проходя, сажусь. — Госпожа, — мой тихий голос. Женщина выглядит усталой и какой-то подавленной. — Что-то произошло? — Ох, — вздыхает Валиде. Так меня ждали ради того, чтобы поведать мне о своих проблемах? — Я хотела попросить у тебя прощения, Махидевран… — Ради Аллаха, за что Вам у меня просить прощения? — я искренне удивлена. Никак не думала, что за произошедшее она захочет извиниться. — Ты сама знаешь, что есть за что, — проговаривает женщина. — Я захотела избавится от Хюррем и в этих целях использовала тебя. Если бы в ту ночь я не направила тебя в покои сына, быть может сейчас все было бы по другому. Я очень сожалею, Махидевран. И пока Сулейман был в походе… Ты сама знаешь, что руки у меня были связаны, да и девушка была беременна, я не могла рисковать жизнью ребенка. Она говорит об одной из первых ночей, когда Сулейман только заинтересовался Хюррем. Валиде думала, что я смогу перехватить его внимание — я думала, что никогда его и не теряла. Но Сулейман считал иначе. Ему не понравилось, что в ту ночь к нему пришла я, а не рыжая рабыня. Я видела в его глазах желание, правда желал он вовсе не меня. Мне тогда хотелось верить, что ошиблась. — Полно, Валиде Султан, — решаюсь прервать её. — Вы хотели как лучше для своей семьи. Я вовсе не обижалась на Вас, я знаю, что вы желаете и мне, и Мустафе лишь счастья, — я улыбаюсь и ловлю взгляд женщины, она слегка потеряна. — Не волнуйтесь обо мне, Султанша. Все, что произошло со мной это лишь моя вина, а никак не Ваша. И это скорее мне нужно просить у Вас прощения. Женщина удивлена. Потому что она считает себя виноватой. Я так не считаю. Разве можно было тогда предугадать будущее? Что сделано, то сделано. И прошлое не изменить, так смысл корить себя сейчас за то, что произошло уже кажется так давно. Я подавляю вздох и ободрительно улыбаюсь женщине. Валиде хочет что-то ответить мне, как нас прерывает стук в двери, и в покоях появляется служанка. — Валиде Султан, там пришла Хюррем Хатун с Шехзаде Мехмедом. — Проси, — тяжело отвечает Госпожа, но кажется она недовольна. — Вообще-то я ждала Мехмеда лишь к вечерней трапезе, — задумчиво говорит Хафса, словно оправдываясь. — Ты же останешься? — Если вы позволите, Валиде, — пожалуй, да, я останусь. И женщина благодарно улыбается, она тоже не особо желает встречаться с Хюррем. К тому же из-за собственной опрометчивости и длинного языка рыжеволосой Валиде поссорилась с сыном. Сулейман и так довольно вспыльчив, особенно если дело касается близких ему людей. Валиде приказала забрать Мехмеда у Хюррем сразу после родов, но не рассчитала, что Сулейман придет так скоро. И Хюррем милостиво нажаловалась Падишаху, что ужасная Хафса Султан отобрала ребенка и велела больше не приносить. Боюсь, это только разожжет огонь войны между ними. Я же больше не хочу в это вмешиваться. — Валиде, — рабыня склоняется. Рядом с ней Гюльнихаль с ребенком на руках. Мне её жаль. Мой взгляд скользит по новому увлечению Сулеймана, той которую старательно прячут от Хюррем под её же носом. — Махидевран… Мое имя звучит скорее вопросительно, чем с должным уважением. Ах да, она же считает, что мы теперь равны в правах. За тем лишь исключением, что мой статус в любом случае выше. Как бы высокомерно это не звучало, но так оно и есть и не думаю, что она сумеет это изменить. — Хюррем, проходи, — Валиде улыбается и указывает на подушки. Фаворитка со своим сыном и служанкой, принимая приглашение, садятся. Это даже в какой-то мере смешно, ведь сейчас в покоях сидят три фаворитки Сулеймана. — Как мой внук? Малыш к слову никак не может успокоиться. Плачет и выворачивается из рук, хоть служанки, хоть Хюррем. Быть может мальчик болен? Или она его не покормила? Может не выспался? Но должно же быть хоть какое-то разумное объяснение тому, что ребенок, не переставая, кричит! Валиде тоже заинтересована поведением новорожденного внука. — Все в порядке, — нарочито спокойно и небрежно произносит рыжеволосая рабыня. Но плач ребенка говорит об обратном. — По-твоему в порядке, когда ребенок плачет не переставая? — я приподнимаю бровь в вопросе, та злится. — Не твое дело, Махидевран! — шипит она и передает ребенка служанке. Та, в попытках успокоить малыша, поднимается и, качая его на руках, отходит в глубь покоев. Валиде вздыхает и снова пытается возродить разговор, но не успевает. — Я бы на твоем месте так не дерзила, — я снова ей отвечаю, хотя и знаю, что стоило бы смолчать. — А ты не на моем месте, Махидевран. Я главная женщина Падишаха, я в его сердце, а ты лишь коротаешь ночи в одиночестве в обнимку с подушкой и лелеешь мысль, что общий сын с Сулейманом тебя спасет. Но можешь даже не… — Довольно, Хюррем! — резкий голос Валиде останавливает фаворитку. Плач ребенка вновь раздается в покоях. — Думай перед тем как говорить, ты здесь рабыня и… — Султанша, прошу прощения, — снова разговор обрывается. Это уже моя вина и мой голос. — Позволите?! Я киваю на кричащего младенца, и Валиде, отрываясь от Хюррем, соглашаясь, кивает, жестом подзывая служанку с ребенком. Я тут же встаю, и Гюльнихаль передает ребенка мне на руки. Я улыбаюсь, тепло и уверенно. Поправляю пеленки, в кои укутан ребенок, на дворе осень. — Ну же, Шехзаде, наш славный наследник, разве пристало тебе плакать? — слегка покачиваю ребенка, тот спустя пару секунд с интересом рассматривает меня и вовсе не боится. — Вот так, — и снова улыбка, уже правда не на губах. Я знаю и чувствую, как светятся мои глаза. Я чувствую доверие ребенка у меня на руках. Дети всегда все чувствуют лучше. — Какой хороший, вот вырастешь большим, станешь таким же сильным как твой отец — Султан Сулейман. Полно тебе плакать, Мехмед. — Шехазде Мехмед! — шипит фаворитка. — И это мой ребенок! Я не позволяла его трогать! Как ты смеешь касаться наследника! Едва только успокоившийся малыш, укаченный на моих руках (и полагаю, если бы его взбалмошная мамаша не повела себя подобным образом, он бы заснул) снова начинает плакать. — Тише, — мой шепот и мягкие покачивания, это искреннее старание успокоить ребенка. — А ты прекрати орать в конце концов, это ребенок, а не игрушка, это даже не одна из наших взрослых жизней! Ты посмела играть против всех в этом дворце, но ребенок не оружие и не вещь для достижения цели! И если с ним что-то случится, клянусь Аллахом, ты поплатишься за смерть ребенка Сулеймана. Я говорю тихо, боясь напугать ребенка, но довольно уверенно, так что даже Валиде с недоверием глядит на меня. И в правду, как это я посмела защищать ребенка соперницы! Я же, вздыхая, аккуратно передаю засыпающего наследника на руки служанки. — Махидевран! — неугомонна девица, что есть то есть. — Прекращай, Хюррем, довольно. Ступай в свои покои и займись лучше наследником, иначе я найду того, кто лучше с этим справится, — довольно тихо, хотя и слегка угрожающе звучат слова Валиде, и фаворитка, поджав хост, сбегает. Я поджимаю губы, когда мы снова остаемся одни в покоях. — Простите меня, Валиде, я не должна была развивать ссору, — я склоняю голову, а Хафса, тяжело вздыхая, все так же тепло и с усмешкой смотрит на меня. — Ты выросла, Махидевран, — задумчиво говорит эти слова Валиде. — И не смотря ни на что, ты все еще не такая как все, — женщина пожимает губы. — Другая бы не стала так бороться за чужих детей, — Хафса поднимает на меня тяжелый взгляд. — Ступай к себе, Мустафа должно быть заждался тебя. Я не смею перечить, хотя мы обе прекрасно знаем, что Мустафа сейчас еще на занятиях. Я усмехаюсь. Так все же осталась прежней? Не такой как все? Или таки выросла и изменилась? Я теряюсь в себе, зябко поджимаю плечи и спешу к своим покоям в желании лишь поскорее оказаться у камина в тепле. Помнится в Манисе в такие дни у камина я грелась не в одиночку, да и вообще камин не всегда был так нужен, чтобы согреться, потому что рядом был Сулейман и его крепкие и теплые объятия.***
— Матушка, — Падишах мира улыбается своей матери, пытаясь распознать, что же еще хочет сказать ему его Валиде. — Вы ведь хотели не только справиться о моем здоровье, верно? — Верно, лев мой, — женщина улыбается проницательности сына. — Я хотела с тобой поговорить об одном, как бы это правильно выразится… деликатном деле. Да, думаю, именно так. — И что же это за дело, Валиде? — Сулейман чуть напрягается. Он знал, что матушка желала ему лишь добра, когда приказала забрать ребенка у Хюррем после родов. Малыш был слаб, и роды были тяжелыми. Она приняла тогда верное решение. Он уже извинился перед ней за свою неоправданную грубость. Тогда о чем же еще хочет поговорить Валиде? Быть может о Хатидже? Девушка так задумчива и грустна в последнее время… — Я хочу поговорить с тобой о Махидевран, — на эти слова Повелитель хмыкает. — Сколько еще продлится её наказание, Сулейман? Она мать твоего первенца. Пора бы уже простить её. — Вот как? — Сулейман хмурится. — При всем уважении к Вам, матушка, позвольте, но я разберусь с этим сам? Ваша невестка покушалась на жизнь еще нерожденного ребенка, и это я должен ей простить? Только из-за этого самого первенца эта женщина все еще здесь! Даже не смотря на то, что Мустафа вовсе не являлся первенцем Сулеймана, именно так его называли члены династии между собой. Может от того, что они хотели забыть тот трагичный год и все ужасные события, и рождение ребенка Махидевран стало новой точкой отсчета, может ещё почему, но никто не подвергал сомнениям это нарицание. — Сегодня ночь четверга, сын мой, и эта ночь по праву принадлежит твоей первой фаворитке, — Валиде давит на свое, а Сулейман еще больше злится. — Это традиции и законы, Сулейман. Помнится ты чтил то, на чем стоит империя, и законы дворца тому не исключение. — Валиде, как бы хорошо я к вам не относился, но даже вы не в праве указывать мне, как поступать, — сдержано отвечает правитель. — А теперь ступайте и проследите, чтобы в гареме все законы были соблюдены. Покушение на жизнь моего ребенка тоже противоречит закону, не забывайте. — Сулейман, — женщина искренне хочет помочь бедной девушке и переубедить сына, но кажется у неё это не выходит. — Хорошо, извини меня, — вздыхает госпожа, чуть кивая. — Оставим эту тему, я не буду больше… не буду больше касаться твоих дел с наложницами. — И вы простите меня за резкость, матушка, — Сулейман быстро остывает, понимая, что не может так обращаться с матерью, только не с ней. — На самом деле у меня к Вас тоже есть разговор, и он касается Хатидже…