Чегo вам нe следует делать однозначнo, так этo — разочаровываться в своей жизни. Вы нe должны думать, чтo онa нe удалась. Ни в каком возрастe нельзя так думать. B этой жизни вce нe зря. И вce ещe толькo начинается — в любoe время, при любыx условияx и обстоятельствax
Он плачет, плачет и плачет. Под этот душераздирающий звук невозможно заснуть. Комната кормилицы находится не столь далеко от моих покоев. Всего пара поворотов в коридоре, что гулко разносит детский плачь. Я вздыхаю, поглаживая Мустафу по голове. Он спит со мной последние несколько дней. Если моё материнское сердце разрывалось от сострадания к маленькому комочку, оторванному от матери и отданному к незнакомой женщине, то Мустафа просто банально пугался звука надрывного плача и часто просыпался. Я забрала его к себе. На мгновение наступает тишина, я уже начинаю думать, что ребенок настолько вымотался, что уснул, но нет, через пару минут крик раздается с новой силой и я откидываю одеяло. Кутаюсь в теплый халат поверх ночных одеяний, бросаю взгляд на постель, где мирно спит мой сын и выхожу из покоев. — Хатун, позови Гюльшах, пусть посидит с Шехзаде, — служанка, стоящая у моих дверей, тут же направляется выполнять приказ, а я шагаю в сторону комнат кормилицы. Коридоры темны, час поздний, время уже перевалило за полночь. У входа в нужную мне комнату дежурит стражник, но мужчина настолько устал, что дремлет, прислонившись к стене. Едва не фыркаю: вот это сильные нервы. Я не могу заснуть под этот звук. Не уверена, что поступаю верно, но я, стараясь не шуметь, проскальзываю в комнату. Кормилица спит на своей кровати, бессильно поджав под себя ноги и по инерции качая колыбель. Малыш надрывно плачет, заставляя морщится дремлющую женщину. Кажется, она уже не в состоянии даже открыть глаза и проявить больше внимания и терпения. Я почти удивлена, почему Валиде Султан не оставила рядом с наследником целый отряд из прислуги. Подхожу к кроватке, глядя на сына Сулеймана. Протягиваю к нему руку, мягко касаясь его ручки, словно здороваюсь. Осторожно глажу его по маленькой головке. Малыш заинтересованно уставляется на меня, почти невидимую в слабом свете пары догорающих свечей. Кажется, даже на секунду перестает рыдать, удивленный столь поздним визитом новой гостьи. Он едва ли меня помнит, я держала его на руках лишь единожды. Понимая, что я не его мать и ничего интересного из себя не представляю, ребенок снова разражается безутешным горьким плачем. Моё сердце сжимается. И я беру малыша на руки, начиная покачивать. Испытываю острое желание его успокоить. Но ребенок беспокойный. Мысленно отмечаю, что стоит осторожно намекнуть Хафсе Султан, что ему лучше рядом с матерью. У той он хоть рыдал по определенным поводам, показывая, что в чем-то нуждается. А в чем он нуждается сейчас? Вероятно, в матери. Вздыхаю, укачивая его на руках, но мальчик не замолкает. Морщась вспоминаю, как успокаивала Мустафу. Но мой львенок был куда более спокойным, то ли от того, что от меня его не отлучали… На ум приходит, как моя старая нянюшка успокаивала ребенка моего старшего брата. И решаю попробовать. Осторожно переворачиваю дитя, так чтобы он лежал животом на руке, точно на веточке. Он не сразу понимает происходящее, плачет еще с минуту, а потом вдруг замолкает, прислоняясь щекой к моей ладони, и засыпает. Я выдыхаю, слабо улыбаясь. Даю ему еще пару минут, чтобы он немного разоспался и переворачиваю в нормальное положение, не переставая покачивать. Он слабо морщится, словно снова хочет зарыдать, я напряженно наблюдаю за младенцем, но тот неожиданно расслабляется в моих руках и начинает тихо посапывать. Я прикрываю глаза, молча благодаря Аллаха. Теплый комочек счастья на моих руках прижимается ко мне посильнее, а я терпеливо продолжаю его качать, медленно шагая по комнате. Удивительно. Я укачиваю ребенка соперницы, чужого ребенка. Чужого? Бывают ли вообще чужие дети? Вероятно, да. Когда вырастают, когда перестают собственно быть детьми. Тогда они становятся чужими. Чужими взрослыми, чьими-то чужими взрослыми детьми. Но пока он маленький и беззащитный, так доверчиво прижимающийся к моей груди… — О Аллах, — слышу позади себя вздох, кажется я слегка напугала кормилицу. — Что Вы здесь делаете? — Тш-ш, — мерно покачиваю дитя на руках. — Он спит… — Вы? — женщина удивлена, но вовремя удерживает взлетающий тон. — Простите, Султанша… Я не узнала Вас… Я отмахиваюсь от неё и подхожу к колыбели, но как только склоняюсь, чтобы положить туда дитя, мальчик на моих руках почти просыпается, дергает маленькими ручонками и начинает тихо хныкать. Мне не остается ничего другого, кроме как оставить его на своих руках. Я присаживаюсь на тахту рядом с окном и продолжаю время от времени мягко покачивать маленький сверток и не замечаю, как вскоре сама проваливаюсь в зыбкий, чуткий сон.***
Где-то на горизонте, за тяжелыми шторами зимнего неба встает солнце. Занимается утро. Сулейман откладывает бумаги, с которыми просидел всю ночь. Устало потирает переносицу и прикрывает глаза. Нужно будет поговорить с Ибрагимом по поводу этих документов. Ему не нравятся темпы строительства: слишком медленно, так они не успеют всё приготовить до весны. Поднимается из-за стола, делая пару шагов в сторону кровати, но в последний момент передумывает. Уже бесполезно ложиться спать, к тому же есть ещё один вопрос, который его волнует. Валиде забрала Мехмета у Хюррем. Матушка, конечно, объяснила, что это ради здоровья наследника, но ему отчего-то казалось, что дело вовсе не в этом. Кому на пользу пойдет отлучение от матери? Вздыхает, решая самостоятельно проверить в каком состоянии ребенок. Сюмбюль Ага докладывал, что он очень беспокойный. Сулейману хотелось самому убедиться так ли это и в случае чего лично отдать приказ о возвращении ребенка Хюррем. В коридорах царила сонная приятная тишина. Стражник дремал у дверей в комнату кормилицы, что заставило Падишаха недовольно поморщиться. Охрана сюда поставлена явно не для того, чтобы те ночами сладко спали. С другой стороны, если всё так как говорил Сюмбюль, то понять почему стражник спит, наслаждаясь утренней тишиной можно. Он непременно потом уточнит у хранителя покоев этот вопрос. Обязательно уточнит и потребует, чтобы… Поток мыслей обрывается, потому что он находит в комнате то, что он ожидал бы здесь найти в последнюю очередь. Да вообще не ожидал. Останавливается в паре шагов от дверей и скользит внимательным взглядом по комнате. Кажется, пытается осмыслить происходящее. На кровати спит кормилица, женщина выглядит уставшей и помятой. А на соседней тахте сидит Махидевран с ребенком на руках. Сказать, что это удивляет Падишаха — ничего не сказать. Султанша спит, интуитивно покачивая дитя. Сулейман чувствует ощутимый укол совести. Он ведь поверил, что эта женщина виновна в случившимся с Хюррем. Уверен, что она посмела поднять руку на его гарем, на то, что принадлежит ему, как собственно и она сама. Осмелилась тронуть беременную фаворитку. Она ведь знала законы, знала, что он никогда не будет принадлежать только ей. Знала и то, что нельзя было безнаказанно нападать на женщину вхожую в его покои. Но вот теперь она вся такая домашняя, мягкая сидит в ночных одеждах, прижимает к груди чужого ребенка и терпеливо укачивает его. Он почти усомнился в правильности своего решения. Он вспомнил, как впервые увидел её с ребенком на руках. С Мустафой, их маленьким львенком, их отрадой. После всех пережитых потерь детский смех крепкого и зорового ребенка был словно лекарством. А Махидевран казалась самым прекрасным существом на свете, когда сидела на огромной кровати, среди простыней и держала на руках маленького мальчика, что успокоился сразу, как только прижался к материнской груди. А что сейчас? Сейчас перед ним женщина, на руках которой его сын, не имеющий к ней никакого отношения. Его сильная малышка-Бахарай. Откуда в ней столько силы? В этот момент ему казалось, что она физически не могла даже помыслить о вреде ребенку. Просто потому что это маленький теплый комочек счастья, и не важно кто его мать. А черкешенка укачивает на руках ребенка соперницы и делает это явно уже продолжительное время. Время в которое царит долгожданная тишина. Надо было поручить Ибрагиму тогда разобраться в этом. Надо было хотя бы выслушать её. Или нет? Мальчик на руках Махидевран начинает хмыкать, видимо ему что-то снится. Сулейман почти уверен, что вот сейчас-то она и проснется. И он будет пойман как мальчишка за новой шалостью. Но молодая женщина только поудобнее перехватывает младенца, кажется чисто интуитивно, укачивая и тихо напевая какую-то едва различимую колыбельную. В следующий момент Падишах уже покидает комнаты.***
— Как там мой внук, Дайе? Ты уже узнавала? Главная женщина дворца отточенным статными движение откидывает полы платья, садясь на тахту и обводя взглядом подготовленную трапезу. Служанка стоит рядом с ней и держит зеркало, помогая своей госпоже закончить с образом. — Да, Госпожа… Дайе кивает, но отчего-то медлит с более развернутым ответом. Хафса Султан отрывает взгляд от своего отражения, возвращая сереги в шкатулку — эти не подходят — вопросительно приподнимает бровь, ожидая, что хазнедар продолжит. — Говори же! Что-то с моим внуком? Она не любила вытягивать по слову от своих слуг. Уж лучше услышать сразу всю правду, чем по крупицам собирать плохие вести. Женщина даже слегка взволнована, её рука замирает над очередным украшением, кажется, что в следующее же мгновение она готова подняться и поспешить… — С наследником, слава Всевышнему, всё хорошо! — тут же произносит верная служанка, заставляя свою госпожу облегченно выдохнуть. — Шехзаде Мехмет затих и мирно спал до самого утра. — Слава Аллаху! — Валиде возводит к небу глаза и раскрывает руки. Она уже думала, что ребенка придется вернуть матери. Хюррем хоть и жутко провинилась, но мучить мальчика совершенно не входило в планы госпожи. А судя по тому, что тот, непрекращая, рыдал всю последнюю неделю… В любом случае она рада, что всё разрешилось как нельзя лучше. — Это ещё не всё… — Дайе отводит взгляд. — Госпожа, когда я утром пошла проверить состояние наследника из комнаты выходил Повелитель… — Валиде хмурится внимательно слушая. — Наш Господин не заметил меня: был чем-то озадачен, я сначала не поняла, подумала, что что-то случилось, но потом… Когда я зашла к кормилице… Наследник мирно спал всю ночь потому, что Махидевран Султан сумела укачать дитя… Кормилица в страхе каялась, извинялась, мол приказ был только о Хюррем Хатун… Хафса задумчиво проходится пальцами по рубиновому ожерелью на шее, поджимает губы и даже не знает, что отвечать на такие новости. Значит, Махидевран? Она удивлена. Правда удивлена. Как наверное и её сын. Она ожидала скорее, что та придет к ней с просьбой что-то сделать с невыносимым детским плачем. Максимум, что предполагала Валиде, это просьба вернуть ребенка матери. Но чтобы она пошла сама успокаивать дитя? Дитя, которое в будущем будет главным соперником её сыну. Валиде пеклась о династии, о продолжении рода и соответственно любила всех детей Сулеймана независимо от того, кто их мать. Но Махидевран была в другом положении. Она была матерью наследника, мальчика, что может наследовать в будущем османский трон и маленький Мехмет был ещё неявной, но угрозой. Хафса на минуту задумалась, а хватило бы ей самой сил пойти успокаивать чужих детей? Она не уверена. — Да-да, — интуитивно отвечает она на стук в двери. В главных покоях появляется Сюмбюль Ага. — Валиде Султан, — мужчина слабо и натянуто улыбается, склоняясь перед Госпожой. — Что такое, Сюмбюль? — морщится женщина, она не настроена получать сегодня неприятные вести. — Госпожа моя, — он прикладывает ладонь к щеке и чуть медлит. — Повелитель пожелал, чтобы Вы Шехзаде Мехмета вернули его матери…***
Морщусь, устало потирая шею. Дайе уже наверняка всё доложила Валиде Султан. И как на это отреагирует мать Падишаха? Не уверена, что Хафса Султан поймет и простит. Хотя прямого запрета приближаться к наследнику у меня нет. Вздыхаю, покачивая головой. Если буду сейчас думать об этом точно накручу себя. Поэтому прикрываю глаза, мысленно отсчитывая до десяти и приводя в порядок дыхание и мысли. — Султанша, — открываю глаза, замечая перед собой Гюльшах. — Как Вы и приказали, я отвела Шехзаде на занятия… Я довольно киваю, и жестом прошу её удалиться. У меня нет сейчас сил ни с кем общаться. Хочется уединения и тишины. А вот ждать вердикта Валиде в четырех стенах совершенно не хочется. — Элла! — девушка сию минуту появляется в моих комнатах, она несет в руках поднос со стаканом. — Я уже тут, Госпожа, — она склоняется. — Вот, выпейте, оно успокаивает… Это чай с мятой и лимоном. Девушка быстро ловит моё непонимание и спешит пояснить. Я улыбаюсь: эта заботливая и проницательная девчушка заставляет на душе потеплеть. Она так искренне печется обо мне, и не потому, что боится оказаться опять в гареме, а просто потому, что не может иначе. Мысленно отмечаю себе, что постараюсь найти ей самого достойного мужа, чтобы она была счастлива. Кажется, она сейчас единственная, кто не помешает моему уединению и одиночеству. — Как насчет небольшой прогулки? — я отпиваю принесенный напиток. — Мустафа до полудня на занятиях, — почти оправдываю свое желание выйти из покоев. — Ты умеешь ездить верхом, Элла? Русовласая девушка в удивлении округляет глаза. — На лошади? Конечно, — оживленно отвечает она. — А Вы? Простите… Султанша! Неужели и Вы умеете? Она такая непосредственная и такая удивленная в этот момент, что заставляет меня почти рассмеяться. — Ты спрашиваешь у черкесской княжны умеет ли она держаться в седле? Мой ответ её смущает, она смеется, тут же извиняется, вспоминая о правилах, но я отмахиваюсь. — Простите, я… Это было бы так здорово! Сто лет уже не доводилось сидеть верхом. И неужели мне можно будет? Я ведь лишь служанка… Элла тут же сникла, вспоминая о своем положении. — Ну что ты, конечно, можно, — я отставляю стакан на столик и подхожу к девушке, перехватывая её ладони. — Может я и не любимая женщина Падишаха, но пока что Баш-Кадын, а это что-то да значит. Девчушка улыбается и убегает за теплыми одеждами для нас обеих. Как только за ней закрываются двери, улыбка пропадает с моих губ. Нелюбимая женщина. Вот так статус. Надеюсь, хозяин нелюбимой женщины будет не против того, что она совершит небольшую конную прогулку. В конце концов когда-то он сам подарил мне коня. Когда-то, когда в моём статусе ещё не было приставки «не».