У вас есть способность делать меня счастливой, но вы редко ею пользуетесь.
— У Вас есть свой конь? В голосе Эллы неподдельное любопытство. Я поворачиваю голову в её сторону, и приподнимаю уголок губ в несмелой улыбке прошлому. — Да… Это подарок, — я не знаю, что ещё сказать. Смущенно опускаю глаза в землю, словно в чем-то виновата. И мы следуем до конюшен молча. Я не в состоянии адекватно поддерживать разговор и девушка это понимает, потому и молчит, позволяя мне погрязнуть в воспоминаниях. Рахш — подарок Сулеймана. Я обожала лошадей. Отец начал садить меня в седло едва ли не с младенчества. Лошади были его страстью. Породистые, красивые, выносливые. Он оберегал их как собственных детей, знал по именами и принимал самое активное участие в их воспитании. Я не могла не заразиться его страстью. Легко могла обуздать самого необъезженного скакуна, животные подчинялись мне словно по волшебству. Рахш был привезен наследнику. Конь был слишком характерный, упрямый и совершенно необъезженный. Конюхи не знали как с ним справиться. В чем чувствовалась сила и буйство характера. Сулейман знал о моей страсти и решился позволить показать мне нового скакуна. И вот диво: трое конюхов едва удерживали то и дело встающее на дыбы животное, а передо мной он тут же присмирел. Фыркал, но послушно стоял и терпеливо ждал моего решения. Так конь стал моим. Сулейман — любитель конных прогулок и я составляла ему компанию. Мы устраивали импровизированные гонки. Я всегда выигрывала. Выигрывала не потому, что мой вороной жеребец был силен и быстр, и не потому, что я была неплохой наездницей. Я выигрывала всегда лишь потому, что Сулейман мне поддавался. Мне казалось, что ему просто нравится тешить мое самолюбие и гордость, мне казалось, он просто обожал, когда я как ребенок радовалась победе и тянула поводья так, что Рахш столь же довольный победой вставал на дыбы. Мне просто всё это казалось… — Махидевран Султан! Я не замечаю как мы доходим до конюшни. Совсем забываюсь в воспоминаниях. У ворот стоит Алим Ага и тепло меня приветствует низко преклоняя колени. Я едва не бегу его обнимать. — Алим Ага! — удерживаю себя и в знак уважения сама киваю, готовая склониться перед мужчиной. — Как ты здесь оказался? Я была уверена, что ты остался в Манисе. — А-то как же, моя Госпожа, кто бы там ходил за Вашим характерным жеребцом! — посмеивается он и ведет меня внутрь. — Ваш друг Вас совсем заждался, вот уже три месяца как здесь, а Вы всё не придете его навестить… — Три месяца? — я в удивлении останавливаюсь. — Да, моя госпожа, Вы не знали, что его привезли? Заждался он уж Вас, да сегодня какой-то особенно беспокойный был, видать почуял, что Вы придете… — Я была уверена, что он отправился в столицу вместе со мной… Мужчина пожимает плечами, склоняя голову. — Что Вы, Султанша… Конь оставался в Манисе, Повелитель не велел забирать его с собой, — мужчина несколько в замешательстве от моего незнания. — Он уж едва не занемог без Вас, да поход его малость развеселил… — Поход? — моему удивлению нет конца. Я ничего не понимаю. Совершенно. Маниса, поход. Что это всё значит? — Поход, моя Госпожа, поход. Правда как я узнал никто так и не смог его объездить. Не поддался Ваш любимец чужим хозяевам. Отдавали его говорят какому-то Бею, так тот едва шею не свернул… Мы доходим до нужного стойла и Алим сворачивает свой рассказ. — А кто приказал перевезти его в столицу? — задаю последний вопрос, теряясь в догадках. — Не ведаю, госпожа моя, — с поклоном пожилой мужчина оставляет меня. Я же открываю калитку, входя к жеребцу. Тот нетерпеливо переступает, фыркает, но не шагает ко мне. И я сама делаю шаг. Потом ещё один. И ещё. Так что наконец осторожно касаюсь его головы. Поглаживаю гладкую шерсть, но мой гордый красавец не отзывается. — Ты уж прости меня, мой дорогой, — треплю его гриву, осторожно перебирая пряди. — Мы в ответе за тех, кого приручили, а я совсем позабыла, потерялась в своих бедах и оставила тебя, — конь точно в подтверждение моих слов фыркает, чуть поворачивая свою могучую голову ко мне. — Простишь меня, а, Рахш? Жеребец переступает и вдруг осторожно толкает меня головой в плечо. А потом отступает на шаг и опускает морду к моему животу, мягко трется и поднимает голову. Я улыбаюсь. Улыбаюсь и чувствую как с ресниц срываются слезы. И я обнимаю коня за шею, а тот словно пытаясь обнять меня в ответ поворачивает голову, точно старается закрыть от всего мира. — Прости меня, мой свет, я должна была… Я так была занята собой, что оставила тебя одного, что не позаботилась… А ведь ты оставался мне верен, друг, всегда верен… Я слышу как сзади раздаются шаги, но я не нахожу в себе сил оглянуться и посмотреть кто там. Кто-то удивленно выдыхает и шаги удаляются. Рахш фыркает, заставляя понемногу возвращаться к реальности. Я отхожу на пару шагов намереваясь покормить его, расчесать гриву и предложить ему прогулку на морозном воздухе.***
— Простите, Повелитель, пожаловали Валиде Султан, — стражник склоняется. Сулейман вздыхает отрываясь от небольшого совета. Ибрагим и Мурад Паша переглядываются, готовые покинуть султанские покои и оставить Падишаха наедине с его матерью. Но правитель решает иначе. — Проводите Валиде на террасу, — отзывается Повелитель и потирает переносицу. Двери мягко закрываются. — Мы можем подождать в… Но Сулейман вскидывает руку. — Не нужно, Ибрагим, оставайтесь здесь. Мужчины послушно не двигаются с места, лишь терпеливо склоняются, когда Падишах покидает комнаты, прикрывая двери на балкон. Сулейман знал, что мать придет к нему с разговором. Даже знал причину. Он вернул Мехмета его матери. Его приказ был безусловно выше приказа Валиде. Но он был уверен, что матушку не обрадует такой расклад. И был совершенно прав. — Лев мой! — главная женщина дворца раскрывает руки, подходя к сыну. — Я не вовремя? Но мужчина лишь улыбается, целуя руки матери. — Что Вы, Валиде, — качает он головой. — Я всегда рад Вас видеть, матушка. Женщина довольно улыбается. Но остается напряженной. Прошлый их подобный разговор прошел не совсем гладко, вернее совсем не гладко. Ему не хотелось ссориться с матерью, но и не хотелось, чтобы женщина позволяла себе вмешиваться в его личную жизнь. Она и так управляла его гаремом, по своему усмотрению и в соответствии с правилами распоряжалась его наложницами, но хозяйничать в его постели отнюдь не имела права. — У Вас что-то срочное, Валиде? Он безусловно рад был видеть мать, но сейчас она отвлекала его от запланированных дел. — Я хотела поговорить с тобой, Сулейман, — начинает Госпожа. — Это не займет у тебя много времени. Повелитель лишь кивает, как бы давая добро. — Я хочу устроить небольшой семейный праздник… Признаться, такое начало немало удивило Сулеймана. Он был уверен, что речь опять пойдет о Хюррем, с которой всё никак не может примириться матушка, или о Махидевран, которая также не может примириться с Хюррем в чем её поддерживает кажется вся его семья. — Мы давно не собирались все вместе… Он, кажется, упускает часть разъяснений Валиде. Потому что занят своими. В преддверии похода, о подготовке к которому еще почти никому неизвестно, неплохо провести время с семьёй. Он действительно стал меньше внимания уделять семье. Но была и друга причина — Хатидже. Он принял решение о её замужестве. Слухи по дворцу медленно уже начали распространяться. Следовало бы их предупредить, пока эти слухи не смутили его юную сестрицу. — Прекрасное решение, Валиде, — соглашается наконец мужчина. — Раз соберется вся семья, думаю это будет прекрасный момент, чтобы объявить решение о помолвке Хатидже. Мать Падишаха кажется несколько удивленной. Но тут же принимает безмятежно-уверенный вид. — Ты всё-таки принял решение, мой сын? Сулейман просто кивает. — Думаю завтрашний вечер будет прекрасным временем, — улыбается мужчина, уже готовый закончить разговор. — Если это всё… — Я хотела ещё кое-что обсудить с тобой Сулейман… А он-то уже понадеялся, что мать обойдется без излюбленной темы. — Ты приказал отдать Мехмеда Хюррем? — Да, Валиде. Разве в этом есть что-то удивительное? Шехзаде ещё совсем мал и нуждается в материнской заботе. Он по своему прав и они оба это знают. Ребенку лучше рядом с матерью, да. Но у Валиде на этот счет было несколько иное мнение. — Ты пренебрег моим решением, — в голосе звучат нотки недовольства. — И даже не посоветовался со мной, Сулейман. Так она расстроена, что узнала о приказе от слуг, а не лично от сына? — Или решение было внезапным? — Повелитель вскидывает брови, не понимая к чему клонит Валиде. — Я знаю, что ты приходил утром проведать наследника и застал там Махидевран. Сулейман лишь разводит руками. — Эта женщина здесь не при чем, — резко отвечает он. — Я заботился о благе своего сына. А Вы Валиде? Какова на самом деле причина Вашего решения? — Я также как и ты забочусь о продолжении рода Али-Османов, Сулейман, — женщина выглядит уверенной. — Лекари сказали, что ребенку будет лучше… — Будет лучше в дали от матери? Отлученным от неё? — он не повышает голоса, но недовольство растет. — Когда я хотел выслать Махидевран, вы куда больше заботились о том, чтобы Мустафа не остался без матери. — Махидевран не сделала ничего дурного. Спокойно произносит Валиде. Мужчина недоверчиво на неё глядит. И она туда же? Тоже уверена в невиновности своей невестки? — А Хюррем значит сделала? — ловит он где-то между строк. Айше-Хафса меняется в лице. Всего на мгновение, но этого достаточно, чтобы поймать истину. Это было наказание. Только вот за что? Но Валиде упорно молчала. Ей было что сказать. Но это бы ранило его. Она не хотела причинять боль своему ребенку, как и любая мать хотела его оградить от этого. Ворошить старые, наспех залеченный раны не следовало. Но очень уж хотелось наконец открыть ему глаза. Махидевран была рядом с ним, пока он переживал потери своих сыновей. Хюррем собственными руками, пусть и по незнанию загубила едва успевшую зародиться жизнь. Для Валиде выбор между этими женщинами был очевиден. Только вот Сулейман думал иначе. В его распоряжении имелись другие факты. И стойкая уверенность в том, что черкешенка не только потеряла своего ребенка, но и едва не подстроила выкидыш у Хюррем. Мурад в покоях молча прислушивался к диалогу. Подслушивать было нехорошо и очень даже наказуемо, но Султан сам оставил их в своих комнатах, велев ждать. Ибрагим рядом также молчал. Кажется он был не вполне доволен оказаться свидетелем такого разговора. Хранитель покоев был явно чем-то обеспокоен. Мурад не знал о привязанности молодого друга Султана к его сестре. Иначе бы точно улыбнулся тому, что у Ибрагима было куда больше шансов. Его же собственные мысли занимал предмет, упомянутый в диалоге столь пренебрежительно — Махидевран Султан. Его грызло непонимание. Он видел первую жену Падишаха. Черкесская княжна была действительно такой как о ней пела молва. Империя прославляла её как красивейшую женщину. Ему не следовало убеждаться в этом лично. Видеть женщин Падишаха было строго запрещено. Но он видел. Видел и не понимал. Не понимал как кого-то можно было предпочесть ей? Он не имел права так думать. Не имел права воскрешать в голове её образ. Он не глупый мальчишка, он Паша Совета. Разве он не знает законов? Разве… разве это было справедливо? Справедливо запереть черкешенку в четырех стенах и предпочесть ей другую. Это казалось абсурдом. Но вот всего в нескольких метрах, за дверями балкона, мужчина, который имел на это полное право, прямо говорил о своих предпочтениях и никто не смел ему в них возражать. Может красота была не главным? Может баш-кадын действительно была лишь красива. Он ведь не знал. Не был знаком. Он видел её лишь единожды, так с чего решил, что она достойна, что лучше прочих, что её непременно должны превозносить? Быть может не такая уж она и прекрасная? Но как бы он не пытался себя переубедить, чуткий слух сейчас ловил каждое слово сказанное в адрес этой женщины.***
— Лошади готовы, мой Повелитель, — конюший склоняется, когда на площадку выводят последнего скакуна. Сегодня он лично решил отправится на стройку и проверить как завершаются работы. Ибрагим и Мурад, как два доверенных и самых ближайших к тайной подготовке лица, отправлялись вместе с ним. Сулейман старался сделать всё, чтобы о их новом грандиозном изобретении не узнали раньше времени. Усовершенствованные пушки были прекрасным залогом его победы. Прекрасным и тайным. О них не будут знать, это будет совершенной неожиданностью и им ничего не смогут противопоставить. Это сыграет на руку османам. — Это становится всё более и более заметным, — хмуро отмечает Ибрагим, обращаясь скорее у Мураду. Повелитель казался всё более и более задумчивым. Ибрагим не понимал с чем это связано с гаремом или с Хатидже Султан. Хотя едва ли с последней, если Падишах уже всё решил… Хранитель покоев придержал тяжкий вздох. Время неумолимо играло против него. Как и множество других факторов. И он ничего не мог противопоставить. Он раб Империи. Разве может он даже мечтать о сестре Падишаха? Сулейман состояния друга не замечал. Слишком был занят собственными переживаниями. Это отвлекало от цели поездки. Он не мог перестать думать. Признаться, он хотя и ожидал, что это было своеобразным наказанием, всё же надеялся, что не так. Да и что нужно было натворить, чтобы Валиде решилась забрать ребенка? Хюррем не была послушной девочкой. Но тут проступок должен был быть более чем серьезный. А если так, то Падишаху об этом непременно бы доложили. Он был несколько в замешательстве. Ещё и утренний инцидент в комнате кормилицы… Вот зачем она там была? Она была последней кто мог бы там оказаться. В комнате с чужим ребенком на руках! А вдруг и правда… Правда невиновна? Тогда выходит, что рыжеволосая рабыня лжет? Он начинал сомневаться. Хмуриться, погоняя лошадь. Чуть впереди среди деревьев мелькают несколько фигур. Стражники. А перед ними… У него на мгновение перехватывает дыхание. Услышав шум подъезжающих, наездница тянет поводья, заставляя коня притормозить. Вороной жеребец встает на дыбы, поворачиваясь в сторону случайной встречи. Морозный ветер играет злую шутку, срывая с головы черкешенки капюшон накидки. Благо платок всё ещё прикрывает нижнюю часть лица. Ветер запускает свои холодные пальцы в темные густые пряди, перебирая их. Девушка тяжело дышит. Конь продолжая месить снег под копытами, то опускается, то вновь поднимается с громким ржанием, провожая Султана и его сопровождающих. Черкешенка посильнее натягивает поводья, стремясь успокоить животное. А Падишах проносится мимо, предпочитая не замедлять шага ни на мгновение. Ибрагим кивает Султанше, выражая свое приветствие. Мурад следует его примеру. И ему стоит больших усилий не обернутся в след первой жене Султана. Заставляет себя смотреть прямо, подгоняя своего коня. Махидевран последует их примеру. Только в обратном направлении. Рахш будет рад, что ему наконец позволили нестись во весь дух. А его хозяйка будет наслаждаться тем, как мороз выбивает из легких воздух. Как же унизительно. Он мог бы проявить хоть долю уважения и показать кивком головы, что заметил свою жену, мать своего старшего наследника. Вместо этого он продемонстрировал всем, что она для него никто. Скоро народ начнет гадать, что такого ужасного сотворила Весенняя Роза Османской Империи, раз недостойна даже приветствия от Падишаха.