Притворщик

Космические боги! Если бы я знал, на что подписался! Но теперь поздно отказываться от своих слов. Матвей начал таскать меня на лесные прогулки: выходные мы неизменно проводили на свежем воздухе около небольшой речки, до которой час лету на общественном транспорте и потом еще полчаса пешком по затаенным тропинкам, где можно встретить туристов, рыбаков и охотников. Лес был в меру дикий, иногда попадалась мелкая живность. Брали с собой палатку, еду, спальники и проводили на природе все два дня, купаясь, жаря на костре мясо и отдыхая. Было трудно скрывать свои привычки, мне хватало четыре часа сна, остальные два приходилось валяться, слушая дыхание Матвея в соседнем спальнике. Потом вставал, приводил себя в порядок, подбрасывал в потухший костер дров и грел съестное. Почуяв запах пищи, парень просыпался и выползал взъерошенный и смешной, пока он чистил зубы, я накладывал еду в тарелки и разливал чай. - По тебе часы можно сверять, - ворчал он, отхлебывая из кружки и довольно жмурясь. Он прав, внутренний хронометр никогда меня не подводил. После этого замечания я стал делать разброс во времени на десять минут. Мы общались на любые темы, он мог часами говорить о мотоциклах, о семье. Я же больше слушал и ловил на себе внимательные взгляды. И еще… теперь мы целовались постоянно, при любом удобном моменте, я выполнял обещание и не бегал, а он отрывался по полной. Его напор ошеломлял и заставлял теряться, вышибал все мысли из головы и обнажал нервы. Никогда не думал, что поцелуи могут быть такими разными. Приходилось тормозить регенерацию, чтобы засосы не исчезали слишком быстро. Вообще, все происходящее выводило меня из равновесия, нам всегда говорили, что джеты не приспособлены для секса, мы холодные, безэмоциональные, только вот сосед разбивал все эти убеждения на осколки. Матвей ластился, как большой кот, лез обниматься, говорил иногда чертовски смущающие вещи, но вместе с тем не напирал, никогда не использовал силу, всегда спрашивал, приятно ли мне и не хочу ли я остановиться. А я не хотел, только вот тело по-прежнему не стремилось правильно реагировать. Один раз мы так увлеклись поцелуями в палатке, что сожгли мясо. Пришлось вытащить нож, привязать его к древку и идти ловить рыбу. Матвей наблюдал со стороны, сначала подшучивал, но потом замолчал, как только первая лоснящаяся рыбина вылетела на берег, трепыхаясь. Его восторгу не было предела, хотя чистить он её явно не умел: обляпался чешуёй с ног до головы так, что потом пришлось стирать вещи и мыться, зато поели сытно. Матвей выпросил у меня орудие ловли для осмотра, покрутил в руках, внимательно изучил рукоять и лезвие. Не знаю, что он хотел найти, но какое-либо клеймо или опознавательные знаки на ноже отсутствовали. Все оружие джетов всегда оставалось безликим, отличалось особой прочностью и походило на стандартное вооружение любой армии. - Хороший нож, Паша. - Отличный, - подтверждаю, упаковывая клинок в кожаные ножны. - Ты его всегда с собой носишь. Подарок? - Скорее, наследство. - И где же учат так ловко обращаться с оружием? - Папа любил охотиться, брал меня с собой. - Ты почти не говоришь о родителях. Пожимаю плечами. - А что говорить? Они погибли, я остался жив - не слишком веселая история. - Так и есть, но почему-то я не видел у тебя ни одной их фотографии. - Мне они не нужны, я и так помню, как они выглядели. И что за допрос с пристрастием? Возможно, мне просто не хочется бередить старые раны, – выкрутился я и, подорвавшись, пошел к воде, на ходу стягивая одежду. – Я купаться… Ты со мной? Матвей внимательно посмотрел на меня и пошел следом. Потом мы долго плавали, сидели у костра, целовались, в общем, отлично проводили время, только вот меня не отпускало ощущение, что парень понял, что я ему вру и многое не договариваю. Скоро он спросит прямо, и я не знаю, что ему ответить. Не то чтобы к джетам относились плохо - за прошедшие годы после войны все привыкли, что мы живем среди людей. Многие вовсе не прятались, но большинство предпочитало маскироваться, как я. Не все люди готовы узнать, что соседствуют с головорезом, прошедшим войну, как бы ни говорили о терпимости в нашем обществе, косые взгляды, неприятие, страх и любопытство - извечные спутники тех, кто выделяется из серой массы обывателей - таков закон природы. Существовали и еще менее прозаичные вещи - каждый из нас подписывал бумагу о неразглашении сведений: нам запрещалось распространяться о том, чем мы занимались во время войны, очень многие люди сделали себе карьеру на крови и бесчисленных жертвах, а мы прямые свидетели и исполнители приказов. Так что лучше притворяться простыми обывателями и не отсвечивать, так всем было спокойней. Как-то вечером Матвей чинил защелку в ванной, которую в очередной раз вырвал случайно, ударил молотком по пальцу и выдал витиеватые ругательства, бросил инструмент и сел в кресло, дуя на пострадавшую конечность. Я молча вытащил аптечку, обработал ему руку, заклеил пластырем, затем подобрал молоток и пошел доделывать задвижку. И тут меня огорошили. - Паш, ты девственник? Я ударил по гвоздю слишком сильно, чуть не расплющив крепление, и в изумлении повернулся к соседу. - С чего вдруг такие вопросы? Ухмыляется и глазами меня так и поедает. - У меня есть свое мнение, но удовлетвори моё любопытство. Отворачиваюсь и доделываю работу, потом кладу молоток в ящик для инструментов и отвечаю осторожно. - Если ты спрашиваешь, имел ли я с кем-нибудь добровольный сексуальный контакт, то нет. - Понятно, - выдыхает, встает и обнимает меня со спины, сцепляя руки на животе, кладет подбородок на плечо. Горячий, он всегда такой горячий, большой, сильный, и когда я почти расслабляюсь в его руках, он тихо продолжает. - А недобровольный? Все-таки заметил оговорку, волчара! Дергаюсь, не пускают, лишь притискивают сильней. Пытаюсь вырваться, но меня настолько крепко держат, что бескровными методами освободиться не получится. Не хочу делать ему больно. Не заметил, как начал задыхаться, теряя контроль - он все же вывел меня из равновесия. Теплые губы обласкали шею, руки поглаживают живот, и ласковый шепот на ухо: - Тише, тише, Паша. Ответь, мне нужно знать. Ты ведь дичишься не просто так, да и проблемы у тебя не на пустом месте. Может, авария и виновата, но ведь не только она? Я прав? И исчезаешь ты неизвестно куда два раза в месяц, уезжаешь на междугороднем аэрокаре. - Не твое дело! Отпусти! – процедил я, сквозь зубы, пытаясь разжать хватку. - Не отпущу! На меня находит холодное спокойствие. - Ладно, сам напросился, - бью его локтем в бок, выворачиваюсь, заламываю одну руку за спину и сжимаю пальцами плечо рядом с ключицей, если пережать - он потеряет сознание, а так - просто не может двигаться. – Не смей. На меня. Давить. Никогда. Ты только что потерял все доверие, которое успел заслужить! - цежу холодно, потом отпускаю его, хватаю рюкзак и выбегаю на улицу. Мне надо проветриться. Душно, и щеки почему-то горят, моё имя несется в след немым укором. Что ж я творю? Знал ведь, что ничем хорошим это не кончится. Ох, и правильные вопросы ты задаешь, Матвей. А что я ждал? Парень и так со мной носился, как с драгоценностью. Даже самому недогадливому будет понятно, я ему не просто нравлюсь, чувства глубже, многогранней. И надо ведь так случиться, что он залез под кожу так незаметно, ненавязчиво, вытащил из нутра самое больное, позорное, то, что ноет постоянно, цепляет по нервам и не дает покоя. Я ожидал совсем других вопросов. Идиот. К любимому дереву не пошел, он меня там в два счета найдет, прогулялся по парку и сел на скамейку. Вечер, народ снует туда-сюда, никто не обращает на меня внимания. Сумасшедший дом какой-то. Внешне я спокоен, а внутри - буря. Сейчас бы пробежаться на полной скорости, чтобы ветер в лицо, или сходить в тир и пострелять по мишеням, или, на худой конец, подраться, только с равным, чтобы выложиться на двести процентов. Так ведь нельзя. Ничего нельзя, заметят, заподозрят. Как я устал носить маску, и, похоже, потерял единственного человека, который хотел узнать меня поближе. Ветер доносит знакомый аромат, напрягаюсь, слыша шаги, на плечо ложится рука, поднимаю глаза. - Ты же обещал не бегать от меня, Паша.