Ножом костяным по сосудам. Мы там, где уже и не будем. Назавтра готовое блюдо - Виновные, стражи и судьи.
В столовой тихий говор и звяканье посудных приборов, ничего не менялось изо дня в день. Снова накрапывал дождь, деревья в саду покачивали густыми лапами под грустный напев, каким Тэхён себя развлекал, пока ждал Чонгука, впервые опаздывающего к назначенному часу обеда на добрых пятнадцать минут. Он едва объявился, заступив за порог, а у Тэхёна уже сжалось сердце, и по телу пробежалась дрожь, язык прилип к нёбу. Впрочем, Чонгук, хоть и имел озадаченный вид, всё же поздоровался как обычно и сел напротив, отметив, разве что, новую запеканку в меню. Минуя отрезок времени в увязшем разговоре и ушедший в никуда холостой выпад: «Погода сегодня отстой», Тэхён предпринял последнюю попытку быть замеченным. Он пристально посмотрел на Чонгука, силясь угадать, что всё-таки между ними происходит. Но безуспешно. Тот отвёл глаза и продолжил ковырять салат. — То есть, ты не хочешь поговорить насчет позавчера, да? — Тэхён постарался изобразить дружеское непонимание, но вышло с обидой и даже чересчур. Стиснув палочки, Чонгук тяжело выдохнул и прикрыл глаза. Он много думал о том, что подтолкнуло его целовать парня под дождем. Что вообще такое этот Ким Тэхён и зачем он продолжает его мучить, глядя влажными щенячьими глазами. Хотелось отношений, потопа эмоций, вылезти из ледяного кокона и вспомнить о том, что еще принадлежишь к человеческому виду, виду чувствующему. — Мне нужно время, Тэхён. — Я-то думал, ты скажешь, что это было недоразумением, но мы можем остаться друзьями и бла-бла-бла в духе типичных дорам, — Тэ скороговоркой передразнил одного диктора с телевидения. — Честно говоря, мне тоже. — Тогда давай возьмём тайм-аут, и не будем возвращаться к этой теме до тех пор, пока не поймем, как нам быть. Ответ Тэхёна врезался ему ногтями в сжатые ладони, он подаёт очевидные знаки: знает, как им быть. Вдвоём и немедленно. Но вслух сказать не решается. Чонгук не злится, не нападает и не насмехается. Уже хорошо. Лучше, чем в девяноста случаях из ста. Их дружбу не смыло и, по крайней мере, есть надежда, какой-то там проблеск. — Кстати, пока не забыл. Вчера нашёл классный альбом, — Тэ покопался в галерее телефона и показал Чонгуку нежно-голубую обложку. — Думаю, Джихё понравится стиль. — Закажешь, ладно? Мне пора, — он поднялся и, осторожно взъерошив Тэхёну волосы, унёс их подносы, старательно игнорируя тягу оглянуться. Помрачнев, Тэ целый день мусолил пережитое и назревающее. Почему Чонгук так дистанцируется и не проявляет той же дерзости, с какой готов был отталкивать прежде? Между ними пляшут огоньки, но испепеляют, кажется, одного Тэхёна, у которого всё впервые. Он бы в омут с головой и без сожалений, с расчетом на то, что нечего терять. В его мире упрощенно и сладостно, сказочно и воздушно, для него не существует препятствий между двумя, которым суждено. Ему непонятно, какие могут быть «но». Занят мыслями и Чонгук, попутно обходя с главврачом пациентов и делая пометки, разбираясь в путанице историй болезней. Себе же диагноз он поставил безошибочно. Сложнее, чем привязанность, глубже, чем дружеская симпатия. Хочется защищать Тэхёна, оберегать и обязательно получать в ответ одобрение взамен затасканной пустоты и злобы. Потрясающая ломка. Когда уже не надеешься отыскать в себе такое нечто, способное отстирать до белизны и вернуть к жизни, а оно упорно проклёвывается в самый неподходящий момент. И убежать от него не выйдет. Заранее известно, что подавленное, спрятанное и заглушенное, оно растёт и становится сильнее. Чонгук всегда чувствовал себя зрелым. Ему пришлось взять жизнь, как быка за рога и скакать на этом родео без передышки и с многочисленными увечьями. Он просчитывает бюджет на месяц вперед, тратя ни воной больше, чем прописано в зеленом блокноте, у него тысяча забот и больная сестра, мать, занятая самоуничтожением, плюс не ослабевающий учебный завал. С каким, возможно, скоро придется покончить или отложить до лучших времен. Постоянная спешка, кавардак при строгом порядке. Чонгук не помнит, когда жил для себя и даже не знает, можно ли ему хотя бы самую малость. Все его личные цели и мечты отодвигаются на потом, на другой раз, когда Джихё станет лучше, когда мать образумится, когда кто-нибудь из отцов перешлет несколько тысяч не лишних вон или с небес спустится сам Господь, чтобы наконец-то даровать страждущим исцеление. Нет. Уповать на помощь со стороны так же бессмысленно, как и сидеть сложа руки. Потому Чонгук действует и движется, чтобы не провалиться в безумии безысходности. Он бежит наперегонки со смертью. Оттуда и понимание, что, в сущности, он не способен поддерживать стабильные отношения и уделять им должное внимание. Такое, какого заслуживает Тэхён. Он славный. Он близок к идеалу и рожден для того, кто сможет ответить всем его запросам. Или так кажется. В любом случае, глупо было срываться с тормозов и целовать его, потому что так хотелось забраться в ложе его объятий, приятия и нежности. Но он отпечатался своей хрупкостью в руках, и Чонгук не может избавиться от преследующего морока его взгляда, тела, улыбки, он закрывает глаза и слышит, как Тэхён шепчет. И похоже, что в животе скатываются в комочек мурлычущие котята, а потом перебегают на лапках в невидимые озёрца лёгких и мешают ровно дышать. Троекратное чёрт возьми. Это случилось, и Чонгуку страшно. И вместе с тем гораздо страшнее, когда звонит налоговый инспектор, который вежливо и сухо поясняет, что Чонгуку и его семье придется в ближайшее время либо съехать в предоставляемое общежитие, либо уплатить по счетам. Последние полгода Чон пользовался отложенными на квартплату деньгами в пользу лекарств Джихё. Новость не шокировала: он ждал, что выстрел грянет. …Еще один вечер он провел у постели сестры, грея её ладошку в своих. Она проснулась на несколько минут и задала всего один душещипательный вопрос: — Оппа, почему ты такой грустный? — Я? Нет, Джихё, что ты. Всё в порядке, правда. Братик просто устал. Она не то чтобы поверила его дрогнувшему голосу и натянутой улыбке, но зацепилась холодными пальчиками в знак поддержки и снова заснула, утомленная болью. Сосредоточиться нереально. Давит усталость, ставшая вторым именем и фамилией. Склонив голову, Чонгук поджал губы. Достоин ли он вообще какого-нибудь счастья, когда Джихё так страдает? Что он может сделать, обмануть мироздание? Да почему всё валится из рук и, налаживаясь на какие-то считанные мгновения, снова валится в пропасть?! Кто-нибудь ответит за это? Кто-нибудь… Спасите. Пожалуйста. Хорошо, что она уснула достаточно крепко, чтобы не видеть, как брат отважно борется с удушающим плачем, рвущим глотку, копившимся денно и нощно. Чонгук успокаивается быстрее, чем успевают вымокнуть ладони и обещает себе обязательно справиться, найти новую работу. По-другому нельзя. Упал - отталкивайся ото дна и поднимайся опять, всплывай. …Белый халат разглажен и повешен сегодня основательно, Чонгук с разрешения и надел его намного раньше положенного срока для того лишь, чтобы успеть побыть настоящим врачом. Закрыв шкаф, он вдарил по нему кулаком и, приложив руку, упёрся в неё лбом, словно прося прощения. В отчаянную минуту его и застал Тэхён. Оценив воцарившийся мрак и холод, он интуитивно добрался до него в полумраке и обнял сзади, кротко сложив руки на горячем животе, прижался щекой к шее. Чонгук вздрогнул и обомлел, не соображая, как кто-то сквозь толщу камня и воздуха смог расслышать кровотечение, пульсирующее из него фонтаном, как кому-то удалось появиться именно тогда, когда понадобилась скорая помощь. Ни одного вопроса, молчание. Тэхён весь пропитался Чонгуком, и слышно, как бесконечное количество раз ломается ритм его дыхания. Бережно разомкнув замок рук, Чонгук повернулся к нему лицом, убрал чёлку со лба - интересный какой, как ребенок, - стёр выступившую слезинку. — Ты-то чего плачешь, Дюймовочка? — Я не знаю… — Тэхён сам не заметил. И Чонгук сделал кое-что особенное. Он сдвинул пальцами его длинный рукав и поцеловал в запястье, отдающее запахами больничных палат, моющего средства, специй к рамену и где-то напоследок полусладкого парфюма. — Когда я был маленьким, мама меня так успокаивала, — тихо пояснил Чонгук. Не всегда было плохо. — Она говорила, что в запястьях живут ду̀хи, которые несут радость к сердцу. И если ты их целуешь, на душе светлеет. Лучше бы Тэхён не смотрел на него такими большими благодарными глазами. Невыносимо. Чонгук не дал ему опомниться и обнял. — Знаешь, как говорят? Слезами делу не поможешь. Кого он успокаивает: себя или его? Трудно поверить, что как только рядом тот, кого Чонгук может защитить, ему уже не до своих проблем. — Тебе всё еще нужно время? — спросил Тэ. Ответа не последовало, и Тэхён не стал допрашивать, разомлев в объятиях. Сейчас - важнее любых загаданных цифр.***
Поводов для радости всё меньше. Юнги забросил недавно начатую скульптуру и с полнедели после известия ходил понурым и раздраженным. Опротивела выпивка, люди. Он вышел из соцсетей и отключил телефон, погружаясь в будни настоящего отшельника или кого-то вроде. Скорее всего, о фестивале можно забыть: насиловать Тэхёна нельзя, а Чимину предлагать – твёрдое нет. И не потому, что не хотелось бы изваять его, но по тупейшей из причин, последней, годной к признанию - из ревности. Заманивать его для переговоров себе дороже и обязательно плохо кончится. Им нельзя увлекаться перемирием. Вот и остаётся мрачное одиночество, приправленное отзвуком включенного телевизора с нарезками разнообразных шоу и глубиной развороченной кровати, где Юнги предпочел отлежаться, отрекаясь от творчества или того хуже - попыток напиться. Он ожидал, что это состояние приведет его к правильному ответу. После энного холостого щелчка зажигалки, он позвонил менеджеру и решительно заявил, что шлёт его и всех, кому он лижет задницу дальше, чем заграницу - нахер, потому что так продолжаться больше не может и не надо. — И если ты думаешь, что я без вас ноль без палочки, то соси, понял? Вот вам без меня придется туго. После звонка уже в течение первых нескольких минут ему значительно полегчало, а затем в квартире и вовсе заиграла музыка, наконец-то испарились тучи. Пританцовывая, Юнги направился в мастерскую, держа под мышкой подзабытый эскиз. К чёрту показуху, когда делать нужно для себя и только.***
На месте не сиделось. Тем более, на рабочем. Чимин искал повод сбежать, но из всех возможных ни один ему не приглянулся. Снова перемывать кому-нибудь косточки, идти по чужим следам, искать новые места, улики, бестолковых созидателей с их нерушимой принципиальностью… Опротивело. В который раз Чимин напоролся на то, за что боролся. Забираясь так высоко, чтобы не достали, он встревает в одну и ту же косую колею и срывается вниз со склона под гогот победивших бесов. Запоздалые сожаления. Пришлось открыть окно, чтобы дым не точил обостренное обоняние секретарши прямо за дверью. Она знает, что босс иногда балуется раковыми палочками и жалуется только на запах. Чимину же охота пожаловаться на всё, что движется. Но, по сути, кого обвинить в том, что он снова скатился, хлебнув солёной духоты салона, подсадив голос? И разве не было так фантастически приятно сливаться в одно целое и целовать до сгорания кислорода? Пусть никто не узнает, что они с Юнги переспали, но страшнее всего, что чем сильнее желание, тем ущербнее чувство после. Приходится покидать Юнги, использованного, но прекрасно знающего, как им обоим нужен секс не с кем-нибудь другим. Чимин закормлен взглядом со скорбными намёками. «Когда ты вернешься так, чтобы мне не приходилось приезжать?» «Когда у нас всё будет хотя бы нормально, если не хорошо?» «Когда ты перестанешь…» — Убегать от себя, — закончил Чимин мысль вслух и, вмяв окурок в пепельницу, больно сжал заколовшие виски. Пора бы найти под настроение что-нибудь более оптимистичное. Например, успехи Тэхёна на работе. И его новые странности, забывчивость, глупые смешки и подозрительно томные вздохи… Просто не было минутки, чтобы акцентироваться на его поведении, устроить разбор полётов. Чим ахнул, окончательно сведя наблюдаемые признаки с тем, что приходилось пережить ему самому. Он собирался содержательно поговорить об этом за ужином, обсудить вопросы безопасности и расставить точки над «и». И пока Тэ принимал душ, Чим справлялся в кухне, вынимая пиццу из духовки. Послышалось заунывное «б-з-з». Как правило, Тэхён забирает телефон с собой и в ванную, но с нынешней рассеянностью неудивительно, что он забыл его на тумбе в прихожей. Чимин покусывал губы, гадая, кто же стал предметом воздыхания брата. Его воспитанность долго сдерживала порыв взглянуть на дисплей, но когда он это таки сделал, то не преминул ответить, ошарашенно приложив динамик и безмолвствуя. — Эй, Муза-ши, привет. Жду в гости. Нужно твоё мнение касательно моей новой работки. Будто игла швейной машинки дробит по коже изнутри. Не может быть. Издевательство. Самый близкий человек и Он. Остриё ножа выходит из-под грудной клетки до уровня, в каком можно разглядывать собственное отражение. — Чего молчишь? Занят?.... — Юнги с той стороны умолк, вслушиваясь, сделал затяжку и обреченно выдохнул: — Твою мать. Чимин. Он медленно отнял телефон от уха как раз при Тэхёне, застывшем напротив в коридоре. И если его глаза выражали раскаяние и ужас, то Чимин, униженный и ужаленный предательством, ложью и тяжестью посетивших домыслов, смотрел куда-то сквозь, не веря, что реальное реально. — Муза-ши? — глухо повторил он, кладя телефон на место. — Чимин, я всё объясню, — запричитал Тэхён, бросаясь навстречу. — Мы не… — Заткнись, — ледяным тоном осадил Чимин, собирая волю в кулак. — Не надо оправдываться, не надо рассказывать мне, как вы познакомились и что между вами. — Ничего! — вскинулся Тэ, прижав руки к груди. Оттолкнув его, Чимин захохотал и выплюнул с хрипом: — Да ну?! Ничего! Что ж ты молчал тогда? Хотел выпендриться и показаться взрослым? — Обессилел, глотая обиду. — И как, понравилось? В его вопросе звенел двойной подтекст, жёстко срезающий слух. — Чимин, между нами ничего не было. Мы просто друзья. Тэ не смог найти убедительных аргументов, а Чимин распалялся, раскручивая свиток наболевших претензий. — Я чего угодно ждал от любого из окружения, но не от тебя, Тэхён. Ты прекрасно знал, с кем связался и всё это время обманывал меня и родителей. Даже если бы я действительно ненавидел Юнги, ты не имел права скрывать от меня то, что вы общаетесь. Так нечестно, понимаешь? Глупо. Детский сад. Что самое противное: ты знаешь о нашем прошлом. И ты ему тоже лгал, верно? Чтобы сохранить автономию. — Уровень допустимой ярости набирал обороты, Чимин схватился за голову. — Блядь, ты пользовался его покровительством, когда думал, что твоя же семья против?! Мерзко. Тэхён, где были твои мозги, твоя гордость?! И теперь так, да? Теперь он звонит тебе и ждёт. Потрясающе. Браво. Еще через несколько минут он в агонии сдирает с вешалок вещи Тэхёна, кучами выхватывает из ящиков комода и складывает в чемоданы без разбора. Для него это удар ниже пояса, и Тэхён не может остановить разгоряченный тайфун. — Вот, — он решительно всучил ему вещи. — Поезжай к нему, Тэхён. Так будет лучше для вас. И, пожалуйста, пойми меня правильно. Некоторое время я не хочу тебя видеть и слышать. Очутившись за дверью с багажом, Тэ виновато зашмыгал носом и предпринял неважную попытку успокоиться. То самое зреющее чувство вины взбежало по его нервным окончаниям одним импульсом. Он, имеющий всё, вдруг теряет самое дорогое. И родительскую поддержку, и братское уважение. Доверие Чимина стёрто в порошок. Когда спустя полчаса побледневший Чимин выглянул за дверь, он увидел там ту же поклажу: Тэхён ушел без вещей, только вынул из бокового кармашка кошелек, паспорт и телефон. И Чим не находит ни сил, ни желания позвонить ему или Юнги, чтобы выяснить, добрался ли он хоть до какой-нибудь крыши. Чимин сполз по стенке на пол и привалился плечом к чемодану, испытывая такой острый приступ одиночества, что захотелось завыть и сброситься с пролёта вниз.