Бетонные стены воздушного города

Как в бреду, словно тело не принадлежит мне. Физраствор в вены, лицо в подушку, мысли неразлучным набором, как трилогия книг, в голову. Усталость давно накрыла своим стотонным одеялом, и сон стоит в очереди который час. Вот только не отключаюсь… Никаких цветных картинок перед глазами, никаких заказных грез, только рой беспорядочных, но непременно связанных друг с другом размышлений — «Ты должен найти решение». Лихорадка, граничащая с агонией, будто приземлилась не на больничную кровать, а на операционный стол. Препарируют живого. Изнутри гложет, не отпускает. Кажется, покидая квартиру Кори, я забыл оставить в ней до лучших времен свое беспокойство и желание быть полезным, тем, на кого можно положиться. Иначе как еще объяснить происходящее? В сотый раз по кругу, как по заезженному сценарию, прохожусь по собранным фактам, по тому, что имеем сейчас в итоге, пытаюсь найти пути, решение, выход и желательно через парадную. Чтобы громко, звучно, во всеуслышание и со вкусом. И к собственному облегчению, идеи приходят, задерживаясь в голове, оседая, чтобы наутро все вспомнилось, а не исчезло бесследно. Не уверен точно, заснул ли я в ту ночь или так и проворочался в полусознании. Но что-то подсказывает — плодородная почва вскормила принесенные ветром зерна. *** На четвертые сутки Ларс набрал первым: — Эй, все еще тухнешь дома? Меня выписывают в полдень — у тебя пятнадцать минут, — бодрый голос, полный энтузиазма. — Нереально — ехать дольше, — Кори сидел на диване за ноутбуком и третий час сбрасывал часть свалки из черепной коробки на вордовские листы — в будущем могли пригодиться для самоанализа или в качестве наполнения новой книги. — Ниче не знаю, жду, — а следом короткие гудки. «И как это понимать? — растерялся Уаилд, захлопывая крышку ноутбука и против воли плетясь к двери, — выходить из квартиры ближайшие дни не значилось в его планах. Через двадцать семь минут Кори стоял у ворот больницы, накинув на голову капюшон мантии и засунув руки в глубокие карманы. Рекордное время обошлось ему дорого — три раза на красный, два раза через сплошную. Журналист между тем с выходом не торопился: с умным и озадаченным видом выслушивал настоятельные рекомендации лечащего врача — дай женщине волю, она бы заперла Ларса еще на неделю в палате, но тогда вряд ли бы дольше смогла вынести всюду преследующий хвост, уговаривающий отпустить на свободу. — А чего без цветов? — Эванс появился неожиданно для человека, который находился в это время где-то в прострации, ничего не видя перед собой. — Ммм? — непонимающе отозвался Кори. — Говорю, и так сойдет. *** — И куда ты меня привел? — насторожился Ларс, когда, выглянув из окна, не признал окружающую местность. Улицы напичканы бутиками, как соты медом в улье. — В салон красоты, — как нечего делать ответил Кори, выходя из машины. — Вылезай давай, живо. — Кого-то мне это «живо» напоминает. И чего мы здесь забыли? — Ларс стоял перед дверьми салона, как потерянный, не зная, что и сделать: убежать или все-таки потянуть дверцу. В конце концов, что нового и неожиданного он мог там увидеть? — Нужен человек, который сможет привести твою голову в порядок, — Кори дернул на себя дверь, приглашая зайти. — А ты ничего не перепутал? — удивился Ларс, но внутрь все же зашел, тут же здороваясь с администратором. — Эй, — шепотом обратился он к Кори, — то есть тебе можно ходить, как бомж, а «медицинская плешь» в моих волосах — это уже не порядок? — в ответ журналисту прилетел настойчивый толчок в спину — делать нечего, пришлось идти. *** Поездка до дома зигзагообразная, словно дороги стали серпантином, а машина Кори — отблеском света, переливами мелькающая то тут, то там. — Нахер ты так разогнался, у тебя ограничитель скорости уже во всю разрывается, может, сбавишь? — негодовал Ларс, продолжая неотрывно следить за стрелкой на спидометре. — Я трое суток из дома не вылезал, дай сбросить напряжение, — будничным тоном отозвался Кори, выкручивая руль — машина описала полукруг, после вновь с ревом мощного мотора устремляясь вперед. — Мы уже давно должны были быть у тебя дома. Долго еще собираешься оттягивать разговор, которому, хочешь ты того или нет, суждено случиться? — нервы Ларса потихоньку начинали сдавать — внутренний сосуд наполнили злостью и поставили на маленький огонь. Оба со стороны в данную минуту были похожи на собак, что между собой грозно рычали, скалились, обнажая острые зубы, и едва не набрасывались друг на друга в попытке перегрызть глотку. Казалось, словно кто-то за три дня нажрался озверина, и он начал действовать только сейчас. И это было заразно. — Да чего ты прикопался, как мама, ей богу? Даже она меня так не пилит. Дай мне еще немного времени. — Чтобы ты использовал свой шанс и угробил нас обоих? Нет уж, уволь. Останови долбанную машину. Я домой, а ты делай, что хочешь. Захотел — получи. Пожелание журналиста было исполнено. Ларс вывалился из машины раздраженный, громко хлопнув дверью на прощанье — машина, мигнув фарами в ответ, рванула вперед по полупустой дороге. «Заебись, » — пронеслось в голове Ларса. «Сейчас бы не помешала сигарета, как жаль, что я не курю, » — не до конца понимая, что сейчас произошло и какого черта оба вспылили, как голодные уличные псины. «Да ебись оно все», — Ларс стоял на проезжей части. Ни тротуара, ни пешеходной дорожки вблизи. Только долбанная обочина, по которой хочешь не хочешь, а придется теперь идти на своих двоих. Три метра. Десять. Пятьдесят. Вдали, ослепляя дальним светом ярких фар, показался белый до оскомины на зубах знакомый мерс. Поворот через сплошную, удар по тормозам, и открытая дверца с приглашающим взглядом и улыбкой. — Кажется, я окончательно оброс в штрафах. Залезай. — Пробесился? Правда, можно? — Правда! *** Кнопка «41» загорается синим, зеркальные створки захлопываются перед носом — пути назад нет. Оба в каком-то полуприсутствующем состоянии залипают: Ларс — на свое отражение, на новую прическу, оценивая изменения, свыкаясь; Кори — на себя в потолок. Каждый в своих мыслях. «В принципе очень даже, » — рассматривая левый выбритый под единичку висок, размышлял Эванс. «Видно только когда волосы в хвосте, если распустить, даже заметно не будет». Затягивает туже резинку и переводит взгляд на отражение Уаилда. «Мда…» — только и проносится в голове. — Что за нетоварный вид? — указательный палец прямо в зеркало, едва не между глаз покосившегося автора — Ларсу все же удалось привлечь его внимание. — Меня значит, намарафетил, как золушку на бал, а сам в кусты? — насмешливый тон в голосе уловить не трудно. — М… А что ты хочешь, чтобы я еще исправил? — протягивает Кори, кажется, нарываясь в очередной раз. — Нос, может скулы? — пальцы поглаживают озвученные контуры нарочито медленно, словно испытывая терпение Ларса на прочность. Дразня. И добиваясь своего! Прозвучавший вопрос для журналиста — красная тряпка для быка. Вспышка ярости моментально застилает глаза. Эванс разворачивается к Кори лицом, хватая за плечо, рывком тянет на себя. — Я тебе сейчас так исправлю, что ни один хирург после не поможет, провокатор чертов, — шипит тот, пытаясь справиться с желанием ударить автора, в попытке выбить из него всю дурь. Вместе с этими словами лифт прибывает на нужный этаж, и дверцы распахиваются в считанные секунды. — Как же вовремя, — улыбается журналист, практически выпинывая Кори из помещения и заталкивая в другое. Оказавшись в квартире, даже не дает разуться, волоча Уаилда в ванную. — Если в твои планы не входит пробоваться на роль Иисуса в ближайшие пару лет, то будь добр, сбрей со своего лица весь этот мох. — Это волосы. — Это ты так думаешь. Ларс хлопнул дверью, оставив Кори наедине с бритвой и пеной в руках. — Надеюсь, еще не забыл, как пользоваться, — крикнул напоследок журналист, направляясь на кухню. *** — Дальше-то что? Еще пожелания? Приказы? — саркастически приподнятая бровь Кори наводила Ларса на мысль о намеренном убийстве в этот самый момент. За прочтением проклятой статьи, буквально полируя собственные глаза каждой репликой и строчкой, он понял лишь одно крайне простое и в то же время отвратительно сложное обстоятельство: все написанное продуманно до мелочей, словно единичный выстрел снайпера без права на промах. И попали ведь. Следующее, что посетило голову журналиста: отплатить нужно их же монетой, причем, чем быстрее, тем лучше. А для этого как минимум нужно встряхнуть анабиозного автора, а как максимум разжечь в нем огонь борьбы за справедливость. За себя, черт возьми. — Ты когда последний раз ел человеческую еду, а не вот это? — Рука Ларса описала полукруг, указывая на скопище пустых коробок, что занимали большую часть возле журнального столика. Кое-какие были раскрыты, и там валялись подгоревшие неаккуратно обгрызенные корочки. — Вчера были роллы, позавчера — паста. И вообще, ты, вроде, не мой диетолог, чтобы ебать мозг приемами пищи, — напускная злость была заметна невооруженным глазом. Только расстраивал тот факт, что она фальшивая. А Ларс хотел настоящего всплеска, ведь только в такие моменты мозг начинает работать на критическом уровне. Эванс хотел было что-то ответить, но решил свернуть в сторону более животрепещущей темы. Подзывая к себе поближе рукой, похлопал по месту рядом. Не отводя взгляда от горящего экрана ноутбука. Горячего, обжигающего небо и язык кофе хотелось нещадно. Только Ларс понимал, когда он начнет давить на сидящего рядом, потребуется не одна передышка. И вот именно тогда крепкий напиток сыграет свою роль. — Что это? Опять эта дурацкая статья? — непонимающе уставился Кори в экран, с явным отсутствием заинтересованности во взгляде. — Ну и чего нового я там увидеть должен? — Читай. — Я уже… — Читай, блять, заебал, — огрызнулся Ларс. Ситуация, в которой он сейчас находился, начала проясняться — полная и абсолютнейшая апатия Кори не устраивала журналиста абсолютно. И нужно было что-то с этим решать. Требовалась особая тактика, принцип действий, который мог бы привести к нужному результату. И этот результат журналист видел очень хорошо. Чего так сильно не хватало Кори, так это выпустить разом всю злость и бушующее, выжигающее все нутро пламя, и журналист знал, как обернуть праведный гнев во благо восстановления репутации автора. Требовалась встряска. Требовался новый шторм. Чтобы мозги качнуло раз или два с такой силой, что они встали на место и заработали в нужном направлении. Если тупо набросать веток и бросить спичку, костра не будет. И разжечь этот самый костер в треклятом, отказывающемся идти на контакт и предпринимать хоть какие-то адекватные попытки к сотрудничеству авторе мог только Ларс. Ответом на ответ. Одной колкой фразой на другую. Захлестом на захлест. Чтобы Кори взбесился, чтобы вывернул наизнанку каждую анабиозную эмоцию. И чтобы добиться этого, Ларс был готов пойти на все, даже разбить голову во второй раз, исключительно во благо. Исключительно о голову Кори. — Посмотри, что они пишут про тебя: «мажор на мажоре», «мальчик с золотой ложкой во рту, проживший жизнь в счастливом забвении» — разве ты такой? Курсор быстро перемещался по статье, попадая в нужные Ларсу места. — А откуда у них твое детское фото? И посмотри, ведь и вправду на нем жизнерадостный ребенок, каким они тебя описывают? — Похоже на то, — нехотя соглашается Кори, то и дело отводя взгляд. — Сколько тебе на нем? — Десять, быть может, одиннадцать, — Уаилд скучающим взглядом пробегает по комнате, замечая пустые коробки, отвлекается на мысли о еде, и Ларс нещадно палит контору, вновь подогреваясь на собственном бешенстве. — Сюда смотри, — журналист показывает на два снимка в статье. — Вид Кристофа настолько болезненный, что сомнений нет, как поздно было сделано фото. И что это значит? — А что может? Говори прямо. — Эти снимки — фундамент. С них все начинается. В статье лишь разбросаны кирпичи, которые читатель будет незаметно для себя подбирать, продолжая формировать нужное мнение. — И что с того? Какая разница с чего все начинается, если и так понятно, чем все заканчивается? Я — урод. Кристоф — бедный одуванчик, — злится Кори. — И тебя устраивает такой расклад? Ты правда такой мудак, каким тебя считают? Срабатывает. Фитиль подожгли. И яркая искра жрет длинную веревочку на бешенной скорости: еще мгновение и доберется до пороха. И взрыва уже не миновать. Так как же ускорить процесс? Правильно. Жечь веревочку ближе к началу. — Нет. Не такой. — А какой ты, Кори? Какой? — децибелы в голосе Ларса растут. — Здесь ведь ясно сказано, посмотри, — снова тычок чуть ли не носом в экран. — Я другой. — И какая разница? Этого другого они не знают, сейчас перед их глазами только вот это — мишень для агрессии, причем далеко не беспочвенной. Структура статьи настолько идеально составлена, что не подкопаешься. Сперва ведут речь о случившемся тринадцать лет назад, в красках расписывая как страдал «малыш-Кристоф», а после сразу перескакивают в сегодняшний день, резко, словно никакого промежутка между этими событиями нет. И как ярко, с каким шиком описана твоя нынешняя жизнь, на каких контрастах она играет по сравнению с детством Ригеля. — Да достал ты уже, — Уаилд вскакивает на ноги, едва не снося ноутбук со стола, тащится на кухню. Гремит посуда, ложка падает на дно пустого стакана, описывая круги, а после один за другим летят кубики сахара. Полный чайник, до упора вдавленная кнопка. — Хватит отыгрываться на мебели, психопат. Вернись и сядь обратно. — Хуй там плавал, пока не объяснишь смысл всего происходящего, я останусь здесь. — Ну и валяй. Кипяток едва тушит поднявшееся возмущение, а вот болезненный выкрик «блять, обжег» вновь заставляет сердце усиленно качать кровь. Ларс с невозмутимым видом продолжает читать статью, переключаясь на комментарии ниже, лишь изредка бросая взгляд исподлобья на Кори. Снова ждет. Не торопит. Хоть и понимает, что и собственные нервы не кованы из железа. И потому до конца не уверен, куда очередной припадок автора сможет завести их обоих. — Господи, лучше бы ты себе вместо лица перепрошил головной мозг, гляди, сейчас бы уже делом занялись, а не в детский сад играли. Я с тобой, как с маленьким вожусь, честное слово. Словно тех тринадцати лет не было, и ты застрял в своем развитии. Спасибо, что показал себя настоящего, а то я уже думал, что в двадцать пять действительно до таких книжек дорасти можно, — как пули вылетают из уст Ларса фразы, врезаясь в обезвреженное тело Кори. «Ну же, давай», — умоляюще стонет журналист, мгновенно получая отдачу — чашка с содержимым вылетает из рук Уаилда, встречаясь со стеной, осколками осыпается к ногам Эванса. — Какие мы меткие. — Да что ты от меня хочешь? — взревел тот. — Чтобы ты взорвался, пробесился, и начал думать. — А я чем по-твоему занимаюсь? — Ну уж точно не последним, ты не думаешь, Кори, не думаешь, — Ларс поднялся со своего места, но приближаться к Кори не стал — из ружья палить лучше на расстоянии. — Ты заставляешь меня заниматься твоей работой. — Да ты охренел? А кто меня позвал? — Ты сам сюда притащился и уже не в первый раз без приглашения, — Уаилд кричал так, что едва пар из ушей не шел. — Меня в это без моего желания втянули, ну, знаешь ли, со всякими вытекающими подробностями, — и, остановившись, указывая на голову, добавил. — Ну или не с очень вытекающими. Кори, хотевший что-то еще добавить, вовремя заткнулся, а Ларс продолжил. — А теперь подумай хорошенько, на кого ты сейчас должен орать, злиться, кого хотеть растоптать, стереть в порошок, уничтожить? Я это с тобой сделал? Я тебе репутацию подмочил? Я? — грудь журналиста вздымалась, едва ли не ходила ходуном от глубоких и частых вдохов. И силы потрачены не напрасно. Словно до этого несколько деталей были не на своих местах, а сейчас их переставили — и все заработало, начало двигаться, ожило. Кори будто прозрел. В молчании навернув несколько кругов по помещению, скрылся в ванной, звучно хлопнув дверью. Шум воды на протяжении пяти-десяти минут. А после Уаилд вновь показался на глаза журналисту: мокрые волосы и лицо, покрасневшие глаза от лопнувших капилляров. Приземлившись на край кровати рядом с Ларсом, глядя осмысленным взглядом ему в лицо, наконец, произнес то, чего от него так ждали. — Я дебил. Признаю. Кретин полнейший. Я не знаю, что на меня сегодня нашло, и почему я не смог справиться со своими эмоциями… — Нет, нет, нет, — Ларс торжествующе улыбнулся, хлопая Кори по плечу, кожей чувствуя сырую и холодную ткань. — Не нужно справляться со своими эмоциями, все так и должно быть, ты зол, тебя задели, и ты не должен делать вид, что ничего не произошло, но заставь свой гнев работать на тебя, оберни себе во благо весь свой внутренний бунт, направь его не на меня, а на истинный объект твоей ненависти. И кого ты в данный момент ненавидишь больше всех? Кори, как завороженный смотрел на Ларса, словно тот только что вытащил его из горящей повозки, несущейся на полном ходу к обрыву. — Тех, кто так легко поверил в написанное в этой чертовой статье! — Аллилуйя! — ликованию Ларса не было предела, казалось, это словесная перепалка с Кори, начавшаяся так неожиданно, больше никогда не закончится. Журналист стащил со спинки дивана еще до его прихода брошенное полотенце и набросил на голову Уаилда. — Вытрись хорошенько, а то вместо твоей репутации мы будем спасать тебя от болезни. И помнишь, что ты сказал, когда в тот вечер затащил меня на «Небесный мост»? «Если быть уверенным в своих силах, если не бояться, то ситуацию удастся контролировать», — пора ответить за свои слова и перестать бояться! В итоге: перемирие, две кружки кофе, открытый ноутбук и спокойная обстановка. Около часа оба строчка за строчкой, подробно и методично штудировали статью и самые популярные комментарии. Не понаслышке знакомый со сферой журналистики Эванс точно знал, как думали, чем руководствовались при написании, какую мысль вложили и что хотели донести, какой посыл давали и какую отдачу собирались получить. И сработало все превосходно, без осечек. Теперь нужно было лишь найти выход. Грамотный. Без подводных камней. — У тебя есть какие-нибудь идеи? — смотря на Ларса и замечая проблеск и оживление в его взгляде, поинтересовался Кори. — Есть. Но только из разряда тех, чего нам точно делать не стоит. «Massword» обвинили в том, что ты подкупил его, что «все слеплено из самого первосортного пластилина, так, как того хотел заказчик». Поэтому лишь силами нашего отдела на этот раз не отделаться. Нужно придумать нечто глобальное, желательно привлекая всевозможные источники. Но мысль в голове вертится, а уловить ее не могу, надо думать еще, — почесывая голову, забравшись на диван с ногами, Ларс прокручивал полосу с комментариями ниже — неплохая почва для размышлений. — А если отзеркалить? — предложил Кори. — В смысле? — Ну, как в третьем законе Ньютона «сила действия равна силе противодействия»: Кристоф использовал свой шанс — теперь мой черед рассказать свою историю, со всеми деталями. И делать это нужно лично. — А это мысль. Может, конференция? Подключим СМИ, вышлем приглашение всем и каждому. Ты сейчас лакомый кусок пирога, который готовы растерзать, съесть, проглотить в любой момент. — Но не думаешь, что будет мало выйти и просто сказать «ребята, все не так, я сейчас все объясню»? Нужна какая-то другая подоплека. Кори попытался встать на место той самой публики, на суд которой он готовился выйти, чтобы она хотела от него услышать, что получить и чего бы ни при каких условиях терпеть не стала. — Главное, не оправдываться, — словно читая мысли автора, добавил журналист. — Толпа — народ непредсказуемый. Но не стоит забывать о чувствах человека, ведь эту толпу формируют отдельные личности. От чего сложней всего отказаться в поединке, борьбе, дебатах? Правильно, от собственного мнения. И сейчас, хотим мы того или нет, но каждый представитель нашей публики уже пополнил незримые ряды определенного лагеря, крепко, чуть ли не зубами, схватился мертвой хваткой в свою позицию и собирается отстаивать ее всеми силами. И если мы придем и сходу заявим даже между строк «эй, послушайте, вы неправы», какой бы продуманной тактика не была — все провалится с треском. — Но ведь из этого должен быть выход. Если человек не может отказаться насильно от собственного мнения, нужно, чтобы он захотел самостоятельно его изменить. Расширить границы. — То-то и оно. Мы можем сделать так, что нашим фундаментом станет не конкретная позиция о тебе «Кори другой, вы ошибались», а лишь предмет для размышления «мы и сами не знаем какой он, а каким увидите его вы, если мы откроем не половину сцены, а поднимем весь занавес». И все. Зерно поселится в голове человека, и он собственно-мысленно вскормит и взрастит его. Чашки наполнялись по новой, фосфорического света в помещении становилось все больше, голоса сменили тональность, а напряжение в воздухе испарилось. Ларс, еще не успев выйти на работу, чувствовал себя в привычной обстановке — Кори идеально подходил под описание «активный участник процесса», помогая создать вдохновляющую и благоволящую творить атмосферу. — Как думаешь, чем мы можем заменить детские снимки? Какая может быть альтернатива? Кори задал весьма логичный и подходящий вопрос, Ларс об этом даже не задумывался, сосредотачивая все внимание на посыле, который они собирались вложить на конференции. Но если очень долго о чем-то размышлять, в конце концов ответ всплывет на поверхность. И помочь этому ответу подняться наверх сумел очередной комментарий пользователя. Ларс даже не вчитывался в содержание, было достаточно всего лишь одного имени: — Мика Форетто — нам срочно нужна ее помощь! *** Дреды забраны в высокий хвост, на голове солнцезащитные очки — импровизированный ободок, кислотный костюм-комбинезон и белая рубашка с торчащими широкими рукавами, в руках толстый объектив и сам фотоаппарат. — Хорошая работа, всем спасибо! Мика прокручивала колесико, просматривая отснятый материал. Женщина соврала, если бы сказала, что не ждала звонка от Кори, и поэтому когда тот объявился, из ее уст прозвучал единственный вопрос: «почему так долго?» Конечно, из ее внимания не ускользнули последние новости, а когда Мика поняла, что плод ее творчества был так безжалостно и опрометчиво втянут в самый эпицентр скандала, женщина пришла в ярость. С бестолковыми людьми, мало чего смыслящими в этом мире, всегда трудно иметь дело. И невольно вспоминая свой тернистый путь к звездам от начинающего фотографа к профессионалу мирового уровня, на работы которого теперь равняются, Мика задалась вопросом, так уж ли плохо и катастрофично то, что ее имя ставили на один уровень с юным писателем. Оказалось, совсем наоборот, даже на руку, имея большой вес в мире шоу-бизнеса и обладая определенным влиянием на те самые умы «бестолковых людей», которых не иначе, как можно было окрестить «темные», «заблуждавшиеся», Форетто могла помочь Кори, чего и без того искренне желала. — Эта идея появилась у меня, как только я обо всем узнала, поэтому воплотить в жизнь решила именно ее, — спустя час работы, Мика пригласила в свой кабинет Кори и Ларса, чтобы продемонстрировать свой труд — готовый, обработанный всеми подручными графическими инструментами снимок. — Фото словно говорит: «Сейчас вы познакомитесь со мной настоящим». В центре снимка находился Уаилд, левую часть его лица закрывала вертикальная черная маска без прорези для глаза, волосы небрежной волной спадали на плечи, а привычно покоящийся на голове капюшон мантии был откинут на спину, по бокам, словно оберегая и поддерживая, стояли безликие темные силуэты мужчины и женщины. Ларс не смог отвести изучающего, пытающегося считать задумку взгляда от снимка. Каким было выражение Кори на нем, определить с первого взгляда он так и не мог. Если смотреть на лицо в целом, воспринимая как единое целое обе половины, то Уаилд получался весьма устрашающим, будто единственный открытый глаз смотрел в самую душу и видел насквозь. Но только стоило приглядеться внимательней, оценить сначала безликую маску с опущенным веком, словно застывшую гримасу покоя, то открытая часть лица становилась не угрожающей, а наоборот притягивающий. Брови и губы, не выражающие эмоций, запечатленные ровной линией, и манящий взгляд, который словно просил «прочти меня». Ларс почувствовал, как его локтя ощутимо коснулись пальцы Кори, легким и приятным касанием спустились ниже по руке, обхватывая запястье, а после соскальзывая в его ладонь, благодарно сжали. Этот жест вкупе с загоревшимся, воспрянувшим духом взглядом для Эванса прозвучал громче слов. *** Шум кондиционера, опущенные жалюзи, размеренное едва заметное гудение проектора — кабинет Элис Пак встретил Кори рабочим гостеприимством. «Мы все — перегруженный ресурс, как только все это закончится, оформлю себе и ребятам заслуженный отпуск за счет компании», — грезила начальница, стараясь не хмурить брови от усталости и не морщить лоб, демонстрируя скопившееся напряжение — еще не хватало преждевременных морщин в качестве награды за усердный труд. — Я так полагаю, всему отделу снятся кошмары с моим участием в главной роли уже неделю, — начал Кори вместо положенного приветствия. — Неделю? Мягко сказано, — высказался Холлинг, попутно разминая натруженные (далеко не в качалке) плечи. Пак понимающе хмыкнула, закатив глаза: отчасти Трой прав, и отчасти она была с ним согласна. — Я ваш вечный должник, — Кори преданно склонил голову, будто не замечая взглядов со стороны, излучавших энтузиазм и дикое желание и дальше трудиться в поте лица, а после присаживаясь на соседний от Ларса стул. Хоть инициатором данного собрания, как считал Кори, являлся исключительно он сам, бурная деятельность в отделе, так или иначе касавшаяся его персоны, не гасла и не стихала даже в обеденный перерыв: Пак, направо и налево раздавая указания, не давала спуску никому. Никому, кроме Ларса (по понятным на то причинам)… Именно его она освободила от работы на весь срок выздоровления по рекомендации врача и собственному настоянию, и теперь негодовала из-за того, что подчиненный, в какой-то степени ослушавшись наставления, проигнорировал ее и в данную минуту находился здесь. Однако, не выказывая желаемого возмущения журналисту лично, ей оставалось только смириться с данным фактом. Женская интуиция подсказывала Элис, что стремление к содействию и активному участию в самой гуще процесса исходило изнутри Ларса, и усмирить это чувство, заставив парня сидеть на месте, никто явно не был способен. «Полагаю, рабочий процесс сблизил этих двоих. Что же, нередко тесный контакт на этой основе взращивает не только настоящие партнерские отношения, но и дружбу. И я надеюсь, от нее оба получат свою выгоду», — девушка запнулась на собственной мысли, упрекая себя за допущенную оплошность. «Выгоду? Но ведь Ларс уже успел отхватить за этот союз ложку дегтя, и не малую. Кто его знает, как бы могло все закончиться, разыграй жизнь другие карты». Пак одарила подчиненного взглядом, на который способна лишь мать, глядя на свое чадо: эти ребята значили для Элис слишком много, с самого первого дня она никогда не относилась к ним исключительно как к сотрудникам, всегда переживая за судьбу и благо каждого члена в их тесном и сплоченном коллективе. И сейчас ее не покидало чувство беспокойства, когда в отделе что-то менялось, перестраивалось и переиначивалось, и как девушка ни старалась, она не могла понять, что именно — и это упущение ее пугало… Элис бы не хотелось, чтобы то, что она заведомо не могла контролировать, окончательно вырвалось из-под контроля непосредственных участников процесса и привело к негативным последствиям. — Глядя на ваши лица, я так полагаю, вы пришли сюда уже с готовой идеей, — больше утверждала, нежели спрашивала Пак. — Да, и хотим узнать ваше мнение: план совсем свежий и требует доработки, взгляда со стороны, внесения поправок и дополнений. Мы что-то упускаем, но я не могу понять что, — Ларс чеканил слово за словом, забывая о паузах и о том, что необходимо дышать. — Тогда мы все во внимании. Не перебивая друг друга, автор и журналист последовательно и подробно изложили детали, показали снимки Мики и не ограненные наброски идеи. И оба в процессе рассказа словили себя на мысли, что план в голове смотрелся намного перспективнее и целостнее, чем на словах. — Выходить лично и сражаться со скопищем журналистов из разных издательств — это как играть в пинг-понг с роботом. Раз-два отобьешь, а после все равно допустишь осечку и пока будешь восстанавливать вмиг расфокусированное внимание, тебя уже закидают шарами, — первой высказалась Элис, не переставая крутить в руках бейсбольный мяч Эванса: журналист так и не потрудился его забрать, а Пак не спешила возвращать. — Но, — длительная, в случае с начальницей даже загадочная и многозначительная пауза, заставила сотрудников напрячься. — Идея имеет право на жизнь! И ни о каких «кнутах и пряниках» слушать даже не хочу, и мямлить не позволю, мы и так упустили достаточно времени, и теперь просто выйти и все объяснить будет недостаточно. Затишье перед бурей — представьте, что именно на него все просрали драгоценное время на этой неделе, — подобные «громкие» высказывания Элис позволяла себе в исключительно обязывающих ситуациях — эта была, по ее мнению, как раз такой. — Как насчет достать фотографии с места преступления? Показать без цензуры, чтобы никто не тешил свое воображение смутным представлением о том, с чем Кори в детстве имел дело? — предложение поступило от Кэсси — журналист, так ни разу и не притронувшись к своему телефону, сконцентрировал все внимание на насущной проблеме. Лишь немногие из присутствующих (которым, по-видимому, было больше всего до этого дело) догадывались, что таким образом, углубляясь в решение чужого вопроса, парень оттягивал решение своего личного. Предложение Форда Элис записала маркером на доске. — Мне кажется, было бы неплохо, если бы на конференции снова появился Рик Грамм. До сих пор помню свои ощущения, когда увидел адвоката: с одной стороны, для нашей работы он непосредственный минус, потому что лишнего не сболтнешь, не напишешь, а с другой — он, как гарант соблюдения границ. Пересечешь рамку дозволенности и тебе крышка. И, собственно, к чему я веду, мы ее в отношении «Secret Edition» еще и пальцем не двинули, а вот они в нашу сторону все пять воткнули. Рик, согласно заключенному контракту, на конференции сможет прикрыть тылы с обеих сторон (с нашей и Кори) одним выстрелом. Наконец-то фраза «мы примем законные меры» будет не угрозой нам, а щитом, — Холлинг с убийственным задором закончил свою речь. — Кори, я, конечно, понимаю, что это личное, но спросить обязана. Трагичная судьба твоего отца нам известна, но что насчет твоей матери? — Пак не испытывала никакой неловкости, когда с разбега залезла в личное автора — профессионализм в деле нередко отбивал часть эмоций, из-за чего журналистов не раз обвиняли в бездушии. Ларс не сводил обеспокоенного взгляда с Кори. Даже ему не пришло в голову спросить об очевидном, хоть у него был такой шанс. Наверное, причиной тому послужила искренняя вера, что Уаилд сам когда-нибудь захотел бы рассказать об этом. — Я ничего не знаю, — ком встал в горле, мешая словам пройти, получилось как-то хрипло и едва слышно, но повторять дважды не пришлось — присутствующие расслышали каждую букву, иначе как еще можно было объяснить их удивленные взгляды. — Значит, нужно попытаться узнать, — осторожно предложила Пак. — Смысл, когда можно позвонить бабушке по маминой линии и просто обо всем расспросить — мы давно не общались. Никто из родни отца не поддерживает контакт с их семьей, для них тема матери — табу. В кабинете всем резко стало не по себе от мысли, что такое вообще возможно. Да, в современном мире не новость, что иногда от ребенка из-за различных семейных разногласий скрывают информацию про одного из родителей, навеки забывая о нем, но обычно в таких случаях забытого метаморфозно превращают в мертвеца или человека, который ушел и не вернулся. Но, так или иначе, ребенок знает хоть что-то, но это промозглое и колючее «ничего» без ножа режет одним ударом, через уши добираясь до сердца. *** Хмурое, затянутое синевато-серое октябрьское небо, словно предвестник затаившейся грозовой бури — своеобразный занавес, открывающий начало конференции. Верхние этажи высотки отеля «Gold paradise» утопали в набежавших тучах, наполированные стекла отражали в себе каждое движение грозных клубов на небосводе, нагнетая и без того мрачную атмосферу, будто становясь эпицентром ее образования. Выбирая место для проведения мероприятия, Кори руководствовался принципом «где все началось, там и должно закончиться», и когда прибыл к пункту назначения, окончательно в этом убедился — слишком кричащей была атмосфера, словно отражала все происходящее глубоко внутри. Молчаливый подъем на этаж в сопровождении адвоката и личной охраны. Последние свободные вздохи не под прицелом камер. Финальный рывок. Вместительный конференц-зал набит под завязку. Открывшиеся двери впускают вместе с автором глоток свежего воздуха, что легким бризом прокатывается едва до середины помещения, и, втиснувшись в его поток, Кори медленно следует на полагающееся ему место за трибуной. Не избегает, наоборот, ловит каждый искоса или прямо брошенный на него взгляд, в ответ проходится по рядам многочисленных голов. Как же их много… Одни сидят, удобно устроившись за столами, разложив необходимое оборудование, другие трутся у стен или между проходов, максимально (на сколько это возможно) пытаясь не загородить друг другу обзор. И эти глаза… Эти взгляды, словно коршуны слетевшиеся на запах прогнившего изнутри мяса, Кори — падаль для них, туша, которую необходимо растерзать, добить окончательно, растаскивая умерщвленное тело на мелкие кусочки, взмывая к небу, потрошить в воздухе, разнося ошметки по округе. Чтобы ни следа, чтобы ни напоминания. Эта их непосредственная задача на данном этапе. На уровне инстинктов профессии, начиненной фактами недельной давности. И хищные птицы, повинуясь внутреннему порыву, ведомые чутьем, сами того не зная, влетают в клетку с опасным и изголодавшимся зверем, только прикинувшимся, лишь кажущимся добычей, и решетка захлопнулась, а толстый замок беззвучно вошел в пазы. Сколько времени потребуется, чтобы каждый понял, что он обречен? Что музыка сменилась, и теперь придется плясать под другие аккорды, взахлест, до стирающихся и лопающихся мозолей. И Кори гложет эта мысль… Подпитывает изнутри вскормленную не так давно злость, заставляет пылать и гореть. Глаза цепляют в толпе знакомый блондинистый образ, начиная блестеть ярче. Как бы Кори сейчас хотелось, чтобы Эванс стоял рядом с ним плечом к плечу, но решение идти на конференцию порознь он принял сам и отказываться от него не собирался. «Так будет лучше… Ларс и так хлебнул негатива за его душу, сколько можно еще?» Почему-то, замечая улыбку на его губах и сложенные пальцы в комбинации «окей», внутри разливается тепло, и становится легче дышать, и строгий костюм вдруг перестает давить. Наконец, поднявшись за кафедру, Кори коротко поприветствовал присутствующих, а те в ответ обрушили на него целый град из вспышек-выстрелов камер. За спиной автора, едва не доставая до потолка, стоял тот самый плакат, снимок, который не так давно специально подготовила Мика Форетто. И хоть Кори на сцене сейчас одновременно находилось вдвое больше, в эту минуту он чувствовал себя единым с тем, кто был изображен на фотографии, словно это не образ, а неразрывная часть внутреннего «я». «Я хотел обернуть в пепел свое прошлое, но вместо этого снова разворошил и поджег», — он тяжело вздохнул и начал: — Мое имя Кори Уаилд, если кто еще не знает. И сегодня я пришел, чтобы поделиться с вами моей историей, — сосредоточенный взгляд скользит по аудитории, излучая уверенность и твердость в каждом слове. Поразительное, даже колоссальное перевоплощение за сорок восемь часов с момента яростных метаний по квартире в безрезультатной попытке разнести к чертям то ли себя, то ли подвернувшегося под горячую руку журналиста, то ли технику и мебель. Как мало людей видели его таким? Единицы? Можно пересчитать по пальцам одной руки человека после ампутации пары «лишних». — Кори, ответьте на вопрос, почему Вы так долго тянули? — У Вас есть, что ответить на выпущенную статью? — Вы подтверждаете достоверность информации в истории Кристофа? — Это правда, что Ваш менеджер и журналист пережили покушение? Или это очередная утка «Massword», вы заплатили? Провокационные вопросы вылетали из уст журналистов, как заряженные ядра из пушки. И если бы тактика Кори была хоть на сотую долю иной, он бы принялся последовательно отвечать на каждый, но в планы реальной стратегии проведения «переговоров», которой собрался придерживаться Уаилд, идти на поводу у задающих не входило. Внимательно вслушиваясь, с избирательной точностью вычленяя из череды вопросов нужный, Кори наконец, прекращая словесный поток извне, встает к микрофону ближе и в желании удовлетворить жгучее любопытство коллег Ларса, открывает рот: — Сами того не зная, вы озвучиваете мои мысли. Вы правы, мне есть, что ответить, иначе я бы не собрал вас здесь и не поднялся на эту сцену, я ведь не похож на самоубийцу, верно? — белозубая улыбка, скрытая, едва уловимая хитрость во взгляде, а в голове лишь одна мысль «ты должен подбросить им зерно, пусть взрастят его сами». — Я надеюсь, вы позволите для начала немного отойти от темы, нам всем нужно расслабиться, ведь правда? Или мне одному здесь так душно, а желание сбежать в соседнюю кафешку с каждой секундой становится все очевидней и соблазнительней? Частые взмахи руками у шеи; глубокие вздохи; скрежет зубов, уничтожающий краску с колпачка ручки; постоянная смена позы из-за жмущей обуви — все это незримое согласие: мало кому хочется здесь торчать, «обязан», «должен» и «хочу», «желаю» — понятия противоречивые. Молчаливое согласие, и Кори продолжает: — Не знаю, знаком ли кто-то из вас с моим творчеством, так как в небольшом отступлении я буду вести речь о книге «Бетонные стены воздушного города». Поэтому постараюсь объяснить максимально доступно для тех, а мне кажется таких большинство, кто ни разу не брал ее в руки, — мягкая полуулыбка, говорящая «ничего страшного, вы не обязаны читать все, что подсовывают вам на работе». — Фантастика в этой книге весьма метафорическая, жители Воздушного города были настолько одержимы мечтой жить ближе к небесам, что сумели побороть все мыслимые и не мыслимые законы физики (притяжение, гравитацию), несколько «человека-столетий» положив на то, чтобы достичь нужного результата, который бы приблизил их цели. Новые технологии подарили эту возможность, и люди забыли, что такое передвигаться ногами по земле, превратив свои дома и всю округу в космическое пространство, в котором любое движение — очередной пируэт, сальто над головой. Прошли века, жители города давно позабыли о былых временах, о той прошлой жизни, и когда у двенадцатилетней девочки по пути в школу сломался «гравишланг» (прим. автора: жилет, по бокам которого находятся аэро-трубы, мощный воздушный поток поднимает человека, удерживая на определенной высоте, которую он может регулировать), ступив на землю, она от страха и неожиданности не смогла сделать и шагу, рухнув, словно младенец после первого подъема. Шланг починили. А страх девочки переродился чуть позже в любопытство… И вот однажды, когда дома никого не оказалось, Шилла — так ее звали, отключила «гравиполе» (прим. автора: прибор, искусственно создающий невесомость), чтобы попробовать вновь. Так втайне от родителей, друзей и общества она проделывала это снова и снова, пока ноги не стали носить ее по квартире, развивая приличную скорость… Время шло, а вместе с ним росло желание Шиллы поделиться с кем-то, переполняющим все нутро, чувством нового и необычного, и однажды девочка вышла на улицу без «гравишланга». С молниеносной скоростью ее стремление в какой-то мере быть не как все осудило общество. Даже среди ее сверстников не нашлось ни одного человека, который не посчитал бы это действие признаком чудаковатости. Но и девочка больше не пыталась отстаивать свое право выбора, закончив на той неудачной попытке… В итоге, подводя логическую черту, свою долгую оставшуюся жизнь Шилла прожила в бетонных стенах своей квартиры, не сумев отказаться от того, что однажды попробовала, но больше никогда так и не решившись вновь кому-то открыться. Без свидетелей и без союзников… — Кори сделал паузу, встречаясь взглядом с Ларсом, и не отводя ни на йоту, словно продолжая беседу с ним наедине, продолжил. — Еще неделю назад мне казалось, что я — та самая девочка, которая по собственной воле, распоряжаясь своей судьбой, не вписалась в общественные устои и рамки, допустив роковую ошибку. Ровно семь дней назад я был готов отказаться от всего, что имею ради того, чтобы обо мне со временем забыли, стерли, превратили мое имя в пыль, словно его никогда и не было. Но в отличие от Шиллы, у меня появился союзник и не один, и благодаря их поддержке я стою сейчас перед вами без «гравишланга», чтобы отдаться на ваш суд, швырнув обратно бумеранг, которым еще недавно успел получить по шее, на какое-то время позабыв о реальности! Элис, Трой, Кэсси и Ларс не смогли скрыть своего ликующего восторга, переполняющих изнутри эмоций, казалось, вся четверка едва стояла на месте — появившиеся за спиной крылья вот-вот были готовы поднять вверх, и еще долго не отпускать. Сбоку от Кори на экране отразился проецируемый снимок: мелкие растрепанные кудряшки, потухший и испуганный взгляд, шоколадные глаза в прищуре, лишенные былого яркого блеска, местами покрасневшие от слез, поджатые потрескавшиеся губы, следы иссохшей пожелтевшей, словно ржавый налет, крови и косая рваная глубокая рана на всю щеку. — Таким в последний раз запомнил меня отец, а таким он останется в моей памяти — не сотрешь, не выжжешь. Один снимок сменяет другой. Тело, рухнувшее на бок, вспоротое горло и кровавое марево повсюду, осколки на полу и легко узнаваемый перевёрнутый кухонный гарнитур, на котором покоится бездыханный мужчина — равнодушных не осталось. Вспышки. Щелчки. Волна перешептываний. Восклицаний и вздохов. Причитания. Поднявшаяся суматоха в конференц-зале стихла не сразу, понадобились долгие минуты, чтобы каждый как мог вылил свое эмоциональное ошеломление. Собеседнику. В диктофон. На лист. И дышать уже совсем нечем. Впрочем, это дело поправимое: нерабочие кондиционеры — дело рук Кори и его «команды поддержки». Холлинг придумал затею с добродетелью, и она получила свое право на существование. Кори осторожно подозвал к себе охранника, что-то нашептав ему, а тот, коротко и понимающе кивнув, сразу же удалился из помещения. И в эту минуту неизвестного для большинства ожидания, в аудитории звучит новый вопрос: — А как же Ваша мама, какой Вы запомнили ее? Умело расставленные сети, заброшенная наживка, и рыбка попадается на крючок, напарывается — ни уплыть, ни вырваться. — Вам часто снятся кошмары? — Кори обращается к журналисту, задавшему вопрос. — Я с двенадцати лет вижу свою мать исключительно в них, — резанувший холодом голос, вызывает жалость: прямо здесь и сейчас эти слова звучат не из уст взрослого парня, почти мужчины, их произносит тот самый мальчик с предыдущего снимка. — Вы могли бы рассказать, что сейчас с ней, она по-прежнему больна? — новый вопрос, которого так жаждал и, одновременно, не хотел услышать Кори. — Я не слышал о ней с того момента, как мне исполнилось тринадцать — тогда ее родители приезжали в наш дом последний раз. Случившаяся трагедия разбила наши семьи, лишив их единственной причины, позволявшей поддерживать связь. Внук оказался не очень-то и нужен… Раньше мне казалось, что я в чем-то виноват, что во мне крылась вся проблема, но оказалось, что я был прав лишь отчасти — взрослые просто не захотели бороться с моим шоком, пустив все на самотек. И результат — мама для меня так и осталась темой, которую не принято поднимать ни при каких обстоятельствах. Но что если я скажу, что собираюсь пойти против воли людей, ставших мне родителями и дедушки, и мы вместе с вами перешагнем запретную черту? Сделаем звонок моей бабушке и, наконец, зададим ей вопрос, на который я так долго не знал ответа и не хотел получить… Наверное, стоит быть в чем-то благодарным этой статье… — утрировал ли Кори или нет, никто так до конца и не разобрался. Охранник тем временем вернулся в зал вместе с человеком в спецодежде, на которого не обращали внимания ровно до того момента, как он не подошел к одному из кондиционеров и не залез на стремянку. Три минуты. Пять. И пока телефон Кори подключали к колонкам и настраивали соединение, человек в комбинезоне справился со своей работой — мощный поток воздуха будто ворвался в консервную банку. Жить стало легче. Определенно. Сейчас, даже не осознавая почему этого нельзя было сделать раньше, каждый был готов молиться на Кори, ликуя и приходя в восторг от его сообразительности и чуткости. Знал бы кто, как обстояли дела на самом деле… Реакция была бы резко противоположной. — Даже не знаю, что ей сказать после двенадцати лет молчания, — вел монолог с аудиторией Кори, вызывая нужный контакт в телефонной книге — на экране для всех транслировался фон исходящего вызова. — Кори? — удивленный женский голос на том конце провода. И Уаилд давится воздухом, зависая, он не ожидал, что на звонок ответят вот так вот, по имени, без приветствий, с нескрываемыми нотками раздражения, словно с этого номера набирали не в первый раз, а в сто первый. — Здравствуй, — появившаяся хрипота в голосе не смогла замаскироваться в помехах из колонок, став вмиг уловимой для сидящих и стоящих перед Кори. — Догадываюсь, почему ты звонишь именно сейчас, спустя столько лет, — когда-то родной голос звучит незнакомо, неузнаваемо, и от этого на мгновение становится лишь на кончике языка горько. — Проницательность — лучшая черта для человека, избавляет от лишних слов и ненужной информации, — Кори ощутимо потряхивает. — Ответишь на мой единственный вопрос? И я больше никогда тебя не побеспокою, — на выдохе произносит он, пока все присутствующие замерли в ожидании. — А что мне еще остается? — с какой-то обреченностью, и уже нет радости от того, что внук, наконец, созрел и дошел до того возраста, когда не обломишься, если наберешь номер; не обломишься, если поговоришь; не обломишься, если сам пойдешь на контакт, но то ли эгоизм пробивается к старости, то ли слишком долгое ожидание говорит за себя. — Что с мамой? И это «с мамой» режет женский слух, словно выпущенная пуля, отрикошетив, мажет по вискам. Держит себя в руках, только чтобы произнести предложение, после без прощаний скидывая звонок, в желании унять ускорившееся сердцебиение и остановить град навернувшихся слез. — Так и не поддавшись лечению, отрицая правду и грезя о том, что у нее забрали мужа и сына, она отправилась за вами, покончив с собой десять лет назад. Кровь отхлынула от лица Кори. Как так получается, сколько бы ты не готовился и не настраивался, жизнь найдет, чем тебя удивить. И Уаилда получилось ошарашить одним предложением. Казалось, за все время на его долю выпало столько испытаний, что уже не должно остаться сил на нужные эмоции. Но они просыпаются, выходят из анабиоза, подступая прямо комком к горлу. Ни сглотнуть, ни выплюнуть. — Опишите, что вы чувствуете? — спасительный выкрик из зала, ведь, чтобы не захлебнуться, Кори как раз это и нужно. — Облегчение. Если она и правда так думала, значит, она сейчас там… с ними. А я, пожалуй, останусь здесь… с вами, — и эта многозначительная улыбка, как упавший камень с души, трогает губы. — Мы же не будем драматизировать и впадать в горе, верно? Десять лет — достаточно большой срок, думаю, я давно уже похоронил ее в своем сердце. Ларс, находясь так далеко от Кори, и смотря, как тот едва справляется со своими эмоциями, больше всего сейчас хотел ринуться к нему и утащить прочь. Но у каждого действия существуют свои последствия, и раз уж Уаилд решился дать отпор, необходимо завершить каждое движение до конца. Он обязательно позаботится о его чувствах позже. Осталось не так много. А сейчас первостепенным и важным оказались люди, стоящие по одну сторону с ним, — в их руках вся власть, в их руках последняя надежда. — Дышать и правда стало легче, — Кори втянул носом воздух, а руки сжали до белеющих костяшек трибуну. — Продолжим нашу беседу? — радушно отозвался он. — Неплохо справляется, держит внимание публики и дает продохнуть только тогда, когда это действительно необходимо, — шепнула Элис, складывая на груди руки и продолжая искоса наблюдать за выражением на лицах журналистов. — Как вы прокомментируете статью «Massword» выпущенную сразу за «Secret Edition»? — А как я должен ее комментировать? Все написанное в ней — правда. — Почему это произошло именно с Вашим менеджером и журналистом? Какой в этом смысл? — продолжал напирать человек из третьего ряда, стенографируя всю конференцию на ноутбуке с самого начала. — Мой менеджер — член семьи, и Кристофу в процессе слежки за мной это стало хорошо известно, он нашел болевую точку и нанес удар по ней, не задумываясь о последствиях… Точнее, на них он как раз и рассчитывал. Меня пришибло так, что я думал вздернусь в этот же день, если врач, выйдя из операционной, скажет нечто непоправимое. Но, на спасение этого ублюдка, все обошлось. И моя сестра осталась жива, — от присутствующих нарастающий и поднимающийся изнутри гнев Кори не укрылся, казалось, что тот самый Ригель незримо находился в зале. — Эта статья для меня — детский лепет. По-настоящему задело меня только то, что жертва, упомянутая в тексте, замахнулась на мое. На родное! На близких мне людей. Если он думает, что таким образом отплатил мне той же монетой, он глубоко ошибается. — Вы станете мстить? — Не будьте так ограничены в своей фантазии. Приговор вынесен, а в дела правоохранительных органов я даже носа не суну. Этот малый сожрет себя сам, вот увидите. Судя по всему, единственное, за что он держался в этой жизни, была месть, и сейчас, когда ни рычагов, ни шансов больше не осталось, он познает всю никчемность своего одиночества. Как бы ядовито и злобно не звучали слова Кори, но осуждение постепенно сошло на нет, стоило только каждому спроецировать на себя его боль. — А журналист? Почему удар пришелся на него? Как вы это прокомментируете? — но, по-видимому, удовлетворение в зале оказалось не стопроцентным. И зал вновь подметил резкую перемену во взгляде Кори — многим стало не по себе: парень, действительно, умел одним выражением отразить все свои эмоции. — Да, есть еще пострадавший, но вам на растерзание я его не отдам! Хватит и одного Кристофа, что без разбора раскидывал снаряды в мое окружение. Поимейте совесть, — глаза в глаза с человеком, задавшим вопрос, заставил того виновато опустить взгляд, коря себя за то, что раскрыл рот, когда этого не следовало. Спросил лишнее. Не стал довольствоваться тем, что съели остальные. А Ларс на том конце аудитории замер. Как так выходит? Стоишь бездумно, в своих мыслях или, наоборот, зацикленный только на одном, и стоит только зацепиться краешком сознания за реальность, за прозвучавшие слова, и начинаешь плыть. Заходить в своих грезах за буйки, упорно и настойчиво гребя до нужной, казавшейся правдивой и истинной мысли. Ларс стоял неподвижно, гипнотизируя взглядом Кори. В голове, словно били в набат, настойчиво и методично повторяя «на растерзание я его не отдам», и от этой фразы вдруг становилось тепло. Как-то непривычно и, казалось бы, едва узнаваемо, словно давно забытое напомнило о себе. Сердце ускорило ход, гоняя кровь по венам. Казалось, внутри кто-то затеял перестановку, меняя местами мебель, задвигая прежние принципы и устои подальше в ящик, а то и вовсе сбрасывая в мусорный мешок. Генеральная уборка — не иначе. И происходящее уже не остановишь, если начал. Не предотвратишь, если не ждал. И Ларс не ожидал, не планировал, не задумывался и уж точно не ждал. Шарахнуло неожиданно, будто откуда-то сбоку, из-за спины, исподтишка. Сколько еще вопросов прозвучало в аудитории? Эванс не слышал. Только когда сердце угомонилось, снимая пелену с глаз и вынимая из ушей затычки, он расслышал долгожданное: — На этом, пожалуй, и все. Завершающее слово, перед тем как удалиться, я предоставлю своему адвокату Рику Грамму — ему есть, что добавить, — Кори освободил трибуну и сошел со сцены, направившись к выходу в сопровождении охраны. Желтый сменился зеленым. А тормоза отлетели к чертям. Не прощаясь с коллегами, проталкиваясь между рядами, Ларс, придав телу ускорение, вырвался из конференц-зала следующим, в последнюю секунду забегая в приготовившийся спуститься вниз лифт. — Ты отлично со всем справился, — восстанавливая сбившееся дыхание, практически тараня телом одного из охранников, Эванс протиснулся к Уаилду, встав вплотную. Мужчина, получив от автора одобряющий сигнал, отставил дежурное беспокойство. — Я думал, прям там концы отдам, — шепотом, на самое ухо, признался Кори, подмечая во взгляде Ларса какую-то перемену. — Ты чего такой взвинченный? — Ненавижу тесные лифты, — двусмысленный ответ и лукавая улыбка на губах, вкупе с хитрым блестящим взглядом. Первый этаж встречает снующими туда-сюда людьми (постояльцы, персонал, гости). И едва не хватая за руку Кори и утаскивая вперед, Ларс терпеливо следует с ним под конвоем охраны до машины, что подогнали на входе, прокручивая единственную в голове мысль: «Сохраняй контроль». — Спасибо за хорошую работу, — Кори пожимает руки мужчинам в строгих костюмах. А Ларс, меняется местами с парковщиком. — Садись быстрее, я поведу, — в какой-то степени нагло, без разрешения, указывает журналист, дожидаясь, когда автор займет место на пассажирском сидении рядом, заводит мотор. Машина преодолевает метров сто-двести и, сворачивая с дороги, неожиданно резко тормозит между домами. Дерзко откинутый ремень безопасности едва не отлетает в стекло, Ларс срывается с места под стать дикому животному, притягивая ничего не подозревающего Кори к себе за бордовый галстук и глубоко целуя в удивлении раскрытые губы. Своим напором, выбивая из головы Уаилда все мысли, заставляя только, прижавшись ближе, обхватив рукой спину, с такой же страстью и самозабвением целовать в ответ. Горько от фруктовой жвачки во рту, практически лишившейся вкуса. Мокро от языков, сплетенных вместе, не перестающих оглаживать друг друга. Сладко от разливающейся внутри неги. Возбуждающе от колотящегося под самыми ребрами сердца. Дико от того, что все так ярко и так по-настоящему. Желанно, потому что на грани, вперемешку с эмоциями, адреналином и слетающей, словно шарф с тонкой шеи на ветру, крышей. Педаль в пол. Скорость. На какой-то немыслимой заморозке до дома, рывком, лавируя между машинами, словно боясь отпустить это чувство. Сегодня оба пошли ва-банк. Загадав две шестерки, бросили игральные кости на доску, затаив дыхание, в каком-то заглушающем все вокруг ожидании притихли, неотрывно следя за их полетом. Ничего еще не известно. И еще долго не будет. Но сделанного не воротишь, а надежда на лучший исход подпитывает, дает чувство предвкушения. И если одна кость, без устали вращаясь, приземляется строго нужным числом вверх, то вторая упала ребром, на стоп кадре, пронизывая, заставляет затаить дыхание. И от последней все зависит, насколько далеко вперед мы вырвемся. Сможем ли? Сравняем счет или уйдем в отрыв с значительным преимуществом. Коршуны разлетятся по своим логовам, примутся за дело, и только после волна пойдет дальше, импульсом сшибая с ног, накрывая с головой. Ставки сделаны — ставок больше нет. И пока ничего не известно, все словно в тумане, остается только выплескивать накопившееся волнение наружу, сбрасывать напряжение и отвлекаться. Друг на друга. Безусловно. Потому что сейчас оба, как никто другой, понимают, потому что оба на одной волне. В лифте под пристальным взором камеры держат дистанцию. Позволяют только зрительный контакт, от которого внутри все грохочет и переворачивается, словно включили миксер и замесили все органы, не поймешь где какой — однородная масса, выбивающая кульбиты. Щелкает замок. Дверь нараспашку. И закрывается уже не рукой — телами, под напором, едва не выдавливающими ее наружу. Коридор встречает темнотой, а гости — сбившимся дыханием вперемешку с неразрывными поцелуями. Не отлипнуть, не оторваться друг от друга. Пуговицы пиджака поддаются ошалелым пальцам с трудом, Кори расправляется быстрее с кардиганом Ларса, оставляя болтаться спущенным на руках. Галстук-удавка ослабляет хватку, слетая с шеи и скатываясь, будто змея, по телу к ногам. Одежда теряется сама собой, оседая на пол. Дорожкой до ванной, цепочкой до душевой. И уже там под напором мощных струй в лицо, в затылок можно окончательно выключить ограничители. Забыв клацнуть по выключателю на входе, довольствуются малым — неоновый свет кабинки загорается, едва дернули кран. И Уаилду фосфорического мерцания хватает с лихвой, удается разглядеть лицо напротив, припухшие губы, расширенные зрачки, взгляд, полный неподдельного желания и возбуждения. Как долго он мечтал об этом, заходя в своих грезах за пределы, изнывая от желания и выкручивая наизнанку свое «хочу», вновь засовывал обратно, пряча как можно глубже. Даже если сейчас что-то перегорит, в голове Ларса включится не та лампочка, он уже не сможет остановиться и отступить назад. Опасная мысль выдрана с корнем, стоит только Эвансу приблизиться плотнее, обжечь теплом своей кожи, заключить в крепких объятиях и цепко схватиться за подбородок Кори, обездвиживая, чтобы снова глаза в глаза. Он и не думает останавливаться, перебив все ненужные лампочки еще в машине. И прежде чем Ларс успевает проделать желаемое, Уаилд озвучивает свои мысли: — Твой след с моего плеча исчез, — и Ларс, прислоняясь ближе, нос к носу, мазнув кончиком, внимательно слушает, выжидает. — Давай, укуси меня, — губы Кори, не касаясь, шепчут слишком близко, призывающе, не иначе. Побуждают действовать. Мокрые пальцы скользят вниз, описывая контуры живота, очертания кубиков пресса и приостанавливаются на пояснице, подушечкой большого пальца оглаживая выступающую кость. Эванс бросает напоследок, прежде чем спуститься ниже, удовлетворенный, обжигающий похотью взгляд. И Кори едва не кончает от одного только вида коленопреклоненного Ларса. Зубы смыкаются на пару сантиметров ниже поясницы, где-то сбоку, впиваясь в нежную кожу. Разом. До боли. До вскрика в кулак. И не давая Кори прийти в себя, плавно, не отрывая языка, скользкой дорожкой перемещаясь на внешнюю сторону бедра, повторяет, словно закрепляя результат. Два следа, два отпечатка, две печати, словно говорящие «мое». И Кори уже не сдерживает удовлетворенного, граничащего с воем стона, цепляясь за ручки душевой, прислонившись лопатками к спинке. — Приятно, когда желания исполняются, будто по мановению волшебной палочки? — и не давая вырваться наружу очевидному ответу с присущим только находившемуся в долгой завязке человеку запалом, закрывает рот настойчивым и знойным поцелуем. Засасывая, вжимая в стеклянную стену, не скрывая очевидного возбуждения, не открывая глаз, отдается нахлынувшей страсти и дает почувствовать ее Кори. Чтобы не осталось сомнений. Чтобы не жрал себя изнутри. Отстранившись, Ларс тянется за баночкой. Щелчок — открытая крышка, и гель для душа скользит между пальцами, а воздух наполняется яркими нотками мяты и «летнего бриза» с этикетки. — День и вправду выдался насыщенным, не помешает расслабиться и отвлечься, — выливая небольшое количество на грудь Кори, возвращает баночку на место, переключая все внимание на тело напротив. Начиная с шеи, не разрывая зрительного контакта, с нескрываемой нежностью в движениях скользит по плечам, плавно перетекая на руки и оттуда на грудь. Уаилд, на какое-то время потерявшись в пространстве, отдавшись ощущениям, забывает о том, что у него есть собственные руки, и они функционируют исправно. Наслаждение получать всегда приятно, но еще приятней доставлять его. Пальцы и тела переплетаются, обмениваясь остатками геля — большая часть уже превратилась в пену. Рука Кори зарывается в волосы Ларса, взъерошивая с темно-светлым градиентом пряди, а вторая оглаживает поясницу, устремляясь вверх по спине. Вода непривычно горячая, хоть и градусник в душе говорит об обратном — жар внутри искусственно завышает. Раскаленное тело, требующее ласки, чтобы к нему прикоснулись и принесли долгожданное удовлетворение, само подталкивает Кори помочь себе: рука, отстраняясь, почти незаметно скрывается за спиной, спускается ниже, касается ягодиц мыльными пальцами и, раздвигая, соскальзывает к конвульсивно сжатому колечку мышц. — Эй, — призывающий, возмущенный голос Ларса заставляет остановиться, так и не успев начать. — Не отказывай мне в удовольствии потрогать тебя изнутри, — перехватывая за запястье руку Кори, утаскивает себе на плечо, заставляя обвить шею, а после, собирая пену, возвращается обратно. И едва Кори чувствует касание там — все тело прошибает ток. Поцелуи, рваные, будто урывками, а после глубокие, словно вакуум. И Эванс, осторожно и терпеливо растягивая Уаилда, чувствуя как тугие и неподатливые стенки сжимают пальцы, мысленно стонет, мечтая скорее заменить их своим членом. И чтобы не сорваться, чтобы оттянуть момент долгожданной разрядки, отыгрывается на губах Кори, заставляет на время отвлечься от неприятных ощущений внизу живота, но стоит только третьему пальцу едва коснуться, болезненно шипя, Кори непроизвольно смыкает зубы на губе Ларса. — Смазка? — короткий вопрос. — В комнате, — удовлетворяющий ответ. Грудь вздымается колесом, дышать практически невозможно — в душевой слишком мало воздуха. Ларс дергает рубильник, как только последний сантиметр пены исчезает с тела, но вылезать не спешит — губы Кори на его шее доставляют слишком блаженное удовольствие. Секунды. Минуты. И надсадный жалобный стон над самым ухом: — Больше не могу, у меня колени подгибаются от напряжения, если не выберемся отсюда, я заставлю взять меня прямо здесь, — дразня, Уаилд напоследок прикусывает мочку, втягивает в рот. И Ларс начинает походить больше на оголившийся провод, на одну эрогенную зону, где не тронь — прошибает и сразу сводит каждый сантиметр приятной истомой. Наспех вытерлись полотенцем, не прекращая зажимать друг друга, словно впервые дорвались до чужого тела, вываливаются из ванной. Вид ночного города, переливающегося яркими огнями, приковывает взгляд, негласное решение не включать основной свет, лишь подсветку под натяжными потолками. — Какой цвет выберешь? — обнимая со спины, Кори протискивает руку с пультом с изображением радуги. Ларс, скользя пальцем по сенсору, меняет оттенки, останавливаясь на фиолетовом. — Мой любимый. — Постараюсь запомнить, — носом утыкается в плечо, исподлобья наблюдая за появившемся отражением двух обнаженных, прижавшихся друг к другу тел. И сил терпеть больше нет. В паху болезненно ноет, тянет, хоть вой. И дикое желание, чтобы Кори поскорее вставили, перекрывает разум — последняя капля рассудка, так и застывает на кончике крана. — Хочу, чтобы ты трахнул меня у окна, всегда мечтал попробовать смешать экстаз с адреналином. Буквально впихивает Ларсу смазку, не дожидаясь ответной реакции, утаскивает за руку к окну и, развернувшись лицом к толстому стеклу, упирается ладонями, пытаясь найти удобную точку опоры. Натренированные сухие мышцы спины, разведенные ноги, подрагивающие от напряжения руки, согнутые в локтях, — слишком вызывающая поза, слишком кричащая и просящая, чтобы отказывать, медлить или испытывать. И кого, если бы решился оттянуть момент, Ларс испытывал бы больше? Его? Себя? Смазка холодит пальцы, а ментол прошибает ноздри, так и хочется попробовать на вкус, как жвачку или йогурт, выпить до дна. Тюбик отброшен к ногам, а свободная ладонь накрывает глаза Кори, лишая обзора. — Не смотри, пока я не скажу, — горячо, над самым ухом. Один. Второй. Третий. Раскачка, толчок и снова раскачка. Кори выгибается навстречу, податливо принимая пальцы, плывет под ними, не успевая уловить момент, когда их сменяет обильно сочащийся смазкой член, и твердый стояк беспрепятственно входит внутрь. Стекло низко вибрирует от напора, ладони оставляют жирные разводы, а дыхание почти впритык заставляет запотеть. Ларс толкается слишком резко, рвано, впивается в шею сзади, словно готов вот-вот до крови прокусить кожу, но вместо зубов Кори чувствует лишь горячий язык и втягивающий вакуум — останутся засосы. Багровые, фиолетовые — какие угодно. И в животе приятно покалывает от ожидания новых меток. Уаилд упирается разгоряченной плотью в холодное стекло, мазками оставляя смазку. И когда кайф от ощущения члена внутри распространяется по всему телу на клеточном уровне, Ларс убирает руку. Фиолетовые вспышки перед глазами сходят на нет не сразу, устраивая пляски перед глазами, пока Ларс продолжает вколачиваться в упругое и твердое мужское тело, шлепками по бедрам, выходя с пошлым хлюпаньем и входя едва ли ни с хлопками, не давая прийти в себя. Стекло хрустит под напором. И когда, делая рваный вдох, Кори все же замечает лежащий внизу город, сверкающие огнями дома, улицы и дороги, голову кружит от высоты, а ноги немеют. И, кажется, лучше быть не может… Впервые Кори так рад своей фобии, единственный раз сыгравшей на руку. Привстав на носках, принимает в себя до упора, каждым заглушенным стоном прося о большем. Но словно на качелях, высокий замах ниспадает, возвращаясь ближе к земле. И Уаилд уже не знает, что приносит забвения больше: рваные и упругие толчки или так, как сейчас, вжимаясь друг в друга, растягивая, как резину медленно туда и обратно. И руки на стеклах уже не одни — чужие накрывают, переплетая пальцы. Ларс нависает, вплотную прилипая к спине Кори, продолжая медленные, чувственные движения. И мягкими поцелуями в шею, заставляя партнера повернуть голову и встретиться с его губами, топит Уаилда в сладком поцелуе. Не сразу тянущаяся нуга сменяется лихорадкой. Только вдоволь насытившись, насладившись, Кори настойчиво подается бедрами назад. И повторять дважды не приходится — руки Ларса, перемещаясь на поясницу, напористо толкают на себя — качели вновь взмывают к небу. Чтобы не задохнуться в собственном экстазе и окончательно не слететь с катушек от остроты и реальности происходящего, Кори упирается в сгиб локтя, стараясь не скользить по влажному стеклу. И даже вылететь к чертям вместе с осколками не так страшно, как не успеть закончить. И все остальное меркнет. Ничего нет, кроме собственной ладони, стискивающей член и твердого ствола, то и дело нажимающего на простату. Слишком резкий толчок, и вместе со стеклом вибрирует уже и Кори — разрядка накрывает неожиданно, белесыми водянисто-густыми каплями сползая по и без того измазанной прозрачной глади. И шумный стон где-то на периферии сознания доносится до Кори, когда в своем оргазме, сжав так сильно член Ларса, неведомо для себя он ускоряет его разрядку… На автомате до кровати. Откинув одеяло на край, едва дыша и умирая от жажды, но без какого-либо желания отправиться ее утолять. У обоих получилось раскалить друг друга до предела, позволив выплеснуть скопившееся на протяжении долгих недель напряжение, и когда энергетический баллон опустел, просто убавили пламя, с упоением отдавая последние капли сил…