Бетонные стены воздушного города

Мятые съехавшие простыни, собравшиеся под ногами, влажные от пота, стекающего с наших тел. Кровать ходит ходуном, повторяя каждое движение, кованная спинка грохочет, чеканно ударяясь о стену в такт шлепкам кожи о кожу. Руки немеют, из последних сил продолжая удерживать тело, чтобы не рухнуть на распластанного подо мной парня, что, жадно закусив губу, закрывает часть лица подушкой, цепляясь в наволочку до белеющих костяшек. Заглушает каждый стон, каждый вскрик в набитую перьями ткань, и, кажется, продержись я чуть дольше, его пальцы нещадно разорвут ее по шву, устраивая импровизированный снегопад посреди комнаты. И градус возбуждения в теле зашкаливает. Вот-вот накроет. Неизбежно. Игнорируя нарастающую боль в руках, из последних сил толкаюсь глубже, замирая внутри него, вибрируя от накрывшего экстаза. И хрипя, и задыхаясь от возбуждения, больше не сдерживая себя, стону в голос: — Ниииил. И стоит только опустить взгляд, чтобы встретиться с ошалелым удивлением кофейных глаз, тело сковывает страх, а паника подкрадывается прямо к горлу. Замираю в немом крике, распахивая веки, и едва не слепну от света. Кровь шумит в ушах. Сердце испугано стучит, пытаясь выломать грудную клетку и сбежать подальше от этого терзающего чувства. И только выровняв сбившееся дыхание, окончательно прихожу в себя и понимаю где я. Поднимаюсь с постели и плетусь на шум воды, доносящийся из ванной. Дверь не заперта, дергаю на себя и вхожу без разрешения. Короткие удары по стеклу, чтобы привлечь внимание. И встретившись взглядами, встаю под упругие горячие струи… — Доброе утро? — Кори смотрит на меня с немым вопросом — видимо, от него не смог укрыться мой ошеломленный вид и слишком сосредоточенный взгляд для человека, который только проснулся. — Кошмары… Давненько их не было. Подставляю лицо под струи, до рези тру веки. Не совсем понимаю, зачем я потревожил его, но увидеть лицо Кори и окончательно убедиться, что это дурной сон, был просто обязан. И все… Больше никаких расспросов. Меняет тему, узнает о планах на день, а я лишь с немой благодарностью смотрю на него… *** И кто просил меня выходить на работу раньше дозволенного? Отдыхал бы себе еще неделю в своей конуре, позабыв обо всех заботах и делах. Так нет же, Ларс должен быть ответственным, Ларсу необходимо чем-то себя занять, Ларс обязан приобщиться к атмосфере тотального контроля. Приобщился на свою голову… Пак набросила на меня ошейник, как только переступил порог, и затянула так туго, что я согнулся чуть ли не втрое, падая на колени и скрючивая спину, словно старик. Сотрудничество с Кори принесло свои ядовитые, но безумно сочные и приятные на вкус плоды, скандальная известность «Massword» в великом тандеме с автором, как магнит притянула к себе тех, кто нуждался в наших услугах: желающих попытать свое счастье оказалось немало — работа сыпалась на нас, словно божья благодать с неба в засушливое лето. — Ларс, у тебя на сегодня сразу два интервью — дашь Кэсси продохнуть, после, вечером, необходимо посетить выставку — отчет о мероприятии должен быть к утру на моем столе, — наседала Пак, награждая меня убийственным взглядом «хотел размять ручки — получай». — Понял, — я распечатал на принтере необходимую информацию об интервьюируемых и сложил в сумку — прочту по пути. После конференции ни я, ни Кори не совались в СМИ, дав колеснице набрать сверхскорость. Конечно, три дня — маленький срок, чтобы ситуация кардинально изменилась: мы ведь провели парочку реформ, а не революцию, поэтому требовалось больше времени, чтобы все зашевелилось в нужном направлении. Холлинг и Форд занимались своей работой за периметром офиса, поэтому единственным человеком, у которого я мог выведать необходимую мне информацию, была начальница… Так я и узнал, что ситуация не просто сдвинулась с мертвой точки, а понеслась. В Интернете творилась полная вакханалия: мы ошиблись с количеством людей, заинтересованных историей Кори и Кристофа, лагеря, занимающие одну из сторон или нейтралитет, стремительно пополнялись. Люди всевозможными способами отстаивали свое мнение, поэтому сейчас никто не видел смысла лезть в эти дебри — нужно подождать, чтобы свершился переворот, и все устаканилось. Только тогда на ситуацию можно будет смотреть объективно и делать однозначные выводы. Я решил так и сделать. Все равно забыться не получится — это моя работа. *** К вечеру голова, переполненная информацией, просто гудела. Все мешалось и путалось. Факты из жизни интервьюируемых Терри Прашера и Мэрилин Сью тасовались между собой, в этот момент побуждая меня искренне радоваться тому, что я, напрасно не надеясь на свою память, всегда включаю во время интервью диктофон. Статью о международной выставке художественного фото я закончил только к полуночи — в искусстве я смыслил мало, а в изобразительном — тем более. Пришлось хорошенько прошерстить подходящие сайты, изучить полезный материал и приобщить к делу, выкручивая из себя все, на что только был способен. В общем, за полночь я чувствовал себя выжатым лимоном, с которого перед кончиной собирались содрать еще и цедру. Падая на мягкую и прохладную подушку, не беспокоясь о том, что дома меня не было почти две недели, и постельное белье менялось давненько, я устало закрыл глаза, готовый погрузиться в сон. И если бы не короткая вибрация рядом с ухом, я бы так и поступил, но мозг, отчаянно хватаясь за реальность, призывал разлепить веки и узнать суть послания. «Спишь?» — гласит входящее сообщение. Вспомнил обо мне? В такое время? В голове даже мысль не проскальзывает, что можно проигнорировать или ответить утром. «Одним глазом», — отсылаю короткий ответ, но выпускать из рук телефон не спешу, сидит как влитой в ожидании нового сообщения — вряд ли диалог с Кори закончится на одном СМС. «Как рабочий день?» «Думаю, сегодня я отпахал сразу за троих». «А я искренне надеялся, что Пак выдворит тебя, так и не подпустив к работе», — смеющиеся смайлики в конце сообщения, кажется, глумятся надо мной. «Думаю, она решила применить метод «кнута и пряника»: вкусняшки в виде поблажек уже были, теперь настал черед порки». Сон занимает место в очереди, остатки сил не желают уступать. И странное чувство в груди распирает под ребрами, мешает так просто оборвать разговор без логического завершения. И ответ, каким оно может быть, находится сразу: «Как прошел твой день? Что полезного сделал, кроме как уничтожил содержимое из коробок доставки?» — отправляю сообщение. И в сознание сразу всплывает картина: Кори с высоко завязанными волосами уплетает за милую душу китайскими палочками свою лапшу и запивает газировкой; в уголках губ и на носу от постоянного шмыганья остатки соуса, вытирать который до конца трапезы бесполезно — все равно испачкается по новой. «Сам только вернулся: утром заезжал к Саманте, после нее в тренажерный зал, а в обед неожиданно вызвали подписать пару бумаг касательно экранизации книги (боятся нарушить авторские права и хотят заменить больше 30% сюжета). В итоге встреча затянулась». «И ты согласился? Позволишь перекроить свое произведение?» Мне становится и вправду интересно, хоть я и не читал ни одну книгу Кори, все же могу себе представить, что почувствует читатель, когда увидит столько нестыковок с оригиналом. Мне, действительно, хочется знать, что ощущает Кори, когда его творение вольно кромсают вдоль и поперек. «Не волнуйся, — и смайлик с улыбочкой, — поправки приемлемые, и смысловую задумку не сильно затрагивают». Первая фраза в сообщении заставляет задуматься, а ведь правда, с чего вдруг? Откуда такое беспокойство? И когда оно успело стать таким ненавязчивым, просочиться в вены и наполнить собой все нутро. Я переживаю за Кори на интуитивном уровне без особого повода. Неравнодушен к моментам, когда затрагиваются его чувства. Как давно такое было? И смогу ли я припомнить последнего человека, к которому испытывал нечто подобное? «Так уж и быть. Спать собираешься?» — отправляю еще одно сообщение, задумываясь, а когда же собираюсь я? И почему не могу прервать разговор по собственному желанию, смахивая на загруженный день. И правда ли имеется у меня такое желание? «Прогоняешь?» — приходит ответ и следом еще один: «Шутка. Только добрался до постели… И как-то непривычно, что сегодня придется спать одному». И вот проносится перед глазами откровенный намек, а я тушуюсь, как подросток, не зная, что ответить. И сейчас, когда остался наедине со своими мыслями, и ничто не отвлекает, я, наконец, могу заглянуть в себя. Впервые за очень длительный срок проанализировать причины и следствия своих поступков. Отец всегда учил быть честным, прежде всего, перед самим собой… Не заглядывая в будущее на долгое время вперед, я пытаюсь ответить себе на один простой вопрос: что происходит между нами? Отрицать влечение к Кори глупо, списывать свои желания на головокружение от успехов или стресс, как минимум, — вводить себя в заблуждение. И почему от слов «придется спать одному» взгляд пробегает по соседней подушке, сравнивает, насколько моя кровать меньше той, что стоит в его квартире, и как бы мы поместились на ней, пожелай остаться он на ночь. Беззаботно раскинуться на такой не получится. Придется спать как можно плотнее, как можно ближе друг к другу. И от этой мысли канатом скручивает низ живота. Не рискуя терроризировать и мучить Кори ожиданием, я отсылаю ответ, который, действительно, хочу отправить: «Не уверен, что на деле выдастся хоть один свободный обеденный перерыв, но, если будет желание — приезжай после работы в любое время». «Я заскринил — не отвертишься», — сообщения завершают грозные смайлики, а перед глазами вновь проецируется изображение Кори со сведенными к переносице бровями и подернутым кончиком носа. «Я и не собирался», — отсылаю, а сам не перестаю довольно улыбаться. «Тогда обязательно заеду, спокойной ночи». «Спокойной». Экран затухает. Сообщения больше не приходят. А сон не торопится накрывать с головой, удерживая организм на тонкой грани, когда глаза слипаются, а мысли, словно штампованные, сходят с конвейера, начиная активизировать мозговой процесс. Сколько всего произошло за эти дни — вспомнить и переосмыслить сложно. Мой жизненный фотоальбом пополнился свежими снимками: новые лица, события, давно забытые или, наоборот, неизведанные ощущения и эмоции. И все они вертятся около одного единственного человека — Кори. Кажется, я увлекся им не на шутку… И если ответы на многие вопросы пока не хочется отыскивать, один, самый назойливый, не желает проноситься мимо без следа: что же означает сегодняшний сон? Секс с Нилом Мерингом, его имя на устах в самый ключевой момент. Но если вспомнить лицо человека, который стонал подо мной, им оказался вовсе не мой бывший покойный одногруппник… Так что же может означать это странное замещение? Стоит ли приписывать этому сну какой-то особый смысл, предавать значение? Или таким образом просто сказывается эмоциональное напряжение? Ни на один из вопросов я так и не нахожу ответа. Не замечая, как провалился в глубокий сон, открываю глаза только на утро от настойчивого будильника. *** Серая комната без окон, двенадцать квадратных метров душного пространства, кроме настенного календаря, показывающего неверную дату, двух стульев и стола между ними — абсолютная пустота. Кристоф сидел на одном из таких, парень был одет в светло-оранжевую тюремную робу, руки были закованы в наручники, между которыми тянулась от самого пола цепь, не позволяющая поднять кисти выше груди. Суровые меры предосторожности вряд ли характеризовали истинную опасность Ригеля, скорее это была просто формальная необходимость. Заключенный без интереса смотрел перед собой, изучая царапины и шероховатую столешницу, когда двери комнаты открылись и впустили внутрь невысокого пожилого мужчину и охранника. Хромая походка, стук трости сразу же привлекли внимание Кристофа, заставив удивиться: за, без малого, две недели вошедший оказался первым из четы Уаилдов, кто посетил его, еще и по собственному желанию. — Я уже думал, вы там все вымерли снаружи, — цокая, вместо приветствия, закатил глаза Кристоф, не дав мужчине даже занять своего места. — Прости, совершенно не было на тебя времени, — без характерного эмоционального окраса, ответил Уаилд-старший, занимая свободное место на стуле. — У вас двадцать минут, я буду за дверью, если что — зовите, — отчеканил охранник. — Спасибо, Дэвид, — вежливо ответил мужчина, дождавшись, когда служащий скроется по ту сторону двери, встав у прорезанного в ней окошка для наблюдения. — Почему именно Вы? — Кристоф значительно облегчил Уаилду-старшему задачу, начав разговор первым. — А кто же еще захочет встретиться с тобой? Моему сыну и его жене нет до тебя никакого дела. А мой внук слишком занят, разгребая любезно предоставленные тобой проблемы, — Бернард лукавил, не считая нужным оглашать некоторые детали: конечно, когда Ричи узнал, кто был виновен в случившемся, он едва не разнес полицейское отделение, требуя встречи с Ригелем, но его не пустили, побоявшись за безопасность заключенного; Кори же отказался от встречи с Кристофом добровольно, в первые дни не найдя в себе силы для нее, а после опасаясь, что в порыве гнева и ярости задушит его собственными руками. — А у Вас, я так полагаю, проблем никаких нет? Слишком легко все улаживаете? — огрызнулся Кристоф, нервно стуча ботинком по ножке стола, если бы тот не был прикручен к полу, тряска была бы куда ощутимей. — Я слишком стар, — Бернард намеренно будоражил кровь в венах Ригеля, придя на «свидание» со своей личной стратегией и имея на это вескую причину: он посчитал нужным ответить мальчишке, но своими методами… — И, тем не менее, пришел сюда. — Мне стало любопытно… — Что именно? Бернард вытащил из кармана запечатанную картонную упаковку с жевательной резинкой. Кристоф сразу узнал ее, точно такую же он ел в детстве, но когда ему было чуть больше десяти лет, производство прекратили. Уаилд-старший вытянул одну пластинку и, закинув в рот, с наслаждением прикрыв веки, стал жевать. Помещение наполнилось насыщенным фруктовым ароматом — Кристоф сглотнул. — Хочешь? — предложил Бернард с таким лицом, с каким предлагают сидя на уютной кухне бабушки и дедушки угощения своим внукам, когда те заглядывают в гости. — Не стесняйся, в этом нет ничего такого. Кристоф замялся, начиная испытывать сомнения. Насколько это «ничего такого» противоречило его собственным чувствам, но переминаясь с мысли на мысль, все-таки протянул руку, дожидаясь, когда пожилой мужчина положит в ладонь дурманящую пластинку. — Что именно Вам любопытно? — утопая во вкусовых ощущениях, переспросил Ригель, смотря на безобидного посетителя, что устало опирался на свою трость, при этом ни на мгновение не позволял себе сутулить спину. — Почему такой умный мальчик, как ты, так сильно наследил в деле, оставил столько зацепок, чтобы те привели к тебе? — Бернард говорил очень мягко, не спеша. Впервые за долгое время Кристоф по-настоящему почувствовал, что его слушают с охотой, что он кому-то любопытен. — Так было задумано изначально. Они должны были найти всех вовремя, и я ни капли не сомневался, что так и будет. Гость задумчиво прокрутил в руках коробочку, вытащил одну не распакованную пластинку и, глядя Кристофу в глаза, улыбаясь, пояснил: — Возьму себе одну, а остальное, — Бернард опустил на край стола упаковку как можно ближе к заключенному, — можешь оставить себе. Впервые вижу человека, которому жвачка нравится так же сильно, как и мне. Кристоф не стал вступать в спор с ним, потому что знал немало людей, которые фанатели от ее вкуса с раннего детства, просто принял жест доброй воли и засунул его в нагрудный карман. — Почему ты так побоялся пойти ва-банк? Поставить на карту чужие жизни ради своей мести? — между делом продолжил гость. — Я не убийца! И никогда не собирался им становиться, — спокойно ответил Кристоф, отчего-то чувствуя себя уютно в компании этого странного дедушки. Разрыв шаблона — вещь непростая: ожидая от него гневных метаний и злобных проклятий, Кристоф, словно повстречав дальнего родственника, сидел один на один и просто изливал душу. — Почему же? Стоило. По крайней мере, тебя бы запомнили надолго, и все случившееся имело бы смысл. Слова Бернарда должны были расстроить Кристофа, но он оставался абсолютно спокойным. — А сейчас оно не имеет? — выказал он легкое удивление. — Лишь временный эффект. Как долго, думаешь, мои внуки будут перемалывать и вспоминать эту историю? — До-о-олго, — уверенно протянул заключенный. — Если бы… — с каким-то сожалением в голосе отозвался Уаилд-старший. — Шумиха утихнет, личная жизнь наладится, и оба придут в себя, словно ничего не было. А что будешь делать ты? — Бернард поднял обеспокоенный взгляд на Кристофа. — Ты подумал о себе? Как твоя душа справится со всем этим? — О чем Вы? — удивился Ригель, чувствуя, как стало нарастать волнение в теле, ощущая острую нехватку кислорода. — Время пройдет, и ты осознаешь, что мои внук и внучка оказались сильнее тебя. Они будут жить дальше, не оглядываясь, продолжат развиваться, а ты застрянешь в этом болоте. Твоя жизнь еще очень долгое время не сможет войти в нужное русло, чтобы ты смог вздохнуть спокойно, иначе ради чего все это ты делал? — Бернард ступал с осторожностью гепарда, прощупывая почву, метко задавал вопрос за вопросом. Кристоф даже не подозревал, что оказался под пристальным взором истинного хищника, манипулятора, который сумел за какие-то короткие десять минут своего визита подобраться к нему слишком близко… Сейчас Бернард Уаилд поступал точно также с Кристофом Ригелем, как однажды мать мальчишки, с которым подрался Кори, поступила с его внуком: он встал на место обидчика, на мгновение пытаясь влезть в его шкуру и понять, быть может, кто-то другой ошибся. Но никакой ошибки не было… Лишь горькая правда жизни, поданная не под тем соусом. — Мне все равно, что будет с моей жизнью, самое главное уже сделано, — заключенный говорил с легким надрывом в голосе, ощущая резкую потребность смочить горло. — Ради чего же? — мягкий взгляд пожилого мужчины с какой-то тоской скользнул по лицу Кристофа, а затем на наручники, сковывающие запястье. — Ради чего? — повторил он. И Ригель, сам того не ожидая от себя, сорвался на крик, а из его глаз брызнули слезы, побежав, словно ручей, заливая лицо и стекая по подбородку. Словно кто-то ударил по струнам души всей пятерней. — Я просто хотел, чтобы нас вспомнили, потому что я никогда вас не забывал! «С чего вдруг такая резкая перемена в эмоциях?» — заключенный не знал, как самому себе ответить на этот вопрос, но остановиться не мог, захлебываясь в истерике. — Не волнуйся, Кристоф. Твоя мать никогда не выходила из моей головы, думаю, теперь и ты из нее никогда не выйдешь… А вот твой отец, — Бернард достал из сумки тонкую папку, в который насчитывалось всего четыре листа. — Не хочу лишать последнего смысла твою месть, но если взглянешь на содержание — все поймешь, — мужчина, опираясь на трость, поднялся. — Что нового я могу там увидеть? — сипел парень, не в силах контролировать свою дрожь — зажеванная жвачка выпала из его рта на пол, пока Кристоф задыхался в молчаливом крике. — Я никогда не трогал твоего отца, не мешал ему жить, не вставлял палки в колеса. В папке записи с его собеседований, если приглядишься и внимательно прочтешь, то в большинстве увидишь пометку «неявка». Твой отец прикрывал свою слабость моим именем. Но ты об этом не мог знать, ведь так?.. — с сожалением добавил Уаилд-старший, окончательно добивая парня. Кристоф хотел прокричать «убирайтесь, я не нуждаюсь в Вашей жалости», но слова застревали в горле — мужчина добровольно покинул помещение, оставив Ригеля наедине со своими мыслями и папкой, в которую, впрочем, он так и не заглянул… *** Спустя три дня после моего возвращения мы впервые собрались полным составом в офисе. Я окончательно втянулся в привычный рабочий ритм, на время позабыв о том, что такое личная жизнь и с чем ее едят. Наш отдел неожиданно превратился в самый востребованный, а его сотрудники стали перегруженным ресурсом, без устали ползающим по личному барахлишку звезд с зашкаливающим чувством собственной важности. Как раз на одну из таких вчера успел напороться Трой — по мнению актрисульки, журналист сильно напортачил в статье, и, крича на всю округу в своих социальных сетях, она пригрозила, что примет законные меры против Холлинга — вот так бумеранг. По мнению Пак, цитирую, «Трой уже должен был сидеть на очке», но парня это все не особо задевало и трогало, потому что по факту, кроме гневных плевков в его сторону, воздух больше не сотрясался формальными заявлениями в виде повестки в суд или тому подобного. Я сидел за своим рабочим местом в привычной позе, закинув ноги на стол и откинувшись на спинку кресла на колесиках, прокручивал километры текста, пытаясь выискать нужную информацию — поиск по ключевым словам не спасал, пришлось напрягать глаза. Карандаш, ввиду отсутствия заметок, оттягивал резинку в хвосте, мятная конфета приятно холодила рот, а обжигающий небо кофе наполнял желудок. — О, привет, Кори, — послышалось удивленное восклицание Пак, не успела начальница выйти из своего кабинета. — Ты к нам или к Ларсу? — лукаво спросила она. Уаилд стоял в дверях, упакованный вместо привычной мантии в светлые джинсы, синюю рубашку и черно-белый свитшот — к новому образу парня никто из присутствующих еще не успел привыкнуть. — Сначала к Вам по делу, а после за Ларсом, у нас планы на вечер, — на слове «планы» мои глаза округлились — о чем-то подобном я, незаменимый участник этих самых событий, не был в курсе. — До конца рабочего дня ведь меньше часа осталось? — на последней фразе пришло время удивляться всему отделу — вот так шутка. — Если он успеет закончить работу, то хоть прямо сейчас может быть свободен, — широко улыбаясь, ответила Пак. — А по какому делу ты ко мне? — Поговорим в кабинете? — Пожалуйста. Когда Кори, следуя за Элис, проходил мимо стола, наши взгляды встретились. Подмигнув, не удержавшись на одном только невербальном жесте, он рукой потрепал меня за волосы. Начальница с автором скрылись за дверью, и я остался в компании недоумевающих Кэсси и Троя — их внимательный взгляд я ощущал кожей. *** Я, как гонец с хорошими вестями, за добрых двадцать минут успел рассказать Элис необходимое, выполняя по пунктам все поручения Саманты: передал бумаги; записал реквизиты лицевого счета каждого сотрудника; в деталях, прибегая к формальной стороне договора, объяснил, кто, за какие заслуги и какое вознаграждение вскоре получит за вклад в общее дело. «Выйди в туалет, подойду через 2 минуты», — набираю под столом короткое сообщение и отправляю Ларсу. Мое терпение стремительно закончилось — сил ждать окончания рабочего дня больше не остается: я не видел журналиста всего четыре дня, и на контрасте с частыми встречами ранее и сорока восемью часами, проведенными вместе, они показались мне невыносимо долгими… И пока попутно отвечаю Пак на уточняющие вопросы, приходит ответ: «Я-то выйду, а ты не потеряешься?» «Если подскажешь дорогу». «От лифта налево, дверь с табличкой «служебный». Выхожу из кабинета, плетусь мимо стола Ларса, а на глаза попадается темно-синий треугольник, покоящийся на самом краю подальше от ноутбука, груды листочков, раскиданных скомканных стикеров и письменных принадлежностей. Рука непроизвольно тянется, сгребая ткань в кулак, не сильно сминая, утаскивает за собой, незаметно для окружающих. Стоит только выйти за дверь, бросив на прощанье пару слов коллегам Ларса, подношу платок к лицу, ныряю в него носом, полной грудью втягивая столь знакомый и уже ставший родным запах, отличающийся от его привычного парфюма — сомневаюсь, что он им шею вытирал. Направляясь к двери с указанной табличкой, прячу платок подальше в карман джинсов. *** Пак сидит в кабинете, в десятый раз пробегаясь взглядом по строчкам в договоре, обведенным салатовым текстовыделителем. Глаза нещадно сохнут от напряжения, а линзы добавляют еще больший дискомфорт, лишая фокусировки. Неприятные ощущения раздражают слизистую, вызывая непрекращающееся чиханье. Сунувшись в сумку за спасительным лоскутком ткани, Элис удивляется: — Где же он, я же его здесь оставила?! *** Хлопок двери, закрыть на щеколду, очутиться вдвоем на ничтожном квадратном метре, большую часть которого занимает фаянсовое седалище. Втянуть носом аромат одеколона и легкий запах ментола, блаженно прикрыв веки, на выдохе произнести: — Я скучал. Да здравствует ваниль и сортирная романтика. Но выпущенных на волю слов не стесняюсь, без предательского румянца на щеках. Глаза блестят. А в горле пересохло, словно не я минуту назад потягивал любезно предложенный Пак капучино. Искренне понимаю желание парочек видеться первое время двадцать пять часов в сутки, не отлипать друг от друга даже во время прогулки по городу. Следовать всюду, держась за руки и, не упуская любой удобной возможности, не стесняясь косых взглядов и общественных мест, вторгаться в желанный рот напротив. Я не видел Ларса всего четыре дня — чертовы сантименты — и готов поклясться, что скопившиеся по каплям в процессе ожидания новой встречи страсть в купе с диким желанием наполнили мой сосуд с поверхностным натяжением. Азартные огоньки пляшут в ртутных радужках, а довольная улыбка не сходит с лица Ларса. Стоит, вжимаясь в тонкую стенку туалетной кабинки и бровью не ведет, наслаждаясь моим цирком. Не удивлен? Ожидал? Быть может, я не первый, кто до спертого дыхания и пелены в глазах вот так ищет с ним встречи? — Почему же не нагрянул таким ураганом раньше? Чего ждал? Спрашивает, заставляя тут же задуматься: а ведь и вправду, чего? Приглашение было давно получено, время свободное имелось, так чего же протирал штаны на кожаном сидении и, наворачивая круги по городу, так ни разу и не доехал до здания «Massword» или его дома? Ответ находится не сразу: — Слишком долго провожал взглядом слетевшую крышу и осознавал, что она не вернется… А новая мне не очень-то нужна, — неотрывно смотрю на его ухмылку, борясь с желанием влипнуть в нее своей. — Улетала, случаем, не на свидание с моей? — с губ Ларса слетает ядовитый смешок. Большим пальцем скользит по моему подбородку, подмечая идеальную выбритость. — Я смотрю, ты тщательно подготовился к этой встрече. А я вот как-то совсем заработался, — убирает руку и тыльной стороной ладони проходится по той части лица, где красуется щетина. И не получается выкинуть из головы мысль, что легкая небритость ему идет, добавляет мужественности, как бы завершая образ заваленного до головы работой журналиста. — Выглядишь брутально. Смеется мне в плечо, сгибаясь, прислоняется лбом, выдыхая прямо в грудь: — Могу смело покупать байк, надевать косуху и пускаться в бесконечный путь по трассе 66? — отстраняется, заглядывая прямо в глаза. — Сможешь так просто отпустить меня на произвол судьбы? — не дает сказать и слова, обхватывая рукой талию, делает уверенный шаг вперед, толкаясь в мою ногу своей, заставляет проделать меня то же самое по инерции. Отступить, чтобы напороться спиной на противоположную панель, въехать в нее затылком с глухим ударом, завибрировать телом вместе с ней от сильной тряски. Не торопится, с грациозностью лани и выдержкой снайпера, что несколько часов сидит в неподвижном положении, пристально смотря в прицел, касается уголка моих приоткрытых губ своими. Дышим одним воздухом, отбирая друг у друга. И если мое дыхание сбивчивое в унисон колотящемуся сердцу, то его ровное и размеренное. Не понимаю, что он задумал, не могу прочесть по выражению лица, потому что перед глазами все смазывается и расплывается, словно мы застряли в сауне, и градус неумолимо продолжает ползти вверх. Кожей о кожу. Не шевелюсь. И он не рискует начать первым, наслаждаясь тактильным контактом, так и продолжает влипать своими губами в уголок моих. И прежде чем я успеваю сделать глубокий вдох в попытке что-то сказать, заменяет губы своими зубами, сдавливая кожу, входит в нее, словно ключ в пластилиновую массу, делая слепок. Жмурюсь от боли, хватаясь руками за его плечи, стискиваю пальцами кофту. И хоть сейчас я не просил об этом, а значит, подсознательно не был готов к причиненной боли, даже рефлекторно не отталкиваю его в желании прижаться чем-то холодным к очагу распространения жара. Потому что охватывает все тело. Ставит не на медленный огонь, постепенно подогревая. А с разбега бросает в кипящую воду. И так же быстро вынимает из нее. Его язык касается «слепка», оглаживает неглубокие контуры и ныряет прямо в открытый рот, сладко целуя. Вкус кофе и ментоловой конфеты, которую он демонстративно катал от щеки к щеке, когда мы ввалились в кабинку, смешивается со слюной. И прежде чем окончательно утонуть в нем, забирая и отдавая, наслаждаясь и принося наслаждение, отстранившись, смотря прямо в глаза, спрашиваю: — Почему на большинство вопросов в твоем присутствии нет смысла озвучивать ответ? И вместо ожидаемого «я и так прекрасно знаю его» звучит: — Слова разрушают истинный смысл. Моя работа — задавать вопросы и слушать ответы. Мое истинное желание — читать невербальные знаки, потому что они выражают куда больше, чем ты сможешь сформулировать словесно. И ведь не поспоришь. И этого становится достаточно, чтобы воздух пропитался легкой негой, подкупающей разум, завладевающей им и добровольно заковывающим в невидимые кандалы. Провожу влажным языком по губам, успевшим стать сухими, как наждачная бумага. И едва собираюсь вновь примкнуть к нему, под стать пиявке, как громкий хлопок входной двери заставляет вздрогнуть. Секунда — и я уже стою обеими ногами на белоснежном ободке, едва не соскальзывая, успеваю схватиться за плечи Ларса, что, кажется, озадачен не меньше меня, вмиг посерьезнев, прислушивается к шагам. — Ларс, — раздается знакомый голос, а возле кабинки останавливается тень — если бы нас не разделяла тонкая высокая перегородка, ситуация была бы не такой комичной, как сейчас. Одними губами, смотря Эвансу в глаза, говорю «ответь», и бесшумно (насколько это возможно) опускаюсь на корточки, разводя ноги в стороны. — Мм, чего тебе, Холлинг? — Говорил же тебе, не хлестать столько кофе за раз, — насмешливый тон. — На самом деле зашел сказать, что из офиса все потихоньку растекаются, мы с Кэсси закончили работу. — Я планирую сейчас тем же заняться. Заберу ноутбук домой — доделаю в другой обстановке позже. Тень, получив ответ, не спешит двигаться в какую-либо сторону. — Еще хотел сказать, что Кори не так давно вышел из кабинета Пак и уже навострил ласты из «Massword», если хочешь догнать, думаю, стоит поторопиться. «Какой заботливый», — проносится в голове. Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос, стискивая ладонью рот, посматриваю на человека стоящего передо мной, взгляд упирается в торс, скользит ниже, напарываясь, как на преграду, на ширинку. И мысль о минете вновь провоцирующе закрадывается в голову. Интересно, какая бы была у Ларса реакция, дерни я за молнию и залезь рукой или сразу ртом к нему в трусы? В конце, безусловно, — довольная. Но в начале, определенно, заставила бы подавиться воздухом, матеря меня последними словами. Да и сомневаюсь, что соберись я воплотить задуманное в реальность, не подавился бы своим же смехом раньше, чем успел приступить к делу. — Знаю, он обещал внизу подождать, — отвечает Ларс, а я смотрю, как тень под его ногами ускользает, скрываясь в соседней кабинке. Подталкиваю легонько к двери, одними губами добавляя «иди, встретимся внизу». Наблюдаю, как с минуту сомневается, стоит ли оставлять меня одного тут, надежно ли? Когда Трой направится к выходу, запалить меня будет, как не фиг делать. Решаясь, все же выходит, а я осторожно задвигаю щеколду обратно. Вот так встряли… И смешно, и грустно… *** Домой не рискнули ехать порознь — я оставил свою машину на парковке «Massword». Ответом на вопрос: «И какие же ты планы построил?» Послужило вкрадчивое: «Собирался воспользоваться твоим предложением и остаться у тебя на ночь». Никто не возражал. По той же причине не стал себя насиловать мыслью о необходимости заглянуть в расписание наземного транспорта — Кори обещал утром подкинуть до работы. Вваливаться в мое логово, чтобы разнести все в клочья, переворачивая полдома вверх дном, не спешили: Уаилда посетила идея отужинать в ресторане. «Не хочу снова собирать коробки по полу, в прошлый раз я едва не угодил носом в грязный контейнер, когда ты решил нагнуть меня посреди комнаты». Пререкания и рассуждения на тему «кто, как и что решил» я разумно задвинул, удостаивая Кори взглядом а-ля «кто бы говорил». По дороге от ресторана до дома, сам собой завязался разговор, и я был его инициатором. Не знаю, что меня подтолкнуло, но отсрочивать его не стал. Однако, если бы Кори отказался поддержать — не рискнул бы настаивать. Но он не отказался. — Как часто думаешь обо всем, что случилось? Не тянет на откровения? — Хочешь побыть свободными ушами? За рулем жемчужного мерса сидел я — Уаилд не отказался пригубить бокал вина за ужином, поэтому пришлось благоразумно уступить. Конечно, можно было бы воспользоваться услугами такси, но разве оно того стоило? Пить не хотелось, превращать обыкновенный вечер в марш пьяного веселья никто не собирался. В последнее время и без него хватало огня — мы не противились волне, что неожиданно накрыла и никак не хотела отпускать. Волне, которая без устали вращала и прокручивала тело в толще, не давая вынырнуть, чтобы сделать отрезвляющий спасительный глоток кислорода. — Что-то вроде того… Не держи в себе, если надо выговориться. — Мне казалось, ты и так знаешь все. В каком бы состоянии я ни был, ты всегда оказывался рядом. Кори наблюдал за бегающим отражением улицы в лобовом стекле: огни квартир и фосфорический свет, неоновые подсветки вывесок и горящие рекламные объявления на больших экранах. — Я и сейчас здесь, — искоса бросив взгляд, завороженный его безмятежным видом, я хотел было опустить ладонь на его колено, без всякого пошлого контекста, или взять за руку, переплетая пальцы, но вовремя одумался: разговор сулил быть серьезным. В любом случае, у меня еще будет шанс провернуть желанное, поэтому можно и подождать. — Задумывался насчет бабушки? — Мимоходом. — Смогла задеть тебя словами о Вивиан? — Нет. На конференции я не солгал, ожидал что-то похожее, не надеялся, что она еще жива… — Думаешь, оно к лучшему? — Скорее да, чем нет. Каждый день ее болезни — самоедство. Насколько я знаю, церковь не рассматривает этот случай, как самоубийство, потому что человек находился долгое время не в своем уме. Мученик и жертва своей искалеченной души, — Кори поджал губы. — Знаешь, при всем при этом нет желания наведаться на кладбище, возложить цветы на могилу и толкнуть душещипательную раскаявшуюся речь. Почему-то хочется просто забыть и жить дальше… Машина притормозила на светофоре, пропуская вереницу пешеходов. В салоне тихо играла совершенно непринужденная музыка. Я не удержался, ухватывая Кори за локоть, потянул на себя, укладывая голову на плечо, накрыл ладонью глаза. Очередной порыв души — не более. — Так забудь и живи! — и уже про себя «если хочешь, даже со мной». — Не будешь осуждать? Не станешь отговаривать, называя мой поступок бессовестным? Не потащишь против воли мириться с прошлым? — Уаилд дышал размерено, ресницы едва подрагивали, ощутимо щекоча ладонь. — Нет. — Спасибо, я в тебе не сомневался, — и произнося, вкладывает в эти слова часть своей души. Он, действительно, благодарен. *** Как быстро некоторые вещи входят в привычку. Незатейливо, на подсознательном уровне вселяются в жизнь, не спрашивая на то разрешения, становятся частью своеобразного обряда. И от этого никуда не деться, не выдворить за порог, упрекая себя в том, что это противоречит внутренним порядкам. Противоречило ли это моим? Не знаю. Слишком многого я раньше не пробовал, не знал, плывя по наитию, не задавая лишних вопросов, не вникая в детали, не приписывая вещам дополнительного значения, выискивая скрытый смысл там, где его нет или, быть может, он не настолько значителен. Мою квартиру мы все-таки смогли перевернуть вверх дном, начиная с коридора, скидывая вещь за вещью до последней нитки, оставляя ее там, где ей не место. Вклинивая тела туда, куда не каждый догадается влезть, так же бестолково, как вкрутить лампочку в краник, но получая при этом незабываемое удовольствие. Расшатывая нервы, бесконечно тратя эмоции и энергию, подпитываясь при этом про запас, чтобы хватило на длительный срок. И заканчивая, или не совсем, уже в кровати… Превращая ее в жертву спасительной страсти двух людей, заражающей желанием жить, двигаться дальше не параллельно, а гребя веслами в одном направлении, сидя в общей лодке. Не теша себя прагматизмом, на долгие годы выстраивая планы на будущее. А с большей богемностью, заключающейся в выражении «жить сегодняшним днем». И если раньше я жил, но без особого наслаждения, без удовлетворения, принесенного с каждым новым рассветом, то эти два месяца перевернули мою лодку без штормового предупреждения, показав, как может быть иначе, чего следует ждать и за что следует сражаться. Стоило ли говорить о том, что я сражался с собой старым? Думаю, и так все предельно ясно… Но ведь когда-то все должно было измениться. В худшую или лучшую сторону — значения не имеет. Сейчас требовалось уяснить лишь одно: я покинул свою зону комфорта, вырвался из «удобного» в свое «может быть лучше». И доказательство этого — мои ощущения, то, как сжимает в груди, каким ураганом носятся в голове различные мысли, стоит только коснуться того, кто раньше уже предпринимал попытки оказаться ближе, но был невозмутимо отвергнут. И почему-то хочется, утопая в догадках, задать только один единственный вопрос: Согласись я раньше, все было бы так же непредсказуемо, крышесносно и упивающе эмоционально? И стоит ли задумываться об этом, когда сейчас, сжимая в руках разгорячённое тело, в исступлении плавно двигающее бедрами верхом на мне, влажное от скатывающихся капель пота, податливое и отзывчиво реагирующее на каждое движение внутри, я опьянен без капли спиртного? Сам себе напоминаю натянутую струну — едва тронь, задрожит, издавая протяжный звук. И ладони скользят в поисках пристанища, судорожно перескакивая с его живота на грудь, оттуда на руки и, ухватывая за локти, помогают ему насаживаться так же остервенело, в каком темпе скачет его сердце. — Быстрее, — срывается с его губ, бедрами скользит вниз, со шлепками насаживаясь до основания, сжимает внутри, позволяя прочувствовать своим членом упругие стенки, повторяющие каждый изгиб и принимающие форму. И нет ничего сексуальней, чем-то, что я вижу сейчас: в свете уличных фонарей мерцающее от влаги тело, приоткрытый в желании рот, волосы, обвившие волнами шею и закрывающие часть лица, делая его еще более таинственным, желанным и сексуальным. И за эту ночь я беру его всего не в первый раз. Потому что ни он, ни я никак не можем насытиться, набить под завязку свое «хочу тебя» и уползти на разные края кровати, чтобы было не так жарко… Не остановиться. Удерживая его тело руками, приподнимаю, выходя наполовину, резко опускаю, вколачивая тугой ствол в растраханную дырку, без устали, до конвульсивно сводимых рук, повторяю движения снова и снова. Помогает мне, опираясь на колени, подается вперед, склоняется надо мной, тянется за поцелуем, продолжая двигать задницей. — И я не устану повторять: это чистый кайф… — выдыхаю ему в самый рот, не спеша примыкать к нему, вместо этого рукой скольжу к его члену, сжимаю, активно надрачивая. С наслаждением наблюдаю, как закрывает глаза, закусывает нижнюю губу, а после, лишая меня этой возможности, упирается лбом в плечо. — Не останавливайся, — почти без голоса, хрипя и сбиваясь на полуслове. Сглатывает вязкую слюну, смачивая горло, и припадает губами к моей шее. Наверняка соленой от пота и горькой от пары капель парфюма. Оставляет очередной засос взамен старому, почти сошедшему. И я не отказываю себе в удовольствии саркастично добавить: — Половина отдела и так косилась первый день на мою шею, хочешь натолкнуть их на еще большие подозрения? Резко поднимает голову, смотрит на меня, и, казалось бы, замирает, но нет, движения ощутимые, но более медленные, нежели за секунду до этого. И в его взгляде читается все: понимаю, как выглядел со стороны мой вопрос, но уверяю, подобный смысл я совершенно не вкладывал в него. Но химерная часть во мне не может угомониться, провоцируя, подталкивает продолжить: — Чем-то недоволен? Руки сжимают его поясницу, вынуждая сесть на меня, и судя по тому, как он слишком удовлетворенно морщится — член задевает простату. Повторяю манипуляцию несколько раз, доводя до исступления, прежде чем услышать ответ: — Хотел сказать «пускай и дальше смотрят», но понял, как это глупо будет выглядеть с моей стороны, — речь сбивчивая, но останавливаться на этом не собирается, договаривая. — Попахивает собственником, а ведь я такой лишь отчасти… — То есть, на цепь сажать и приковывать к батарее с табличкой «мое» не будешь? — даже не сомневаюсь, каким ехидным огнем горят мои глаза, когда спрашиваю его об этом. — Даже если дашь повод — не буду. Прожую, перебешусь и проглочу, — и будто бы в доказательство не озвученному из его уст вопросу: «Как думаешь, стоит ли хоть раз попробовать так поступить?» — показывает, чего могу лишиться в противном случае: откидывается назад, по обе стороны от моих ног упирается руками в кровать, и слишком соблазняюще и со всем присущим ему недешевым эротизмом, начинает плавно двигаться на мне. Позволяет наблюдать, как дергается кадык под натянутой кожей на шее, как сокращаются мышцы пресса, подрагивает упирающийся в живот приятных для мужчины размеров член. Сжимает ягодицы, стискивая мой стояк у самого основания, и словно танцует приват на мне, позволяя, в отличие от лощеных клубных танцовщиц определенного уровня, глубоко проникать в себя. И снова хочется кричать о своей крыше, но отнюдь не требовать, чтобы ее вернули на место. Быть может, кому-то она нужнее… Больше пары минут подобного танца, накалившего тело до предела, не выдерживаю, поднимаюсь на локтях, привстаю, ныряя рукой в его волосы, притягиваю к себе. — Не дам, — наконец отвечаю на его фразу, подразумевая под сказанным, что хер дождется он от меня какого-то там повода. Я в игры на нервах не играю. И на своих позволять не буду. За исключением той, что происходит сейчас… Чем не бег по минному полю или покер против собственных же эмоций? И Кори меня отлично понимает, заваливает обратно на матрац — подушка уже давно съехала на пол — и вылизывает мой рот, как умалишенный, то проникая внутрь, сплетая языки, полируя десна, то выныривает, скользя по приоткрытым губам, обильно смачивая слюной. И похоже сейчас, пока я трахаю его, он делает то же самое с моим ртом. Делится своими эмоциями, буквально кричит «читай их и только попробуй переиначить». Обнимаю Кори, резко переворачиваюсь, укладывая на лопатки. Развожу ноги, одну руку оставляя на колене, второй же накрываю член, и отзеркаливаю, повторяя фрикционные движения внутри него. — Как бы я хотел кончить вместе, но я больше не могу, — доносится до меня надсадный голос, сорванный еще во время первого раза — он никого не стеснялся, доводя меня до истомы, когда кричал местами слишком по-блядски. И фразы походили на те, что обычно звучат в порнофильмах. — Так давай же, не сдерживайся, — пальцами обхватываю головку, отодвигая кожу, спускаюсь по стволу, плотнее сжимая у основания и снова вверх, одновременно наращивая темп в нем. Пара минут, и белесые капли покрывают его живот, а с губ Кори срывается довольный стон. Не отпуская руки с его члена, выжимая до остатка, ловлю момент, когда он сдавливает меня изнутри, неконтролируемый оргазмом, и, меняя угол, толкаюсь в него, пытаясь не отстать. И это завершение слишком яркое, чтобы держаться на своих руках. Поддаюсь минутной слабости и падаю на него, прилипаю, грудью и животом размазывая часть спермы между нашими телами. И все тело заходится лишь в одном спасительном рефлексе. Отдышаться бы… Только бы отдышаться…