Темница моего разума

      Прошло чуть больше недели с того времени, как Кристин приехала в Бошервиль. Состояние Эрика практически не изменилось, но пока Кристин была рядом целый день, разговаривая с ним, напевая песни и кормя его, Эрик стал есть больше. Он перестал терять вес, и опасности, что он умрет от голода, больше не было.       Хотя Кристин и была рада, что жизнь Эрика не была больше в опасности, отсутствие какого-либо движения, видимая безнадежность его состояния была для неё тяжёлым грузом. Чем дольше продолжалась кататония Эрика, тем меньше была вероятность, что он когда-нибудь выйдет из комы. Сердце Кристин разрывалось, когда она видела, как прежде такой яркий, умный человек дошёл до такой безнадежности, когда его нужно было одевать, мыть и кормить, а его слепой взгляд, который не выказывал никакого узнавания, был для неё, как кинжал. О, она готова сделать всё, чтобы он вернулся, снова стал собой прежним! Она даже не будет больше обращать внимания на его характер! Ей было не важно, будет ли он кричать на неё, обзывать её, ругать её за предательство, она с радостью выдержит это, только бы её Ангел, её Эрик выздоровел!       Сначала Кристин надеялась, что прогресс будет сразу, или что состояние Эрика будет улучшаться хотя бы понемногу каждый день, но вскоре она поняла, что всё, чего она добилась, это был факт, что он теперь мог есть бульон и протертые овощи и, казалось, лучше отдыхал ночью. Не важно, как она старалась, ей не удалось уговорить его хоть как-нибудь отреагировать на всё, что она делала или говорила, или хотя бы заставить его пошевелить пальцем.       Кристин изо всех сил пыталась оставаться радостной и показывать уверенность в скором выздоровлении перед Эриком, когда она была рядом с ним, но это ей становилось с каждым днём всё труднее. Всё больше дней проходило без каких-либо изменений, знаков, деталей, которые могли бы заставить её надеяться, и всё больше она становилась поверженной и безнадёжной. Она очень часто плакала перед сном, и даже в течение дня были моменты, когда ей приходилось оставлять Эрика под каким-либо предлогом, так как она не могла вынести больше его жалкого вида. В таких случаях Надир заменял её, занимаясь Эриком, пока Кристин пыталась собраться.       Когда Эрика укладывали в постель, Надир обычно разговаривал с Кристин, благодарил её за помощь и иногда подбадривал её, напоминая ей, что у Эрика уже был прогресс, и только благодаря их совместной работе он всё ещё жив. — Он сильный, — однажды вечером сказал Надир Кристин. — Сильный и выносливый. Если бы он таковым не был, он бы, во-первых, не выжил, и он бы не продвинулся так далеко, как сейчас. Ему нужно время. Не отчаивайтесь, мадемуазель. Он борец, я это знаю. Может быть, он и не хочет бороться сейчас, но, съедая больше, он уже начал это делать. Это начало, первый шаг. Займёт немного времени, пока он будет готов сделать следующий шаг, нам просто нужно быть терпеливыми. Теперь, когда мы знаем, что он не умрет от голода со дня на день, нам некуда спешить. Мы можем ждать, и мы можем продолжать изо всех сил заставлять Эрика бороться немного больше. Самое важное для нас — заставить его понять, что мы заботимся о нём, что у него есть место в этом мире — здесь, с нами. Когда он примет это, он будет готов вернуться к нам, я знаю. Верьте мне, мадемуазель. Вам нужно в это верить, иметь надежду на то, что он выздоровеет. Я уверен, что мы когда-нибудь его вернём, и Вы тоже должны быть уверены. Мне кажется, он чувствует, верим ли мы в него, в его возможность побороть эту болезнь, и что рано или поздно наша вера в него получит ответную реакцию.       Мари была согласна со мнением Надира, но, так же, как и Кристин, ей было трудно продолжать надеяться, когда день за днём проходили без видимого прогресса. Её уверенность в том, что Эрик полностью выздоровеет, начала ослабевать, и грусть, которая теперь всегда читалась в глазах Кристин, была для неё так же тяжела, как и продолжающаяся апатия Эрика. Когда бы она не видела их вместе, когда бы она не видела Кристин, заботившуюся об Эрике с любовью, говорящую ему снова и снова о том, как она любит его, умоляющую его вернуться к ней, ласкающую его изуродованную щеку и целующую его, Мари хотелось плакать.       Разве не было это слишком грустно? Вот та женщина, которая отдала своё сердце Эрику, которая может смотреть на его ужасное, странное лицо с любовью, вот его шанс на счастье, на полноценную жизнь со своей возлюбленной и любящей женой, и он не может воспользоваться этим? Да и девушка тоже. Как долго она осознавала, что её счастье — быть рядом с Эриком, только чтобы понять, что сейчас, когда она наконец-то разобралась, где её место в жизни, может быть слишком поздно?       Мари каждую ночь молилась, чтобы Эрик выздоровел, и они с Кристин воспользуются шансом на счастье. О, как она хотела, чтобы эти двое нашли свой счастливый конец!

***

      Надир был более реалистичен, чем две женщины. Он понимал, что уже несколько недель Эрик не шевелил ни рукой, ни ногой. Если он вскоре не начнёт двигаться, то была новая опасность — атрофия мышц. Поэтому Надир решил, что необходимо заставить Эрика делать какие-либо упражнения, движения ногами и руками, чтобы сохранить мышцы в хорошей форме. И тогда Надир разработал серию упражнений, которые они с Дариусом заставляли Эрика делать каждый день. Они вытягивали его руки и ноги, заставляли его сгибать колени, двигать пальцами, поворачивать голову — все виды движений, которые здоровый человек делал в течение дня, а Эрик не мог.       Ещё когда март сменился апрелем, и дни стали теплее, они настояли на том, чтобы каждый день ненадолго выводить Эрика на террасу позади дома. Они тепло его одевали, клали одеяло ему на колени и усаживали его на удобный шезлонг, который располагался прямо напротив сада. Чистый, свежий весенний воздух очевидно помог Эрику, так как его щеки приобрели здоровый румянец, но в виде попытки вернуть его во внешний мир эти выходы в сад не привели ни к каким другим улучшениям его состояния.

***

      Эрик был доволен. Он был уверен, что спит. Ведь, позволив своему сознанию сделать крохотную трещину в своих толстых, защитных стенах, казалось, что Кристин — его Кристин, из всех людей! — с ним разговаривает. Не только разговаривает, но и уговаривает его самыми очаровательными способами, умоляя его вернуться к ней… Иногда ему даже хотелось сломать стены, снова посмотреть наружу и понять, правда ли она здесь, но затем он вспоминал. Этого не может быть. Это, более вероятно, сон, так как именно она оставила его, не наоборот. Она должна была вернуться, не он. Ему казалось, что он, в лучшем случае, выдавал желаемое за действительное, которое никогда не случится в реальности.       Это сон. Это должен быть сон. Она и правда не может быть здесь, нет, не может. Только не после того, как она так ясно дала понять той страшной ночью, что о нём думает.       Поэтому, когда бы Эрик ни хотел послушать этот мелодичный голос, говоривший с ним, умоляющий его вернуться во внешний мир, он вспоминал все причины, почему этого не может происходить, почему этот голос, который продолжал звать его, был плодом его воображения. «Во-первых, она любит своего мальчишку, — напоминал себе Эрик. — Она ушла с ним. Во-вторых, она ненавидит и боится тебя. Она сказала, что твоя душа уродлива, она думала, что ты можешь её изнасиловать, она назвала тебя ложным другом, она сказала, что ты заставил её плакать слезами ненависти. Поэтому она не здесь, не ожидает, что ты выйдешь из укрытия. Это нереально. Это, наверное, уловка, которую этот назойливый перс использует, чтобы выманить тебя, но, скорее всего, я принимаю желаемое за действительное. Она не может быть здесь. Она не может. Она никогда не придёт ко мне по собственному желанию. Она, наверное, рада, что ей никогда не придётся больше меня видеть.»       Нет, Эрик решил. Он никогда больше не собирался уходить из своего маленького безопасного места и встречаться со всеми ужасами, болью, вызванной отторжением. Не было никакого смысла возвращаться, даже ради музыки, которая — странно — манила его в виде великолепного поющего голоса Кристин. Нет, он достаточно настрадался. Он не собирался больше сталкиваться с такой болью. И он снова удалился в самый глубокий угол своей добровольной темницы.

***

      Через два дня после отъезда Кристин в Бошервиль, Рауль снова отправился в дом мадам Жири, надеясь увидеть свою невесту. Он становился немного раздражённым. Не всё шло по его плану. Он сделал всё, что было в его силах, чтобы освободить Кристин от нездорового влияния этого преступника, изображающего ангела. Нет, не просто какого-нибудь ангела, напомнил он себе, а её личного, персонального Ангела Музыки, посланного её идеализированным давно погибшим отцом.       Рауль вздохнул. Какой глупостью всё это было! Как Кристин могла поверить в такую ложь? Она умная женщина, как она могла пасть жертвой этой интриги? И он снова пришёл к единственному возможному объяснению: этот урод, это… Существо наверное как-то загипнотизировало её, манипулировало ею, заставляло её подчиняться любому его капризу. Рауль надеялся, что как только он сможет увести её из сферы влияния этого монстра, она сможет снять с себя эти чары, увидеть махинации демона по-настоящему: попытка преступника управлять ею, как марионеткой, использовать её для его собственных — скорее всего, неприятных — нужд, высосать всю волю, которая в ней осталась, и сделать её своей собственной, персональной преданной собачкой.       Но почему-то планы Рауля не достигли желаемого эффекта. Ему не удалось поймать — или же, лучше — убить так называемого Призрака Оперы. Наоборот, этот демон похитил Кристин прямо со сцены, и когда Рауль последовал за ним, собираясь бороться за свободу Кристин, это отвратительное, уродливое существо пересилило его и использовало его, как способ ещё большего манипулирования Кристин — способ заставить её пообещать остаться с ним в качестве его жены. Рауля чуть не стошнило, когда он подумал, что Кристин приходилось бы выполнять плотские желания этого создания. И так было отвратительно смотреть, как она целовала это… Это… Существо, кем бы оно ни было.       Даже несмотря на то, что он продолжал напоминать себе о том, что она сделала это в отчаянной попытке спасти его жизнь, Рауль никак не мог смириться с фактом, что Кристин сумела дотронуться своими сладкими, невинными губами до отвратительного, опухшего рта этого монстра, без желания стошнить.       Рауль знал, что должен был быть благодарным Кристин за то, что она это сделала, чтобы спасти его жизнь. Сказать честно, эта попытка была успешной, так как Кристин помогла им обоим сбежать. Но всё-таки… Он ничего не мог поделать с чувством, что Кристин каким-то образом осквернила себя этими поцелуями. И всё же… Он мог бы забыть об этом, и через несколько дней, когда он полностью уверился, что она отмыла рот с самым сильным мылом, которое она могла найти, чтобы убрать грязные следы этого существа, он даже смог её снова поцеловать.       Ему казалось, что всё было бы хорошо, если бы… Ну, невзирая на её оскверненность… Если бы Кристин согласилась выйти за него замуж сразу после той ночи, и покинула бы Париж вместе с ним. Они бы могли уехать от этого города, где с ними обоими случились такие ужасы, и попытались бы найти мир и невинность их детства в Перрос-Гиреке.       Они бы избавились от влияния этого убийцы.       Но почему-то Кристин невозможно было уговорить оставить Париж. Или, хотя бы, выйти за него замуж. Казалось бы, после того, как позволить этому не совсем человеческому существу лапать её, стать женой уважаемого гражданина, как он, представителя дворянства, молодого, богатого и красивого, было бы мечтой любой девушки. Но не Кристин. Она почему-то не обрадовалась предложению немедленной свадьбы. Неужели она так уверена в его чувствах, что позволяет себе играть с ним, заставляя его ждать? Или же что-то другое могло послужить этому причиной?       Она что-то бессвязно пролепетала в качестве объяснения, почему она не хотела выйти за него замуж сразу же, говоря, что ей нужно было, во-первых, смириться с впечатлениями той ночи, и почему-то она казалась оскорбленной его просьбой больше не выступать, когда они поженятся. Но, даже если бы он хотел — хотя, совершенно точно не хотел, так как с какой стати он позволил бы ей вернуться в это здание, на ту самую сцену, где существо могло всё ещё прятаться? — но, даже если бы он хотел, он не смог бы выполнить это её желание. Для виконтессы просто невозможно показываться публике в таком виде, да ещё и в откровенных костюмах. Нет, такое поведение было бы неприличным для его жены. И так достаточно плохо, что все в его круге общения знали, что она выступала на сцене Оперы Популер, и кто-нибудь мог бы презирать её за это. И недавний скандал с демоном и пожаром в Опере, естественно, ухудшил ситуацию. Поэтому очень важно, чтобы, будучи его женой, Кристин вела себя безупречно и не делала ничего, абсолютно ничего, что могло напомнить людям об её неудачном прошлом на сцене.       Будучи его женой… Рауль начал сомневаться, что это когда-либо случится. Вместо того, чтобы укрепить отношения, эта ночь, казалось, развела их в разные стороны. Рауль действительно мог понять, что Кристин нужно время, чтобы примириться с этими ужасными впечатлениями. Но он никак не понимал, почему она, казалось, отворачивалась от него — своего спасителя. Разве неестественно для женщины броситься в объятия мужчины, который рисковал своей жизнью, чтобы освободить её от неприятного, одержимого, не похожего на человека поклонника? Что удерживало Кристин? Наверняка эта чепуха о том, что она раньше не поняла, что не сможет больше выступать, была оправданием? Правда, наверное, волнующее ощущение — стоять на сцене и быть любимой зрителями, но, с другой стороны, эта работа была трудной, и театр не был очень уважаемым местом работы. Всегда считалось, что танцоров и певцов продвигали богатые и влиятельные покровители. Любая женщина должна быть рада возможности уйти из такой среды. Но не Кристин.       Рауль покачал головой. Он терпел её капризы достаточно долго. Сейчас пора было вразумить Кристин. Он должен заставить её понять, что из-за недавнего скандала и последовавших за этим сплетен, его желание не разрывать помолвку и сделать её своей женой было единственным выходом для её репутации и сохранности. Люди могли до сих пор размышлять о том, что именно произошло между ней и этим существом, но никто не подумает, что он — Рауль, виконт де Шаньи — все ещё будет хотеть жениться на ней, если её честь, всё же, была скомпрометирована. Это скандальное выступление могло подлить масла в огонь, но им придётся представить, что она как-то была околдована демоном, не могла бороться с чарами, которые он навеял на неё, до того, как она, наконец-то, перестала поддаваться его влиянию и сорвала с него маску.       Да, это могло сработать. Рауль почувствовал облегчение, когда вспомнил, как Кристин показала уродство существа всем зрителям. Ему нужно будет использовать это её действие как доказательство того, что она ненавидела монстра и отважно боролась с его влиянием. Так ему нужно представить случившееся своим знакомым. Но, чтобы убедить их в том, что Кристин был всегда интересен только он сам, им обязательно нужно пожениться как можно скорее. Они и так потеряли много времени. Им нельзя больше ждать. Он сегодня же поговорит с Кристин, и, когда он объяснит ситуацию ей и этой упрямой мадам Жири, он сразу же обратится за специальной лицензией на брак. И, если всё пойдёт по плану, они смогут пожениться через три дня и будут уже на пути в Перрос-Гирек…