moon.

Йоршка спит и видит море. В тихом его дыхании, в бегающих над ним быстроногих ветрах ей чудится свобода. Она видит степь, идущую от востока на запад, и от запада на восток, нет конца этому морю. Она видит чудных зверей и травы, непохожие на те жухлые полумёртвые стебли в дворцовых садах. В том, что от них осталось… Йоршка спит и видит сны, где она птицей (или драконом?) летит над степью, в теплых потоках ветров, несущих редкую пыльцу, ветрах, которые не кусают щеки и ноги ее, они мягко подхватывают под руки и несут, несут, несут… Йоршка не знает и, наверное, не хочет знать, откуда у нее эти видения, но, просыпаясь в своей одинокой башенке, где даже камень леденеет, она потом с остервенением скребет с лица застывшие слезы обиды. Завернутая во множество тонких, магией согревающих, тканей и вуалей, она сидит обряженной невестой и ждет своего брата. Ее брат, милый, единственный, вечная печаль которого эхом отзывается в ее серебряной душе, он серьезно заболел. Девочка-дракон, оборачивая хвост чешуйчатый вокруг коченеющих ног, тихо просит у Луны, чтобы ее Бог поскорее выздоровел. Она еще юна, так юна, чтобы заметить недобрый блеск в глазах понтифика, который известил ее об этом, после чего заперев в этой башне для «ее же блага». Вот и остается теперь Йоршке тихо звенеть своим колокольчиком, надеясь, веря, ожидая. Чего она ждет? Брата, у которого и без нее, глупой, много забот? Странника, вдруг решившего вступить в ряды Клинков Луны, закат которых уже сбылся, а после известия об их господине они и вовсе разбрелись по свету, кто сгинул, а кто просто позабыл? Разве что сокола, дальнюю птицу из стран ее снов, ждать можно. Да хоть и самую малую пташку, что прилетит на зов ее колокольчика. Ветра в Анор Лондо стали злыми, одичалыми. Они тоже тоскуют, они тоже в отчаянии. Больше некому их присмирить, никто не защищает забытый город богов. Йоршка обнимает себя за плечи своими худыми ручонками, немощными, чтобы согреться не от холода даже, а от одиночества. - Это не так, сестра, - голос у Гвиндолина тихий, хриплый слегка от истощения, он одет в траур поныне, траур по себе, траур по своим невидимым кандалам, не позволяющим ему покинуть Анор Лондо, ставший уже не ловушкой – могилой. Темное Солнце уже почти не противится своей участи, - если ты не в силах держать оружие… нет, не кори себя. Есть и иные способы быть сильной. Гвиндолин Темное Солнце улыбается, и от этой его улыбки маленькой Йоршке становится вдруг и радостно, и так тоскливо, ибо никакой более Бог не умеет улыбаться так, как он. Никакого более Бога не осталось, чтобы улыбнуться ему в ответ. И тогда она, со смешным именем зверька, доверчиво протянула руки к нему. В Анор Лондо когда-то было тепло, не так, как сейчас, не так, как будет, когда я уйду, рассказывал ей Темное Солнце. А иней сейчас, когда он ушел, корочкой покрывает подол одеяний, ноги, волосы и ресницы Йоршки, а ей все равно, она что угодно вытерпит, лишь бы кто пришел на ее зов… В один из таких дней к ней действительно, не во сне, приходит посетитель. Она тут же прячет свой колокольчик под одну из юбок, под своими одеждами ее мелко-мелко колотит от страха и радости, а снаружи Йоршка выпрямляет спину, стараясь выглядеть достойно. - Кто ты, незнакомец? – спрашивает она, сиплая с непривычки говорить и тут же стыдится своего голоса. Она сидит на стуле, покрывшемся и покрывшаяся инеем, в своих одеяниях совсем воздушная, и… - Ты настоящая? – вырывается у странника само собой, теплым облачком воздуха касается сжатых кулачков Йоршки. И иней сходит с них. - Ну конечно. Нет, она не знает, не спрашивай, добрый странник, что угодно – но не о том, откуда она, почему именно такая, она не помнит и не знает, откуда унесла свое равнодушие к холоду, ее брат позаботился о том, чтобы она не мучилась, царапая с внешней стороны омертвевший без души своей мир Картины… Йоршка едва разлепляет глаза – так замело ресницы снегом, – и, радуясь в глубине своего драконьего сердечка, произносит над головой Негорящего (что за странное имя!) клятву Клинков. Она заучивала ее так долго, что выучила лучше даренного имени, и вот произносит, наконец, кому-то кроме Пустоты. Когда странник уходит, девочка-дракон, наконец, разрешает себе расплакаться и немного отогреться собственными горячими слезами. Ее горло саднит от первого за долгое-долгое время разговора. Йоршка идет спать, когда перестает различать, где небо и земля – все черное, гладь талой воды у подножия башни отражает звезды. Тьма и Бездна пугают Йоршку, теперь в одиночку напевающую себе колыбельные. Она сворачивается в клубочек, находя нетронутый инеем уголок в своей старой башенке, и в дуновении ветров снаружи, в легких касаниях холода чувствует ладонь брата на своем лбу, стирающую все страхи пустоты и смерти. - Мне снилось море, - однажды, осмелившись, начала Йоршка, - но там не было воды – лишь высокие травы, бесконечно идущие вдаль, травы… как в самых заброшенных уголках садов здесь. Гвиндолин заинтересованно склонил голову. После того, как Пламя в очередной раз начало гаснуть, он совсем потерял сон и всякую дрему, стараясь пресечь утечку собственных сил. В прошлый раз он выжил только благодаря собственному упрямству и пустым надеждам на сдержанное обещание, а теперь… - Это называется степь. Увы, показать ее теперь смогу только по картинам в книгах, - под накидкой он сжал и разжал кулаки, словно бы пытаясь собрать в них крупицы былой мощи, - а хотя… Темное Солнце вдруг замолчал, с улыбкой волшебника. Йоршка насупилась – вот так всегда, замолчит на самом интересном. Она потянулась к нему всем своим существом, заинтересованная. - Не стоит отказывать себе в маленьких удовольствиях, - и с этими словами старый бог выпустил магию, бегущую по его жилам, в мир, превращая узкий унылый коридор в сон... Йоршка ждет и ждет, льет слезы украдкой и тихо позванивает в колокольчик, в своей бессмысленной вере. Он, должно быть, обрадуется, когда она расскажет про гостя. Про нового Клинка Луны, которого Йоршка – сама! – приняла и привязала клятвой. Девочка-дракон взволнованно заерзала на месте, укутываясь в вуали. Она думает прочесть какое-нибудь заклинание, отпраздновать в своей компании, но потом ежится от ветров и решает вновь вздремнуть. Однажды она решила все же не отказывать себе в маленьких удовольствиях. Крошечная птичка, сотканная из серебристых нитей магии, покружилась над головой у ее брата, чтобы потом превратиться в маленькие осколки света и отпечататься на синих от лунного света стенах, полу, потолке яркими пятнышками. Гвиндолин, проследив за полетом существа, мягко хмыкнул. В иное, забытое время он развлекал такими фокусами сестру. А сейчас у него не было свободной энергии, чтобы тратить ту на такие забавы. Маленькое колдовство, в попытке поднять настроение в эти мрачные дни тягостного ожидания чего-то. При мысли об этом он улыбнулся. И его спутница, спрятавшаяся где-то поблизости, тоже сейчас радовалась тому, что на что-то годна. Ее маленькие слабые руки смогли порадовать последнего из Богов. День за днем она замирает статуей на вершине своей башни, а ночью взлетает на перепончатых крыльях, которых у нее нет, в места, в которых никогда не была. И плывет она на попутных ветрах степи, и нет той конца. Завернутая во множество тканей, полупрозрачных, тоскует Йоршка на вершине своей башни, да звенит своим глупым, как и ее вера в хорошее, немым колокольчиком.