moon.

- Арториас… Темное солнце сжал руки в кулаки, выпрямившись на своем узорчатом стуле. Тусклый свет от кое-где пробивающихся солнечных лучей, длинная веретеница коридоров. Огромный, несуразный гроб Отца, полый внутри. Как и Отец. Цветы, которые Гвиндолин когда-то возложил на каменную поверхность, даже не завяли – заледенели. Больше в Анор Лондо ничего не растет. - У тебя когда-нибудь случались… как вы это называете, - он сделал паузу, чтобы скрыть дрожь в голосе, - фантомные боли? Божество опускает глаза и молится – он, молится! – о том, чтобы ему ответом вновь была только тишина. Лучше знать, что не осталось больше никакой надежды, что все пропало-погибло, и вот Гвиндолин, жалкая тень былого величия, теперь гниет в этом капкане, в этой могиле – в Анор Лондо, где остались только одушевленные доспехи и служки-горгульи. Ну и гигант-кузнец со Смоугом. Те уже полые. А сколько должно пройти времени, чтобы и бог обратился в полого? - Я счастливчик, Гвиндолин, - и рыцарь демонстрирует целые руки, которыми держал свой огромный двуручник, сильные ноги. Гвиндолин знает, что Бездна сотворила с ним. Знает про руку, болтающуюся лоскутом плоти, черную порчу, что разъела рыцарю тело и лицо. Очернила ему душу. - Лорды, какой ты все же отвратительный лжец. Фантомные боли Гвиндолина – в давке корсета, который давно уже изъело время, в тени, что отбрасывает силуэт отца, сестры. В неприсутствии Арториаса, которое пульсирует внутри, словно нарыв. - Вы с самого начала знали, что я солгал о своем возвращении, - доспехи звучат как настоящие, когда Волчий рыцарь усаживается у ног… того, что заменяет Темному Солнцу ноги, - поэтому солгали про картину, которую собираетесь вручить мне в честь победы. - Но я ее закончил, - скупо улыбается иллюзионист. - А я здесь, рядом с Вами, - волк, разделяющий с ним его добровольное заключение, ослабляющий непосильный вес кандалов. Если это иллюзия его, Гвиндолина, разве… об этом он втайне мечтал? Чтобы хоть раз хоть кто-то, кто-нибудь остался и выбрал, вопреки долгу или счастью, его? - Арториас никогда и ни перед кем не вставал на колени. И никогда бы не позволил заковать себя цепями привязанности. И Арториас никогда не спрашивал, почему в покоях «принцессы» нет зеркал, почему та даже в самую дивную погоду всегда обернута в несколько слоев одежды, не снимает корону, закрывающую пол-лица. Он, возможно, уже был привязан к кому-то более полноценному. Если так, то удел Гвиндолина – вечно играться с тенями, терзаться своей фантомной болью. Ничего нового. Рядом с огромной, роскошной могилой Арториаса есть еще одна, маленькая. Путник Бездны у его ног молчит, и божество почти благодарно ему за это. - Почему ты не уходишь? – почти раздраженно интересуется Темное Солнце спустя время. - Вы не хотите, чтобы я уходил, - Арториас поправляет свой потрепанный шарф и прижимается головой к подлокотнику, - иногда Вы зачитывали вслух отрывки из книг, которые Вам понравились. Я их слушал. - Следовало быть умнее и закрывать окна. - К чему я. Почитаете еще? Гвиндолин попытался рассмеяться, но у него вышел только кашель старика. А хотелось плакать, как младенцу. Темное Солнце снимает свою корону, откладывая в сторону. Если бы Арториас был настоящим, здесь, то обязательно укорил за бледность лица. За острые скулы. Книга давит весом на руки. Некоторое время слушая только шорох желтых страниц, ему было почти хорошо. И когда Гвиндолин начинает читать, то кандалы его более не держат. Ребра почти не держит крепкой хваткой. Можно даже представить, что он только что говорил не сам с собой, а с настоящим, вернувшимся, Арториасом. Гвиндолин может и создает иллюзию Гвиневер, его милой сестры, любимой всеми. Гвиндолин создает иллюзию солнца, такую реальную, что иногда забывает, как холодная плитка в гробнице превращает его кости в камень. Гвиндолин создает иллюзию для Отца, для оставшихся охранников, для долгожданных гостей. Гвиндолин даже может создать иллюзию надежды. Иллюзия целует подол его одежд, не видя, как Гвиндолин в бессилии закрыл глаза.