***
Прошло полгода. В нагрудном кармане пиджака у Люциана лежит то самое письмо. Перед сном он перечитывает его и возобновляет в голове желанный образ. Часто Молох ему снится. Демон не понимал, наваждение ли это или такой способ связаться. Но утром Люциан просыпался сначала немного счастливее, а потом — несчастнее. Молох близко и далеко одновременно. Смотри, но не трогай. Отвратительный принцип. Утекло много денег. Моргенштерн объездил пока что меньшую часть мира. Это было заметно по неотмеченной до конца карте. Сначала это была восточная Европа, затем — всё западнее и западнее. Ни в одной стране никакого признака пребывания Молоха. Ни одной маленькой, ничтожной ниточки, ведущей к золотому полотну. Поезд слегка трясёт из стороны в сторону. Люциан сидит в небольшом купе. Чашку чая он отодвинул, чтобы разложить карту и сделать пометку. Уже полгода он находится в человеческом мире, и это не приносит ему каких-то ярких впечатлений: приходится терять время на бытовые вещи. Быть демоном — гораздо, гораздо легче. Тело менее чувствительно и вместе с этим — слабее. Моргенштерн втайне мечтал вернуться в Ад как можно скорее, но этого нельзя было сделать без Молоха, будто он — ключ к большой двери домой. Ночью, когда пассажиры улеглись спать и в поезде всё затихло, Люциана начала съедать острая тоска. Выпивка кончилась, поэтому он закрыл купе и лёг под одеяло. Звякнула пуговица на брюках. Моргенштерн уткнулся лицом в подушку, точно стыдясь того, что делает. Руки сами скользили по телу. Он пытался вообразить тот жар, который испытывал, когда Молох был рядом. Повторить те же умелые и грубые движения. Тело дрожало от желания, ведь секса у Моргенштерна не было с тех пор, как главнокомандующий исчез. Конечно, Люциан мог бы найти себе кого-нибудь на ночь, об этом бы никто не узнал, но этого ему не позволяло самоуважение. К тому же демон понимал, что не найдёт того, кто может быть лучше Молоха в этом деле. На кого бы ни смотрел демон, он понимал, что ни один не может встать в один ряд с главнокомандующим. Моргенштерн не хотел тратить время и на это — потому обходился короткими ночными расслаблениями. Мысли, полные извращённых фантазий, опьяняли его. Один недостаток был у таких занятий — резко накатывающая депрессия. Да, секс был. Но только в его голове. На деле же Люциан просто и жалко мастурбировал. Чувствовал себя ничтожным и униженным. Был опыт, когда Люциан пытался самоудовлетворяться с петлёй на шее. Это ненадолго приближало его к тому, что он испытывал с Молохом. Но потом, громко кашляя и жадно ловя ртом воздух, он понимал, что когда-нибудь один такой раз станет последним. Умирать ему было некстати, и на время генерал завязал. Однако всё же прибегал, когда становилось слишком невыносимо. Самым невыносимым было видеть других, счастливых. Случайная однополая парочка вызывала у Люциана зависть. Ему некого было взять за руку. Некому съязвить. Когда поиски его ничем не увенчивались, он садился на скамейку и кормил голубей, пытаясь не смотреть по сторонам. Со стороны Моргенштерн был похож на наркомана, и его никто не трогал, кроме полиции.***
Молох очутился среди людей и не сразу это осознал. Да, он и раньше посещал такое злополучное местечко, как Верхний мир. Но не в качестве равного им, но — всемогущего. Он проснулся возле мусорного бака в какой-то грязной улочке. На нём были старые джинсы и потрёпанная кожанка — Молох походил на нищего байкера. «Мерзкое старьё», — так он охарактеризовал вещи на себе. Погода стояла промозглая, холодная, и главнокомандующий удивился этому чувству. Честно говоря, холод никогда его не беспокоил. Поначалу он вообще перепутал это ощущение с голодом. Не вынося жуткой вони, Молох поднялся с асфальта и вышел на главную улицу. Глаза резали неоновые вывески, очень похожие на те, что были в Аду. Правда, здесь они были недостаточно красочными. И ни одного борделя. Зато магазинов с едой и шмотками — хоть отбавляй. Как будто здесь люди ничем больше не занимались. Покачиваясь от головокружения, Молох подошёл к небольшой палатке с горячими сосисками. Как только он почувствовал их аппетитный запах и увидел, как от них валит паром, голод вступил в права со всеми полномочиями. В желудке заурчало. — Эй! — окликнул он сонного парня. — Чтобы это ни было, я хочу жрать. Продавец тут же проснулся от такого приказного тона. — Д-да, конечно, — промямлил он. — С вас один пятьдесят. Молох нахмурился. Пошарил по карманам. Нащупал замызганную купюру, но посчитал, что она ему ещё пригодится. — Значит так… — начал он, как вдруг парень прервал его, протягивая сосиску. — Пожалуйста, возьмите! За счёт заведения! — и стал всем видом показывать, насколько бы ему стало легче, если бы Молох ушёл. Главнокомандующий хмыкнул и возражать не стал. Ему понравилась покладистость этого недомерка, поэтому он с удовольствием приступил к трапезе на ходу. Стало гораздо теплее и сытнее, чем раньше. Молох почувствовал прилив сил. Город не казался ему чем-то огромным и зловещим, как это обычно могут описывать философы. Наоборот, город для него — необъезженный жеребец, которого необходимо обуздать. Да, он огромный и дикий, но разве сам Молох хуже? Если он собирается и дальше показывать Люциферу, что никаких условий он не примет, нужно обживаться. Силы и воспоминания были при нём — так разве нужно больше? За этими зелёными бумажками в кармане дело не станет. Молох был уверен, что где-нибудь можно достать ещё. По дороге ему попались трое парней в спортивных штанах. Молох посмотрел на них и подумал: если они ночью здесь, значит, ищут развлечений. Если ищут развлечений, значит, у них есть деньги. Он подошёл к ним и вытащил зелёную бумажку. — Все быстро вытащили вот такие штуки у себя из карманов, — заявил он. — Живо! Конечно, никто не захотел делиться с главнокомандующим. Тогда делиться пришлось ему. Молох от души воздал тем, кто осмелился с ним не согласиться. Пришлось, конечно, самому шариться по карманам, но ладно — можно перетерпеть. Так главнокомандующий слегка приумножил свой капитал. «Жизнь в мире людей обещает быть интересной», — подумал главнокомандующий и, насвистывая, пошёл исследовать улицы. Со временем Молох доисследовался до того, что одна из улиц стала принадлежать ему. Затем — две. Потом под ним оказался весь город. Главнокомандующий неустанно обзаводился союзниками и подчинёнными, разговаривая со всеми на языке силы, который каждый понимал. Именно при помощи связей Молоху удалось стать эксцентричным дельцом, с которым рисковали связываться самые смелые. Настоящие бизнесмены с ним считались, но не сотрудничали. Главнокомандующий покорил себе ночь, которую люди обычно так боялись. О Люциане Молох вспоминал случайно, когда видел кого-то похожего. Это сразу превращалось в наваждение. Оно растравляло запертые в глубине разума мысли о том, как ему на самом деле паршиво. Молох всерьёз убеждался, что перед ним какая-то часть Моргенштерна, и зверем набрасывался на несчастного. Уже потом, когда пелена спадала с глаз, Молох понимал, что натворил. На следующий день этого «двойника Люциана» никто не видел. Именно по такому следу из черноволосых трупов главнокомандующего отыскал Слайз и попросил позволения продолжить ему служить. И с каждым такой недокопией Молох ощущал себя всё более и более грязным. Главнокомандующий постоянно ругался и срывался на окружающих. Слайз не знал, помогать ли ему искать замену или не стоит. В конце концов, Люциан жив, и искать другого — глупо. Однако Молох не мог пойти против своей ненасытной натуры. Он понимал, что совершает ошибку, только после её свершения. В грудь закрадывалось чувство вины, которого Молох тоже доселе не понимал. Социальный статус не позволял Молоху появляться в людных местах, поэтому чаще всего главком ел дома. А на что он способен? Полуфабрикаты, не больше. Для него не было еды отвратительнее. Слайзу было готовить некогда. И тогда Молох с сожалением вспоминал, как хорошо готовил Люциан. И его мать. Генералу нравилось баловать его мясом с кровью или просто очень жирным и хорошо прожаренным. В сравнении с этим жалкая котлета из пластмассовой упаковки казалась ему соевой аферой. После так себе ужина Молох мгновенно вырубался, но иногда его мучила бессонница. В каком-то маниакально-депрессивном бреду его преследовали черноволосые призраки, ни одного из которых он не смог бы поймать. Или же главнокомандующему было просто удобнее думать, что он не спит. Изредка Слайз приходил к Молоху, чтобы посмотреть, всё ли у него в порядке, подложить чего-нибудь в холодильник, помыть посуду, прибраться. Тогда секретарь слышал, как во сне Молох твердит имя Люциана, зовёт его, требует к себе. Слайз день ото дня ждал приказа, когда главнокомандующий велит ему найти генерала и тем самым прекратить затянувшуюся драму. Приказа не поступало. Разлука давалась Молоху тяжело, пусть он предпочитал этого не показывать. Просыпался очень рано с подушкой в обнимку, представляя, что это Люциан, и иногда шёпотом говорил о том, что любит. Слова не находили адресата, но Молоху всё равно было важно это высказать. Невыраженные чувства накапливались, и становилось невозможным подолгу их сдерживать. Главнокомандующий с великим удовольствием занялся бы с генералом тихим и чувственным утренним сексом. Оставил бы парочку ярких засосов в самом начале дня и потом, внутренне вдохновлённый, отправился бы на работу. Но реальность встречала его иначе, и становилось печально. Ни насладиться запахом волос, ни теплом, ни парочкой ехидных фраз. — Босс, хватит страдать, — вздохнул Слайз, стоя у подножья кровати с кружкой кофе. — Вы выглядите как дерьмо. Молох грузно поднялся и мрачно посмотрел на секретаря. — Иди к чёрту. Ты сварил кофе? — и встал с постели, обходя Слайза. Ему не хотелось идти на кухню. Он хотел, чтобы Люциан появился из ниоткуда. Как? Плевать хотел бы на приказы Молоха и появился бы из упрямства. Где? У него на бёдрах. С чем? С кружкой вкусного кофе. Одетый в его, Молоха, рубашку. Растрёпанный и наглый, как обычно. Со сладкими разбитыми губами. Вместо этого Молох ждал, пока кофемашина сцедит напиток, после чего стоял и смотрел на неприветливую погоду за окном. Так жить было невозможно.