Вольно, генерал II: Моя утренняя звезда

      Молох в облике Маркуса непринуждённо сидел на кухне и пил чай. От чашки исходил лёгкий аромат бергамота. По цвету заметно, что заварка очень крепкая. Молоху нравилось без сахара, а значит — было очень горько. Люциан мог бы с лёгкостью назвать это уколом адреналина прямо в сердце. Однако Маркус сидел и отпивал с полуулыбкой, словно и не чувствовал горечи. У его ног лежал мужчина средних лет с тонким столовым ножом в ухе. Судя по царапинам вокруг глаз, Маркус пытал его, угрожая выколоть глаза. Потом пленник всё-таки рассердил его, и тогда главнокомандующий был вынужден принять меры.        Моргенштерн сидел напротив Молоха и завтракал, пытаясь не думать о трупе под столом. Слайз перед тем, как уйти за продуктами, открыл окно, чтобы запах не беспокоил генерала. Однако ощущение лёгкого дискомфорта не покидало Моргенштерна, и он пытался отвести мысли в приятное русло. Так он начал рассматривать молодого Молоха.         — Что у тебя с глазом? — как бы невзначай поинтересовался Люциан, действительно слегка обеспокоенный.        Маркус поднял взгляд на генерала и снисходительно улыбнулся ему, посмотрев, как на любознательного ребёнка.         — Я пребываю в этом виде не для того, чтобы ты меня рассматривал, принцесса, — почти по-отечески ответил Молох, посматривая на газету. — Но раз уж ты спросил, то так и быть. Знаешь ли, — он вновь взял чашку и отпил чая, немного помолчав, — борьба за власть всегда была интересной и увлекательной вещью. Это милое украшение, — Молох погладил шрамы возле бельмастого глаза, — я получил после падения, когда началась война за могущество. Тогда границы с Тартаром ещё не было. Да-да, ты не ошибся, он существует и он под девятым кругом. Представь, как там свежо, — усмехнулся Маркус. — Один из этих уродов… Хорошо, что Слайза нет, ведь он, как ты знаешь, родом как раз оттуда, — прибавил главнокомандующий. — Один из этих уродов захотел во что бы то ни стало отстоять свои взгляды. Я многое повидал, но их яды — это нечто… Нет, мне понадобилось много времени, чтобы зализать раны. Но в долгу я не остался. Я схватил его, привязал за ноги к потолку и затем вырывал у этой мерзкой рептилии по чешуйке.        Молох усмехнулся, согретый ностальгией. Приятные воспоминания развеселили его. Моргенштерн подозревал, каких габаритов был соперник главнокомандующего, сколько на нём могло быть чешуи, так что пытка запросто могла длиться днями. Конечно, Маркус, он же Молох, вряд ли бы отказался от такого джек-пота.         — Поэтому Слайз тебе верно служит? Не хочет той же участи? — хмыкнул Люциан, ковыряясь в остатках подостывшей яичницы.         — Я единственный, кто способен правильно использовать его таланты, — произнёс Молох, поднимаясь, чтобы подлить себе ещё чая. Он почти споткнулся об труп, но собрался и с толикой сладкой мести пнул его.         — Да-а, — ехидно протянул Моргенштерн, — не каждый может заставить его убираться.         — Ох, принцесса, — покачал головой Маркус. — Это лишь вершина айсберга его обязанностей. Это земноводное разговаривает почти на всех языках, почти бессмертно, обладает силой, ловкостью и очень быстрой регенерацией. К тому же его расистские шутки меня развлекают. Машина смерти с чувством юмора — давно ты таких встречал?        Маркус стоял перед холодильником и размышлял, хочется ли ему чего-нибудь. Он стоял в свободных штанах, спортивный и поджарый, так что Моргенштерн периодически пожирал его глазами.         — Не знал, что даже тебе требуется телохранитель.         — Почти, — поморщился Молох. — Мне требуются верные люди, а в случае со Слайзом к верности прилагаются прекрасные навыки убийцы и способность разряжать обстановку. Пользуюсь случаем, — хмыкнул главнокомандующий, ничего не решив, и вернулся за стол.        Моргенштерн вздохнул. Он уже понял, что слишком-то распространяться об истории знакомства главнокомандующий не был настроен. Генерал вообще приходил к выводу, что, омолодившись, Молох стал наводить на него лёгкий ужас. Может, дело было в небольшом уродстве. Или в том, что такой симпатичный юноша сохранил жестокость древнего демона. Когда Молох был прежним, всё казалось на своих местах. Жестокость не выглядела не к месту.        Люциан хмыкнул и отложил идею с завтраком.         — Ты… Как себя чувствуешь после вчерашнего?        Маркус поднял на него насмешливый взгляд.         — А случилось что-то из ряда вон выходящее?        Генерал хотел вскочить и задвинуть речь на несколько минут, употребляя широкие и патетические жесты, но сдержался. Да, случилось, чёрт возьми! Вчера Люциан овладел тем, кто казался ему неприступной крепостью! Это здорово пошатнуло его представления о мире. Моргенштерн постоянно думал о вчерашнем, чтобы убедиться, что это не сон. А если сон, то очень бредовый.         — Меня это никак не задевает, — улыбнулся Молох с какой-то тайной в глазах. — И я не шутил, когда обещал убить тебя, если об этом узнает тот, кому не следует. Мне незачем посвящать посторонних в личную жизнь. Не потому, что мне стыдно или неприятно. Нет. Напротив, я был… удивлён таким обращением с собой. Конечно, ты лишний раз подтвердил, какой ты на самом деле романтичный кретин и слюнтяй, но я не против. Мы по-разному смотрим на секс, и я уважаю это в тебе.        Люциан вновь унял бурю эмоций. Как много хотелось бросить в лицо этому безэмоциональному идиоту.         — Серьёзно? Не превращай секс в благотворительность! И вообще… Неужели это всё, что ты можешь мне сказать? «Я тебя уважаю», «слюнтяй»… Хочешь сказать, я должен был уподобиться тебе? Забить в кровь, а потом насладиться, как кровавым бифштексом?        Молох взглянул на Моргенштерна так, будто именно этого и ожидал в своё время. Генерал всплеснул руками и закатил глаза.         — И кто из нас кретин?!         — Ты.        Главнокомандующий хмыкнул. Ему начинало нравиться злить Люциана и наблюдать за его забавной бурной реакцией. Генералу хотелось возражать и возражать, чтобы наслаждаться эмоциями.         — Твоё тело было другого мнения, — с ухмылкой козырнул Люциан, однако встретил спокойный взгляд Молоха.         — Возможно, — кивнул главнокомандующий. — Если тебя это и вправду утешит.         — Ты бы наверняка повторил это! — жестикулируя, заупрямился генерал.         — Вряд ли, — насмешливо ответил Маркус.         — Это ещё почему? — поднялся Люциан, положив руки на стол, будто на нём лежала карта военных действий.         — Привыкнешь, — кинул главнокомандующий и вышел из-за стола.        Моргенштерн проводил его взглядом. С каким удовольствием он бы привык к тихим стонам этого бесшабашного психопата. Вновь дышал волосами, наслаждался кожей, упивался каждым мгновением.         — Ты ведь надолго таким останешься? — почти с надеждой спросил Люциан.         — Ну, я могу вернуться к прежнему виду в любой момент, — уклончиво ответил Маркус. — В отличие от тебя мне для такого сил хватит, — хмыкнул он. — Но я хочу разрешить кое-какие дела, — главнокомандующий подошел к Люциану и посмотрел ему в глаза.        Они были одного роста. Генерал почувствовал острое желание завалить Молоха прямо тут.         — Какие могут быть дела у того, кто так и говорит своим видом «возьми меня»?        Молох улыбнулся, понимая, что разница в возрасте иногда имеет особенно большое значение.         — А разве это не прекрасная возможность пустить в глаза пыль, а потом выпустить кишки через горло?        Генерал улыбнулся, поскольку ему стало неловко. Люциан будто упрекнул себя за то, что забыл, с кем говорит. Облик действительно вводил в заблуждение. Моргенштерн понимал, что это не тот случай, когда заваливаешь кого-то, и он послушно под тобой стонет. Нет. Это случай, когда ты вдруг забыл, на каком лезвии балансируешь, а потом однажды просто не проснулся. Генерал вспомнил и закрепил, что не сможет и пальцем тронуть Маркуса, пока тот сам этого не захочет. Получается, в ту ночь Молоху хотелось, чтобы Люциан показал, на что способен. От этого Моргенштерну стало теплее. Он будто вдохновился тем, что обратили внимание на его мужественность. Если Маркус так отчаянно кусался, значит, эксперимент прошёл успешно. Однажды он попросит ещё.         — Хватит мечтать, — оборвал его Молох. — Это делает тебя ещё большим романтичным кретином. Даже в таком состоянии я всё ещё гораздо взрослее, чем ты, — в голосе читались лёгкое пренебрежение и самодовольство.         — И не думал с тобой соперничать, — примирительно поднял руки Люциан. Этому поспособствовал и тот факт, что на кухне стояло ещё очень много ножей. Мало ли.         — Правильно, — кивнул сам себе главнокомандующий. — Ты как хочешь, но чтобы вечером был в строю. Место встречи я назначу ближе к шести. И да, скажи Слайзу, чтобы убрал этого мудака, — Молох кивнул на труп. — Я хорошо повеселился, надеюсь, таких ослов ещё много.        Маркус ходил по квартире и собирался. У Люциана опять разыгралось воображение, и он его почти не слушал. Чтобы дать понять серьёзность своих намерений и вновь напомнить, где и кто они, Молох вытащил из головы трупа нож и приложил его к щеке Моргенштерна.         — Думай о деле, — назидательно приказал Молох и вручил Люциану нож. Генерал усмехнулся.         — Почему тебе так не нравится, что я думаю о тебе?         — Потому что меня тошнит от романтики, — поморщился Маркус. — Заканчивай с этим. На работе ты мне будешь нужен как убийца, а не как влюблённый академист.         — Да, сэр, — шутливо кинул Люциан и так же несерьёзно отдал честь.        Молох покачал головой. Глядя на генерала, он день ото дня убеждался в том, что мужественность и брутальность зависят не от позиции в сексе.

***

       Дела, ожидавшие главнокомандующего, начались с посетителя в кабинете. Это был репортёр газеты «Пекло», жаждавший взять у Молоха интервью. Тот сидел с самым мрачным видом, раздражённый назойливым журналистом, и пересчитывал содержимое кейса, которое намеревался вскоре передать Маммоне. Периодически Маркус переводил взгляд на Слайза, лишь качавшего головой в ответ, мол, «участие в жизни общественности, сэр».         — Скажите, с чем связано ваше омоложение? — смело поинтересовался репортёр, готовый записывать каждое слово.        Главнокомандующий вновь посмотрел на Слайза, будто спрашивая разрешения разнести этого юнца на тысячу кровавых ошмётков. Секретарь строго кивнул, что должно терпеть.         — Поддерживаю Люцифера, — пряча иронию, ответил Молох, делая пометки в блокноте. Банкноты беспрестанно шуршали в его руках, и он всеми силами старался не сбиться со счёта.         — Так вы ради него омолодились? Невероятно! — воскликнул парень. Конечно, это значило, что вскоре появится много слухов и газетных уток о том, что Молох крутит роман с Люцифером за спиной своего мужа. Ну, тогда появится достойный повод кого-нибудь разнести, а пока — сидеть и терпеть.         — Какой ещё угол моего ящика с грязным бельём тебя интересует? — оторвался Маркус от своего занятия и поднял брови. — Может, рассказать тебе, что я делал прошлой ночью? Как я вытащил печень из-под рёбер одного идиота? Поведать?        Репортёр умолк и тут же перевёл взгляд на Слайза, как на третейского судью в споре. Секретарь смотрел одинаково сурово и на того, и на другого.         — Ещё пару вопросов, ваша милость… — тихо начал юноша.        Главнокомандующий махнул рукой, то ли отгоняя невидимую муху, то ли давая тому возможность продолжать.         — Тут сочиняют гимн Ада, и всем бы хотелось, чтобы вы внесли свою лепту, — аккуратно начал журналист. — Вот, смотрите.        Молох увидел разнообразные партийные листовки — явный признак того, как хорошо Люцифер обосновался в Аду. На листовке он обещал вести Ад в светлое будущее, вперёд к новой эре. Когда именно обещания вступят в силу, не уточнялось. А их было много — и очень громких. Маркус поморщился: как можно было верить такому сопляку.         — И что я должен сделать? — раздражённо спросил главком.         — Придумайте рифму к слову «Ад»! — вдохновился репортёр.         — Угу… — Молох кивнул и откинулся в кресле. Немного покачался. Изобразил всецелую погружённость в поиск ответа на вопрос.        Ответ был лаконичным и не терпящим возражений.         — Зад. Вон отсюда.        Собственно, поэтому его авторитет в Аду становился всё ниже, и репортёров — всё меньше. Люцифер проводил активную политическую компанию, и Молох за неимением там своей ниши оставался постепенно позади. Впрочем, он планировал вернуться, когда этот спектакль ему надоест. Но это потом. Сейчас на повестке дня был визит к Маммоне, любезно предоставившего ему кредит на освоение Верхнего мира под двести процентов.        Демон алчности — персона замкнутая и очень необщительная. Считалось, что единственный его собеседник — платиновые статуи его хранилища. Грешники кипели в раскалённом золоте, и потому всегда воняло жжёной плотью, хотя на самом деле тел не было. Вид огромного дворца с трубами, из которых струился жидкий металл, как раз выходил на такие безумно дорогие моря. Куда уходило золото дальше — вопрос, которым никто не задавался. А потому что после гигантских платиновых статуй, обилия дорогих камней и различных сокровищ голова занята сугубо простыми и близкими вещами: как бы унести побольше. Если кто-то из демонов желал ограбить Маммону, это можно было причислить к списку самых глупых поступков, приводящих к гибели. Таких даже не воскрешали, потому что объявляли круглыми идиотами.        Молох, он же Маркус, явился к Маммоне в назначенный час, ведь демон жадности — жуткий педант. Время и деньги для него неразрывно связаны. Правда, почему он до сих пор заботился о времени и не сошёл с ума — другой вопрос. Ведь Маммона со временем стал частью своего дворца. Молох спустился в помещение, полное золотых гор. Пространство между ними — коридор, ведущий к виновнику торжества. Если пройти до конца, можно увидеть жуткую фигуру, выдающуюся из стены. Уродливый демон, покрытый позолотой и камнями, с маской из драгоценностей на лице, изображающей радостную гримасу. Говорили, что она необходима, чтобы никто не видел, как жадность изуродовала его. Или для того, чтобы уменьшить угол обзора и не позволить Маммоне пожелать вас забрать в свою коллекцию и превратить в одно из сокровищ.        Словом, Маркус стоял перед ним с застывшей на губах усмешкой. Чемодан держал в руках.         — Как договаривались. Крупная валюта новыми купюрами.        Маммона со скрипом двинул головой и издал старческий стон, будто движение причиняло ему боль. Послышался смешок.         — Хе-хе… Я думал, ты не заплатишь и уже приказал расплавить платину. Что ж... В следующий раз процент будет выше.         — Люцифер и тебя просил отравить мне жизнь? — поинтересовался главнокомандующий.         — Мне плевать на него, — демон жадности пошевелил скрюченными длинными пальцами, и Молох передал ему чемодан. Тот сразу же открыл его и тихо рассмеялся шороху банкнот.         — Красивые… Вы любите танцовщиц из плоти и крови, не замечая, что эти, — Маммона кивнул на красочные деньги, — ничуть не хуже. Глупцы.        Молох усмехнулся и не ответил ему.        Маммона поднял голову.         — Давно я тебя таким не видел… И бельмо, напоминающее о твоей глупости, на месте, — заметил он, выползая из стены и опускаясь на пол. В сравнении с Маркусом он был исполином, однако тому это не доставило никакого дискомфорта. Как будто перед главнокомандующим всегда шевелятся огромные золотые уродливые статуи.         — У меня свои цели.         — Разумеется, — закивал Маммона. — У тебя они всегда были, даже когда мы тебя считали безмозглым громилой.         — Какой ты откровенный, — холодно заметил Молох.         — Поздно… Поздно ты поумнел, — вновь кивнул демон жадности. — Но когда поумнел, в Аду стало потише. Деньги пошли в оборот… Оружие, снаряжение, обряды воскрешения, выплаты, выписки… Мой банк работал на славу. Сейчас дела хуже. Люцифер не ведёт войн и тратится на шлюх. Я думал, период юношеского максимализма больше не затронет верхушки. Жаль ошибаться. Не люблю ошибаться. Если бы кто-нибудь его образумил… Или спихнул обратно в дыру, откуда он вылез, я бы не поскупился на вознаграждение. А ты меня знаешь.         — Знаю, — с прищуром усмехнулся Молох. — Ещё с тех самых пор, как ты решил продавать райские яблоки своим же братьям. Творцу не понравилось, что кто-то его обставил в денежном вопросе.         — Тш, — Маммона приложил палец к губам. — Поосторожнее. Некоторые до сих пор считают, что братья — значит по крови. Я бы сожрал Люцифера, будь он мне кровным братом. Мы никогда друг друга не любили. Особенно после того, как мы оказались здесь. Это проигранные скачки, понимаешь?        Главнокомандующий понимал.         — И я не хочу проигрывать ещё раз! — исполин ударил кулаком по полу, и золотые горы зазвенели — отовсюду посыпались деньги. — Впрочем… — Маммона притих. — Я не помню молодых, правящих долго.         — Таких и не будет, — улыбнулся Молох.         — Пусть ты молод телом, но духом ты один из нас, — демон жадности поднялся на руках и стал возвращаться в стену. — Мы взяли тебя в нашу семёрку, и ты оправдал надежды. Я на твоей стороне, как и Азазель, Бафомет, Левиафан и Астарот. Жаль, что Вельзевул не с нами: он талантливый политик. Но я думаю, ты найдёшь, кем его заменить. Если бы ты не нашёл достойного противовеса, может, тебя и не было бы в живых, — Маммона закрыл глаза, чего не было видно под маской, и сложил руки на груди; послышался старческий вздох.         — До чего же ты трухлявый, — хмыкнул главнокомандующий.        Маммона тихо и скрипуче рассмеялся.         — Озолоченная старость лучше нищей юности. Но мне нравится твоя бойкость. В тебе больше сил, чем раньше.         — Я и сам нахожу в этом некоторое очарование, — оскалился Молох. — Нож заходит мягко.        «Нож заходит мягко», — поговорка, которой Маммона усмехнулся. Это значило, что противник не подозревал об истинных намерениях оппонента до победного конца.         — Не увлекайся, в противном случае и на тебя найдётся управа, — просипел демон жадности.        Маркус хотел что-то возразить, но Маммона застыл в объятиях металла. Демон хмыкнул сам себе. Он почувствовал себя тем, кому передали эстафету. И предстояло долго бежать, подобно олимпийцу. «Главное не победа, а участие», — поговорка, которой бы посмеялись основатели Олимпиады. О нет, победа или смерть. Молох, в своё время наслаждавшийся массовыми смертями на греческой арене, теперь сам оказался в центре событий.