Дом восходящего солнца

      Каждое утро она вставала засветло, чтобы принести дров, согреть в печи воду, покормить ребёнка и домашних птиц в клети за домом. Каждое утро он вставал засветло и уходил в чащу, повесив за плечо колчан и лук. Солнце не успевало подняться над молодым пролеском, как он уже приносил в дом мелкую дичь, и, хмурясь, начинал её потрошить и разделывать, а она — принимать местных крестьян, раздавать снадобья и зелья, сваренные из собранных в лесу плодов и трав.       Ребятишки из соседней деревни, тропинка из которой проминалась посетителями в высокой траве каждый день, дразнили их лешими. И у него, и у неё были рваные, много раз латанные одежды цвета мокрой осоки, не достающие до земли, обнажающие бледные лодыжки и босые ступни с загрубевшими подошвами. Они не пили молока, не ели принесенной дичи — он продавал её на деревенском рынке, и питались, будто олени, одной лишь травой. В деревне говорили, что под их зелёными платками рогами растут ветки, которые приходится обламывать, чтобы не искушать лесного черта, подбирающегося к их домику с каждым днём все ближе, чтобы забрать себе этих двух талантливых знахарей, которые со времени своего появления в лесу успели исцелить всю округу.       Она отвязывала от грубой колыбели их ребёнка и пальцами перебирала его пшеничные волосы, кормила, укачивала, выносила на воздух подышать, но никогда не показывала его чужакам. Она смотрела ввысь, пытаясь найти границы этого мира, надеясь увидеть края страниц или знак приближения их спасителей, но над ней не было ничего, кроме вечнозелёной кроны.       Она ждала и верила, но за ними никто не приходил.       Он зажигал лучину и заплетал ей волосы, такие же длинные и некогда шелковые, как у него, а затем поворачивал к себе лицом и долго смотрелся в глаза, как две капли воды похожие на его собственные.       Это повторялось изо дня в день, из недели в неделю. В лесу стояла одна и та же погода, каждый день приходили одни и те же люди, она отдавала им одни и те же снадобья в обмен на хлеб, овощи и одежду.       Так было, пока однажды вечером, расчесывая их дочери волосы, она не почувствовала под пальцами влажное упругое око, раскрывшееся на виске. Смахнув с лица ребёнка свои слёзы, она закутала ребёнка в покрывало и вынесла прочь, в лесную тьму, чтобы оставить его как можно дальше. Чем дальше она заходила, тем ближе становился свет из окон их дома. Она не могла покинуть их лес. Она ничего не могла сделать, чтобы спасти или спастись.       Ребёнок вернулся в колыбель, и на следующее утро она обнаружила новое око на его розовой щеке.       Когда их нашли, чудовище, бывшее некогда их дочерью, дожирало тело матери. Её стеклянные, но ещё живые глаза успели заметить ворвавшихся в избу людей, которых тут же окутали вода, пламя и воздух — голубой и красный, цвета, которых она не видела, казалось бы, целую вечность.       Они не нашли его тела, а когда расправились с сошедшим с ума плодом горького кровосмешения, поняли, что и от неё осталось лишь воспоминание. Её глаза были все ещё открыты, и в них светилась зелёная пустота.       Присев на колени, Снежана опустила ей веки, а Матвей вытер слезы. — Ядвига и Январь пали очередными жертвами чужой ошибки. Сколько их ещё будет? — спросил Антон, стоя над трупом подруги.       Ему никто не ответил.