Путь Самаэля

Прекрасная, юная монахиня держала за плечи примерно семилетнего мальчика, которого немилосердно тошнило. И вид, и звуки были далеко не самыми приятными, поэтому Самаэль не смог удержать на лице благопристойное выражение и скривился. Правда, уже через мгновение он взял себя в руки, но монахиня успела заметить первоначальную реакцию. Наконец, ребёнок поднял от алюминиевого таза бледно-зеленое лицо и вытер губы тыльной стороной ладони. Самаэль успел заметить кровь. Монахиня дала ему полотенце, уложила на кровать и напоила слегка мутноватой от каких-то лечебных примесей водой. Мальчик закрыл глаза и замер, а Самаэль вдруг отчётливо понял, что малыш умрёт через несколько дней. Наконец, монашка оставила своего маленького пациента и подошла к Самаэлю. — Что вам угодно? — деловым тоном поинтересовалась она. Демон решил начать с нейтральной темы, прежде чем идти в наступление. — Я хотел всего лишь хотел сообщить вам, что не стоит лечить этого ребёнка. Только зря переведете лекарства. — С чего вы это взяли? — нахмурилась девушка. — А он скоро умрёт. Ещё, может быть, три или пять дней, не суть. Ваши порошки лишь продлят его страдания. Хотя, нет, они вообще не дадут никакого эффекта и… Закончить демон не смог, ибо его самодовольный монолог был прерван пощечиной. Это было не больно, а скорее неожиданно. Лицо монашки покраснело от гнева. — Как вы смеете? Как вы можете говорить такие жестокие слова? — Но это правда, — Самаэль с трудом удержался от усмешки. — Вы не можете этого знать. Только Господь знает день смерти каждого из нас. Самаэль понимал, что не сможет убедить девушку в своей правоте до того, как она сама увидит, что это правда. На самом деле, он всего лишь хотел начать беседу, но забыл, что люди не всегда способны отнестись к смерти спокойно. А вернее, почти всегда не способны. — Отчего вы считаете меня жестоким? Он так мучается, разве вы не хотите, чтобы его страдания закончились? — Закончились выздоровлением! Самаэль пожал плечами. — Если бы он выздоровел, то через некоторое время его вновь настигли бы страдания. Человеческая жизнь полна ими, это в любом случае произошло бы вновь. Но, так как выздоровление ему не грозит, он избавится от всех мук раз и навсегда. Разве это не чудесная новость? — Но он избавится не только от мук, но и от всего того хорошего, что могло бы с ним произойти! — То есть, вы уже признаете, что я не лгу, говоря о его скорой смерти? — Самаэль усмехнулся и щелкнул пальцами, а монашка отшатнулась, глядя с ужасом на своего собеседника. Демон почти не обратил на это внимания. Словесные баталии были его любимым делом, даже более любимым, чем секс. — Что хорошего могло бы с ним здесь произойти? Поглядите на него — сама невинность. Ещё несколько лет, и это могло бы исчезнуть. Он вырос бы, стал закоренелым, порочным взрослым. Его жизнь наполнилась бы не только грехами, но и яркими, пампезными и пустыми вещами. Это сделало бы его злым, брюзгливым и бесконечно несчастным. Осознание своей бесполезности привело бы его к депрессиям и унынию. Наконец, его вновь постигла бы болезнь. И что в итоге мы имеем? Смерть. Разве это отличается от того, что мы имеем в данный момент? Оторопевшая девушка не могла произнести ни слова. — Отличается. А знаете чем? Существованием за порогом смерти. Сейчас его посмертному и вечному счастью ничего не угрожает, а после долгой земной жизни это под большим вопросом. Монашка все ещё стояла с открытым ртом, когда мальчик, лежащий на кровати, казалось, без сознания, открыл глаза и немного приподнялся. А затем вдруг улыбнулся, глядя Самаэлю в глаза. — Спасибо. Меня зовут Шарль Азуле, а вас? Болезненный вид мальчика и его блестящие глаза могли вызвать слёзы даже у камня, но Самаэлю отчаянно хотелось трахнуть симпатичную монашку, поэтому он присел на край кровати ребёнка и даже взял его за руку, превозмогая отвращение. — Фауст. Иоганн Фауст, малыш. Шарль продолжал улыбаться. — Это ведь уже было. Так звали доктора у Гете. Этот доктор ходил лечить людей, у которых не было денег. Самаэль старательно излучал обаяние. — Ах, какой начитанный молодой человек. А разве ты не знаешь, что такие добрые докторы Фаусты рождаются каждое столетие в количестве одной штуки? Шарль покачал головой. — Да, а ты как думал. Господь не настолько жесток, чтобы послать такого добряка в мир лишь единожды. — А вы какой по счету Фауст? — Ну… Скажем, пятый. Да, я пятый Фауст. — И вы пришли к нам лечить? — Можно сказать и так. Шарль склонил голову на подушку. — Спасибо, что не лечите меня, доктор Фауст Пятый. Я рад, что умру. И спасибо, что объяснили, почему это так хорошо. — Достаточно, — монашка, наконец, отмерла и посчитала нужным положить конец суицидальным беседам, — идемте, доктор Фауст, Шарлю необходим покой. — Пятый, — поправил мальчик, прежде чем закрыть глаза, — доктор Фауст Пятый. Монахиня практически выволокла Самаэля из палаты да так, что тот успел уже разочароваться в соблазнительности своих чар. И только он уже собрался признать своё поражение, как девушка опустила голову и произнесла: — Вы правы. Благодарю, что напомнили о бренности и быстротечности земной жизни. Но прошу вас, не надо вести таких разговоров здесь. Дети должны желать себе выздоровления. Самаэль подцепил подбородок монашки и столкнулся с её испытывающим взглядом. — Не делайте перевеса ни в одну из сторон. Жить на земле хорошо, умереть тоже. У обоих состояний имеются свои плюсы и свои минусы. Не следует бояться смерти, если пришёл ваш час, но пока живется, имеет смысл жить. Последние слова едва не совпали с поцелуем, но девушка резко вывернулась из его рук и оттолкнула демона. — Уйдите, уйдите ради Бога, — замахала она руками. — Боишься? — Самаэль не смог удержаться от коварной усмешки. Вообще-то он ожидал, что теперь она засмущается и убежит, но она не убежала. — Прекратите, это нисколько не смешно. Вы ведь хороший человек. Эти слова неожиданно вызвали сильное раздражение. — С чего ты взяла? Думаешь, я пожалел детеныша? Ха! Я всего лишь хотел произвести на тебя впечатление, глупая ты гусыня. Монашка улыбнулась, и это выбивало из колеи почище ушата святой воды. — И вы же можете это признать. — Из наглости. Она пожала плечами. — Все мы когда-то начинали. — Что начинали? — Исповедь. Самаэль выругался самым отвратительным образом, на который только был способен, и послал свою собеседницу по крайне непристойному адресу. — Постарайтесь удерживаться, здесь все-таки дети. И лучше скажите, что неприятного в том, чтобы быть хорошим человеком? Отчего это вас так злит? — Потому что это неправда. Ты меня совсем не знаешь, а уже записала в «хорошие люди». Ага, после того, как я пытался тебя соблазнить. Лицемерка ты. — Согласно моему опыту, самыми дурными оказываются люди, считающие себя хорошими и приличными. Вы открыто признаете себя не таким. Следовательно, это уже благое начало. Вы видите себя настоящего. И посмотрите, вы даже можете говорить со мной искренне, не включая образ галантного кавалера. — Да чтоб вас всех. Кругом одни душки. Пойду в бордель, соскучился я по старым-добрым грешникам. Монашка ничего не ответила на провокацию, а Самаэль отчетливо понимал, что никуда не пойдёт. Не в бордель, во всяком случае. Уж точно не в этот раз. — Извините, но мне надо идти. Работа, — девушка повернулась и собралась скрыться в очередной палате. — Как звать-то тебя хоть? — Мария, — не оборачиваясь ответила она. И больше Самаэль её никогда не видел, хотя разыскать пытался и даже спрашивал у Гвидиче, который знал по именам всех сестёр милосердия. Вместе с ним они обошли все монашеские ордена, трудившиеся в этой больнице, но ни одна из Марий не оказалась той самой. Гвидиче закончил свою работу с Давидом Ландманом и поднялся из подвалов. — Герр Фауст, мы уходим, — оповестил он. Самаэль отмер после разговора с загадочной Марией и вспомнил интригующую историю с кровавыми пыточными в подвалах больницы. — Да конечно, но прежде чем мы покинем это место, расскажи-ка, что это ты за скотобойню там устроил. А Папа Римский знает о твоих делишках? А может, у тебя там человекобойня? А может даже и незаконная? — Тише, — Гвидиче схватил Самаэля под локоть и повёл его к выходу, — я все вам расскажу, только прошу, молчите. И давайте быстрее, у меня через час мастер-класс для новобранцев. Самаэль слушал рассказ и медленно, но верно, скучнел и испытывал разочарование. Никаких таинственных убийств, расчлененки. Никаких дырок в стойкой противодемонической броне Гвидиче. Вернее, расчлененка была, и даже было противозаконное деяние, но толку-то. А дело заключалось в том, что Гвидиче и его старинный друг Ландман занимались анатомией и припарировали трупы в морге. Сам Ландман писал научный трактат на основе своих опытов, а Гвидиче ему помогал, будучи также заинтересованным в продвижении науки. Кроме того, оба они паралелльно пытались вывести средство, которое бы сводило на нет боль во время операций. Тестировались все образцы на Гвидиче. По его собственному желанию. Самаэль хлопнул себя ладонью по лбу. — Ты конченый. Чем дольше с тобой общаюсь, тем больше в этом убеждаюсь. Как ты ещё на ногах стоишь после таких экспериментов над собой? — Давид — хороший врач и учёный. — Но это же не повод гробить себя! — Герр Фауст, дети страдают. Да и не только дети. Вы себе даже вообразить не можете, сколько людей умирают не от ран или болезней, а от болевого шока во время операций. Скольких удалось бы спасти, если бы боль можно было хотя бы уменьшить. — У меня только два вопроса: на кой-черт тебе кого-то спасать и почему бы тебе не найти каких-нибудь жертв для тестов своего полоумного дружка? Да, знаю, ты не можешь мучить никого, кроме себя, но отчего бы не взять хотя бы преступников? Хотя бы тех из них, кто совершил страшные, непростительные деяния. Маньяков, убийц, насильников. Тех, кто уже и так приговорен к смертной казни? Я понимаю, что логика это не про тебя, но можно ведь хоть иногда включать голову! — Вас, например, отчего бы не отдать на растерзание? — усмехнулся экзорцист. — Что? Я здесь причём? — Разве можно найти более бесчеловечного преступника, чем второй сын сатаны? — Даже не пытайся впутывать меня в свои безумства. Ты прекрасно понял, что я имел в виду. — Да, понял. А чего это вы так распереживались? Жаль меня, да? А я думал, вам это чуждо. — Конечно, жаль. Ты ведь приносишь мне столько пользы, — съязвил в ответ Самаэль. — Не сомневаюсь. По поводу преступников, отвечаю: я не имею права распоряжаться даже их жизнями и здоровьем. Они принадлежат не мне, я не могу употребить их по своему желанию. — А твоя жизнь принадлежит тебе, хочешь ты сказать. — Нет. Но я и не убиваю себя. Я рискую и оправданно. Кто-то ведь должен это сделать, иначе все разработки Давида встанут. — Почему бы твоему Давиду не испытывать все его снадобья на себе? — А, если какой-нибудь из его экспериментов окажется неудачным, и Давид потеряет работоспособность… Или жизнь? Он ведь талантливый врач и учёный, это будет огромная потеря. — А, если ты скопытишься, будет лучше? — Это не принесёт такого непоправимого урона науке. Да и вообще. — Прекрасная логика! — Самаэль даже всплеснул руками, — вполне в твоём стиле. Я, конечно, не много понимаю в дружбе, но тебе не кажется, что Давид характеризует своё отношение к тебе не с самой лучшей стороны, раз допускает такой риск? — Ему приходится с этим смириться. Как и мне. Успокойтесь, герр Фауст, не заставляйте меня жалеть, что я рассказал вам. Кстати, что вы имели в виду, спрашивая, для чего мне кого-либо спасать? — Вы, люди, разводите слишком большой кипиш вокруг смерти. Такое ощущение, что, приложив максимум усилий, вы сможете её избежать. А ведь это полнейшая глупость! Максимум, на что вы способны, это отсрочить её, отложить неизбежное на пару-тройку лет. Ваши поиски обезболивающего я ещё могу понять, хотя совершенно не понимаю твоих самопожертвований, но спасать людей от смерти… Нет дела более бесполезного. И охота же вам тратить на это бесценные годы короткой своей жизни. Гвидиче понимающе улыбнулся. — Здесь, на земле, герр Фауст, все начинается и ничего не заканчивается. И только здесь возможны изменения. Вечность постоянна. А разве не замечательно иметь возможность что-то изменить? Вы переходите в вечность и существуете всегда либо с Богом — счастливо, либо без Бога — и несчастно. Зато именно земля даёт всем шанс. И даже вам. Да и кроме того. Здесь, на земле можно получить работу, новые навыки, можно жениться или выйти замуж, можно создать нетленное произведение. В вечности это уже невозможно, а ведь все это прекрасно. Не надо недооценивать материю. — Ты сейчас оправдываешь этот самый грешный, бренный мир. Вот уж никогда не подумал бы. — Я оправдываю не грешный мир, а материальный. Материя может быть и без греха, и в ней нет ничего дурного. Она просто есть, она нейтральна. Не нужно относиться к ней с ненавистью, как и не нужно любить её слишком сильно, потому что она невечна. Также и смерть. Не нужно её бояться, но и не нужно её слишком сильно любить, так как она — нейтральное явление. Знаете, что я вам скажу? В крайности впадать вообще не стоит. Есть лишь одна похвальная крайность — крайняя верность Богу. В остальном, это может быть очень вредным. Самаэль задумался и ничего не ответил. Что-то такое он уже говорил Марии. — Не проболтайтесь Папе Римскому, очень вас прошу. Если он узнает, это будет катастрофа, — нарушил молчание Гвидиче. — Почему Клименту должно это не понравиться? — Церковь в его лице запрещает разделывать трупы. Якобы это кощунство. — А ты с этим не согласен? — Христос не отличался большим уважением к мертвым, если это может помочь живым. Например, одному из людей, который хотел пойти за Ним, но сперва похоронить умершего родственника, Он сказал: «Оставь мертвым хоронить своим мертвецов». Я более чем уверен, что работы Давида очень помогут людям, и ему не стоит бросать их лишь потому, что он вынужден вскрывать покойников. Однако Папа придерживается иного мнения. Так, вы будете молчать? — Да, — ответил Самаэль, пряча улыбку. Его мозг уже родил превосходную идею в связи с новой, известной ему информацией. Было не слишком понятно, отчего именно Гвидиче поручено заниматься новобранцами. Неужели во всем Ордене не нашлось другого экзорциста, не обремененного постоянным присутствием высокопоставленного демона? Однако, сразу же по возвращению в штаб Ордена, у Самаэля отпали все вопросы. Руководил новичками Риччи, а их с Гвидиче пригласили исключительно для проведения нескольких лекций. Собственно, Гвидиче даже был не нужен, главным элементом был Самаэль, которому предстояло поразить своими познаниями не только новиньких, но и Риччи, который в свою очередь донесет Папе. Что ж, поразить кого бы то не было, никогда не было для Самаэля проблемой. Обведя взглядом аудиторию и вооружившись мелом, демон начал урок. Прошло два часа. Не только ученики, но и Риччи старательно перерисовывал в отобранную у какого-то студента тетрадь очередную пентаграмму и символы в ней. Вся аудитория ловила каждое слово лектора. Самаэль чувствовал себя у доски, как рыба в воде. Его рассказ был уверенным и хорошо адаптированным для ушей новичков, он легко и понятно отвечал на любые вопросы, самые сложные вещи были объяснены простым, доступным языком, а Самаэль ощущал себя так, словно всю свою долгую вечность занимался преподаванием. Завершение урока было встречено аплодисментами, а Риччи взирал на демона так, словно уже приближался к оргазму. — Вы никогда не задумывались о карьере преподавателя? — пораженно спросил Гвидиче. — Что ты, это же такие мелочи, — Самаэль изобразил притворную скромность, хотя на самом деле вся эта ситуация невероятно льстила его самолюбию. Подошёл Риччи. — Я должен признать, что приятно удивлён. Но именно от меня зависит то, какое мнение о вас сложится у Папы, поэтому я просто обязан задать вам ещё несколько дополнительных вопросов. — Нет, вы не обязаны, — раздраженным голосом перебил Гвидиче, — вы обязаны прямо сейчас составить очень похвальный отчёт для Папы и больше не придираться. Если вы попробуете очернить герра Фауста, я и целый класс подтвердим, что это ложь. Риччи отшатнулся, в его взгляде проскользнула затравленность, какая бывает у отвергнутых изгоев. Самаэль со смехом подумал, что это выглядит очень двусмысленно, как и поведение Гвидиче. — Ну что ты, я уверен, что Риччи не стал бы возводить на меня напраслину, — произнёс Самаэль успокаивающим голосом и положил руку на плечо товарища, — что ты хотел, Риччи? Говори здесь, у меня нет от Гвидиче секретов. Риччи покраснел, как девица на первом свидании, и опустил голову. Казалось, он сейчас заплачет от обиды. Самаэль уже не был уверен, что ему нужна эта вызванная в бывшем иезуите влюбленность, но наблюдать за её проявлениями все ещё было забавно. — Не переживай, — демон засмеялся, глядя на расстроенного Лоренцо, — приходи за мной вечером. С тобой меня отпустят, и мы поговорим. — Зачем вам встречаться с ним этим вечером? Мне совсем не нравится его реакция на вас. Знаете, какие слухи о нем ходят? Самаэль почти не обращал внимания на ворчливое брюзжание Гвидиче, занятый больше воспоминанием о том, какой восторг был вызван у Риччи после предложения встретиться. Демон все ещё не представлял, зачем вообще назначил встречу, но был уверен, что это будет забавно. — Брось, Гвидиче, я хочу развлечься. — Это каким, позвольте спросить, образом? Самаэль засмеялся в голос. — Переживаешь за мое целомудрие? Со всем уважением, Гвидиче, это отнюдь не твоё дело. Что тебе было сказано Папой? Я могу общаться только с тобой и с Риччи. Этот приказ не будет нарушен, а остальное не твоя забота. — Но… Но… Это может быть для вас же небезопасно! Не следует ему доверять. — Дорогуша, ты в самом деле думаешь, что меня, второго сына сатаны, хоть кто-нибудь в состоянии обмануть? — Но я не могу вас отпустить! — А тебя никто и не спрашивает. Лучше поторопись. Мне необходимо повидать Амаймона, пока Риччи поёт Клименту в ухо дифирамбы обо мне и моих способностях. Помимо встречи с Риччи у Самаэля было запланировано иное дело, а для этого потребуются услуги брата. Конечно, положение Самаэля в Ордене стало ещё более конкретным, но успешное осуществление пришедшей ему на ум идеи очень сильно поднимет его в глазах сатаны. Может быть, ему даже удастся подвинуть Люцифера.