Путь Самаэля

Этим вечером Белиал сильно удивился, потому что вместо Самаэля в лабораторию ворвался сияющий белым светом вихрь. Мелкий демон, который в это время находился в теле полуслепого старика-висельника, не сразу распознал визитера. — Господин, с чего это вам вдруг вздумалось лишаться человеческого обличия? — прохрипел Белиал, но посетитель проигнорировал вопрос. Через несколько мгновений сгусток энергии слепил из себя более-менее гуманоидную форму и стал похож на очень бледного, полупризрачного юношу в последней стадии онкологического заболевания. Юноша некоторое время кружил по лаборатории, поднял вихрь из записей Самаэля, порассматривал содержимое его колб и склянок. Белиал притих, разумно рассудив, что раз визитер сумел пройти сквозь печати и барьеры второго сына сатаны, значит это, по меньшей мере, не такой уж слабый демон. На самом деле, мелкого беса охватывал ужас при одной только попытке задуматься о том, кем посетитель мог оказаться. Тем временем, инфернальная сущность в виде молодого человека пронеслась над живыми, мёртвыми и полуживыми жертвами Самаэля и остановилась прямо напротив новой оболочки Белиала. — Что здесь делает один из подчиненных Астарота? — холодным, замогильным голосом прошелестело нечто. У новой оболочки Белиала подкосились колени, и она непременно пала бы ниц, если бы не спутывающие её цепи. — Г… Господин Лю… Люцифер, я приветствую вас, я… — Ответь мне. Тон первого сына сатаны хоть и был абсолютно безэмоциональным, но от него разило такой жесткостью и безаппиляционностью, что Белиал всем свои запаянным в мясо и кости существом ощутил — перед ним стоит сама смерть. Именно в том виде, в каком её себе обычно воображают люди. Настоящий всадник апокалипсиса. Если бы Люцифер закрыл глаза и стал хоть немного телеснее на вид, его можно было бы принять за труп. Если бы Люцифер принял вид лошади, это был бы олицетворение смерти из книги Иоанна Богослова. От его взгляда мелкого беса парализовало и кидало в дрожь, и было совершенно невозможно придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. В эти глаза нельзя соврать. — Я — пленник Самаэля, — произнёс Белиал, не в силах отвести взгляда. И это даже не было ложью. Больше Люцифер ничего не спрашивал. Но и не ушёл. А Самаэль, тем временем, решил, что Гвидиче абсолютно прав. Ну как прав… Ровно настолько, насколько Самаэль был готов признать его правым, а это заключалось только в одном — пора прекратить игнорировать удовольствия, которые может предложить Ассия. И плевать, что Гвидиче немного не то имел в виду. Второй сын сатаны пустился во все тяжкие. В первую же ночь его отметили и запомнили практически во всех римских борделях. Столько секса у Самаэля не было с последнего посещённого им шабаша, который проводился на Белтайн в 1600 году. К сожалению, Самаэль был вынужден констатировать, что ведьмы уже не те. Испортились. А вернее, наоборот, стали слишком целомудренными. Ритуалы и обряды все больше наполнялись условностями и аллегориями, жестокости становилось меньше, она перестала быть обыденностью. Все больше символов, все меньше реализма. Человеческие жертвы стали заменяться куклами и чучелами, оргии в лучшем случае, заменялись имитациями, в худшем, вообще исчезали из обряда. Во многом это вина христианства. Проклятые церковники придумали пятнать замечательные языческие праздники своими убогими событиями, которым придавали большое значение, но при этом решительно плевали с высокой башни на даты этих событий. Какая разница, в конце концов, в какой из дней Мессия изволил воплотиться — двадцать пятого декабря или седьмого января? Важно, что это в принципе произошло, и этим заодно можно покрыть и свести на нет хотя бы худшие из традиций такого праздника, как Йоль, в который язычники очень любили оставлять на морозе девственниц. Ради скорейшего прекращения холодов и будущей теплой весны, разумеется. И Самаэлю так-то плевать, если бы эти замены не лишали его некоторых наслаждений, которые можно получить только в Ассии. Но в эту ночь Самаэль получил от мира людей все лучшее, что, как демону в тот момент казалось, в нем было — секс и наркотики. Второй сын сатаны утонул в дешёвых и грубых, но не требующих ровным счётом ничего удовольствий. Для понимания этих наслаждений не нужно было обладать высоким интеллектом или прикладывать усилия. Им можно было просто отдаться и не думать ни о чем. Забыться. Самаэлю так давно-о-о этого хотелось. Теперь ему даже казалось, что он счастлив. Это продолжалось где-то неделю. Гвидиче выгнали из Ордена. Предсказуемый финал, но Самаэль был удивлен, ибо до последнего надеялся, что убережет товарища от такой печальной судьбы. Но как спасти того, кому плевать на спасение? — Что ты теперь станешь делать? — спросил Самаэль. Гвидиче в этот момент задумчиво осматривал свою комнату. Вещей у него было не много, но собирать их он отчего-то не торопился. — Да будет мне по воле Божьей, — бывший экзорцист лучезарно улыбнулся, всем видом показывая, что нисколько не расстроен. Самаэль накрыл ладонью лицо. — Имбицил, на какие средства ты собираешься жить? Где станешь обитать и что есть? Ведь тебе придётся покинуть Ватикан. Неужели пойдешь побираться? — Герр Фауст, я не знаю, но не беспокойтесь обо мне, — Гвидиче подошёл и положил руку на плечо товарищу, — не обо мне вам стоит беспокоиться, а о себе. — Переезжай ко мне. Я позабочусь, чтобы никто об этом не узнал. Гвидиче покачал головой. — Спасибо, но я вынужден отказаться. — Тогда ты, стало быть, попросишь убежища у Ландмана? Или вовсе поселишься в больнице? — Герр Фауст, мне упорно кажется, что начинается какой-то новый этап моей жизни. Нечто другое и более прекрасное, чем Орден. Благодарю за заботу, но не переживайте. Меня все устраивает, мне самому уже страшно опостылела служба Папе. Самаэль пожал плечами и вздохнул. — Ну, свою голову всем не приставишь. Вперед, имбицил, удачи тебе в твоих имбицильных целях. — А вот вам я не пожелаю удачи в целях, но скажу кое-что другое: разберитесь уже в себе, наконец. Примириться с Создателем совсем не так сложно, как вам кажется, но это поставит на свои места все в вашей жизни. Самаэль закатил глаза. — По тебе и видно. Мог такую карьеру сделать, а вместо этого с позором уходишь, как побитая шавка. Все в Ордене смеются над тобой, Гвидиче. Ты — неудачник, паршивая корова, тот, кто не смог. Хотя, сказать по правде, уходить стоило бы не тебе, а Риччи. Вот уж кто бездарность, так бездарность. Да он и вылетит, стоит только мне обрести самостоятельность. — Обретете. Только прошу вас, не переставайте быть Фаустом. Не забывайте об этой вашей роли. Это — самое важное, что есть в вашей жизни. Самаэль уже открыл рот, чтобы ответить, но Гвидиче не стал слушать, а просто повернулся и пошёл на выход. — Эй, а вещи? Ты что ж ещё и с пустыми руками уйдешь? Бывший экзорцист остановился и посмотрел на демона. — Герр Фауст, проводите меня. Стоя на проспекте viale Vaticano, Гвидиче в очередной раз растянул губы в улыбке и пожал Самаэлю руку. — Счастливо оставаться. Демон неожиданно для самого себя тоже улыбнулся. — Будешь помирать с голоду, обращайся. — Непременно. Бывший экзорцист развернулся и приготовился смешаться с толпой. Самаэль смотрел ему вслед, испытывая грусть непонятного происхождения. — Герр Фауст, прошу вас, не забывайте, что вы — Фауст. Самаэль не успел ответить, Гвидиче исчез, как сквозь землю провалился. Самаэль ни за что бы не признал, но жизнь после ухода Гвидиче стала как-то тускнее. Поговорить по душам не с кем, оскорбить безнаказанно тоже некого. Про «пофилософствовать» и вовсе пришлось забыть, в Ордене этого не одобряли. Единственной отдушиной в существовании лихого карьериста стали только регулярные прогулки по злачным местам, но и это вскоре набило оскомину. Самаэль начал срываться на Амаймона и чувствовал — ещё немного, и он однажды не сдержится и наорет на Бьянки или Риччи, что станет непоправимым провалом. Необходимо было возвращаться к исследованиям. Там хоть на преступниках душу отвести можно. Спускаясь в подвалы, Самаэль мучался любопытством. Интересно, что стало с его лабораториями за те три недели, в которые он отсутствовал. Ведь, кажется, он забыл убрать несколько трупов перед уходом. А за эти двадцать один день ряды мертвецов должны были пополниться, ведь у живых узников не было ни еды, ни воды. Да и в уборную их никто не водил. Самаэль поморщился. Какая непереносимая, должно быть, вонь царит в лабораториях. Обычно все проблемы с грязью решал Белиал, надо бы снова его напрячь. Да, кстати, тело, оккупированное Белиалом, тоже, вероятно, сгнило. Самаэль со вздохом открыл дверь и вошёл, готовясь узреть невообразимый хаос, но то, что предстало перед его глазами было куда хуже всего, что Самаэль мог себе вообразить. — Ну здравствуй, братик. Самаэль шарахнулся к стене, и его глаза приняли форму аж двух квадратов. — Люцифер?! Первый сын сатаны, приняв вид призрачного мужчины, нагло расположился за рабочим столом Самаэля. — Хорошо же ты выполняешь свои обязанности перед отцом, учитывая, сколько ты здесь не появлялся. — Что ты здесь делаешь? Самаэль поискал глазами Белиала и обнаружил его находящимся возле погибшего и полуразложившегося тела, в котором прежде ему было позволено жить. — А ты разве не рад меня видеть? — Люцифер усмехнулся, — не слишком-то ты радушно встречаешь старшего брата. Где объятья и восторги? Или, по меньшей мере, почтение, которое ты обязан ко мне проявить? Самаэль едва не взвыл от досады. Люцифер здесь, в его мире, в его обители. Там, где Самаэль надеялся укрыться от него и от сатаны. За что… — Добро пожаловать, дорогой брат, твоё появление — приятный сюрприз для меня. Если бы я знал, что найду тебя здесь, непременно бы поторопился и вернулся пораньше, но другие дела требовали моего внимания, не следует думать, будто я халатно отношусь к тому, что доверил мне наш отец. Я должен поддерживать мою репутацию в Ордене и делать вид, что работаю на Папу Римского, чтобы удержать место и иметь возможность исполнить другой приказ отца — получить высокое положение в Ассии. Люцифер молчал несколько минут, но, наконец, кивнул. Поверил. Или сделал вид, что поверил. — Если ты сможешь сделать то, для чего существует все это, — первый сын сатаны обвел рукой лабораторию, — необходимость в твоём высоком положении в мире людей пропадет. Поэтому ты должен бросить все силы на эту работу, а не тратить время зря. — До того момента, как я закончу с телом для отца, мне нужно как-то существовать в Ассии. Если я не стану поддерживать легенду, это будет трудно, а мне ведь совсем не стоит отвлекаться на сложности, которых можно избежать. Люцифер не ответил, и Самаэль очень сильно понадеялся, что старший брат узнал и сделал все, что хотел, в мире людей и сейчас уйдёт, но его надежды не оправдались. — Как бы то не было, отцу не нравится, что ты действуешь слишком медленно. Я помогу тебе. Черт. Поможет он, как же. В гробу Самаэль видал таких помощников. Бестолковое и бестелесное создание. Глупый дух, забывший все, что когда-то узнал от Создателя. По сравнению с ним Самаэль помнил ещё много. Но самое раздражающее заключалось в том, что Люцифер отказывался учиться. Первый сын сатаны считал ниже своего достоинства знакомиться с человеческим наследием и человеческой же наукой да и еще позволять всему этому восстанавливать его знания. Ведь предполагалось, что он в этом не нуждается. В результате, Люцифер стал не помощником, а только крайне бесящим и не дающим сосредоточиться свидетелем. Но Самаэлю приходилось делать вид, что присутствие старшего брата необходимо. Очень часто Люцифер любил давать то, что Самаэль иронически окрестил не иначе, как ЦРУ — ценные руководящие указания. Это явление вторым сыном сатаны дипломатически игнорировалось, а чтобы Люцифер не бесился из-за недостаточного внимания к своей персоне, Самаэль усиленно платил за спокойствие огромными коробами самой откровенной и неприкрытой лести. Не имело значения, чему в Люцифере Самаэль предпочитал льстить, первый сын сатаны всегда велся, как подросток, и это сильно помогало сохранять шаткий мир в лабораториях. А Белиал… Белиал был просто рад, что вектор внимания сместился с него на Люцифера. Так прошло ещё полгода, а затем Самаэль осознал, что ещё немного такой войны на два фронта, и он сойдёт с ума. В одно из воскресений Самаэль лежал на кровати и пялился в потолок. На службу он не пошёл — не было никаких сил. Да и вообще, надо бы ему взять больничный на несколько дней. В окно бесцеремонно влез Амаймон. — Сгинь с глаз моих, — простонал второй сын сатаны. Самаэль не сомневался, что Амаймон повинуется. Всегда повиновался по первому требованию, но в этот раз приказ не был выполнен. Самаэль от удивления даже голову от подушки поднял. — Ты меня не слышал? Я сказал, исчезни. Король земли взирал на брата совершенно равнодушно, но отчего-то не уходил. — Ты болен, брат? Самаэль закатил глаза и откинулся. Ситуация казалась абсурдной. Неужели Амаймон беспокоится о нем? Немыслимо. — Чего тебе надо от меня? — Почему ты стал таким? — не отставал демон. — Каким? — Самаэлю даже стало интересно. — Не таким, каким был до того, как ушёл этот смертный. Он украл у тебя что-то или причинил тебе зло? Скажи, и я размозжу ему голову. Внезапно это показалось даже трогательным. Амаймон не был слишком умен, но Самаэль, пожалуй, мог не сомневаться в нем. В отличие от Гвидиче. Предатель. Когда-то давно Самаэль надеялся, что этот экзорцист станет ему идеальным помощником в борьбе за Святой Престол. А возможно, даже сможет стать новым Папой, которого поддержали бы кардиналы. Но нет. Гвидиче даже просто так не приходит. За все полгода не посчитал нужным даже дать о себе знать. Конечно, Самаэль мог бы приказать Амаймону его найти, но не делал этого. Второй сын сатаны видел в этом унижение. — Да, Амаймон, я болен. И у меня болит душа. Меня тошнит от Ассии. — Хочешь вернуться в Геенну? — От Геенны меня тошнит ещё больше. Амаймон подошёл к кровати брата и присел на край. — Я знаю, что тебе поможет. Амаймон затащил брата в театр. На сцене — «Гамлет». Самаэль не слишком понимал, зачем это все, но пошёл не столько из-за пьесы, сколько из-за любопытства к тому, какой именно дурью мается его младшенький, пока сам он борется за место под солнцем и терпит тупые вопросы и не менее тупые придирки Люцифера. Первый час Самаэль усиленно пытался справиться с зевотой и сохранить лицо, Амаймон же в свою очередь совершенно флегматично пялился на происходящее на сцене, и по его лицу нельзя было прочесть ничего — ни интереса, ни скуки. От нечего делать Самаэль попробовал вникнуть в суть повествования и неожиданно… Его затянуло. Не сказать бы, что это было самое увлекательное, что Самаэль переживал в своей жизни, но в определённой степени эффект походил на наркотики. Во всяком случае, забирало из реальности и пробуждало фантазию оно не хуже, чем психостимуляторы, хоть и менее навязчивым образом. Из театра Самаэль вышел в полной уверенности, что искусство людей достойно внимания не меньше, чем наука.