Путь Самаэля

— Дались ему эти янсенисты! — сокрушался Самаэль, прогуливаясь вместе с Эспозито по ватиканскому парку и обсуждая последние наболевшие новости нелёгкой жизни при папском дворе, — это ведь чертовы одуванчики, помешанные на так называемой благодати. Им даже неважна свобода выбора. Ну, или по крайней мере, не так важна, как прочим протестантам. Почему бы Пию просто не оставить их в покое? Ну или не устроить масштабную богословскую дискуссию с ними, если уж совсем делать нечего. — Это очевидно, — ответил кардинал, — Папа преследует их по той же причине, по какой осуждает и Гаспаре — они составляют конкуренцию не на политической арене, а в сердцах людей. Народ слушает их и проникается к ним любовью. Если Ватикану будет принадлежать лишь формальная власть, он падет. Идеология, религия не могут держаться без последователей. Самаэль не стал говорить, что Эспозито прав лишь отчасти. Дело было не в том, что Ватикану недостаточно формальной власти, но формальная власть всегда принадлежит лишь тем, кто владеет душами народа. Самаэль взял на заметку никогда об этом не забывать. Насилие всегда очень плохо справляется с тем, ради чего его применяют. То ли дело соблазн. — Я все понимаю, но вам не кажется, что Пий слишком увлекся искоренением еретиков? Кроме того, он делает это слишком откровенно. Слишком напоказ. Хотя мы, вероятно, должны сказать «спасибо», что он не уничтожает их физически. — Хм… Самаэль очень медленно, как змея перед броском, повернул голову в сторону своего собеседника, а затем сделал очень глубокий вдох, заполнив лёгкие воздухом до отказа. — Он хотя бы не делает это публично. — Хм… — Нет! Если бы это было публично, я бы не смог об этом не узнать! — Сегодня на вечер запланирована казнь одного из янсенистских лидеров Антуана Арно. На площади Святого Петра. Самаэль хлопнул себя ладонью по лбу. — Того самого Арно? Потомка Антуана и Анжелики Арно, основателей янсенизма и друзей Блеза Паскаля? Только не говорите, что его хотят сжечь на костре! — Да, именно его и, хорошо, я не буду этого говорить, раз вы просите. — Эспозито, вы отдаете себе отчёт в том, что наш нынешний Папа — клинический идиот? — Я отдаю себе отчёт в том, Фауст, что наш нынешний Папа Римский исполняет мечту всех Пап со времён наступления эпохи просвещения. Но меня сейчас куда больше интересует, что вы теперь намерены делать. — А вы так уверены, что я собираюсь что-то по этому поводу предпринимать? — Ну, если не подсуетитесь вы, то в дело вмешается кто-то другой. Или вы всерьёз думаете, что Гаспаре проигнорирует такое событие? Проблема заключалась в том, что Эспозито был прав. Риччи ликовал. Новый Папа целиком и полностью оправдывал его ожидания. Пий VI действительно оказался сильной непоколебимой личностью, не прогинающейся ни под какие обстоятельства. Единственной чертой в его характере, вызывающей сомнения, было отсутствие дипломатии и гибкости. В покойном Клименте именно этого было в избытке, и иногда Риччи даже начинал скучать по нему. Всё-таки массовые публичные казни еретиков — это немного слишком. Хотя, даже это можно повернуть себе на пользу, если правильно подойти к вопросу. В голове бывшего иезуита созрел гениальный, по его мнению, план. — Добрый день, Ваше Святейшество. Благодарю за столь быстро предоставленную аудиенцию. Пий VI сидел за письменным столом и усиленно что-то строчил. Когда Риччи вошёл в его кабинет, он не посчитал нужным даже взглянуть на посетителя. — Я надеюсь, Лоренцо, вы не станете тратить слишком много времени на приветствия и сразу перейдете к делу. Я очень занят. — Да разумеется. Извините, Ваше Святейшество. Я хотел бы поговорить о Гаспаре Гвидиче и об опасности, которую он и его деятельность представляют для Ватикана и истинной веры. Вы, как доблестный борец против ересей, не должны упускать из виду этого ужасного отступника и совратителя. Самаэль посвятил поискам Гвидиче весь день и даже подключил к этому делу свои демонические способности, но все тщетно. Монах, как сквозь землю провалился. Хотя, применительно к нему больше подошло бы выражение «как на небо вознёсся». Оставалась только надежда на то, что Самаэль успеет перехватить его на той самой проповеди, которую ему при все желании не удастся пропустить. Все-таки Гвидиче всегда исполнял свои обещания. Никакой проповеди так и не случилось. Самаэль явился на площадь Святого Петра на закате, как раз к времени казни. Небо над главным собором Ватикана окрасилось в алые оттенки, словно предвосхищая кровавые события, которые вот-вот должны произойти. Самаэль поднял голову и на несколько мгновений задержал взгляд на одном из кучерявых, словно облитых красной краской, облаков. — Думаю, Тебе не надо объяснять, что сейчас очень требуется Твоя помощь. И не мне, само собой. Надеюсь, Ты хотя бы теперь, ну считай, что в виде исключения, но поможешь Гвидиче избежать неприятностей. Все-таки, он много сделал для Тебя. Как мне кажется, — неслышно и задумчиво пробормотал демон. Люди собирались потихоньку, словно нехотя. Будто бы кто-то заставлял их приходить сюда. Самаэль вспоминал древнюю, да и средневековую жажду крови, когда чернь видала в казнях излюбленное своё развлечение, и понимал, что, хотя бы среди рядовых людей, но повадки немного изменились. Власть статична. Те, кто получают её, ведут себя во все времена одинаково, словно по шаблону, но обыкновенная человеческая жизнь пластичная и изменчивая. Живая. Движение — жизнь, и Самаэль видел эту жизнь в обычных людях, в марионетках, в серых мышах, которых не удостаивают внимания высокие чины. Но правда заключалась в том, что низы подвергались изменениям, в отличие от властьимущих, а значит именно они — живы. И интересны. «Котам нужна живая мышь, их мертвою не соблазнишь»*. На площадь со скрипом выехала повозка с сидящим внутри связанным мужчиной. Самаэлю вновь захотелось впечататься лицом в ближайшую стену, настолько от всего этого веяло древностью и глупостью. На самом деле, все это было еще и жестоко, но здесь второму сыну сатаны было откровенно плевать. В его (а теперь ещё и Люциферовских) лабораториях ежедневно проводились куда более зубодробительные опыты, чем жалкое сожжение на костре, но до чего же все данное мероприятие было неразумно. Ведь и ежу понятно, что идеологии не искореняются кулаками, а написанное пером не вырубается топором. Даже конечная, преследуемая Пием цель, как бы она не казалась Самаэлю ужасно ничтожной, все равно не будет достигнута. Тогда чего ради вообще нужен этот карнавал?! Но Пий VI, как и миллионы правителей до и после него, не задавал себе такого вопроса. Или считал запугивание решением всех проблем. В центре площади несколькими палачами была уже заранее припасена огромная такая традиционная кучка хвороста с палкой посередине. «Ну прямо, верните мои 1300-е», — раздраженно подумал демон. Следует отдать должное Антуану Арно, держался он с достоинством. Словно, максимум, который ему сегодня предстоит, — это скучная прогулка в компании занудных и глупых людей. Неприятно, но терпеть можно. Самаэль усмехнулся при мысли об этом. Словно чертик из коробочки (сегодня, по мнению Самаэля, это сравнение как никогда отлично подходило к описанию ситуации), перед кучей хвороста возник Папа Римский. Пий был облачен в торжественное, богослужебное одеяние и имел вид крайне величественный и пафосный, словно сейчас ему предстоит дать старт некоему сакральному действу, наполненному высоким смыслом. Конечно, ведь никак нельзя обойтись без высокопарных и назидательных речей. — Герр Фауст! Откуда-то сзади подбежал взъерошенный и взволнованный Эспозито. — А, друг мой, вы как раз вовремя. Его Святейшество сейчас будет говорить. — Сейчас не время для ваших шуточек! — Вы думаете? Готов выслушать ваши предложения. — Прошу вас, герр Фауст, если у вас есть какой-то кролик из шляпы, которого вы достанете в последний момент и спасете положение, то скажите мне об этом сразу, чтобы я не нервничал. — Мне чрезвычайно льстит ваша вера в меня, Эспозито, но я не собираюсь вмешиваться, если только… — Мои дорогие братья и сёстры, — начал Папа Римский, воздев руки к кровавому небу. Самаэль язвительно фыркнул. — Ни для кого не секрет, что только мы с вами составляем единую Церковь, что, как корабль, несёт своих членов в гавань спасения. «Только Церковь хранит полную и неприкосновенную истину», — сказал Игнатий Богоносец. И он был прав. Наша Церковь — тот Ноев ковчег, который может избавить своих пассажиров от страшной участи быть пожраными стихией. Покажите мне тех, кто спасся вне Ноева ковчега, и я покажу вам тех, кто спасся вне Церкви! На этом моменте Пий замолчал, выдерживая драматическую паузу, но тишине не позволили настояться. — Однако, наше гармоничное, богоугодное собрание верующих вызывает зависть у тех, кто тонет за бортом, но слишком горд для того, чтобы попросить помощи. Нет, вместо вопля отчаяния, мы слышим от них проклятья. Мы видим их желание утащить нас с собой на дно. Эти люди, словно сирены, поют нам сладкоголосые песни, которые несут муки и погибель. И некоторые из верующих, из благословенных обитателей ковчега прельщается этими лживыми словами и умирает вместе со своими совратителями. О, мы не должны этого допускать! Мы должны вырвать наших обманувшихся братьев и сестёр из лап врага даже ценой жертв, какими бы ужасными они нам не казались. Мы обязаны принести эту жертву во имя наших погибающих ближних. Иногда это означает, что мы должны столкнуть тонущего вниз. Да, это тяжело, но кому как не мне, наместнику Бога на земле, принимать такие решения. Простите меня, братья и сёстры, я публично каюсь перед вами за то, что вынужден совершить. Мне бесконечно жаль человека, чью душу я сегодня преподнесу нашему Создателю, но, к сожалению, он неумно распоряжался своей земной жизнью. Он сбивал верных с истинного пути, так пусть же ответит теперь за это, но не передо мной и не перед вами, а перед самим Господом нашим Иисусом Христом! Толпа одобрительно загудила. Словно в едином порыве, воодушевленные речью Папы, они кричали «аминь», вскидывали кулаки и требовали казни еретика. Самаэль покачал головой. — Надо отдать ему должное, у него определённо есть талант к манипуляции человеческим сознанием. Полезное качество для политика. — Прошу вас, герр Фауст, сделайте уже что-нибудь. Остановите это, — в голосе Эспозито звучало отчаяние. — Почему вы думаете, что я способен… — начал было Самаэль, но его опять перебили. — Отлично сказано, Ваше Святейшество. По толпе снова пробежал гул. Среди людей слышалось:«Гвидиче, Гвидиче! Это Гаспаре Гвидиче». Самаэль с трудом вспомнил, что должен дышать. А ведь он уже почти забыл, что пришёл сюда именно для того, чтобы предотвратить вмешательство неуемного монаха. Люди расступились, пропуская вперёд нового оратора. Антуана Арно, тем временем, перемещали из повозки на кучку хвороста и привязывали к шесту. Гвидиче остановился напротив Папы, глядя на него упрямо, но совсем не высокомерно и не пафосно. — Вы называете нас вашими братьями и сестрами, но ваше поведение противоречит этим словам. И вы сами признаете это противоречие, называя себя наместником Бога на земле. В какой момент Бог ушёл? Разве Бог покинул нас, оставив на ваше попечение? Нет! В каждом из нас есть часть Творца, есть искра, влекущая к Нему. И ваше место особенно лишь в том, что вы получили соответствующее богословское образование, выучились вести Литургию и является всего лишь инструментом, с помощью которого Господь доносит Свои дары всем Своим детям. Вы — лишь доставщик, но требуете к себе немыслимых почестей и поклонения. И считаете себя в праве определять, кто достоин жизни, а кто нет! Вы держите свою паству за идиотов, неспособных жить без вашей указки! Вы отнимаете их свободу, пытаясь наставить на путь истинный, но даже мысли не допускаете, что ваши глаза могут быть застланы пеленой греха так же, как глаза любого человека. Люди ищут Истину и ошибаются, но вы обращаете внимание лишь на ошибку, но не на благородный мотив. И, видимо, вы не верите, что Истина всегда покажется тому, кто искренне её ищет. Чем этот человек заслужил смерть? Уж не тем ли, что утверждал, будто церковные служители забыли о своём настоящем назначении и требуют денег и власти?! Самаэль видел, как, слушая Гвидиче, люди выпрямляются, а на их лицах проступает достоинство. Они больше не напоминали стадо сбившихся в ужасе овец. Но за спиной Пия VI стояла вооружённая гвардия, а сам Папа начинал терять терпение. Гвидиче замолчал, сверля взглядом понтифика. Понтифик не отводил глаз в сторону. Самаэль ждал. — Поджигайте костёр, — приказал Папа, все ещё глядя на монаха. Толпа неодобрительно загудела, но никто не пожелал вступить в схватку с гвардейцами. Никто, кроме Гвидиче. Самаэль вовремя ломанулся вперёд и схватил монаха за руку. — Хорош! Не надо. Успокойся, ты сделал все, что мог. Но Гвидиче резко рванулся, и в руке Самаэля остался лишь клочок его одежды. Монах выхватил факел у палача и отшвырнул его в сторону. Зажженная палка ударилась о мостовую, и огонь погас. Пий VI встал напротив Гвидиче. Две силы, две грани. Две стороны одной медали. Два могучих утеса, каждый из которых ни за что не уступит. Самаэлю хотелось выть от безысходности. Впервые он понятия не имел, что делать, но при этом был очень заинтересован в бескровном решении проблемы. — Отойди, Гвидиче, — голос Папы звенел, как сталь. — Я не позволю вам убить невинного человека. — Ты еретик, раскольщик! Ты ещё один враг! Слово «враг» словно пронзило мироздание. Самаэль подбежал к Гвидиче. — Мы дико извинямся… Гвидиче, пошли отсюда. — Хватит быть таким трусом, герр Фауст! Самаэль замер с открытым ртом. Никто никогда не позволял себе называть его трусом. Никто никогда не смел даже допустить подобную мысль в своей голове. Даже Люцифер и сатана могли назвать его любым словом, но они никогда не использовали слово «трус». Разве он действительно трус? Да, Самаэль не любил идти на неоправданный риск. Да, Самаэль предпочитал действовать дипломатией, лгать и обманывать, манипулировать и использовать. Вместо бунтарства лоб в лоб, он шёл окольными путями, умом и ловкостью добивался от оппонента нужной реакции и поведения. И не существовало ни одной вещи, ради которой Самаэль вступил бы в открытый бой. Разве все это значит, что он трус? — Герр Фауст, хотите стать кардиналом? В голосе Пия звучало такое превосходство, что даже демону стало не по себе. — Смотря, что вы для этого потребуете. — Герр Фауст, возьмите меч и всадите его по самую рукоятку в Гвидиче. — Что? Самаэль искренне надеялся, что ослышался. — Я сказал, убейте Гаспаре Гвидиче, и я сделаю вас кардиналом. И выплачу денежную компенсацию, сумму которой вы сами мне скажете. Не торгуясь. — Он мой друг, простите, я не могу. Самаэль очень надеялся, что Папа еще не до конца утратил совесть. Как можно отдавать такие приказы у всех на виду? У этого человека вообще есть представление о стратегии… — Он враг вашего господина Папы Римского. Он еретик и отступник. Вы поддерживаете его? — Я не поддерживаю его в том, что он делает. Но он мой друг. И разве разумно убивать его у всех на виду… — Молчать! Пий VI подошёл к Самаэлю вплотную. — Вы слишком много думаете, герр Фауст. И, очевидно, считаете, что можете оценивать мои приказы, обсуждать их и отказываться от их исполнения. Я наслышан о вашем самоуправстве. Об автономии, которую вы устроили при моем предшественнике Клименте. Я. Подобного. Не допущу. Вы — мой раб, как и все здесь. И вы будете делать то, что я велю. А сейчас я велю убить этого человека, что вы и сделаете, если не хотите пойти вместе с ним. Вы думаете, я не знаю, кто вы? Вы — демон и второй сын сатаны, я в курсе ваших способностей, и они будут мне служить. Кажется, вы уже поняли, что не можете подчинить мою волю себе даже с помощью магии. Что ж, это не единственный сюрприз, который ожидает тебя, Самаэль. Ты сделаешь это, иначе я ввергну тебя в Геенну, из которой ты вышел. И пусть я не знаю, для чего ты проник в Ассию, но раз ты пришел, обратно в ад не хочешь, стало быть. А потому, убей его, я и так уже слишком долго жду. Самаэль осознал, что попал в ловушку. Пий VI оказался умен и ловок. И он действительно загнал демона в тупик. Возвращение таким образом в Геенну означает ужасный, бесповоротный провал. Сатана не простит, и Самаэль перестанет занимать свой высокий пост второго сына и переедет куда-нибудь в конец адской пищевой цепочки. А ведь он уже так привык к миру людей и к свободе. Но Гвидиче… Самаэль обреченно посмотрел на друга. Монах слышал монолог Пия, но выражение его лица было спокойно и умиротворено. Он извлёк меч из ножен палача и протянул его Самаэлю. — Это ничего, герр Фауст, — сказал он со спокойной и подбадривающей улыбкой, — не страшно. Все пройдёт, не переживайте. — Гвидиче, я… — Все в порядке. Умирать не страшно, страшно будет перед Богом стоять, но я справлюсь. — Ненавижу, когда ты корчишь из себя героя. — Я знаю. А люди стояли и смотрели, словно все происходящее было пьесой, словно все инсценировано, и в конце актёры выйдут на сцену поклониться зрителям, держась за руки. Они не слышали слов, но видели Гвидиче, протягивающего Самаэлю меч. И для них это было красивым актом трагедии, печальным и романтичным. Два друга, интересы которых разошлись, представитель гласа народа и представитель официальной власти. И жертва. Народ любит жертвы. — Хватит разводить сантименты! — разозлился Пий VI. Самаэль выхватил меч у Гвидиче и всадил его монаху в живот. Тот упал, издав сдержанный стон.