Путь Самаэля

Самаэль всегда любил шоу, обожал хорошо поставленные спектакли в огромном и таком разномастном театре под названием «Ассия». Завершение каждого из актов неизменно оставляло после себя налет грусти, но теперь Самаэль очень хотел бы, чтобы представление остановилось, закончилось, чтобы этот кошмар, наконец, завершился. Чтобы все погибшие, согласно сценарию, актёры встали из своих гробов и вышли на сцену, дабы с улыбкой отвесить поклон аудитории. Однако, правда заключалась в том, что в этой пантомиме он — всего лишь один из актёров, и другим заповедано решать, когда занавесу следует опуститься. Отвратительное чувство. Вопреки здравому смыслу, сегодня сияло солнце. Огромный огненный шар находился в самом зените и довольно деликатно согревал все, до чего могли дотянуться его лучи. Это казалось Самаэлю ужасно парадоксальным. Куда более органично в данной ситуации смотрелся бы мелкий, словно пропущенный через сито дождь. Унылый и печальный, наполненный болью. Но погода на похоронах Гвидиче ломала всем шаблон, как, впрочем, и все, связанное с Гвидиче. Видимо, климат решил отдать последнюю дань виновнику торжества. Папа Римский решил-таки удивить народ и выполнить некоторые из своих обещаний. И начал он с похорон Гвидиче. Нероскошных и непышных, очень сдержанных, но довольно благопристойных. Самаэль ожидал, что Пий отлучит оппонента от церкви и прикажет закопать его тело в каком-нибудь крестьянском огороде, но Папа надумал проявить благородство. Как будто Гвидиче уже не все равно. Как будто хорошо организованные проводы в последний путь могут вернуть с того света его дух или что-то в этом роде. Конечно нет, но зато они могут немного обелить личность Пия. Будто бы он любит своих врагов и легко прощает их. Ага, любит и прощает. После их смерти, само собой. Саму церемонию прощания Папа Римский своим присутствием не почтил, что очень устраивало не только Самаэля, но и всех других присутствующих. Людей было немного — только самые близкие единомышленники и друзья покойного. Самаэль не знал многих из них, но, видимо, абсолютно все они хорошо знали Самаэля. Во всяком случае, именно такое ощущение складывалось, потому что они, то и дело, бросали в сторону демона заинтересованные и заговорщиские взгляды. В любой другой момент Самаэль бы насторожился, но сейчас ему было плевать. Абсолютно плевать на все вокруг. Где-то рядом Гуидо Эспозито вытирал скупую мужскую слезу и молился. Самаэль знал, что кардинал ещё долго не захочет видеть его и разговаривать с ним, совершенно заслуженно обвиняя его в смерти Гвидиче. Как будто бы он — единственный, кто обвиняет Самаэля. Как будто бы Самаэль сам себя не казнит строже любого постороннего обвинителя. Священник закончил петь заунывную панихиду, и к лежащему на подушках бледному телу двинулся косяк желающих попрощаться. Среди них проскользнул и Эспозито, но Самаэль не двинулся с места. У него нет слов для трупа. Только не для окоченевшего, обложенного цветами мяса. Над трупом Гвидиче склонился Риччи. Самаэль ожидал, что это вызовет в нем хоть какие-то эмоции, но потерпел крах. Отчего-то сознание не приходило в бешенство из-за того факта, что бывший иезуит добился своего и теперь празднует победу. При желании Самаэль мог бы сравнить свой внутренний мир с морской поверхностью во время штиля. Мертвецкий покой ничто не могло нарушить. Да и с чего бы, право слово? Просто умер очередной человек, один из тех, с кем Самаэль познакомился после прибытия в Ассию. Всего лишь один из механизмов, помогавших делать первые шаги в мире людей. Хех, было бы с чего переживать. Он — всего лишь одна из миллиарда жертв, принесенных во имя интересов второго сына сатаны. Или Самаэль за время своего существования убил мало людей? Надо просто представить, что это — один из «кроликов» в его «садке», тогда станет легче. Тогда обязательно перестанет быть так мучительно больно. Двое могильщиков с равнодушными, почти каменными лицами начали бросать землю на опущенный в яму деревянный гроб. Глядя на них, Самаэль не мог не испытать острого приступа зависти. Ему бы тоже очень хотелось отнестись к происходящему, как к серой, унылой рутине. Церемония подходила к концу, и люди начали расходиться. Постепенно возле только что созданной могилы остался один Самаэль. Нет, все-таки ему грех жаловаться. Чего-чего, а серости и уныния здесь предостаточно. Второй сын сатаны, не отрываясь, смотрел на небольшой, покрытый белой краской крест и совершенно не понимал, что именно надо делать. Рационализации ничего не оставалось, как признать поражение. Острая душевная боль наполняла каждую частичку его существа, и он не знал, как унять это ужасное чувство. Самаэль не знал, как следует реагировать, потому что никогда прежде не терял близких. Или же, может, просто не помнил? Неважно… Что сделал бы человек? Зарыдал бы, устроил бы истерику, начал бы биться головой о землю или о крест. А, может, начал бы говорить с умершим, воображая, что его дух рядом? Каждый из этих шаблонов поведения кажется ужасно неподходящим. Но, может, от этого стало бы легче? А то такое чувство, будто кто-то загоняет в душу гвозди. Методично. Раз за разом ударяя молотком по шляпке, чтобы игла входила все глубже. Повинуясь странному чувству, Самаэль подошёл чуть ближе и провёл рукой по кресту. А ведь на самом деле, это все — громадная ошибка. Конечно же, Самаэлю только кажется, что он виноват, в действительности вина лежит не на нем. Есть два существа, которые должны поплатиться за эту смерть: Лоренцо Риччи и Он. Почему именно Риччи, а не Пий VI? А кто еще мог сообщить Папе Римскому заклинания, с помощью которых можно защититься от влияния второго сына сатаны? Если бывший иезуит замешан в обеспечении Пия нужной информацией, он, конечно же, науськал Папу против Гвидиче, разжег огонь вражды. Кроме того, именно Риччи всегда ненавидел Гвидиче. Именно Риччи мечтал отомстить и ему, и Самаэлю за перенесённые унижения. Кроме того… Ведь так хочется кого-нибудь убить. И не просто какого-то жалкого «кролика», а объект жгучей ненависти, чтобы загасить, подавить уже эту кровоточащую рваную рану в самом центре естества. От этих мыслей стало немного легче. Почему страшных наказаний достоин именно Он? Все просто — за то, что допустил. Ведь Самаэль же говорил с Ним. Даже просил, если это можно так назвать. Не за себя просил, а за единственное в мироздании существо, которое он готов был бы назвать заезженным и сентиментальным словом «друг». Разве это не зачатки бескорыстия? Разве это не некое подобие эмоциональной привязанности, столь позорной для могущественного демона, для второго сына сатаны? И ведь Самаэль пошёл на это. Не погнушился унизительным поведением ради безопасности стоеросового имбецила. А ведь это, между прочим, совсем даже не легко! Наступить на горло своей гордости, своей собственной песне и… Попросить. И вот результат — имбецил мёртв. Иногда Самаэлю начинало казаться, что сатана не так уж и не прав. — А ведь он был самым верным Твоим последователем. Знаешь, я демон, но даже я не понимаю, как у Тебя только совести хватило. А… Ой, да иди Ты куда подальше. Чтоб я ещё хоть раз к Тебе обратился. Знать Тебя не желаю. Самаэль резко развернулся и пошёл прочь. «Помните, что вы Фауст, помните, что вы Фауст». Не Фауст он. И никогда им не был. Риччи не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким счастливым. Наконец-то проведение проявило в отношении него свою благосклонность и осыпало ценнейшими дарами. Один злейший враг мёртв, другой попал в унизительное, рабское положение и будет служить, словно собака или негр. Высокомерный принц Геенны, гордый демон теперь будет ходить на поводке и прыгать по команде хозяина. Сердце бывшего иезуита при мысли об этом замирало от восторга и предвкушения. Может быть, Пий VI поделится властью над прекрасным демоном. В любом случае, теперь любая самостоятельная деятельность «Фауста» накрылась медным тазом. И недалек тот прекрасный день, когда второй сын сатаны станет секс-рабом Лоренцо Риччи. Бывший иезуит постучал в дверь личного кабинета Папы Римского. — Входите, Лоренцо, — прозвучало в ответ. Риччи с довольной улыбкой заметил, что Пий больше не относится к нему с пренебрежением и охотно разговаривает с ним, выслушивает все идеи. — Добрый день, Ваше Святейшество. Как насчет того, чтобы обсудить дальнейшую судьбу нашего… То есть, вашего ручного демона? Вы позволите мне высказать несколько соображений на этот счёт? Гуидо Эспозито шёл, пыхтя от натуги и сгинаясь в три погибели. И дело было совсем даже не в преклонных годах, просто на плечах кардинала тяжким грузом повисло тело, на первый взгляд не подающее признаков жизни. Однако, если прислушаться (а в случае с Эспозито прислушиваться было необязательно), можно было услышать, как предполагаемый труп издает звуки, похожие на стон. — Я все понимаю, герр Фауст, мне тоже очень жаль Гаспаре, но нельзя же так себя вести. Живые должны жить, а вы себя так в гроб загоните, — произнёс Эспозито без особой надежды быть услышанным и, тем более, понятым. Первые две недели кардинал шарахался от бывшего компаньона, считая его убийцей, но затем разум взял верх над горем, и Эспозито начал анализировать ситуацию. Скорбь Фауста была видна невооружённым глазом, а сыграть такое не под силу даже самому лучшему из актёров. Конечно, траура Фауст не соблюдал, видимо, из принципа продолжая одеваться цветасто и ярко, но несмотря на это, он осунулся, похудел и как-то даже почернел, что ли. Его страдания были очевидны, как бы он не пытался их скрывать. Кроме того, Фауст начал злоупотреблять алкоголем, и это больше всего тревожило Эспозито. Кардинал не был идиотом и сразу заподозрил, что что-то здесь нечисто. Наверняка, Папа что-то имеет на Фауста. Некий таинственный компромат, с помощью которого можно управлять свободолюбивым экзорцистом и вынудить его совершить что угодно. Даже убить лучшего друга, о котором тот заботился и которого старался оберегать. Эспозито много раз пытался выяснить, что же это за компромат, но даже пьяного Фауста было совершенно невозможно расколоть. Кардинал уже начал терять надежду. — Сам ты Фауст, — раздраженно пробурчал невменяемый экзорцист, — я больше не Фауст. Не смей называть меня так. — И как же вас теперь называть? — спросил кардинал исключительно ради поддержания диалога. — Фель. Я теперь Мефисто Фель. Запомни. — Мефистóфель? Как у Гёте? — Ты идиот? Фауст попытался пнуть кардинала, но промахнулся. — Не Мефистóфель, а Мефисто Фéль, кретин. Эспозито предпочел молча проглотить грубость. Самаэль закурил, выпустил дым в потолок и несколько мгновений наблюдал, как он оседает тонким слоем на постельное бельё, одежду и лицо. Эспозито уже ушёл, оставив, казалось бы, вдрызг пьяного коллегу на кровати в той самой квартире, которая досталась ему по наследству от Гвидиче. Конечно же, кардиналу было неизвестно, что демоны не пьянеют. А ведь как давно он здесь не был. И так некстати вспоминается момент примерно двухлетней давности, когда Самаэль лежал здесь же, в этой самой комнате и обсуждал с недавно пойманным экзорцистом Ордена Истинного Креста Гаспаре Гвидиче разные способы втереться в доверие к Папе Римскому. Сколько же воды с тех пор утекло… Уже в который раз за последние две недели появилось ощущение, будто душу кто-то скомкал и сжал когтистой лапой. В такие моменты хочется забыться любыми способами. Опьянеть или уколоться. Лишь бы не думать. Словно сама Геенна дыхнула в лицо смрадом. Словно нигде нельзя скрыться от вездесущей улыбки сатаны. — Что с тобой, братик? Этот вопрос прервал поток скорбных размышлений. Самаэль поднял голову и узрел на подоконнике Амаймона. Лицо короля земли выражало искреннее недоумение. — Плохо мне, Амаймон, очень плохо. Секунды молчания ползли одна за другой, словно беременные улитки. — Ты стал так похож на людей. Самаэль усмехнулся и ничего не отвечал несколько минут. Наконец, он решился нарушить молчание. — Пойдём куда-нибудь, Амаймон. В галерею или в театр. Куда-нибудь. Или я в скором времени сойду с ума. — Нет. Самаэль снова поднял голову. — Почему? — Не хочу. Я больше не буду касаться людских штук. — С чего бы это вдруг? — Это постепенно делает похожим на людей. Делает слабым. Люди хотят заразить нас своей слабостью. Самаэль подумал, что в словах Амаймона определённо заключено очень много правды. — Достань мне кокаина. Немного. Сможешь? Вместо ответа Амаймон спрыгнул с подоконника, подошёл к кровати и что-то положил на неё, после чего снова распахнул окно, намереваясь уйти. — Тебе нельзя сходить с ума, братик. Брату Люциферу это не понравится, — произнёс он, прежде чем исчезнуть. Самаэль приподнялся, чтобы посмотреть на предмет, оставленный младшим братом. Это был огромный бисквитный торт. А на следующую ночь, как впрочем и почти всегда, Самаэль вошёл в одну из своих лабораторий, лучезарно улыбнулся Люциферу и Белиалу и произнёс приподнятым тоном: — Ну, брат, какие будут распоряжения? Я готов к труду и обороне. Война войной, горе горем, но опыты по расписанию. Ничто не может остановить адский механизм. А, если не можешь остановить, улыбайся, делай хорошую мину и маши ручкой. Самаэль выдержит, Самаэлю не привыкать.