Путь Самаэля

Самаэль шёл по коридору главной психиатрической клиники Рима и думал, насколько же всё это символично и иронично. В самом деле, где же ещё должен располагаться главный штаб оппозиции действующей власти Ватикана, как не в заведении для умалишённых? Они назвали это Орденом Истинного Экзорцизма и объявили своей первейшей целью продвижение и пропаганду идеалов Гаспаре Гвидиче. Эспозито, идущий по правую руку Самаэля, целый час распинался, рассказывая, что весь Орден Истинного Креста должен функционировать, как того желал святой Гаспаре, потому что это единственно правильная модель. — Вы ведь были другом Гаспаре Блаженного и обязаны понимать это лучше всех нас, — настаивал Эспозито, заглядывая Самаэлю в глаза. Кардиналу очень хотелось верить, что раскрытие тайны существования оппозиционного ордена одному из папских приближённых не стало для организации роковым, но поведение Самаэля не позволяло Эспозито быть хоть в чём-то уверенным. — С каких пор Гвидиче вдруг заделался «блаженным»? — поинтересовался демон, ни единым взглядом не выдавая своего отношения ко всему происходящему. — Ну как же…— Эспозито запнулся, — ведь святой Гаспаре прожил праведную жизнь, принял мученическую смерть и был великим проповедником. Вы сами были свидетелем, если не всех, то по крайней мере, многих его деяний. — Что-то я не замечал, чтобы у вас было такое мнение о деяниях Гвидиче, пока он был жив, — произнёс Самаэль с едва заметным сарказмом в голосе, — Разве вы не считали его чудаком или даже глупцом? Эспозито смущённо потупился. — Вы правы, но мнения меняются. Я ошибался. Многие из нашего Ордена ошибались. Вы, насколько помню, тоже считали, что святой Гаспаре поступает неразумно и даже часто мне на это жаловались. — А я и сейчас так считаю, — заметил демон, отвернувшись от кардинала. Эспозито переглянулся с Давидом Ландманом, который шёл с левой стороны, и время от времени бросал на кардинала осуждающие взгляды. Главврач сразу нескольких римских больниц, включая ту, где находился штаб Ордена Истинного Экзорцизма, поддерживал оппозиционную организацию украдкой, не вступая в её члены официально. И это было довольно предусмотрительно. Ландман не желал портить отношения с Папой Римским, при правлении которого ему удалось достигнуть такой высокой должности, но строгие католические правила сильно мешали его научной работе. К счастью, у Ордена Истинного Экзорцизма были более свободные убеждения относительно экспериментов над людьми, как над мёртвыми, так и над живыми. Ландман был бы непрочь, чтобы у власти оказались люди именно с такими убеждениями, и ради этого он был готов пойти на некоторые небольшие риски. Если незаконную организацию накроют, Ландман будет всё отрицать. Он искренне думает, что этого никто не понимает. Возможно, так оно и есть, ибо Самаэль отказывался признавать хоть какие-то зачатки интеллекта за членами этого нового Ордена, но для него — для демона — эти жалкие интриги не представляли никакой сложности и тайны. Самоуверенность Ландмана выглядела весьма забавно, а ведь он в сущности, неглупый человек. Даже странно. Эспозито был главой оппозиционного Ордена, и Ландман считал именно его ошибкой появление в штабе одного из самых близких слуг понтифика. Иоганн Фауст не должен был узнать об этом. Иоганн Фауст не должен был узнать не только о самом существовании оппозиции, но и о помощи, оказываемой ей Ландманом. — В конце концов, Фауст убил Гаспаре! — твердил главврач, склоняя на свою сторону чашу весов сомневающегося кардинала. Эспозито вроде бы и соглашался, но внезапно передумал, и это решение стало для Ландмана словно удар кувалдой. Потребовав объяснений, Давид услышал кучу самоуверенной околесицы: — Гаспаре доверял Фаусту, как никому и никогда не доверял. Они были друзьями, да и в смерти Гаспаре есть множество странных моментов. Вполне возможно, что он сам попросил Фауста окончить его земной путь таким образом. Почему нет? Ведь именно благодаря такой смерти Гаспаре стал мучеником. Поверьте, Ландман, я видел страдания Фауста. Нет никаких сомнений в том, что Фауст любил его*. — Вы себя-то слышите? — возмущался главврач, — а ещё сутану кардинала носите! Даже мне известно, что ни один святой не станет подобными махинациями вымогать у Бога мученический венец. Эспозито помолчал, помялся и всё-таки признался несколько обречённо: — Даже, если и так. Понтифик чем-то пригрозил Фаусту, и тот предпочёл свою жизнь жизни Гаспаре, но всё же раскаяние Фауста очевидно. Возможно… Быть может… Он захочет помочь нашему ордену в качестве искупления за жизнь друга, ведь теперь он так близок к Папе? Не смотрите на меня так, Ландман! Я стараюсь не ради себя. Ландман кивал, чуть презрительно ухмыляясь, — все они одним миром мазаны. Как бы то ни было, но Иоганн Фауст теперь знает об Ордене, и, если не пожелает вступить хотя бы неофициально, ему необходимо заткнуть рот. Любым способом. Самаэль не питал на свой счёт никаких иллюзий. Если высокопарные речи Эспозито о дружбе с Гвидиче и имели какой-то вес, то он составлял не больше одного процента от всей массы абсолютно прагматичных мотивов кардинала. Орден Истинного Экзорцизма желал свергнуть Папу Римского, и это, конечно, было совсем не то, чего хотел бы Гвидиче. У Эспозито по этому поводу было другое мнение: — Святой Гаспаре осуждал воровство и ложь точно так же, как и современные языческие методы экзорцизма. И вы, мой друг, конечно, видите весь этот мусор и порок в нашей Церкви. Разве не логично избавиться от всего этого? Мы, разумеется, не станем убивать Джанаджело Браски, как он убил святого Гаспаре, но лишить власти этого грешного Папу совершенно необходимо. Это пойдёт на пользу даже ему самому. Эспозито смотрел на Самаэля самыми честными на свете глазами, и его слова звучали очень убедительно. Кардинал и сам в какой-то мере верил в их правдивость и безусловно хотел бы верить сильнее. Ведь это правильно. Гвидиче всему учил очень правильно, только ему недоставало решительности. Самаэль с трудом удержался, чтобы не расхохотаться прямо в лицо Эспозито. Вместо этого демон лишь заметил: — Гвидиче не занимался политикой и не был сторонником насильственных мер. — Я это знаю, — ответил Эспозито, — он свят, но ведь должен кто-то делать и грязную работу. И в этот момент Самаэлю вспомнился один из рассказов Гвидиче о последних днях земной жизни его Бога. Евреи хотели сделать Его царём Израиля, могущественным земным правителем. Они хотели вручить Ему политическую власть даже насильно, если понадобится, но Он без стеснения отринул её, как ненужный и неважный мусор. Вместо политической власти Он выбрал Крест и позорную смерть. И короной Ему стал терновый венец. Самаэль ничего не ответил Эспозито, лишь кивнул с лёгкой заговорщеской улыбкой. — Мне необходимо подумать над вашим предложением. Позже Самаэль сидел за письменным столом своего кабинета в детской больнице и писал письмо, покусывая кончик пера. Рядом на подоконнике, безмятежно болтая ногой, развалился заматеревший Амаймон. Жизнь в Ассии пошла на пользу демону, и он теперь выглядел намного оживлённе. Он слишком давно не спускался в Геенну, сатане не понравится энергетика, которую он принесёт с собой. Самаэль был бы и рад пощадить младшего брата, но ему слишком хотелось утаить от Люцифера хотя бы только это послание. Письмо, в котором говорится об огромном влиянии, которое удалось обрести над Папой Римским, и о вступлении в оппозиционную организацию, которая непременно и в кратчайшие сроки обеспечит свержение действующей власти. Да, факты слегка преувеличены, но сатане очень нужна надежда. Самаэлю тоже. Письмо приходилось тут же дублировать на соседний кусок бумаги. Это уже для Иосифа II. Австрийскому королю понравится известие об Ордене Истинного Экзорцизма. Да и Эспозито был счастлив узнать о таком могущественном потенциальном союзнике. Самаэль поставил точку на обоих листах бумаги и подул на чернила. Он отправил в Австрию уже около двух десятков писем, но ответ пришёл раза четыре, не больше. Иосиф не был в восторге от добытой информации, что было заметно в его сухих словах, лишённых дружелюбия и теплоты. Самаэль посмеивался, читая письма бедного австрийца, явно ожидающего от понтифика каких-то немыслимых грехов типа содомии и педофилии. Увидеть в Папе Римском обычного светского человека с обычными светскими скучными грешками — что за разочарование для несчастного вольнодумца, жизнь которого наполнена такими людьми чуть менее, чем полностью. Самаэль протянул один из свёртков Амаймону и произнёс, с интересом наблюдая за трансформациями на его лице: — Отнеси отцу. Но прежде навести Люцифера, а то от тебя страшно разит людьми. Их жизнью. На лице младшего демона, как всегда, не отразилось ни единой эмоции. Он немного помедлил, прежде чем взять в руки письмо, — вот и весь его молчаливый протест. Конечно, Амаймон не мог бы допустить подобную вольность, хотя Самаэль и сам прекрасно знал, — от него несёт людьми в тысячу раз сильнее, чем от Амаймона. — Не смотри так, сам знаю, что давно туда не ходил. Но разве я виноват, что вакцина против гепатита А Люцифера не интересует, а ничего иного синтезировать пока не выходит? Амаймон молчал, сверля равнодушным взглядом письмо в своей руке. Самаэль положил голову на спинку кресла и резко крутанулся. Потолок пустился в пляс. — Да, знаю, через это есть риск вызвать гнев отца, но думаю, известие, что ты теперь ему доставишь, сильно обрадует его. Амаймон перевёл взгляд на брата и кивнул. — Я могу идти? — Да, удачи, — ответил Самаэль, и младший демон беззвучно исчез во тьме. Как же Самаэль любил в Амаймоне эту его лаконичность и простоту в использовании. Самаэль и Эспозито сидели в ватиканской библиотеке и смотрели друг на друга в упор, словно два бойца перед сражением на ринге. Кардинал напряжённо наблюдал за бесенятами, плящушими в зелёных очах его товарища и ждал, едва удерживаясь от того, чтобы первым нарушить окружающее молчание. Самаэль старательно делал вид, что ничего не понимает и не замечает, и только едва уловимое выражение во взгляде выдавало его осведомлённость. — Вы хотели что-то обсудить со мной, Эспозито? — поинтересовался демон будничным тоном. — Фауст, — начал кардинал с лёгким укором, — для чего вы ломаете эту комедию? Самаэль немного отодвинулся и сложил руки на груди, изображая усиленную работу ума. — Фауст! — не выдержал кардинал. — Да? — Эспозито не был уверен, что верно расслышал вопросительные интонации в голосе товарища. — Каков ваш ответ? — Да. — Да?! — Эспозито от радости подпрыгнул в кресле. — Да, — демон снисходительно кивнул, — только у меня есть ряд условий. — Иначе и быть не может, — кардинал раздражённо стукнул кулаком по подлокотнику кресла. Сцепив руки в замок, Самаэль медленно наклонился вперёд, и Эспозито вздрогнул. Ему показалось, что в зале резко похолодало, а корешки книг покрылись слоем инея. Демон смотрел, не мигая, точно змея, и кардиналу на мгновение почудилось, что зрачки его товарища стали вертикальными и узкими. — Я принесу вам победу так скоро, как вам и не снилось, но вы же не думали в самом деле, что это бесплатная услуга? Ответ от Иосифа пришёл как раз, а тот день, когда Папа Пий VI презентовал орде своих родственников величественный дворец Браски, возведённый в кратчайшие сроки. Самаэль стоял за спиной понтифика и с улыбкой впитывал исходящую от него энергию благодарности. Родственники удовлетворены и пристроены, чего ж ещё желать? Дядюшка доволен и больше не пилит своего Джанаджело. И, конечно, всё это благодаря ему, Самаэлю. Почувствовав прикосновение к своему плечу, демон резко развернулся, готовясь вырвать сердце из груди потенциального недоброжелателя. Молодой парень, одетый в униформу конника, вздрогнул и отпрянул, прикрываясь конвертом. — Сеньор Ф-Фауст? — Тихо, пойдём. Схватив за руку посланника, Самаэль оттащил его в сторону, вырвал из руки письмо и, сунув в ладонь несколько лир, велел раствориться в воздухе с максимальной скоростью, что тот и сделал, ведь ему редко когда удавалось получить такие солидные чаевые. К счастью, Пий был слишком занят беседой с сеньором Ромуальдо, чтобы следить, чем там занимается его прелат. А, впрочем, Самаэль очень вовремя спрятал письмо в карман, потому что сеньор Ромуальдо отвлёкся на расшифровку латинских росписей, и понтифик подошёл к своему слуге. — Ты хорошо поработал, Фауст. Даже моим родственникам не удалось выдвинуть ни единой претензии. Я распорядился выделить тебе солидный гонорар в виде пятнадцати тысяч лир, и возражения не принимаются. Самаэль любезно поклонился, приложив руку к груди. — Это замечательный дар, ваше Святейшество, благодарю. Но куда более ценной наградой для меня станет партия в гольф, что вы обещали мне нынешним вечером. Пий улыбнулся и похлопал Самаэля по плечу. — А ведь эта голландская игра и тебя не оставила равнодушным. — Не оставила, ваше Святейшество. С нетерпением жду вечера. А потом он читал письмо Иосифа, запершись в подсобке аудитории, где обычно вёл уроки, и даже зачем-то подперев дверь клюшкой. Вымотанный Пий глотал в своих покоях чай и отдыхал, время от времени усмехаясь воспоминаниям — Самаэль весь вечер развлекал его шутками, анекдотами. Выступал, размахивая клюшкой, как артист на сцене, как чёртов древнегреческий актёр в театре Диониса. Закреплял эффект привязанности с помощью эндорфинов. Радость — такая же валюта, как и итальянская лира, а то и лучше. Легче добыть. И сегодня Самаэль получил на гора этой валюты, ведь письмо австрийского короля искрится ею, буквально полыхает. Вместо сухих, как бумага, слов пылкая похвала, обещание огромной награды. Иосифу придётся сдержать слово, ведь услуги Самаэля, ни для кого не бесплатны. Тонкость работы заключается лишь в том, что Эспозито необязательно знать, по какой цене Самаэль продаёт себя Иосифу, в то же время и австрийскому монарху следует оставаться в неведении относительно прайскуранта для кардинала. Насвистывая незатейливый мотивчик, подслушанный в одном из бедных районов Рима, Самаэль поднёс письмо к свече. Пламя охватило бумагу, превратило её в факел. В отличную зажигалку, которую непременно стоит использовать по назначению, что Самаэль и сделал, закурив. Бумага потрескивала и сморщивалась, будто лицо стареющей женщины. Демон наблюдал за процессом разложения холодным взглядом, который не мог ни смягчить, ни согреть никакой огонь. Усилия хрупкого огонька напрасны. Самаэль сжал остатки бумаги в кулаке, и ему на колени посыпался пепел. Демон приподнял уголки губ в удовлетворённой улыбке. — Вот, где вы все у меня, — произнёс он в пустоту.