Путь Самаэля

Ваше Святейшество, В вашем предыдущем письме вы настоятельно требуете отчёта о переговорах с Его Величеством Людовиком о его министре Анне Жаке Тюрго, реформы которого вам чрезвычайно неугодны. Прошу вас проявить по этому поводу терпение. Поверьте, Святейший Отец, я очень понимаю, что налог, которым Тюрго пожелал обременить аристократию и духовенство, пошатывает авторитет монарха и существующей, без всякого сомнения богоугодной иерархии. Однако, решить этот вопрос быстро не представляется возможным, поскольку в пользу Тюрго говорят его успехи на поприще интенданта Лиможа*, да и король благоволит ему. Вы, Ваше Святейшество, приказываете мне открыто и властно от вашего имени потребовать отстранения мсье Тюрго от дел, но простите мне мою дерзость, ибо я нахожу такое решение малоэффективным. Нисколько не ставя под сомнение ваш богоподобный авторитет, я вынужден спорить, потому как, находясь при дворе Его Величества, лучше знаю здешнюю обстановку. Король Людовик — очень добрый и милосердный, но чрезвычайно легко внушаемый человек. Впрочем, вам и самому это известно, ведь в противном случае вы, может быть, и не захотели бы оставить меня в Париже, как рычаг влияния Святого Престола на трон Франции. Итак, в данный период времени душой и разумом Его Величества владеет Тюрго, и у меня не получается хоть сколько-нибудь потеснить его в сердце монарха. Сейчас, знаете ли, пошла мода на всякое вольнодумство, либеральные идеи и etc. Всё это очень увлекает молодое и даже детское сердце короля, желающего служить своему народу, но не особенно понимающему, как именно за это лучше взяться. Боюсь, что веротерпимость Тюрго дурно влияет на преданность Людовика Святому Престолу. Речи генерала-контролёра финансов смущают душу короля и отвращают его слух от ваших слов из моих уст. По словам мсье министра Ваше Святейшество грешит излишней авторитарностью и даже жестокостью, в особенности к инакомыслящим. Любое резкое действие или приказ (как изволили велеть Ваше Святейшество) с моей стороны будут расценены, как проявление этой самой авторитарности, а то и более того, — как вмешательство Ватикана в политику Франции. Я всеми силами стараюсь сохранять нейтралитет, но у Тюрго сложилось ко мне очень настороженное отношение. Он не вступает со мной в открытую конфронтацию, но и не уступает ни на йоту. Вне всяких сомнений он желал бы окончательно лишить меня милости правителя, но не берётся за это дело, предвидя, как мне кажется, провал. И в этом заключается хорошая новость. Сам Людовик очень хотел бы примирить меня и своего излюбленного министра. Мне видится в этом попытка примирить два противоборствующих мировоззрения не только в государстве, но и в его собственной душе. Тюрго делает вид, что в любой момент готов протянуть руку дружбы, и это очень разумная тактика. Мне следует поступать также. Любую даже самую невинную резкость с моей стороны генерал-контролёр финансов выставит в самом дурном свете, и Святой Престол при французском дворе станут считать агрессором. Теперь вы понимаете, Ваше Святейшество, отчего я, к сожалению, не могу подчинится вашему приказу. В довершение хотелось бы сказать несколько слов относительно ситуации в стране. Франция наполнена ожиданием перемен и возлагает большие надежды на юного монарха. Его называют «королём, пролагающим новые пути». У меня пока нет чёткого представления, во что такое одобрение выльется, но я приложу все усилия для обезвреживания Тюрго таким образом, чтобы не вызвать народного возмущения или королевского гнева. Может быть, физическое устранение? Что Ваше Святейшество думает по этому поводу? Я мог бы совершить всё очень деликатно и безошибочно, если только Ваше Святейшество дозволит. Полагаю, это наиболее верный вариант. Лишившись мсье Тюрго, Его Величество лишится опоры, и подставить в этом случае своё плечо будет чрезвычайно легко. Король вновь станет слушать лишь ваш глас, звучащий из моих уст, а народ не утратит своих иллюзий. Кроме того, и дворянство, и, тем более, духовенство меня поддержит. Среди моих сторонников находятся такие влиятельные личности, как военный министр граф дю Муй. Они поспособствуют возвращению к освященным Богом и временем традициям. Жду вашего высочайшего дозволения на устранение мсье Тюрго. Считаю честью заявить о своём огромном уважении. Преданный и скромный служитель Вашего Святейшества Лоренцо Риччи. Самаэль сложил письмо в исходную позицию и щёлкнул пальцами. Печать, скреплявшая конверт, и, которую пришлось сломать для ознакомлением с содержанием послания, моментально восстановилась, будто ничего и не было. Демон вышел из-за угла, в тени которого читал письмо, и подошёл к дверям папского кабинета, охраняемого двумя вооружёнными гвардейцами. — Да что он там о себе думает! — воскликнул Пий VI, покончив, как и Самаэль, с чтением письма из Парижа, — Мало того, что не справился с исполнением задач, единственно для осуществления которых я и оставлял его при французском дворе, так ещё и пишет мне так, словно знает слабую натуру Людовика лучше меня. На, полюбуйся! И понтифик в раздражении швырнул свёрток своему стоящему неподалёку прелату. Тот, хоть и успел уже ознакомиться с текстом письма в неофициальном, так сказать, порядке, всё-таки сделал вид, что читает, а затем сокрушённо покачал головой. — Тон отчёта совершенно недопустим, однако, Вашему Святейшеству не кажется, что Риччи, благодаря службе при дворе, действительно мог узнать душу Его Величества лучше вашего? Хотя бы потому что вы, уж простите, обыкновенный человек, а не Бог. А, стало быть, не сердцеведец. Эти слова, сказанные единственно для усиления раздражения понтифика, вполне своей цели достигли. Резким движением Пий выдвинул ящик стола, чуть было и вовсе не скинув его на пол, и извлёк из него стопку писем, которую тут же и бросил Самаэлю. — Уж поверь, — заявил Папа каким-то даже торжествующим тоном, — карта души этого мальчишки Людовика известна мне лучше, чем самому Господу Богу. Хотя бы потому что именно мне, а не Ему, Людовик исповедовался все эти месяцы. Да ещё и за великую честь это почитал. Самаэль отложил письмо Риччи и довольно охотно взялся за изучение корреспонденции от французского короля. Как не воспользоваться такой возможностью, когда тебе её ещё и на блюдечке подносят. — Хоть он и исповедовался вам, нет ведь гарантии, что не скрытничал и не лгал, — заметил Самаэль, не отрывая, впрочем, взгляда от текста. — О, я уж постарался, чтобы между нами сложились самые дружеские и доверительные отношения. Ты читай, читай. Я уверен, что Людовик вполне в моей власти, и никакому Тюрго эту власть не поколебать. Отказываясь выполнить мой приказ, Лоренцо только бесполезно тянет время, давая этому подлому еретику лишний шанс. Нервное возбуждение уже не позволяло понтифику сидеть на одном месте, и он начал вышагивать по кабинету, задумчиво сложив руки за спиной. — А, как ты думаешь, Фауст, нельзя ли на этом основании обвинить Риччи в измене Святому Престолу? В глазах Самаэля вспыхнул азарт, который тот тут же попытался скрыть или даже погасить. — Обвинить-то можно всегда, и никакого основания для этого вовсе и не нужно. Только Ваше Святейшество уверен, что такое решение будет вам выгодно? — Отчего же нет? — понтифик внезапно остановился и попытался поймать взгляд своего прелата, но потерпел фиаско, — Зашлём на место Лоренцо кого-нибудь другого. — А у Вашего Святейшества разве есть на примете умный человек, которому можно было бы поручить такое дело? И разве не будет это выглядеть подозрительно? Кому как не Вашему Святейшеству знать, что уже поставленного человека с поста сдвинуть куда труднее, чем предотвратить поставление нового. Покойный Папа Климент XIV, намучавшийся в своё время с сеньором Риччи, мог бы вам это очень подтвердить. Это будет бесценный шанс для Тюрго убедить Его Величество, что советники из Ватикана ему вовсе не нужны. Пий уже собрался возразить, но Самаэль поднял руку, предвосхищая все его слова и отвечая на них. — Даже несмотря на влияние Вашего Святейшества, влияние Тюрго может оказаться сильнее. Исключительно потому что Тюрго ближе. Простите, Святейший Отец, я и сам в это не особенно верю, но в любом случае, так рисковать было бы очень нежелательно. Есть ведь и другие пути. Понтифик слегка прищурился и поджал губы, словно пытаясь проникнуть под покров масок своего собеседника. Самаэль же, оторвавшись от чтения, смотрел в лицо Папы спокойно и уверенно; без надменности, но и без подобострастия. Наконец, Пий сдался. — А ты ведь не любишь Лоренцо, но вступаешься тут за него предо мною. Отчего? Самаэль потупился и прижал ладонь к тому участку тренча, под которым, по всем расчётам, должно было биться его демоническое сердце. — Я пекусь единственно об интересах государства и Вашего Святейшества. Ничто больше меня не заботит. И так искренно эти слова у него прозвучали, что понтифик подошёл к нему и несколько раз с признательностью хлопнул по плечу, словно говоря: «Да, лишь на тебя одного-то я и могу во всём свете рассчитывать». — Каковы будут твои предложения? — спросил Пий, выдержав паузу то ли ради драматичности момента, то ли из-за задумчивости. Самаэль тоже сделал вид, что погрузился в размышления. — Тюрго необходимо устранить, — наконец, сказал он, — в этом я с Вашим Святейшеством согласен, но вот только радикальные методы сеньора Риччи во мне никакого сочувствия не вызывают. Я даже нахожу их чрезвычайно вредными и опасными… А, впрочем, вывести какое-нибудь чёткое суждение трудно, я всего не знаю. Возможно в чём-то сеньор Риччи прав, и других вариантов просто не остаётся; но в таком случае сам сеньор Риччи — далеко не тот человек, которому я советовал бы поручить это дело. Любая его малейшая ошибка и Ватикан будет втянут в состояние, если не войны, то во всяком случае, ссоры с Францией. Это всё равно, что зарядить карабин, — любая крохотная искра, и он выстрелит. А искрой могут стать недружелюбные отношения с другими государствами, которых сейчас нет, но исключать такого неблагоприятного развития событий все-таки нельзя. В общем, Ваше Святейшество, я предлагаю отправить в Париж надёжного человека, который мог бы определить уровень критичности ситуации и подобрать для решения этого непростого вопроса верный метод. Так же было бы неплохо, чтобы этот человек умел безошибочно… Состряпать дельце, если к радикализма всё же придётся прибегнуть. Выслушав своего верного прелата, Пий снова опустился в кресло и сложил руки на животе. Самаэль, посчитав, очевидно свой долг выполненным, наблюдал через окно за игрой света на поверхности озера в папском парке и думал о чём-то своём, необременительном. В отличие от размышлений понтифика, выражение лица которого говорило о напряжённой работе ума. Некоторое время ничего не происходило, и Самаэль всерьёз увлекся наблюдением за играми розовых фламинго в зарослях камыша, когда Пий нарушил молчание. — Я не могу припомнить ни одного человека из моего окружения, кто отвечал бы твоим требованиям. Есть ли у тебя кто-нибудь на примете? Демон некоторое время помолчал. — Простите, Ваше Святейшество, но я слишком некомпетентен, чтобы ответить на ваш вопрос. Пожалуй, это поручение мог бы выполнить я, но мне бы очень не хотелось покидать Ватикан и… Ваше Святейшество так надолго. — Не хотелось? — Пий обернулся и окинул своего прелата строгим отцовским взглядом, — ты должен беспокоиться не о собственных желаниях, а об интересах государства, как сам и сказал. Самаэль изобразил на лице покорность судьбе и склонил голову. Пий снова отвернулся от него и изрек: — Отправишься ты. Я сожалею, но иных вариантов у меня нет. — Как будет угодно Вашему Святейшеству, — с достоинством ответил папский прелат. Позже на встречу с Эспозито Самаэль шёл в приподнятом расположении духа. На его лице играла удовлетворённая улыбка с лёгкой примесью победоносности и торжества. В этот раз дожимать понтифика, доводить его до нужной кондиции пришлось долго. Пий упорно не хотел приходить к нужной мысли: упирался всеми конечностями, пока Самаэль тащил его за руку, пытаясь поставить нос к носу с нужными выводами. Становиться перед этими самыми выводами, как перед фактом, Пий по понятным причинам не хотел: отправлять в Париж своего ручного (как он думал) демона ему совсем не улыбалось. Но Самаэль всё-таки сумел вдолбить Папе в голову нужное решение, за что честь ему и хвала. Какое же это всё-таки непередаваемое удовольствие — раздолбить крепкий орешек, перевернуть с ног на голову всё в его черепушке и устроить там интерьер по своему вкусу. Да ещё и так, чтобы хозяин не сумел ничего заметить и заподозрить. Какое чудо, музыка! Эспозито, тем временем, сидел, как на иголках; при появлении Самаэля даже вскочил, словно, оказывая тому особое почтение. Самаэль, заметив это, засмеялся. — Садитесь, друг мой, садитесь; разрешаю. Эспозито поморщился на эти слова, но тут же забыл о насмешке, поскольку разум его был занят более важными делами. — Фауст, наконец-то. Я собирался сопроводить вас на… На встречу. Пойдемте, нам есть что обсудить. Самаэль посмотрел на кардинала с крайней степенью скептицизма. — У меня, знаете ли, были другие планы. — Что? На лице кардинала возникло такое искреннее удивление, что демон снова не удержался от смеха. — Да, знаете, я планировал провести своё свободное время несколько иным образом, чем-то, что вы предлагаете. Сегодня я, так и быть, сделаю вам снисхождение, поскольку у меня хорошее настроение, но впредь извольте интересоваться, хочу ли я уделить вам больше десяти минут своего времени. В принципе Эспозито уже привык к эксцентричным выходкам своего друга, поэтому знал, что сейчас следует согласиться и извиниться, а не спорить. Что он и сделал. После чего Самаэль-таки согласился отправиться на собрание руководящего состава Ордена Истинного Экзорцизма. — Вы, Фауст, должно быть запамятовали, что плата за работу обычно осуществляется после исполнения этой работы, а не до, — вещал Эспозито громовым тоном, уперев руки в стол, за которым находились он сам, Давид Ландман, Самаэль и несколько священнослужителей рангом пониже. Собрание началось минут десять назад, и почти сразу же после его начала Самаэль сообщил своему священнейшему другу, а заодно и всем присутствующим на собрании, что вскорости отбывает в Париж по особому распоряжению Папы Римского. Ландман, услышав новость, хмыкнул и бросил на Эспозито торжествующий «яжеговоривший» взгляд. Впрочем, кардинал не обратил на это никакого внимания, поскольку был не на шутку расстроен таким развитием событий. И даже, кажется, уже начинал раскаиваться в своём отчасти эмоциональном решении посвятить такого скользкого типа, как Фауст, в Орден. Сам папский прелат держал себя слегка надменно и очень независимо, всем своим видом давая понять, что это он, а не ему, оказывает услугу: сидел на стуле, откинувшись на спинку, и умудрялся смотреть на Эспозито сверху вниз даже, несмотря на то, что сам сидел, а кардинал стоял. Это раздражало кардинала ещё больше. — Вы, друг мой, слыхали о таком понятии, как аванс? — спросил Самаэль, едва удерживаясь, чтобы не оскалиться. Ландман чуть не подпрыгнул на своём месте и в сердцах хлопнул ладонями по столу; весь его вид излучал возмущение, а выражение лица безмолвно восклицало: «Да он издевается! Потешается над нами, ну разве вы не видите?!» — Мы поверили вам на слово, не стали вносить вас в списки членов и даже не стали взимать членского взноса. Какого аванса вам ещё надобно, Фауст? — в голосе Эспозито начали звучать нотки растерянности. Он прекрасно понимал, что проиграл этот спор ещё до его начала, но продолжал браваду то ли, надеясь на чудо, то ли из обычного человеческого упрямства. — О, это были условия моего членства, а не аванс, — пожал плечами демон. — Вы путаете нам карты. Наш план не предусматривал вашего отбытия из страны! Когда вы собрались устранять Папу, если сейчас уезжаете на неопределённый срок? Самаэль наклонился вперёд, сцепил руки в замóк и пристально посмотрел на кардинала. — А разве вы не обещали мне, что устранение понтифика от дел не будет оплачено ничьей смертью? Или, что вы сейчас подразумевали под словом «устранять»? Если всё-таки бескровный вариант, то тут простым снятием Папы с должности не обойтись, нужна более хитрая интрига. Эспозито осекся и даже сел. Он уже успел забыть, что тогда в порыве ораторского вдохновения слегка приукрасил действительность, говоря, что Орден не планирует поступать с Джананджело Браски также, как тот обошелся со святым Гаспаре. Обнаружение этой маленькой лжи сейчас была настолько некстати, что Ландман даже накрыл ладонью лицо. В уме демона проскользнула мысль, что именно главврач лучше всех понимает происходящее здесь. А впрочем, Самаэль не собирался топить Эспозито. Не сейчас, во всяком случае. Не продемонстрировав ничем своей излишней осведомлённости, он, наконец, кинул своему святейшему другу спасательный круг: — Именно попав ко двору французского короля, я сумею лучше всего дискредитировать личность Браски в глазах не только монарха, но и послов других государств, с которыми планирую встретиться. Как я и обещал, уже через несколько месяцев главы государств всей Европы потребуют смены власти в Ватикане. И в этом случае уже вам будет куда как легко осуществить самый бескровный переворот и отправить Браски на пенсию, а на Святой Престол посадить… Вас. Да-да, именно вас, мой дорогой Эспозито. Это будет чрезвычайно легитимно и справедливо, поскольку вы носите кардинальскую сутану. Ну как вам мой план? Неужели я в самом деле являюсь таким уж Иудой и предателем, каким кажусь вам, сеньор Ландман? Все присутствующие застыли с поражёнными лицами. Ландман хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, и только Эспозито хранил сосредоточенное, совсем не растерянное молчание. — Что вы будете делать для достижения такого результата? — спросил он. Самаэль мысленно поаплодировал самообладанию кардинала. — А вот это уж, простите, лишь моё дело; не могу сказать. Ландман коротко засмеялся, выражая таким образом своё отношение к ответу. — Почему мы должны вам верить? — спросил Эспозито. — А что вам остаётся? — Самаэль улыбнулся, и кардиналу на мгновение почудилось, что зубы во рту папского прелата чуть острее, чем должны быть, — Ах, верьте мне, верьте, Эспозито! И я посажу вас, моего друга, на трон; нахлобучу вам на лоб папскую шапку. Это, в конце концов, и в моих интересах тоже. Думаете, мне шибко нравится быть на побегушках у великого понтифика, плясать под его ржавую дудку? Куда как приятнее иметь на руководящей должности друга, который никогда не позволит себе лишнего в обращении и даже, может быть, — Самаэль сделал акцент на словах «может быть», — отблагодарит чуть богаче, чем простым «спасибо». Эспозито наклонил голову и, сложив руки, словно для молитвы, прижал их ко лбу. Весь вид кардинала выражал глубокую задумчивость, соединенную с мольбой Высших Сил о ниспослании верного решения. Ландман сложил руки на груди и набычился, время от времени поглядывая на Самаэля исподлобья. Тот беззвучно посмеивался над категоричной враждебностью главврача и с трудом удерживался от того, чтобы не отпустить по этому поводу какую-нибудь колкость. Наконец, Эспозито вышел из транса и, посмотрев на Самаэля, тяжко вздохнул. — Когда вы отбываете? Демон довольно осклабился. — Мне дана неделя на сборы. Лоренцо Риччи с наслаждением затянулся куревом, которое было совсем даже не табаком, и лениво перевернулся с левого бока на правый. Неподалёку суетился обнажённый парнишка лет шестнадцати-восемнадцати на вид: разыскивал свои панталоны; застегивал дрожащими пальцами пуговицы на рубашке, пытаясь при этом попасть ногой в ботинок. Бывший иезуит наблюдал за его телодвижениями из-под прикрытых ресниц и улыбался с видом удовлетворенного хищника. Парнишка же всячески избегал не только зрительного контакта с Риччи, но в принципе явно остерегался смотреть в его сторону. На беду один из чулок лежал в опасной близости от бывшего иезуита, и это не оставляло юноше ни малейшей надежды. Стоило пареньку протянуть руку к этому элементу своего гардероба, как Риччи потянулся и накрыл своей ладонью его пальцы. Несчастный затрясся, как в лихорадке, в дыхательном процессе появились подозрительные хлюпающие звуки, а голову пришлось наклонить, чтобы хоть как-то скрыть слёзы. Риччи покачал головой. — Антонин, мы ведь оба понимаем, что придавать эту историю огласке совершенно не в твоих интересах, так ведь? — вкрадчиво совсем по-змеиному произнёс бывший иезуит. Антонин судорожно кивнул. У него не было уверенности, что этот экзорцист из Ватикана когда-нибудь оставит его в покое, но вместе с тем понимал, что никогда и никому не сумеет доверить своё горе и свой позор. Единственным спасением от унижения был и оставался лишь уход из дворца, но ведь он — один из придворных официантов — с таким невероятным трудом получил этот пост и даже рассчитывал на повышение. Хотя, какое теперь ему повышение… Антонину хотелось сдохнуть. Единственным сдерживающим фактором, как водится, была его семья. А точнее, один во всей вселенной человек, которого Антонин мог назвать этим словом. Сестра Сильвия, и ей кто-то должен оплачивать пансион. Антонин затянул пояс на брюках на три деления больше, чем нужно, словно хотел выдавить из себя ненависть к собственной персоне вместе с потрохами. Он уже месяц, как не мужчина. Не человек. Сеньор Риччи не оставил ему такой возможности. Когда юный любовник покинул покои, Риччи поднялся с ложа и подошёл к маленькому столику, на котором стояли бутылка вина и ваза с фруктами. Налив себе очередной бокал, бывший иезуит закинул несколько виноградин в рот, и лицо его озарила блаженная улыбка. С каждым днём жизнь при французском дворе нравилась ему всё больше, и Риччи смеялся над собой, вспоминая, как не хотел оставаться, и провожал папскую карету, удаляющуюся от дворца, чуть ли не со слезами на глазах. Риччи жилось вольготно. Власть французского короля не давлела над ним, как над подданным Святого Престола, а власть Папы располагалась далеко, и его длинные руки не могли сомкнуться на горле Риччи. Что же касается власти любовных мук, то они… Стали значительно слабее уже в первый месяц, а после совсем отпустили. При дворе хватало симпатичных жертв, и бывший иезуит скоро позабыл манящие зелёные глаза и соблазнительную в своей язвительности ухмылку. В данный период времени интересы Риччи были сосредоточены на этом официантике Антонине Моро. И всё было бы замечательно, если б только Папа не докучал своими письмами. Впрочем, Риччи ведь не дурак и вникнуть в дела двора ему было совсем не сложно. Самаэль не стал сообщать Люциферу о своём отъезде, оставил эту неприятную обязанность Амаймону. В конце концов, работы у младшего брата было значительно меньше, чем планировалось изначально, так пускай же он хоть какую-то пользу приносит. Всю неделю, отведённую понтификом для сборов в дорогу, Самаэль потратил на изучение обширной корреспонденции Людовика XVI, которую прежде упускал из виду, так как имел множество куда более важных дел. Французский король не слишком желал следовать советам Папы в вопросах политики, но в личных темах был достаточно откровенен. По крайней мере, такое у Самаэля сложилось впечатление. В результате чтения этой переписки демон в короткие сроки оказался посвящён в подробности отношений Людовика с его женой Марией-Антуанеттой и двором. Монарх жаловался Пию на бездетность, на вмешательство августейшей тёщи Марии Терезии в его семейную жизнь (Самаэль не забыл укорить себя за преступную невнимательность к тому факту, что жена Людовика XVI была сестрой Иосифа II), на отсутствие интереса со стороны жены. Людовик подозревал Марию-Антуанетту в супружеской измене и не постыдился поделиться с понтификом своими умозаключениями на этот счёт. Самаэль смеялся, представляя выражение лица Пия во время ознакомления с этой абсолютно бесполезной с политической точки зрения исповедью. Пию хотелось говорить о вредоносности реформ Тюрго. Людовик же рассказывал ему о жене. Ситуация могла бы стать основой для целой эскадрильи анекдотов и баек. Впрочем, несмотря на веселье, которому демон предавался во время этого увлекательного чтения, он находил всё это ещё и чрезвычайно полезным. Самаэль с чистой совестью мог признаться самому себе: он сумел заглянуть в душу французского короля.