Путь Самаэля

На экране прогремел взрыв, и Мефисто скосил в его сторону зелёный глаз. Один. Не то, чтобы там сейчас происходило что-нибудь очень интересное, но ведь лапу всегда стоит держать на пульсе, не правда ли? Чтобы при случае вспороть сонную артерию максимально быстро и незаметно для окружающих, чтобы ни у кого не хватило наблюдательности заметить, чьи руки держали Дамоклов меч. У Мефисто есть несколько шаблонов, по которым теперь может развиваться ситуация, в которой они всем скопом оказались. На стене висит сразу несколько ружей, посмотрим, которое из них выстрелит. Мефисто слишком засиделся, залежался, зажрался. Превратился в комнатного кота, не чешира. Когти затупились, пора бы их снова наточить. Мефисто ещё не до конца восстановился, но уже хочет снова вступить в игру. Завязывает кимоно и оби*, накидывает на плечи чёрный укороченный тренч с рукавами-крыльями. Хочет… Нет, не так, ему придётся вернуться в игру, потому что игровое поле распадается на составные части, а фигурки ломаются. Этого нельзя допустить. «Хочет»? Нет, это тоже правильно, ведь Мефисто никогда не идёт супротив своих желаний, и разрушение Ассии — недостаточно весомый аргумент, чтобы что-нибудь в этом вопросе поменять. «Считает нужным». Да, так, вероятно, будет правильнее всего. Белиал провожает взглядом фигуру своего господина, выходящего на балкон; идёт следом; сцепляет руки в замóк, как примерный слуга. Мефисто смотрит вперёд задумчиво, без малейшей эмоции во взгляде; Белиал ждёт отмашки, хоть какого-нибудь знака, обозначающего начало действий, но, впрочем, по его виду совсем нельзя сказать, что ему нетерпится. А, между тем, он весь собран и находится в полной боевой готовности. Гончая, рвущаяся с поводка, меньше жаждет вонзить клыки в горло преследуемого зайца, чем Белиал теперь — пуститься в путь. Наконец, Мефисто оборачивается. — Ты знаешь, что нужно делать. Пульс Белиала стучит где-то в горле. Да, он знает! И он сейчас всё сделает, господин может не сомневаться! — Погоди, — демон срывается с места, но покорно замирает по первому звучанию этого равнодушного голоса. Всегда удивляло это умение лорда Феля приказать, не повышая тона. И самое интересное, что никому не возможно ослушаться, будь ты хоть Папой Римским. А господин продолжает: — Она ничего не должна знать. Сердце, только что стучащее в горле, проваливается вниз. Это не катастрофа, на самом деле ничего ужасного не случилось, но Белиалу жаль. Честное слово, страшно жаль. — Но как же… — Придумай как, — резко обрывает Мефисто. Это жестоко, но Белиал ничего не говорит, кланяется, уходит. Пусть же. — Надеюсь, вы знаете, что делаете. Мефисто усмехается. Всегда знал, что его дворецкому жаль девчонку, что он не одобряет всё происходящее, весь этот злой розыгрыш. Честно говоря, Фель уже и сам не уверен, что ему нравится играть в эту игру, ведь по всем законам жанра ему должно быть не до того, пока Ассия катится в бездну. Однако, Мефисто теперь не может остановиться. Не говоря о том, что он никогда не играл ни по правилам, ни по законам жанра и начинать не собирается. Шутка слишком далеко зашла, стало чересчур любопытно, чем всё кончится. На мгновение в мозгу промелькнула мысль, что и Гвидиче, надо думать, не одобрил бы такого озорства, но это тем более не имеет значения. Show must go on. Взрывная волна подземной тюремной башни совпала с негодующим воплем Рина и отбросила рядом стоящих участников спасательной операции на добрых несколько метров. Конекомару, Сугуро и Шиеми отделались лишь синяками и ссадинами; Сандре, как водится, повезло меньше. Буйный поток воздуха с примесью пыли, камней и обломков металла сшиб с ног незадачливую эсквайршу и весьма для неё неудачно приложил её голову о какую-то неровность. В ушах зазвенело, как бывает при контузии, а перед глазами замерцали звёзды. Сандра не любила много внимания к своей персоне, но сейчас очень бы не возражала, если бы кто-нибудь заметил ее и помог подняться, но увы, всем было не до того. Даже Сугуро, как завороженный, не сводил взгляда с демонических братьев. Кое-как вернувшись в вертикальное положение, эсквайрша встряхнулась, надеясь прийти в норму, но гул в черепе слабее не становился. Много позже, возвращаясь мысленно к этой ситуации, Сандра сильно колебалась, пытаясь понять, что в действительности было причиной взрыва: пламя или исключительно гнев старшего Окумуры. Потому что, как ни мало Сандра общалась с Рином, но даже в такой короткий срок она успела понять: эмоции этого парня способны уничтожать малые населенные пункты. Впрочем, как и безэмоциональность его брата. Думать об этом Сандре не хотелось, потому что единственный вывод, к которому приводили её размышления был таков — Окумур в самом деле не мешало бы убить. Ради общего блага, само собой; ради безопасности мира и людей в нём, ведь все убийства совершаются в первую очередь ради общего блага. Об этом говорил ещё Родион Раскольников, но Сандра не хочет в это верить. Ведь это грех. Да определённо. Особенно, если вспомнить, что она где-то слышала: Окумур от смерти спас лорд Фель, а лорд Фель же не может ошибаться. Лорд Фель… Сандра снова помотала головой, чтобы не дать себе раскиснуть и расклеиться. Гул в голове от этого только усилился. Проклятье. А тем временем, действие вокруг набирало обороты. Словно чертик из коробочки, на сцене их пьесы материализовался зеленоволосый парень, завязался разговор. Сандра с трудом, но припомнила, что этого чудака, кажется, зовут Амаймоном, и он приходится братом… К горлу вновь подкатил огромный ком, совладать с которым было ещё труднее, чем с предыдущим. — Интересно, как долго ты ещё будешь реагировать так на каждое воспоминание о нём? Сандра медленно повернула голову влево. Так и есть: старый-знакомый кусок сознания в виде маленького чертика опять мелькал перед её взглядом и раздражал, кажется, теперь даже сильнее. Эсквайрша осуждающе свела брови к переносице. — Я знаю, что ты это я, но мне ужасно хочется дать тебе имя. Какое-нибудь мерзкое. Последнее предложение было произнесено даже мстительно, что вызвало у чертика приступ издевательского хохота. — Мало того, что ты хочешь дать имя самой себе, так ты ещё и пытаешься саму себя оскорбить, испытав при этом превосходство над собой же. Честное слово, иногда мне стыдно быть тобой! Вернее, стыдно-то мне всегда, но в иные моменты — в особенности. — Вместо того, чтобы путать и бесить меня, лучше бы сказал что-нибудь полезное, — отмахнулась Сандра и снова посмотрела на Амаймона. Несколько секунд ничто не нарушало молчания. — Это было бы крайне неуместно, — откомментировал чертик. — Что именно? — Сандра по-прежнему сверлила взглядом брата лорда Феля. — То о чём думаешь, — впервые в голосе чёртика не звучало издёвки. — Но… — Нет, даже не думай! Рыдать на плече этого демона — очень, очень, очень-очень плохая идея. И тот факт, что ты предпочитаешь называть этот процесс «выражением соболезнования» ничего не меняет. Мы оба знаем, что это твоё «выражение» и начнется, и закончится в лучшем случае рыданиями, в худшем — депрессией и статиком. Так что послушай самую умную часть своего сознания: стой смирно и жди, пока закончатся последствия контузии. Однако в следующее мгновение произошло то, что окончательно заглушило в Сандре голос самой умной части её сознания. Белиал стоял, как ни в чём не бывало, с равнодушным лицом и сложенными на груди руками. Говорил что-то, чего Сандра не могла расслышать, да это ведь и не имеет никакого значения. Потому что вот он и вот она. И у них одно на двоих, общее и такое бескрайнее горе; несчастье безысходное, как Тихий океан, и такое же глубокое. Именно поэтому Сандра сорвалась с места, забыв обо всём. И о своём отсутствующем слухе в первую очередь. При виде несущейся на него эсквайрши с бурлящим отчаянием в глазах ни один мускул не дрогнул на лице Белиала. Он ждал чего-то подобного, не верил, что девчонка продержится долго. Конечно, она ничего не слышала, для неё остались тайной слова, которые могли бы её спасти. Спровоцированная контузия в помощь. Но держать перед ней ответ, пусть даже невербальный, Белиалу всё равно не хотелось. Ведь он же всё-таки демон, а у демонов не бывает мук совести. Легко сказать или подумать, но Риген вцепилась в него, словно в последнюю надежду: схватила за руки, закусила губу до крови. А глаза сухие, словно песок в Сахаре. Невыносимо просто. Сугуро Рюджи тут же положил руки ей на плечи, попытался отвести в сторону. Она не далась. — Б… Б… Бе… Л. Лорд… — язык заплетался, словно она дурочка какая-нибудь, словно у неё сейчас будет приступ эпилепсии. Белиал развернулся и пошёл прочь, не оборачиваясь. Он выполнил приказ своего господина. Где-то позади Сугуро Рюджи уговаривал Риген не сходить с ума, очень мило с его стороны. Юкио почти добрался, он уже совсем-совсем там! Там, где сила; там, где власть; там, где он — принц, меч, закон и порядок. Где нет надоедливого братца, будто всего состоящего из переплетённого клубка эмоций без малейших признаков разума; где нет лицемерного, абсолютного в своей жестокости и лживости Ордена. Где всё пропитывает яркий до ослепительности свет. А, впрочем, Юкио ведь не таков, каким считает его брат Люцифер. И не таков, каким считает его брат Рин. Он — совершенно уникальный, особенный, не разгаданный ни для кого из них. Он не будет плясать под дудку Люцифера ли, Рина ли. Он потребует принадлежащего ему по праву и будет сам по себе. Всегда был на самом деле. Проблема в том, что ему постоянно мешают. Орден, желающий видеть в нём прежнего, верного исполнителя; Мефисто Фель, жаждущий иметь в его лице оружие, разящее без промаха, самый лучший на свете инструмент; Рин, действующий и вовсе из своих сентиментальных и таких непонятных мотивов. Юкио не понимает, не хочет понимать. Ему совсем не интересно на самом деле. Единственное, что имеет значение это голос, ласкающий внутреннюю поверхность его черепа и шепчущий: «Ты слаб». И Юкио бы обозлиться, отречься навсегда от такого позора, но голос гасит любые проявления бунта обещанием: «Не желаешь ли узнать тайну своих глаз и своего рождения. В этой правде есть сила». «Сила, сила, сила…» — отдаётся эхом в уме Юкио, который смотрит на брата, видит его шевелящиеся губы и наполненный отчаянием взгляд и ничего не слышит. Ни слова. Белый шум. — Почему ты всегда приходишь мне на помощь? — спрашивает. Он ведь и в самом деле не понимает. Понимал когда-то давно, но уже забыл и даже не уверен, что хочет об этом вспоминать, хоть и задаёт этот ненужный, до мозга костей риторический вопрос. Так Пилат спрашивал у Христа, в чём есть Истина. Есть такие вопросы, получать ответы на которые даже вредно. Рин не понимает, куда ему. Кричит, топает ногами, как маленький, бросает под лопасти прилетевшего вертолёта ничего не значащие слова. Рокот машины перемалывают бесполезные сотрясания воздуха, превращает их в то, что для Юкио представляет из себя любое действия Рина, — в белый шум. Появление Рензо Шимы забивает последний гвоздь в крышку гроба глупого мальчишки. И разве Юкио виноват в том, что сделал потом? Претворил эту метафору в жизнь, проделал в черепушке дурачка аккуратную дырку, уменьшенную копию дыры в его душе. К черту, братик ведь глуп, сумеет прожить с отверстием в центре лобной кости, куда денется. И простите, отец Фуджимото. Риген попятилась, вжалась спиной во что-то мягкое, не обратила внимания, во что именно. Это происходило сейчас у неё на глазах, и эсквайрша была уже в который раз в шаге от беспамятства. Стоило хоть чуть-чуть оправиться, мало-мальски прийти в себя после столкновения с Белиалом, как её, всю побитую и переломанную, ждало очередное испытание. Риген не была уверена, что умрёт не от одного из таких потрясений. — Как? Как можно начать жить в такой атмосфере?! — мысленно возопила эсквайрша, наблюдая, как из глаз Окумур, что одного, что другого, вылезает сам дьявол. Ни больше, ни меньше. И совершенно не иллюзорно, до убийственности не метафорически. Хотелось кричать. А ещё убить наглое альтер-эго, не желающее ни с чем соглашаться. Жаль, что голос отнялся от ужаса, а конечности висят безжизненно вдоль тела без малейшей надежды на перемены. Да и не совладать ей голыми руками с куском своего же сознания. А чертик смеялся, издевательски, ужасно по-лордфелевски, и это получалось у него вроде как даже покровительственно. Вроде, как у отца, смеющегося над мелкой проблемой любимой дочки, прежде чем легко и непринужденно решить её. Риген стало даже чуть лучше. Ни за что не признается, но ведь факт. — А что ты думала? — альтер-эго спикировало на плечо и нежно прижалось к шее, Риген даже показалось, что она ощутила это прикосновение, — Ты думала, что будешь жить в милых стерильных условиях, без проблем и потрясений? Что жизнь любезно позволит тебе оправиться, успокоиться, зализать раны, и впоследствии перед каждым ударом по голове станет извещать тебя письменно за неделю до события, чтобы ты успела морально подготовиться и надеть каску? Как бы не так! Приучайся всё делать на ходу, если хочешь хоть чего-нибудь успеть. Ведь тебе же известно, что нужно бежать изо всех сил просто, чтобы оставаться на одном месте. Альтер-эго говорило что-то ещё, но Риген уже не слушала. Это ведь всё чушь, психологическая защита. А защищаться есть от чего, потому что из вертикальных зрачков Юкио полился ослепительный свет, встал щитом, отгородил от бурлящего торнадо разрушительной энергии Рина. Риген не могла решить, кто из них страшнее: бурлящий, словно атомный реактор, старший брат или пышущий холодными фотонами младший. Только одно эсквайрша знала чётко — именно после встречи с такими огнями она страстно полюбила чёрный цвет. То ли Люцифер, то ли сатана, не решить. А, впрочем, одного ведь поля ягоды; одни мысли на двоих, одна сила. У Риген желудок делал сальто, и всё внутри переворачивалось от вида происходящего, от одной мысли, чем это всё может обернуться. Ведь она же когда-то сбежала прямо из-под носа первого сына сатаны, и он об этом не забыл, можно не надеяться. И лорда Феля, который мог бы выручить, вытащить за шкирку из всепожирающего пламени, больше нет. Некому обругать идиоткой, дать затрещину по пустой голове, но спасти. И это ужасно, как сильно бы Риген не хотела воссоединиться со своей любовью. Инстинкт самосохранения вшит прямо в нейроны, его просто так не заткнуть. И чушь это всё, — когда депрессивные девочки говорят, что не хотят жить. Лорд Фель незадолго до смерти рассказал, поделился печальной историей своей дружбы, а заодно и причинами своей заинтересованности в её, Риген, благополучии. Мило с его стороны, но ведь и она не такая уж дурочка, понимает теперь, зачем она сдалась Люциферу и сатане; почему они так настойчиво требуют её отречения и покорности. Былые обиды, старые счёты. Её славный предок Гаспаре Гвидиче нанёс ведь Геенне очень внушительный удар, но его теперь не достать. Он ушёл в неподконтрольные сатане сферы, и осталась только она — глупая, слабая, сломанная. Но всё ещё сатане не подвластная. Посрамить потомка Гаспаре Гвидиче почётно и на первый взгляд совсем не сложно. Хорошая месть. Холодная, как люциферов свет. И Риген как-то даже чуть-чуть обидно, что дело не в ней. Ни для лорда Феля, ни для Люцифера, ни для сатаны. Всё только из-за её чудесного предка, а она умеет только стоять, как гранитный камень, да обожать лорда Феля. Вот и вся значимость. — Не может быть. Ты завладел Юкио? — в глазах Рина непонимание, растерянность. Юкио смотрит на него уничижительно. Ребёнок, что с него взять, но уже не такой, как прежде. Сильнее, мощнее, воздержаннее. Хотя наивности по-прежнему не занимать, но оно и к лучшему. Легче манипулировать. — Сатана говорит сам за себя, — объявляет то ли Юкио, то ли нечто, прошедшее сквозь его разум. И он действительно говорил сам. В ушах Рина, в ушах Сандры и других. Опалял их разум своей едкой горючей энергией. Сандра не знала, что слышат другие, но её собственная голова разрывалась. Эсквайрша упала на колени, зажав череп в ладонях. — Какой ничтожный у него потомок, — звучало в перевернутых мозгах, — слабый, совсем жалкий. Не пойму, как Люцифер и Самаэль до сих пор не доставили тебя ко мне. Но ничего, мы скоро поправим это досадное недоразумение. Виски ломило нещадно, но даже в такой ситуации Сандру не оставляла единственная мысль, которую она тут же и попыталась озвучить. — Скажи… Лорд Фель у тебя? В твоих лапах? На секунду повисло молчание так, что Сандре даже показалось, будто боль стихла. Жаль, что в следующее мгновение пространство взорвалось злорадным хохотом. — Да, он у меня, — довольным, даже сытым голосом заметил сатана, — хочешь его спасти? Он ведь страдает, горит, стонет, мучается… Его кости крошатся в пыль, глаза лопаются, словно мыльные пузыри… Сандра скрючилась в позе буквы зю, кажется где-то снаружи Сугуро пытался дозваться до неё, но это было в настолько далёкой реальности, что было бы крайне нецелесообразным обращать на это внимание. Эсквайрша прижала руки ко рту, потому что в близкой для неё реальности не происходило ничего хорошего, впрочем, как и всегда. В её реальности с мерзким хрустом ломались суставы, водопадами, фонтанами лилась кровь. В её реальности лорда Феля распинали, четвертовали, протыкали железными крючьями, отрезали половые органы. В какой-то момент Сандру вырвало от отвращения, боли, жалости и ни пойми ещё чего, но даже это не имело ни малейшего значения, потому что лорд Фель выл не своим голосом. И умолял её, свою Риген, помочь ему, не отвергнуть его. Он полз, волоча за собой кишки, протягивал к Сандре руки. По его щекам бились слёзы вперемешку с кровью, а на фоне всего этого звучал неумолимый, довольный, сытый голос: — Неужели ты так жестока? Ты его уже не любишь, твоя любовь была настолько фейковой? Фальшивка, дешевка, ничего не стоит. Ведь ты же знаешь, что никогда не стоила. Всегда была только зависимостью, страстью, болезненной привязанностью, но неужели вся эта шелуха стоит настолько мало, что ты теперь не захочешь избавить его от страданий? Страданий, в которых ты же и повинна, ибо он терпит наказание за тебя. За то, что был добр к тебе. Вот оно твоё христианство, твоё милосердие. Любовь твоя. Признай теперь, что твоя жалкая, трусливая, себялюбивая душонка тебе во стократ дороже всего его. И тебе совсем-совсем неважно, что Враг, Которого ты так чтишь, сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». Но какое там! Ты не то, что за «други», ты за великую любовь свою душу положить не можешь. А ведь право-слово, душонка-то хиленькая, гнилая совсем. И торговать-то такую мне неприлично как-то. Сандра орала, каталась по полу, царапала лицо своими короткими сбитыми ногтями. Не понимала, где находится и что происходит. Боль теснила грудь, но не своя боль, нет. Боль лорда Феля. И дело было вовсе не в сатанинской мощи, позволявшей ощущать чужую боль, как свою. Дело в том, что Сандра всегда переносила любое страдание лорда Феля, будто собственное. Хотела бы и вовсе в одиночку, нести на себе каждую его муку, но увы, ношу получалось лишь разделить, да и то не всегда. Лишь, когда он позволял. Сейчас было совершенно невыносимо. В ход были пущены все возможные манипуляции от страшных сцен нечеловеческих мучений возлюбленного до цитат из Библии, и Сандра очень хотела согласиться. Так хочет согласиться мать на убийство чужого ребёнка, чтобы спасти своего собственного. Так солдат втыкает штык в мирных жителей страны-противника, чтобы жили мирные жители его собственной страны. Сандра билась в агонии и колотилась головой о землю, потому что знала, какой из поступков будет правильным. И её кровоточащее издёрганное хилое сердце осуждало её. Здравый смысл осуждал её. Но знание было не спрятать, не заткнуть. Знание орало не тише её самой о том, что будет правильно. Потому что обречь на смерть чужого ребёнка ради своего — грех, потому что пойти на поводу у сатаны и дать ему слабину хоть в чем-то… Разум пронзила спасительная мысль. Сандра отрекается от сатаны, это да, но ради чего? А вернее, ради кого? — Господи! — язык ворочался с трудом, его приходилось двигать вперёд, как локомотив, — Помоги! Защити его… И меня… Спасти от злой власти, от нашествия… Это звучало неуклюже и некрасиво, как-то даже глупо. Эсквайрша захлёбывалась в слюнях, слезах, других органических жидкостях; ей было решительно не до «иже еси на небеси». Но ничего лучше она сейчас предложить не могла. Получилось только отключиться. Сандра уже не видела, как Юкио шагнул в вертолёт; как личность Рина раскололась грецким орехом в пасти Щелкунчика. Не видела, как, словно из неоткуда, появился Белиал и унёс её бездыханное тельце, пока все были слишком заняты, чтобы обратить внимание на такую мелочь.