Осень наступила быстро – Город не успел насладиться последними красками уходящего лета. Эта мудрая Дама плясала на ковре из желтых листьев, шуршала юбкой – последней оранжевой кроной на дереве, которую для неё сшил воздыхатель-ветер. Она танцевала на главной площади, в подворотнях – не забывала даже самые маленькие закоулки. И со всех окрестных крыш слетались птицы смотреть на Осень, даже старые дома поверили в себя и шатались в такт причудливой танцовщице. А она уже репетировала, как всплакнет маленьким дождиком и улетит, оставляя место старшей сестре – Зиме.
В такие моменты древний, как само мироздание, дом семьи Марченко тоже качался. Только вот его несли не заботливые руки Осени, а какая-то неведомая сила, которая в нем поселилась в последнее время. Дом любил подглядывать в свои окна, наблюдать за обитателями – ему не составило труда вычислить эту самую силу. Ей оказалась маленькая (по меркам здания) девочка с копной рыжий волос, её почему-то хозяева с улыбкой называли невестой. Кстати, о взрослых. Валерия Иннокентьевна прятала змеиный оскал в улыбке, готовая в любой момент броситься на сиротку без роду и племени. А вот Павел Андреевич грустил: всё по чему-то вздыхал. Грустил и несмышленый мальчишка Виктор – прятался от силы (видимо, она тоже его тревожит – рассуждал дом). А вот Володя сверкал от счастья – он ни на минуту не отходил от Тани (кажется, так звали эту девчонку). Ещё парнишка бегал к своему другу Антону, однако всё чаще и чаще приходил от него хмурый.
Однажды дом набрался смелости и заглянул в комнату нового жильца. Каково же было его удивление, когда он увидел там Таню и Виктор, стоящих посреди букетов с розами. Некоторые уже пожухли, а некоторые были настолько кроваво-красными, что от них было невозможно отвести свой взгляд. Но еще любопытней оказался разговор хозяйки с мальчишкой. Она, уперев руки в бока, словно баба за прилавком на базаре, гневно свистяще шептала:
- Тебе не надоело присылать мне эти букеты? Пора бы уже смириться, Виктор!
- Я понятия не имею, о чем ты говоришь, - отвернув голову от собеседницы и смотря куда-то вдаль, отвечал он.
- Это не смешно! Откуда ты взял эту фотографию? Я уже неделю не сплю, мне по ночам из-за неё сняться кошмары, - после этих слов под короткой рыжей обжигающей челкой в бездонных глазах стали зарождаться слезы. Но последние слова оживили Виктора:
- Какую фотографию?
Таня молча протянула ему фотографию, достав её из одного из последних букетов. Дом одним глазком глянул на старое, пожелтевшее черно-белое изображение, которое было явно вырезано из одной большой фотографии. На неровном квадратике была запечатлена маленькая девочка. Она, наверное, сидела на чьих-то узких коленях – в праздничном платьице, улыбаясь до ямочек на щеках. Но больше всего завораживала надпись на обратной стороне фотокарточки, выведенная красивым размашистом почерком: «Скоро мы с тобой встретимся, сестренка».
Дом тогда не придал этому значения. Ему показалась интересным другая сцена: на следующий день Виктор снова появился в маленькой комнатке, заставленной розами. Пока девчонка еще спала, доглядывая с улыбкой очередной сон, он с печатью печали на лице положил на её туалетный столик всего один цветок – пурпурный гиацинт и записку (вчера здание видело, как парень писал о том, что дарит свой последний подарок любимой и желает ей быть счастливой). Если бы у дома были глаза, он бы обязательно расплакался – дом знал, что гиацинт означает расставание, говорит о том, что множество препятствия стоит на пути между двумя сердцами, чтобы быть вместе. Виктор последний раз бросил свой взгляд на Таню: на её волосы, непокорно лежавшие на подушке, на её детское личико. Хотелось подойти, провести пальцем на подбородку, зацеловать… Парень тряхнул головой, отгоняя наваждение. Так же бесшумно, как пришел, он вышел из комнаты.
Дом продолжил следить за своим питомцем. В коридоре Виктор накинул на плечи огромный рюкзак, подхватил в руку гитару и начал спускаться стремительно вниз по лестнице. «Это чтобы не вернуться, не передумать», - догадался дом. Однако дорогу беглецу в этот предрассветный час преградил брат.
- Обиженный Ромео покидает чертог не своей Джульетты? – насмешливо проговорил Володя. На лице старшего Марченко не дрогнул ни один мускул.
- Пусть трусливый приспособленец Тальберг благодарит меня, - с той же едва заметной грубостью в голосе отвечал он. – Володя, пойми, что ты вращаешься не в тех кругах. Прошу, не засасывай в этот омут хотя бы Таню.
- Всё кончено: я уже договорился с Антоном. Не узнаю своего братца: неужели, трусит? Мы только поможем бедной Тане найти своих родных. Вот видишь: увидев фотографию, она уже стала кое-что вспоминать. Например, вчера она мне рассказала, как видела во сне какого-то страшного деда. Ей всего-то стоит парочку раз поговорить с Антоном, и она всё вспомнит! – Володя размахивал руками, пытаясь доказать свою правоту.
- Да пойми ты, что вы – лишь преграда на пути Антона. Таня ему нужна, как источник информации, а ты – как посредник. Будешь удивлен, если я скажу, что он предлагал эту роль и мне? – Виктор сейчас был так похож на графа Монте-Кристо из старого романа – несгибаемый, мертвенно-бледный, брошенный всеми.
- Чушь, - младший Марченко засмеялся. – Хотя, чего я тебя уговариваю? Собрался уходить – уходи. Скатертью дорога. Лидочке привет!
Дом вздохнул и завыл водосточной трубой. На черепичную крышу отчего-то налетела лютая тоска.
***
По старой крыше кофейни гуляло осенние солнце. Она звала всех к себе ароматом кофе, тихими и уютными столиками. Кофейня была довольно молодой и взбалмошной девицей, поэтому любопытство в ней можно было вычерпывать бадьей. Особенно здание интересовала миловидная юная девушка, которая сидела за самым дальним столиком, под копиями известных полотен Айвазовского.
Кофейня без труда узнала, что девчушку звали Аней Красиной. Красивая блондинка нервно кусала губы, теребила холодные бледные пальцы – явно ждала кого-то. О, а вот и он – импозантный мужчина средних лет. Маленький, словно волейбольный мяч, он буквально вкатился в заведение. По его запаху дамочка безошибочно определила, что его звали Разумов Богдан. «И что только могло свести этих двух совершенно разных людей?», - раздраженно подумало здание.
- Прости, что задержался. Давно ждешь? – бархатным голосом поприветствовал мужчина.
- Ничего-ничего. Я сама только пришла, - соврав, лучезарно улыбнулась Аня.
- Сейчас ты будешь визжать от восторга: «Парус» выпустил небольшим тиражом твою кассету! – глаза Красиной загорелись, - Но это еще не всё: этот тираж уже разошелся. Аня, скоро тебя начнут узнавать на улице.
- Богдан Владимирович, я не знаю, как Вас благодарить, - на глазах Аи навернулись слезы. Сейчас ей хотелось скакать по всему заведению и щебетать от радости! Её бессонные вечера, проведенные на звукозаписывающей студии, пропали не зря. Девушка держалась из последних сил, чтобы не кинуться на шею Богдану Владимировичу, ставшему таким близким за это короткое время их сотрудничества.
- Да брось ты – это моя работа, - мягко улыбнулся мужчина. – Лучше скажи: тебя мама не сильно достает? А то она любит посмеяться.
- Нет-нет, всё хорошо, - поспешно заговорила Красина. – Ваша мама, вахтерша-бабушка на студии, очень милый человек.
- Я рад, что вы нормально общаетесь: вот мою первую жену она терпеть не могла. Постоянно на неё ворчала, а когда я с ней развелся, мама послала бывшей жене письмо, где сердечно благодарила за то, что «эта скверная женщина» избавила меня от своего присутствия, - Разумов усмехнулся.
- То есть Вы намекаете, что со мной она ласкова, потому что метит меня в кандидатки на супругу?
Аня сказалась и только потом поняла, что именно. Покраснев до самых ушей, она глянула на начальника – он тоже сидел весь красный, хоть пар из ушей выпускай. «Вот взрослые люди, а ведут себя, как дети!», - раздраженно фыркнула кофейня.
***
Старый дом, давно влюбленный в свою юность, всеми стенами наблюдал за молодым хозяином. Ему нравилось смотреть, как Антон рисует: черточка, черточка, ещё один взмах острым карандашом и портрет готов. Шамшур рассекал белую бумагу, выводя на ней черты знакомого лица. Что-то ему не нравилось, и тогда волшебник взмахивал ластиком. Здание так любило смотреть за сотворением его магии, невидимой обычному глазу.
Но иногда хозяина отвлекали: как, например, это произошло сейчас. Пришла какая-то заполошная девица, которая нарушила чарующую тишину. Она громко говорила, махала руками, пыталась привлечь к себе внимание Антона. Он же, словно мудрый старец, неспешно отложил блокнот в ящик стола (этой нельзя показывать набросок ни в коем случае – узнает ведь персонажа всех сокровенных рисунков господина!).
- Лида, чего ты так шумишь? – устало протянул Шамшур. А та самая Лида (позже здание узнало, что носила она фамилию Смирнова) уже распоряжалась на кухне.
- Антон, мне тоже не очень нравится работать с тобой. Но мне не меньше твоего хочется подгадить Тане!
- И что же эта милая барышня сделала тебе? – пряча усмешку в уголках губ, спросил хозяин. Дом превратился в уши, чтобы не пропустить ни одного слова их беседы.
- Она портит жизнь всем. Рассорила Аню и Веру, загробастала в свои дурманящие чары Володю и Виктора, жизнь мне испортила, - картинно закатив глаза, простонала Лида.
- Я всей проблемы не смогу решить, ты же знаешь… Я могу только на некоторое время отправиться с ней в далекое путешествие.
- Вот поэтому я здесь! – победно воскликнула Смирнова. – Убьем гадюку вместе!
Антон рассмеялся, демонстрируя свои белые крупные, словно жемчужины, зубы.
- Лидия, Вы - глупая девочка. Мне Таня не мешает жить, как ты могла подумать. Мне просто нужна кое-какая вещица от нее. И всё. А устранять – фи, это так банально и скучно.
Дом, если бы только мог это сделать, хотел поаплодировать своему господину. Вот это правильно! Нечего эту змею подколодную пригревать у себя на сердце – вон как она глазами сверкает. «Как хорошо было, когда здесь бывал Виктор», - с тоской подумало здание. Тогда вся комната озарялась светом, тогда Антон не щадил себя: он смеялся звонко, искренне, рисовал почти каждый вечер. А Виктор улыбался, словно мудрый наставник, который смотрел на своего ученика. К сожалению, дом просмотрел, из-за чего повздорили эти мальчишки. Наверняка из-за чего-то несусветно глупого: он помнил, как накануне вечером хозяин мучился от того, что не знал, как что-то сказать своему другу.
А теперь здесь царствовали холод и Лида, господин больше не смеялся. Поэтому дом грустил, скрипя крышей на чердаке.
