Поэтические зелья Аэлднаиланы

«– Ты плохо знаешь Шурфа, – возразил я. – Уж если он вбил что-то себе в голову, будь покоен, пока не сделает, не угомонится. И три дюжины страстных красоток останутся ни с чем: сэр Шурф просто сметет их со своего пути к намеченной цели. Зато на обратной дороге подберет, пожалуй. Он парень хозяйственный»       Ничего нового. По-прежнему оттуда       

      – А я все-таки не вижу причин, почему бы нам не сорвать ко всем магистрам эту твою орденскую деятельность!       К тому моменту, как я выдал Шурфу эту свежую идейку, на его столе покоились с миром две пустые чашки и початая пепельница. Не знаю, что руководило мной в тот момент, когда я эксплуатировал Щель между Мирами на предмет пепельниц, – но та, что мне попалась, имела на строгом черном фоне миленький узор из листьев конопли. Шурф пепельницу оставил – впрочем, не себе лично, а кабинету Великого Магистра Ордена Семилистника. Ну да, ну да. А когда я просветил его по поводу того, что изображенный на пепельнице семилистник есть не что иное, как начинка той самой кеттарийской веселой курительной палочки, он хмыкнул и доверительно сообщил мне: давно подозревал в том, как переплетаются между собой Миры, какую-то злую иронию, подкидывающую такие вот сюрпризы или складывающую не в тех головах докучные сказки про ворон, разложенных под мостами.       – Еще будешь чая? С клубничным пирогом, мне так кажется…       Он кивнул. Его мысли уже были заняты чем-то многогранным и насущным.       – А! – внезапно вскочил я, на автомате вытаскивая что-то из Щели. Шурф чуть нахмурился. – Нет, все в порядке. Просто вспомнил, что хотел тебя спросить…       Он возвратился в реальность.       – Спрашивай, в чем дело… А это как получилось?       – Что? – Я оглядел свой улов и прыснул со смеху. – Кхм. Ну, это кусок торта, Шурф. Позволь мне обойтись без уточнений, по какому поводу на моей псевдоисторической родине сооружают такие кремовые, э-э, великолепия – предполагается, кстати, что у такого торта есть еще пара этажей, и хоть режь меня, дружище, не знаю, как такое вышло. Мне ничего подобного и в голову до этой минуты не приходило. Я хотел всего лишь клубничного пирога, ну, или, может, не клубничного…       – Вообще-то, – Шурф склонил голову набок, – мне как члену закрытого Кулинарного клуба просто было интересно, как у повара получилось поверх такой неординарно рослой кремовой прослойки уложить еще один корж. Но теперь мне тоже любопытно, что творилось в твоей голове. Если я правильно понимаю, изделие представляет собой специальный…       Я вздохнул.       – Правильно, Шурф, ну, или неважно. – И поспешил перевести тему: – Я все-таки хотел спросить, извини меня, шута горохового, если это бестактность в моем стиле. Но ты женат сейчас?       Шурф понимающе кивнул самому себе.       – Вопрос о происходящем у тебя в мыслях снимается. Нет, это не бестактность, и мне даже понятен твой интерес. Формально нет. Состоять в браке, как ты явно помнишь, для членов Ордена недопустимо. Но на моих отношениях с Хельной это не отразилось. По крайней мере это моя маска себе позволить в состоянии.       – Фух, – я улыбнулся. – А то до меня слегка неожиданно дошло, что я ведь не спросил Хельну, куда ее отвести, просто по привычке доставил в твой дом.       – С адресом ты не ошибся. А вот с мотивацией – да, – заметил Шурф. – Имеет смысл спрашивать кого-то, кто от тебя зависит, о его предпочтениях вне зависимости от постоянного места проживания. Хельна могла бы захотеть, к примеру, остаться с леди Гаттой или развеяться где-нибудь на берегу реки.       – И правда, – поник я. – И куда только девалась моя хваленая любовь к свободе.       Шурф посмеялся совсем тихо, я бы сказал – шепотом.       – Твоя хваленая любовь к свободе – это прежде всего любовь к твоей свободе, Макс. А не к свободе перемещений Хельны или кого бы то ни было. Но в тот конкретный раз ты угадал, как с тобой обычно и бывает. Хельна любит оставаться в саду, когда испытывает потребность побыть одной.       – Вот оно что. – Я поймал себя на мысли, что задумался о жене Шурфа как о личности, о ком-то с желаниями, чувствами и несовершенствами, и тут же ощутил что-то вроде прилива ответственности. Нет, надо как-то сворачивать с этой дорожки. Судьба научила меня желать чего-то по отношению к окружающим с крайней осмотрительностью. Не стоит подключать леди Хельну к моему празднику жизни.       – А вот почему я читать могу? – задумчиво спросил я себя, насильственно меняя ход мыслей.       Шурф воззрился на меня с легкой тревогой. Я смутился.       – Прости меня, пожалуйста, друг, – пролопотал я. – Я понимаю, как тебя ранят такие заявления. Я не планировал вслух это ляпать.       – Теперь уж, будь так добр, доляпай до конца, – попросил Шурф. – Я тоже непредвиденно задался этим вопросом и некоторыми с ним сопряженными.       Я рассмеялся.       – Все не так страшно. Просто я оказался растерян перед лицом обстоятельства, что могу читать на древнем эльфийском. Понимать, хвала магистрам, ничего не понимаю, но буквы каким-то образом узнаю и различаю.       – Ты об этом. – Он явно успокоился. По крайней мере, явно для тех, кто привык замечать нанометровые изменения мимики. – Разгадка довольна проста. Когда амфитимайи приплыли на Хонхону, они принесли с собой и письменность. Крейям, как ты понимаешь, письменность была, мягко говоря, так же нужна, как тебе – регулярные оперные представления в Мохнатом доме.       Я покачал головой. Ох, недооценивал Шурф Мохнатый дом!       – А когда на Хонхону стали переселяться люди, чистокровные и не слишком амфитимайи просто утвердили в правах буквенную письменность. Помимо сопутствующих военных развлечений свою роль, как мне кажется, сыграло и то, что заучивать человеческую руницу им было лень и скучно – а вот слова интересно, поэтому большинство слов, которыми мы с тобой сейчас пользуемся, это слова с Черухты... А письменность восходит к эльфийской, поскольку буквы в упрощенном виде дожили до наших дней.       – Страсти-то какие, подумать только! – восхитился я. – Вроде какие-то буковки, а тут вам и войны, и романтика! Подожди, Шурф, ты сказал, люди писали рунами?       – Писали, – подтвердил он, – и, к сожалению, осталось от этих рун весьма немногое. Собственно говоря, довольно легко заметить, что Общий алфавит не слишком подходит для записи слов Общей речи. Взять хотя бы написание хет и хох. Ну-ка скажи мне, – Шурф поднялся из-за стола, приобретая грозный вид и не менее грозное звучание, – согласно какому правилу на письме используются эти буквы?       Я так растерялся, следя, как на меня неотвратимо надвигается его величественная и суровая фигура, что без запинки выдал:       – Ну, хет пишется вместо сдвоенной хох. Подожди-ка, а откуда я это знаю?       Шурф чуть усмехнулся, снова становясь собой.       – Ты знаешь больше, чем тебе кажется, Макс, – спокойно ответил он. – Я только помог тебе не терзаться сомнениями. И да, ты прав. А теперь скажи мне, почему бы просто не писать два раза подряд хох вместо того, чтобы исхитряться с хет?       – Ну не знаю, – я пожал плечами. Теперь, когда он обошел стол кругом и стоял, скрестив на груди руки, сбоку от меня, мне пришлось задрать голову и повернуться – я-то все еще сидел. – Тут, должно быть, затесалась какая-то эльфийская кровавая история.       – И история эта, не слишком кровавая, кстати, заключается в том… – его голос приобрел особую плавность и некоторую тягучесть, хотя лицо – лицо оставалось непроницаемым, – что в языке амфитимайев был легкий ха, а в языке людей – нет. И букву хох кейифайи использовали для записи звука… – объясняя, он наклонился к самому моему уху и порывисто выдохнул. – А люди, – шепотом добавил он, – продолжили писать по принципу: больше звука – пишем хет, меньше звука – пишем хох.       До меня не сразу дошло, что вот этот его выдох, заставивший меня слегка зарумяниться, был демонстрацией звучания грешного ха легкого.       – Магистры, Шурф, – пробормотал я, – а в языке эльфов все звуки нужны были для того, чтобы возбуждать? Или некоторые все-таки чтобы общаться?       – Ну, знаешь, – ровным голосом ответил Шурф, – философия наслаждения пронизывала всю жизнь кейифайев, даже если амфитимайи и упиаты понимали ее по-разному.       – А-а-а, ну, это понятно. А то я смотрю, что-то все, в кого ни ткни, не дураки пожрать.       Вместо того чтобы комментировать вершины моего остроумия, он приземлил свою ладонь размером с небольшой зонтик мне на плечо.       – А что тебя привело к этой лингвистической задаче, м?       – А. Да это все палатка, – отбрехался я. Делиться с Шурфом рассказом о книгах было еще не время. Сначала я собирался навестить еще одних хороших друзей. А то однажды уже подставил Шурфа с подлинностью, причем не размениваясь на мелочи. Подсунул ему за раз целую фальшивую библиотеку. – Там была вывеска… – Я напряг память.       – Шуньолх наанэ дэ аэлдн-аи-лана, – помог мне он. – Как тот самый трактат.       – Вот и ты знаешь про трактат. Хотя кому, как не тебе, и знать. И Джуффин знал, и леди Гатта.       Я прикрыл глаза и прислонился затылком к его животу. Выходило ничего так, приятно.       – Про этот трактат знают вообще все образованные люди, Макс. – Шурф запустил свободную пятерню в мою шевелюру, вознося меня на облака блаженства. – Это известный трактат Древней эпохи, посвященный разбору определения, структуры, функций и магической силы поэзии. Предположительно в нем содержатся ответы на многие вопросы, которыми исследователи задавались еще в Эпоху перехода. Я бы скорее усомнился, что кто-то в Ехо, помимо тебя, о нем не знал.       – Да вот продавец в книжном магазине и не знал, – брякнул я, расслабившись. Тут же прикусил себе язык, конечно. Но Шурф не имел свойства пропускать что-то мимо ушей.       – Что это за такой любопытный книжный магазин, позволь поинтересоваться? – проговорил он.       – Ох, как бы тебе объяснить. Такой с черными креслами. Неподалеку от Дома у Моста, где-то на подходе к набережной. В общем, в полутора-двух часах хорошего блуждания между домом и службой.       – Я понял, – остановил он мой поток данных. – Это магазин сэра Саватты Чхеды. Да, я готов поверить, что сэр Чхеда не осведомлен о древних трактатах. Его магазин, если ты заметил, рассчитан по большей части на приезжих. Там много карт и описаний достопримечательностей, путеводителей по мостам и знаменитым зданиям. Но литература, способная заинтересовать коллекционера, там не попадается. Усвоив это, я вычеркнул магазин сэра Чхеды из списка тех, что необходимо периодически посещать.       Ну конечно, ага, подумал я, никаких коллекционных книг в том магазине, вообще. Но виду, разумеется, не подал. Что далось мне не без труда – я и так-то не мастер хранить тайны, а тут свои.       – А каким ветром тебя туда принесло, Макс?       – Да искал, что бы почитать про Уандук. Вынес полмагазина. Оставил, правда, сэру Чхеде золотой эквивалент, – улыбнулся я.       – И как, нашел что-то достойное внимания? – Его глаза слегка загорелись любопытством – наблюдать за чем мне было не очень просто, поскольку его рука все еще массировала мою макушку.       – М-м-м! – Я задрал кверху указательный палец и проделал фокус с Щелью между Мирами, воспользовавшись, зачем далеко ходить, собственным лоохи. – Вот что нашел.       И я протянул Шурфу «Исследование практик».       Секунду мой друг выглядел, не побоюсь этого, немного растерянным. Потом одной левой быстро пролистал страницы и с узнаванием улыбнулся.       – Встречал раньше? – спросил я. – По мне так достаточно незанудно.       – Именно эту часть – нет, но, думаю, имя автора и полное название серии назвать тебе смогу. Видишь ли, такие сокращенные заглавия не характерны для отдельных, самостоятельных исследований. А в случае если автор по какой-то причине разбивает трактат на части, то последние из них, когда давно уже понятно, о чем идет речь, называют коротко, как здесь. Это, должно быть, десятая часть или, вероятно, одиннадцатая. Первые три я читал и могу сказать, что это поверхностная и популистская работа.       – Вот что бы я без тебя делал, – мурлыкнул я. – Ни про трактаты бы мне, несчастному, никто не объяснил, ни за ушком бы не почесал…       Губы Шурфа украсила усмешка.       – За ушком я тебя, как ты выразился, не просто так чешу. Тоже провожу своего рода исследование. Впрочем, могу уже перестать: все в порядке с твоей головой и со здоровьем в целом.       – Нет-нет-нет, – запротестовал я, – это только кажется! Ты лучше продолжай, а то я что-то как раз на этой неделе подцепил какой-то скверный насморк…       Шурф слегка напрягся, и я добавил, чтобы он понял, что это мне приспичило пошутить:       – Но, какое совпадение, стоит только про него заговорить – сразу проходит.       Он глядел на меня, очаровательный монстр, и не слишком сильно, однако не без уверенности подергивал на себя прядки моих отросших волос. Еще раз взвесил «Исследование» на свободной ладони и переложил на стол.       – Слушай, – сказал ему я, – если ты читал первые три части, может, объяснишь мне, что за звери такие люэрфирит и люэрфьят? Вообще это, естественно, не единственные незнакомые слова. Но они вот как-то особенно часто встречаются.       Шурф пренебрежительно двинул бровями.       – Люэрфьят, – начал он, – а во множественном числе люэрфирит, представляет собой просто одно из слов древнего языка амфитимайев для обозначения, скажем, кого-то вроде любовника. Поскольку автор все равно использует эти слова неправильно, ты можешь расшифровывать их для себя как «любовник» и «любовники» соответственно.       – Ага, ясно! – тут же откликнулся я. – Если любовники или любовники находятся на ложе!       – Как я уже упомянул, Макс, это поверхностная и популистская работа. Впрочем, как и все, что пытались описать уклад жизни коренных кейифайев, не будучи при этом постоянным членом их общества.       – А сами коренные кейифайи, надо думать, не слишком заботились о том, чтобы оставить какие-то описания своего жизненного уклада.       – Почему же. Можно только позавидовать легендарной библиотеке Цуанов Куманского халифата, в составе которой, я уверен, отыщется весьма немало упиатских и амфитимайских трудов. Возможно, где-то там спрятан тот самый Шуньолх наанэ дэ аэлдн-аи-лана.       Я пожевал губу изнутри, чтобы не сболтнуть чего. Нет, ну в самом деле! Пронюхал он что-то, что ли?       – Я вот чего не понимаю, – сказал я. – Этот эльфийский язык – он был общий у упиатов и амфитимайев?       – Это сложный вопрос, Макс. Кто-то скажет, что нет, разные, но очень близкие, а кто-то – что да, один, но разделенный на диалекты. Вообще внутри самих этих крупных языковых образований…       Тут мне пришлось оторваться от лингвистического просвещения.       Потому что в моей голове объявился Джуффин.       «Ага, – бахнул он, – вернулся, значит, а мне ни слова?».       «Ну что ты, Джуффин! Как ты мог так обо мне подумать! Я тебе – сколько угодно слов, только улыбайся! Но не слишком широко, а то еще слухи поползут».       «Я так понимаю, что ты бодр и готов к функционированию», – полуспросил он.       «Так и есть», – ответил я.       «В таком случае загляни-ка на работу. А то я без тебя тут извелся весь, не знаю уже, то ли локти кусать, то ли плакать. И пирожных Курушу возьми, хотя… Нет, лучше не бери. Не надо тебе пока по улицам ходить, а то я тебя еще несколько часов не дождусь, а то и несколько дней. Дуй в мой кабинет Темным Путем».       «Уже дую, – уверил его я, – во все паруса».       – По твоему лицу можно предположить, что с тобой связался Джуффин, – сказал Шурф.       – Кто же еще, – проворчал я. – Да еще и оставил меня перед неразрешимой этической дилеммой. Самый ценный сотрудник Сыска погибает от голода, а он запретил мне заходить за пирожными, а то, бедненький, потеряюсь.       – Потеряться ты, пожалуй, не потеряешься, если на то не будет твоего желания, – отозвался Шурф, – но знакомство с новым обликом столицы равнодушным точно не оставит. Твою дилемму мы разрешим другим образом. Пирожные я тебе сейчас принесу с кухни. А потом иди, не задерживайся. Я бы рад провести с тобой хоть весь рабочий день, хоть еще дольше, но у меня на сегодня еще длинный список дел.       – Понимаю, – кивнул я. – А достаточно ли царское это дело – по кухням за пирожными слоняться?       – А я заодно проверю, чем повара занимаются. И только повара ли, – хищно пообещал он.       Пирожных нашей во всех отношениях замечательной птице я доставил столько, что нам с Джуффином осталось чуть больше, чем мы были в состоянии осилить. Впрочем, пока способность наслаждаться орденской кухней оставалась при нас, мой бывший начальник и не подумал мне ничего объяснять. Увидев (и наверняка почуяв) меня с гостинцами от самого сэра Шурфа, Джуффин сначала сказал мне «А!», потом гостинцам – «О!», потом мы были заняты камрой.       Из Зала Общей Работы раздались голоса Мелифаро и Нумминориха. Я хотел выглянуть поздороваться, но Джуффин жестом пресек мои метания.       – Чуть позже. Лучше в окошко выгляни, – посоветовал он, расправившись с последним куском какой-то кремовой вкуснятины.       И я выглянул.       Ошалело оглянулся на Джуффина, как шуганный кот, потом как можно медленнее повернулся обратно.       – Вижу, ты оценил прелести нового столичного образа жизни, – хмыкнул тот. – Это еще что, сэр Макс! Вокруг Дома у Моста особо не чудят, репутация прет из нас во все стороны! А вот что разыгрывается на Левом берегу – даже я описать не берусь. Поэзия во всей красе.       На мой вкус и здесь, у нас, разыгрывалось неплохо, причем – именно что разыгрывалось.       В первую секунду я подумал: все, пора в Приют Безумных, дорогуша, ведь очевидно же, что ты сбрендил – ибо не могли сбрендить все остальные жители Ехо, а ваши точки зрения на нормальность явным образом расходятся. Однако мысль о том, что Джуффин и Шурф с ума бы сходить не стали, слегка укрепила веру в мой здравый рассудок, и я даже решил уделить внимание деталям… этого, разыгрывавшегося.       А деталей было хоть отбавляй. Говоря, что я «оценю новые мостовые», Шурф явно преуменьшал. «Мостовых» на улице больше видно не было. Вместо этого выросли высоченные джунгли всех цветов радуги и самых неестественных форм. Поверх них были вперемешку свалены будто бы кусками откуда-то вырванные милые уголки земли, каждый сам по себе – загляденье. Тут кусочек моря с водорослями и щупальцами огромных полупрозрачных медуз. Там горная площадка со снежной шапкой и спящими длинношерстными четырехрогими козлами. Глиняно-красная степная проплешина с редкой золотистой травой… Но все вместе они толкались, воевали за внимание и, что самое дикое, проникали как в цветастые джунгли, так и друг в друга. Все это, конечно, было иллюзией – а точнее, сотнями сваленных в кучу иллюзий. Однако было от чего открыть рот.       – То, что ты видишь, Макс, – ухмыльнулся Джуффин, – это у нас теперь в Ехо именуется порядком. Хотя бы потому, что все, понимаешь ли, выдержано в рамках общего пейзажного направления. А вот Гребень Ехо, например, своей поэтичностью возбуждает в сердцах горожан значительно больше вдохновения. – Он вздохнул. – Я, не поверишь, чуть в угол дома не врезался, когда по мосту шел. Голова закружилась от непомерного великолепия. Человек наивный, разумеется, мог бы решить взять да и развеять все эти грешные иллюзии ко всем Магистрам!       – Так давай скорее возьмем! – с энтузиазмом поддержал я эту привлекательную мысль.       Он хитро качнул головой и достал трубку:       – Дело только, видишь ли, в том, что перед тобой иллюзии, сотворенные за последние полдня. Наши горожане ко всему подходят серьезно! Если уж помешаться на романтике – то качественно, как видишь. При этом ничего запрещенного ведь не делают. Хотя, – он сложил руки на столе и подался в мою сторону: – от всего этого грешного Очевидного колдовства у меня голова трещит, просто-напросто от одного количества. Знаешь, есть у твоих бывших кочевых подданных такой напиток – хыс? Алкоголя в нем хорошо если пятидесятая часть. Но вот ты представь, что выпил его за раз десять бочек.       – Даже не знаю, как тебе посочувствовать, – растерялся я, – и не представляю, насколько тебе должно быть паршиво! А если начинаю представлять…       – Экий ты, Макс, впечатлительный, – усмехнулся Джуффин. – Не переживай ты так, справлюсь я как-нибудь и без твоих представлений.       Я снова выглянул в окно.       – Джуффин, – настороженно спросил я, – а почему иллюзии только за последние полдня? А что было до этого?       Он еще раз бросил на меня быстрый лукавый взгляд и, разве могли быть сомнения, решил заняться трубкой. Трубка его была роскошна, превосходила меня возрастом раз в десять и стоила любого внимания, поэтому я готов был ждать. Ну и еще потому что – а была ли альтернатива?       – Не знаю, известно ли тебе, сэр Вершитель, – Джуффин задрал острые брови, – но обычно иллюзии имеют свойство развеиваться.       – А-а. Понятно, – отозвался я. – Я-то надеялся, тут что-то страшное замешано. Прямо как в истории алфавита, например.       Джуффин на пару секунд замер, но его проницательный оскал быстро исчез, как не бывало.       – Ничего тут страшного нет. Да и обычные иллюзии – не наш случай. Просто терпение имеет пределы... Кофа и Кекки, пока по городу разгуливают, наводят порядок понемногу, конечно, и сэр Мелифаро с сэром Нумминорихом тоже в стороне не остаются… Но их-то четверо, а чудит вся столица.       – А ты? – спросил я.       – А я вот думаю, с чего это ты историей алфавита заинтересовался. – Он наконец счел трубку достаточно чистой, достал из стола табакерку, щелкнул крышкой и прикрыл раскосые глаза, наслаждаясь запахом.       Я усмехнулся.       – Ну как же! Ты мне сам сказал, что меня в школу поздно отдавать. Вот и приходится изгаляться, выискивать кривые дорожки к свету знания. А там уж какое знание досталось, на том и спасибо.       – А все-таки?       Я пожал плечами.       – Да как-то пришлось. Ничего особенного. А что?       Джуффин покачал головой.       – Тоже ничего особенного. Знакомую-то свою вспомнил?       Его будничный взгляд следил за последовательным перемещением табака в трубку, и на фоне такого безразличия я сначала не понял, о чем он спрашивает. Но потом дошло. Я не тормоз. Я только учусь.       – Ох… Вспомнил, – выдохнул я. – Все, кроме имени. А пока имя не вспомню – тебе не скажу, хоть режь, я принципиальный. Так что не состоится наш обмен знаниями, и будем мы оба помирать от любопытства. Хотя то, что леди из другого мира, ты уже, наверное, и сам догадался.       Джуффин ненадолго оставил курительные принадлежности и как-то по-особенному оценивающе взглянул на меня.       – Ну, от смерти я тебя хоть сейчас спасу. Теперь, когда ты ее вспомнил, такой, с какой сам познакомился, что мне толку тебя томить. Имя приложится, куда оно денется.       – Правда? – обрадовался я. – Так у меня сегодня целый день открытий, получается? Так скорее просвети меня, а то я теперь больше ждать не смогу и лопну от любопытства!       – Было бы из-за чего тут лопаться, – он пожал одним плечом. Паузу, надо сказать, все равно, конечно, выдержал. – Белая Льяса решила нас навестить.       – Где-то я уже слышал это имя, – признался я.       – Мать Шурфа.       – Вроде мне Сотофа… Что?! Ого! Ты что, серьезно!       Он засмеялся:       – Теперь ты, я думаю, понимаешь, почему я ждал, чтобы ты вспомнил ее сам. И стал бы ты теперь еще над чем-то голову ломать?       – Знаешь что! – по-детски обиженно заявил я. – Такого я от нее не ожидал. Мало того, что детей рожает, так еще и не кого-нибудь, а Шурфа… Но подожди. Она же гораздо старше.       – Гораздо старше, чем что? – терпеливо уточнил Джуффин.       – Чем должна быть мать Шурфа. Она же… ровесница Мира.       – А какого Мира, Макс, напомни-ка? Не другого ли? – он говорил со мной тоном, каким, вероятно, преподаватели принимают экзамены у тех самых студентов, для которых вопрос про цвет учебника – это уже завал.       – Другого, – подтвердил я, – а что с этого? Когда я там был…       – Ну так это когда ты там был! – протянул Джуффин. – Вообще говоря, точно я тебе не могу объяснить, как все устроено в теории, но на практике время в разных Мирах течет по-разному. Вот ты говоришь мне, что был в ее Мире…       – Э-э, да? Я такое говорю?       – Не важно, Макс, не придирайся. А когда это, скажи на милость, ты там был, что твоего отсутствия никто не заметил?       Я поднял руки.       – Уел. Я, можно сказать, за пару минут управился. Здесь, в смысле.       – Даже Темная Сторона, хотя вроде тот же самый Мир, еще какие штуки выделывает… Если честно, нет у меня никакой справки с печатью от Хумгата, – выдохнул он. – Но ты и сам знаешь, что время – такая же дорога для путешествий, как и Миры.       – Да уж знаю. Но все равно как-то от этого не легче. – Я вздохнул, а потом, пораженный, потряс головой. – Что-то у меня шестеренки в мозгу не состыкуются. Получается, можно родиться сейчас здесь, а жить тогда там? А что происходит в таком случае сейчас там? И я что, получается, могу встретить самого себя?       – Если будешь достаточно осмотрителен и недостаточно любопытен, то твои шансы встретить самого себя стремятся к нулю, – заверил меня Джуффин. – А по поводу всего остального, Макс, не ты один ломаешь голову. Так что послушай умного человека, не ломай ее больше. Она тебе и рабочая пригодится.       – Ага, – растерянно согласился я, – Меламори говорит, она у меня симпатичная и целовать ее бывает приятно.       Он знаменательно взмахнул трубкой:       – Между прочим, она присылала мне Зов. Интересовалась, как так вышло, что, стоило ее любимое чудовище на нас оставить, как оно от тоски скончалось.       – Ой-ой-ой, – произнес я.       – Что-то тебе, сэр Макс, поплохело, – усмехнулся Джуффин. – Никак о чем вспомнил.       Я только покивал головой, показывая, что можно не добивать. Но Джуффин был милостив.       – Не переживай, Макс! – подмигнул он мне. – Судя по хладнокровию твоей девушки, она до меня успела пообщаться с сэром Ледяным Спокойствием, тьфу ты, Лонли-Локли. И в целом восприняла новость стоически.       – Сэр Ледяное Спокойствие?.. – зацепился я за самое безопасное из услышанного. – Что-то ты как будто от Мелифаро заразился, – заметил я. И мое лицо приняло страдальческий вид: – Джу-уффин…       – Ага, – кивнул он. – Вот я на тебя полюбовался, ты жив-здоров, вот и замечательно. Теперь сходи-ка ты с нашим Стражем пообедать, а то и поужинать. А заодно и иллюзиями этими грешными займетесь, глаза бы мои их не видели.       Он наконец начал разжигать трубку. Планировал, наверное, посидеть с ней наедине. Ну может, ради Куруша исключение бы сделал.       – Вот мне интересно только, – сказал я, поднимаясь, – как это ты так любопытно перестал следить за каждым моим шагом, что Мелифаро в самое вовремя на Границу отвел.       – А вот тут, Макс, – он ткнул в меня мундштуком, – претензии не ко мне. Я только расспросил, кого мог. А кто мог сам совал нос в твою личную жизнь и твою личную смерть.       – Маба? – уныло предположил я.       – Ну...       И Джуффин закурил.       – Подожди, слушай, а если я Нумминориха тоже заберу…       Он махнул рукой.       Я вышел в Зал Общей Работы. Нумминорих тут же на меня уставился, а Мелифаро, поскольку вел с ним беседу, обернулся проверить, что это маячит за спиной.       – Можете пинать меня сапогами, – я сразу виновато развел руками, – только не в голову. Она и так не самое сильное место моего организма.       – А пахнет от него точно так же, – отметил Нумминорих.       – Да, я такой, с одеколоном не дружу.       – Ты не поверишь, Макс, – подозрительно тихо и спокойно отозвался Мелифаро, – но после того, как наблюдаешь за твоей смертью, как-то не слишком тянет пинать тебя сапогами.       Черт побери. Я просто подошел и крепко обнял его за плечи. Он чуть сжал в ответ мое плечо. Нумминорих только улыбнулся, но его улыбка была – не натянутой, а грустной, что ли.       – Но! – торжественно провозгласил я, сводя на нет священную строгость их молчаливого принятия меня целиком с шалопайством вместе – отчего у меня, признаться, щипало глаза. – Можете отомстить мне по полной программе. Мы идем обедать. Так решил не я, а Джуффин, а не повиноваться его прямому приказу мы себе позволить не можем. Поэтому моя дальнейшая судьба в ваших руках.       Мелифаро улыбнулся и даже отпустил полагающуюся по случаю шутку, но я заметил, что эти процедуры дались ему через силу. Вроде как извинения мои принимаются, но мы, тем не менее, всё помним.       И мы покинули Управление. Сделали мы это, надо сказать, через парадный вход, и мой взгляд успел зацепить несколько повышенную пестроту стен полицейской половины. Приглядевшись, я понял, что на стенах развешаны листочки разных форм и размеров, листочки с рисунками, что-то до боли мне напоминающие…       – А-а, – понимающе протянул Мелифаро. – Можешь туда не пялиться, это не для нас. Из всех присутствующих здесь Тайных Сыщиков лишь господин нюхач способен в полной мере оценить прелесть этих шедевров.       Нумминорих весело фыркнул.       – А уверен ли ты, душа моя, что сии бесовские хреновины надлежит именовать шедеврами? На мой взгляд, так это каляки классические обыкновенные, но чтобы шедевры… – усомнился я.       – Вот и я говорю: нам, бездетным, не понять. Это детишки наших бравых полицейских старались. Трудились над своим художественным мастерством, оттачивали навык.       – А-а-а, вот оно что... Вот это да, – в восторге протянул я, наконец добиваясь от своей памяти работоспособности. – Так это что, суровые служители порядка устроили выставку творчества своих отпрысков? И точно, классика… Знаешь, я даже узнаю наиболее популярные сюжеты. Вот, например, знаменитая «двуногая собака сбоку», а вот «зайцы-мутанты встречают жука размером с голову»… Вот этот мотив «дружба людей-веревочек» я в кое-каком другом Мире привык видеть в технике экспрессионизма, а здесь, знаешь, вполне себе романтизм. О! А это же известнейшая «птица-сосиска»! Мелифаро, ты только посмотри! Кажется, это реинтерпретация «вытесненных желаний по Фрейду»…       Он, не выдержав, тихонько заржал над моими комментариями. Но все же добавил:       – Ты, главное, не забудь поделиться своими соображениями с благородными отцами семейств, когда они сбегутся на твою экскурсию.       Вообразив себе такую перспективу, я быстренько закрыл выездную сессию цирка и утащил нас всех вон.       – Наши полицейские, между прочим, должны быть невероятно выносливы умом, – заметил Нумминорих. – Не так-то их далеко и увлекло творческим потоком.       – Что верно, то верно, – согласился я, оглядываясь. – Голова их выдержит и не такие удары.       Конечно, творящееся на улицах безобразие не стало для меня сюрпризом, как и для моих друзей-сослуживцев. Однако только теперь я почувствовал особую насыщенность и, странное дело, плотность этих иллюзий. Нет, сквозь них можно было спокойно ходить и с некоторым трудом даже видеть (что само по себе свидетельствует в общем-то не в пользу стойкости навороченного колдовства). Но было в них что-то такое… такое, одним словом.       – А хорошо все-таки, что только полицейских накрыло, – высказал я. – Джуффина и Шурфа будто бы вообще не задело, да и вы оба, как я вижу, в порядке…       – Ну что ты, Макс, – тут же радостно возразил Нумминорих, – это ты просто не успел на утренние приветственные танцы! Это в последние дни такая традиция в Тайном Сыске, собираться пораньше, петь и танцевать. Вот Мелифаро молодец, предложил нам бубны с собой приносить.       – Так еще бы, – кивнул Мелифаро, – можно плясать и одновременно музыку бренчать, чем не праздник для души. Сэр Джуффин, правда, жалуется, что у него скаба для этого неудобная. Подмышки натирает, если руки сильно вверх задирать.       Я целых секунды две жил с уверенностью, что привычный мир рухнул и надо как-то мириться с существованием, в котором Джуффин по утрам пляшет с бубном в натирающей скабе. А потом эти изверги расхохотались, глядя на мою обреченную рожу, и я с облегчением присоединился к их веселью.       – А вообще, Макс, ты за весь Тайный Сыск выполнил норму по драматичности, – вздохнул Мелифаро. Но отрывания головы я, кажется, уже успешно избежал. – Ладно, чего там. Пошли, чучело. – Он повернул в сторону «Обжоры Бунбы». – Любимый трактир шефа открыт и даже кормит людей. И внутри, ты не поверишь, все в относительной первозданности. То ли мы на них дурно влияем, то ли с практическим складом ума мадам Жижинде повезло.       – Вот и отлично, а то голова уже болит от этих неземных красот. Не настолько она большая, моя голова, чтобы туда эти грешные лианы посреди города влезли. Надо, что ли, навести хоть у работы относительный порядок…       Мелифаро с Нумминорихом скривились.       – Сам наводи, – чуть ли не хором ответили они мне.       – А мы уже три дня Ехо расколдовываем, – добавил Мелифаро. – Не знаю уж, как такое получилось, но развеять эти иллюзии, кажется, еще сложнее, чем наколдовать. Как бы они сами по себе не кончались, совсем невозможно стало бы жить. Эй, осторожнее! – он поймал меня за полу лоохи, чтобы я по недосмотру (точнее, по непросмотру) не врезался в угол дома.       – Да? – удивился я и на пробу развеял этот гнусный куст, из-за которого чуть не совершил стыковку со стеной.       Дело и вправду оказалось не из легких. Я нахмурился. Что-то словно поворачивало мою волю вспять.       – И вот так вы уже несколько дней подряд? Да еще и одни на весь город? – Я цокнул языком. – Герои.       – Тут такое дело, Макс, – Нумминорих почесал затылок, слегка смущенно глядя на меня. Мелифаро в это время продолжал аккуратно буксировать меня к входу в трактир. – Это не то чтобы обычные иллюзии… Ну, то есть, я не большой специалист, наверное, по обычным иллюзиям, но они же не должны пахнуть Темной Стороной?..       – А они пахнут? – удивленно переспросил я. Мы совершили обходной маневр и сквозь небольшой водопад проникли в приветливое лоно трактира. Народа было не много.       – Совсем каплю, – сказал Нумминорих. – Но вот я попросил сэра Джуффина ради эксперимента сотворить какую-нибудь подобную иллюзию, и она не пахла совсем, в смысле, Джуффином и пахла. И с Мелифаро, и с сэром Кофой такой же результат. Их иллюзии… обычные. А эти не очень.       – Вот уж не было несчастья, – задумался я.       Мы заняли столик, и на этот раз – в углу между двух стен, подальше от окон. Не сговариваясь. Потому что стены действительно выглядели успокаивающе консервативно.       Заказ я оставил на совести своих друзей. Слишком много скопилось других мыслей.       – А вот скажи, – спросил я у Нумминориха, – помнишь, ты сказал, что та венна, которая не венна, а не пойми что, немного пахла Уандуком?       – Ну да, – тут же кивнул Нумминорих, ненадолго отвлекаясь на заказ. – Это старый запах, как будто она была там, и даже довольно долгое время, но давным-давно.       – А чем еще она пахла? – Я подался вперед.       Нумминорих задумался и качнулся на стуле назад.       – Знаешь, я довольно долго ломал над этим голову. И вот что могу тебе сказать: кажется, что каким-то другим миром. Очень похожим на наш, но все-таки другим. Вроде я и узнал отдельные запахи, но сочетания их ощущаются совсем по-дурацки. Ну не может что-то одновременно пахнуть морем и речными ракушками, или пропиткой для охотничьих стрел и сладким кормом, в который добавляют лекарство для животных. Некоторые запахи я вообще не узнал, а некоторых у нас просто в таком количестве во всем Мире не наберется. Вряд ли такое возможно, что где-то существует озеро, извини, помета буривухов?       – Слава Магистрам, вряд ли. Бред был бы еще тот, – улыбнулся я.       В принципе, что-то такое я услышать и ожидал.       Тем временем в центре стола приземлился огромный круглый поднос и отвлек меня от дальнейших размышлений.       – Ну вот, танг из индейки, несравненные огненные горшочки и всего лишь пирог чакатта, – скромно прокомментировал Мелифаро.       Я не просто расплылся, я растекся, расползся в блаженнейшей из улыбок. Остальные как хотят – а я не могу устоять перед этим кулинарным совершенством. Ненадолго мы сделали перерыв в болтовне, поскольку поступить иначе было просто невозможно.       Потом я озвучил Мелифаро результат своих умственных исканий:       – А на наш причал с тех пор никакие корабли больше не заплывали?       Он помотал головой.       – Нет. Заклинание Отвода глаз, кстати, вполне ответственно рассеялось. Никаких с ним проблем. Не то что с массовым художественным гулянием.       – А когда должны закончиться штормы? В смысле, если и приплывут корабли с Уандука, то когда их ждать?       – Недели через полторы, – ответил Нумминорих. – В худшем случае через две. А что?       – Просто, – я пожал плечами. – Есть у меня такое ощущение, что все закончится с концом сезона штормов.       – Ну-ка выкладывай, – тут же велел Мелифаро.       – Говорю же, просто ощущение. Предчувствие. Не знаю, почему так.       И я даже не соврал. В тот момент я еще не додумался почему.       Мелифаро сделал вид, будто поверил.       Через пару часов, пресыщенные земными благами, мы покинули наш милый столик.       – Кстати, – обратился я к Нумминориху, – а можно будет в ближайшее время наведаться к тебе в гости?       – Ух ты, здорово, Макс, заходи! – тут же обрадовался он. – Хенна как раз недавно про тебя спрашивала! Сегодня же и заходи. Если хочешь, дождись, пока я закончу, и вместе пойдем, а?       – Отлично, дружище!       – Мелифаро, а ты?       – Я человек семейный, – пафосно заявил он, растягивая мхатовскую паузу. – Если только с Кенлех.       – Конечно, с Кенлех! Сейчас предупрежу Хенну…       Вот как все удачно складывается, подумал я. Сейчас как раз книги из Мохнатого дома заберу, и время прогуляться останется.       Тут мы вышли на улицу, и я понял, что «прогуляться» – это я загнул. Мимо трактира с протяжной песней прошествовала юная компания в лоохи, больше напоминавших много раз обернутые вокруг туловища неводы, и с прическами, вполне годными для советского андеграунда восьмидесятых годов.       – Нет, – твердо объявил я, – с этим пора что-то решать.       – Пора, – согласился Мелифаро, – а какие у тебя идеи?       Идей у меня было много. Но все не те. Однако случайно подкинутая Нумминорихом мысль про бубны не давала мне покоя. Если бубны сгодились для бредовых фантазий подкалывающих меня друзей, рассудил я, то сгодятся и для приличных горожан.       «Джуффин, – позвал я как можно более беспечно и доверительно, даже памятуя о том, как плохо Безмолвная речь передает душевный настрой, – а где у нас случайно в Ехо можно взять сотню-другую бубнов или, там, еще каких бубнелок? А то, понимаешь, врожденная любовь к справедливости не позволяет мне обворовывать другие Миры в таких масштабах. Начинаю чувствовать себя мелким хулиганьем. Вдруг еще Бубута решит меня в Нунду отправить…».       «Что-то мне даже не хочется спрашивать, Макс, что ты затеял, – ответил мне он, – но я все равно спрошу. Ты же знаешь, любопытство – мой самый безобидный порок, поэтому я ему во всем потакаю».       «Да я еще не затеял. Просто хочу попробовать отвлечь наш упорствующий народ».       «Бубнами».       «Бубнами, – подтвердил я. – И цветными ленточками. И плетением косичек. Есть у меня одна идейка, но ровно одна и очень застенчивая».       «Все ясно, – изрек Джуффин, – ты все-таки тихо повернулся на нервной почве, не поставив никого в известность, а теперь планируешь продемонстрировать все прелести сумасшествия еще паре сотен горожан. Не смею чинить тебе препятствия, а любые бубны, или что там еще может быть, находятся, как и всегда, на Сумеречном Рынке».       «Точно! – сказал я. – Тогда пойду импровизировать. Заодно узнаю, работает ли он».       «Работать-то он работает, – философски отозвался Джуффин. – Ни разу еще такого не было, чтобы творческое начало как-то мешало любви к деньгам. Но что ты все-таки задумал?».       «Вот и тебе кажется, что я что-то задумал. И Мелифаро на меня с подозрением косился. А я ничего не задумывал. Я просто уверен, что, если переключить людей в другое творческое русло, старые иллюзии развеются сами собой, а новых налепить будет некому».       «Ладно. Плохо понимаю, зачем надо лепить иллюзии, но как бы там ни было. В крайнем случае приобщим к общественно полезным работам перчатки сэра Шурфа».       Я направился на Сумеречный Рынок.       Делал я это так: там, где можно было видеть дома и прочие препятствия хотя бы частично, просто шел, ориентируясь на то, что видел. Там, где за завалом бредовых фантазий разглядеть ничего настоящего было невозможно, я тратил время, чтобы вернуть первозданный вид хотя бы узенькой тропинке, и продвигался дальше. Хотя несправедливо было бы думать, что я ни на минуточку не ощутил тревожного сомнения, есть ли вообще в Мирах что-то настоящее или же и материя, и дух, и чувство все едино есть лишь тлен.       Если вам стало интересно, как справлялись со своей неожиданно плодотворной деятельностью сами горожане, то очень просто: никак. Я вообще не видел на улице активных людей. Они либо неторопливо переползали группками от трактира к трактиру, либо сидели, приняв в меру стоический вид, прямо на обочинах. Многие курили, выпуская разномастные кольца и струи дыма, многие рисовали – не сказать, впрочем, что с особенным успехом (жизнь – штука суровая: чтобы слепить какую-нибудь красивую финтифлюшку, надо обладать не только вдохновением, но и рядом нетривиальных умений). И разумеется, почти все они то и дело принимались за колдовство.       Однако то были далеко и далеко не все горожане. Большинство из них, как мне успели поведать, скопились на Левобережье, и вот там-то и развернулась настоящая бурная деятельность, в духе истинных поэтов, с есенинскими драками и совсем неесенинскими магическими потасовками. Туда я пока соваться не рисковал, привыкая к поразившему столицу бедствию постепенно.       Поэтому неудивительно, что Зов Меламори настиг меня, когда, с одной стороны, блужданий накапал целый час, а с другой стороны, я добрался только до площади Побед Гурига Седьмого.       «Ага! – раздался в моей голове легкий звенящий голос. – Попался!».       «Попался, – с удовольствием подтвердил я, – а тебе теперь предстоит взять меня в плен и держать там на выгодных условиях, чтобы я не выпался обратно. Хорошо, что ты про меня вспомнила. Все-таки твой голос сильно поднимает настроение».       Меламори взяла и рассмеялась.       Да-да, кроме шуток, вот так, прямо сквозь Безмолвную речь!       «Не поверишь, Макс, но ты как всегда – сам не понял, что именно сказал. Вообще-то буривухи меня специально этому учат. В смысле, чтобы мой Зов был легким и чтобы я всегда чувствовала гармонию с Миром. Знаешь, это довольно непривычно после стольких лет… Я только теперь поняла, что по-настоящему значит быть Мастером Преследования. А может, еще и не поняла. Но что это мы все обо мне».       «А почему бы нам и не поговорить о прекрасном? – Я, довольный донельзя, и сам уселся на край дороги. Душевной травмы это все равно никому не нанесет, а я позволю себе насладиться разговором с самой восхитительной в Мире девушкой, пусть даже и Безмолвным. – Расскажи, как у тебя там дела. Я тебя переволновал, да?».       Меламори сделала раздумчивую паузу, прежде чем ответить.       «Не могу сказать ни да, ни нет, – выдала она. – На уши ты меня поставил, что правда, то правда. Но по сравнению с тем, как я металась бы пару месяцев назад… Скажем так: ты оживил мои будни».       «Вот это ничего себе! – я попытался мысленно присвистнуть, гадая, дойдет ли эта попытка до конечного получателя, и если дойдет, то в каком виде. – Ну я рад, что смог слегка украсить твою рутину. Если тебе станет скучно, ты скажи, я еще что-нибудь придумаю… Но умирать чаще, чем раз в неделю, я не согласен, так и знай!».       «Какой же ты, Магистры, балда», – вздохнула она.       «Зато ты с ума сойти как приятно об этом рассказываешь. И правда, Меламори, слушать тебя – сплошное удовольствие! К тебе же теперь очереди будут выстраиваться из желающих поговорить. И уже неважно будет, что именно ты несешь… лишь бы без остановок».       «Макс, – прервала она меня, – ты вообще как? В порядке? То есть, слышу, что в порядке, и Джуффин меня успокоил, но все-таки…».       «Заявляю тебе со всей уверенностью и ответственностью, а также с опытом, потому что делаю это в четвертый раз: я в настолько отменном порядке, что еще на десяток таких, как я, хватит. Особенно по сравнению со всем, что в Ехо происходит».       «Да, про это я тоже уже слышала…».       И мы говорили, говорили… Я не замечал, как летело время, потому что нам обоим было до ужаса хорошо. И когда все приходящие мне в голову темы себя исчерпали, я выдал Меламори то, что осталось. Непреходящее.       «А раз уж мы пришли к выводу, что я на тебя досье собираю, – выдал я, – расскажи ту историю с Шурфом? Я все понимаю, он парень сдержанный… Но чтобы настолько…».       Она довольно быстро сообразила, что за историю я имею в виду.       «А, это! – отмахнулась она. – Да просто не срослось у нас. Я только-только в Тайном Сыске появилась, а там он, такой огромный и белый. Я была глупая и истеричная, а он давно уже был ходячей-бродячей Истиной и хорошо понимал, само собой, что со мной происходит».       «Да, на него похоже», – отметил я.       «Ну, он просто и сказал мне то, что понимал. Мол, вам, леди, сейчас не это нужно. А магии я вас и так буду учить. Собственно, от вашего желания это не зависит. Это моя прямая обязанность. Вот так мы и поговорили и больше к этому разговору не возвращались».       «А он, получается, учил тебя магии?».       «Ну не Мелифаро же, – ответила она. – Хотя и у Мелифаро я кое-чему научилась. А что это тебя, прелесть моя, заинтересовала сопливо-романтическая тема?».       Я хмыкнул, прикидывая, как бы ей ответить. Ответить самому себе тоже было бы неплохо. Одно дело – прийти к мысли, и совсем другое – с ней жить.       «На волне общего праздного настроя, или кто-то тебе на сердце наступил?.. В принципе, можешь не сознаваться. Никто же не додумался с тобой на эту тему раньше поговорить. Ну то есть, я не додумалась. Поэтому просто слушай. Повторять не буду. Влюбился ты в кого-то еще или нет, не принципиально. Потому что влюбишься еще в будущем. Это точно, Макс, жизни впереди еще много. Просто знай, что я смирюсь и уживусь и с этим как-нибудь ради твоей красивой рожи. От того, что придется конкурировать с какой-то другой девушкой я, конечно, не в восторге. Да и, помимо всего прочего, девушка из меня не сахар. Вот мальчишка лет пятидесяти хороший бы получился, а так… Хотя суть в другом. Суть в том, что надо просто жить на полную катушку, как ты говоришь».       На этом месте я порадовался, что сидел. А подумав, повел себя, как полный эгоист. То есть не стал распускать павлиний хвост и убеждать свою девушку в том, что она несравненная и чудесная и других мне не надо (что, в общем-то, факт). Вместо этого я набрался храбрости и спросил:       «Мел, а что если тебе не надо конкурировать ни с какими девушками? В смысле, если вдруг ты самую малость угадала… Но вот только это не совсем девушка».       «Та-а-а-ак… – протянула Меламори, впрочем – с любопытством. – Что у тебя там, Макс? Вот с этого места начни вещание с подробностями».       «Ну, э-э-э…» – откликнулся я, поскольку пыл мой, которого и было-то не ахти сколько, изрядно проигрывал страху брякнуть что-то не то и все испортить.       «Если эта не совсем девушка – человек, Макс, – помогла она мне, – ты мог бы начать с имени».       «Оп! Какого высокого мнения ты о моем вкусе… – потянул резину я. И признался: – В общем, Шурф».       В ответ на это Меламори как-то с ехидцей захихикала.       «М-да, Макс, вкус твой я недооценила, – отчего-то с самодовольством произнесла она и снова хихикнула. Кажется, мысли о сложившейся ситуации ее не просто забавляли, а служили пищей для непонятных мне пока идей. – Ну, если это Шурф… Забудь про всю ту патетическую чушь, которую я несла. До меня дошло, что с твоим вкусом я точно могу не дергаться из-за увивающихся вокруг тебя нежных соблазнительниц. А к Шурфу мое благородство вообще никак не относится. Это же Шурф, Макс. В смысле, где обещанная трагедия-то? Уживаться мы с ним чудесно уживались и раньше. Так то, что он с нашего дивана переберется в нашу постель…».       Вот теперь точно можно было падать ничком от ошеломления. Мне пришло на ум, что в куске пирога, который мне достался, было спрятано серебряное колечко.       «Макс! – позвала Меламори. – Ты чего завис?».       «Я? Я не завис, не завис. Я мету языком, как дворник-трудоголик в разгар листопада. Я просто пытаюсь сообразить, не послышалось ли мне про нашу».       «Не послышалось, а почему? Подожди… а ты на что рассчитывал, дорогуша? Сэр Шурф мне больше, чем друг, брат и учитель жизни, и все в одном флаконе. Ты думал, раз пошла такая пьянка, я его тебе вот так запросто отдам в единоличное распоряжение? Размечтался. Ты там это, подвинься».       Вот и все тут. Я, понимаете ли, боялся, стеснялся… А все, что было надо сделать, это подвинуться. Нет, я знал, что Меламори исключительная, восхитительная и головокружительная… Но я ведь даже задумываться боялся о том, что она так просто выдала. Специально не думал, берег, можно сказать, свободу воли.       «Да я, знаешь ли, не против. Откровенно говоря, очень даже наоборот. Просто привыкаю долго, я же тугодум. А вообще… Мел, в языке даже слов таких нет, чтобы передать тебе, какая ты прелесть и как я тебя обожаю. Ну серьезно. У меня лучшая девушка во вселенной».       «Значит, Шурф. Не совсем девушка, да? Обязательно передам ему, за кого именно ты его держишь».       «Ну, а он как закоренелый враг бинарной логики не сможет со мной не согласиться! Ты вот вообще его чуть в нелюди не записала…»       Вот так я и провел время до конца рабочего дня. И не попал ни на какой Сумеречный Рынок.       Но совершенно от этого не грустил.       Вместо этого я решил совместить приятное с полезным. Приятным в данном случае послужило любимое кафе Меламори, где можно было ужираться мороженым хоть до обледенения. А полезным – проба или даже реклама моего самопального средства сведения творческой активности в безопасное русло. Я ведь по себе знаю: если хочется чего-то пестрого, душевного и расслабиться, надо завести себе что-то пестрое, что-то душевное и что-то расслабляющее. А мне известно лишь одно такое сочетание.       Чтобы незаметно сменить внешность, я выбрал иллюзию кактуса размером с фотокабинку и попытался спрятаться внутри.       Но когда я туда, в кактус, шагнул, то увидел прямо перед собой спину сидящего на земле человека. Он обернулся на движение – он курил; взгляд полнился тоской запертого на суше капитана.       – Не хотите составить мне компанию, сэ-эр? – протянул он. – Знаете, я всю жизнь мечтал прийти к морю.       – Сожалею, сэр, – отозвался я, – в этот раз не судьба. Простите покорно за беспокойство.       – Ну что вы, – он хладнокровно пожал плечами. – Что ж, если не судьба, то нет смысла и пытаться.       Я покинул кактус. Хотел было сказать этому дядьке с видом английского лорда на пенсии, что свою судьбу мы творим сами, но прикинул, что в сложившихся обстоятельствах это, возможно, не лучший совет.       Не захотев рисковать снова, я сотворил для себя достаточно вместительную иллюзию сам. Заклинание, естественно, забыл, но моя находчивость временами поражает меня самого. Я засунул руку в Щель между Мирами, загадывая достать какой-нибудь вечериночный самоучитель по Очевидной магии, и надо же, достал. Нашел нужное заклинание и проделал все ну прямо как отличница у доски! Вот что со мной бывает в минуты острой нужды. Решил бы я заклинание просто так выучить, ради удовольствия, осваивал бы не меньше недели.       Чем оживить окружающий пейзаж, я думал недолго. Точнее говоря, идея пришла мне в голову, как только Джуффин объявил, что вокруг Дома у Моста сохранился относительный порядок. Итак, я прикинул, что высоты метров в дюжину должно быть в самый раз. И на всю эту высоту возвел фигуру Почтеннейшего Начальника Малого Тайного Сыскного Войска. Придав фигуре правдоподобно суровое выражение лица, в занесенные над головой руки я вложил ему мультяшную полосатую кувалду. Потом вздохнул, признавая, что на Площади Побед Гурига Седьмого как-то не слишком уместно будет смотреться памятник победам Джуффина Первого, и как заядлый монархист присовокупил к образу Джуффина фигуру царственного отпрыска, Гурига Восьмого. Слегка изменил положение рук, придавая скульптурной композиции вид образца «Рабочий и колхозница», снабдил своего правящего монарха вдохновенным взглядом в будущее, а также занял его свободную руку разноцветным бубном. Творить так творить.       Не без гордости я спрятался внутри, проделал некоторые манипуляции над своей внешностью, еще раз слазил в Щель между Мирами и наконец как-то пробрался к кафе, которое гостеприимно порадовало меня рабочим состоянием. Воистину прав был Джуффин: свобода самовыражения никак не мешает жаждущим денег эти самые деньги делать.       Мое появление в кафе было встречено одобрительно-удивленными приветствиями. Еще бы! Я был одет в лоохи самой растаманской окраски, из головы у меня торчали дреды длиной в полметра, лоб украшала повязка с, ну, листьями семилистника, я был весь увешан фенечками, значками, подвесками и прочими побрякушками, да еще и стучал в огромный оперенный бубен с маленькими колокольчиками по кругу. Лицо, понятное дело, я тоже изменил.       – Ай-а-а-а-ай караван-сара-а-ай! – насколько мог мелодично завыл я, выбирая себе столик и сопровождая песнь ритмичным бряцанием на четыре четверти. Собственно, я пытался повторить единственный мотив, который смог вспомнить хотя бы удовлетворительно. То есть «No woman, no cry» незабвенного пророка всеобщей дружбы Боба Марли. – Бухара-а-а курбан байра-а-ам, – продолжил я, усаживаясь за столик.       Мороженое прилетело ко мне незамедлительно – причем такого же залихватского вида, как и я сам. Был ли это намек заткнуться? Вряд ли, предпочел думать я. Продолжая настукивать незатейливый ритм и обводя почтенную публику взглядом, я удостоверился, что: во-первых, ее внимание приковано ко мне, а во-вторых, это внимание довольное и позитивное. Так что моя кантата, которую я, к удовольствию присутствующих, продолжал еще несколько минут, вполне имела шансы со временем сделаться шлягером.       Однако затем подтаявшее, но не менее прекрасное фиолетовое мороженое меня соблазнило, и я отложил музыкальный инструмент на край столика. Вот так, ложка за ложкой, я сидел и размышлял, что бы еще исполнить на потеху благодарным зрителям, а потому не слишком много внимания обратил на двоих вошедших.       А они расположились за соседним столиком.       Я тихонько бубнил себе под нос, что эврифингс, мол, гонна би оллрайт… пока не услышал неподалеку голос. Я уже почти начал инстинктивно оборачиваться – но вовремя себя одернул. Спокойно, приказал себе я, это мы уже слышали. Это только кажется, что обращаются к тебе.       – Уже думала, ты не придешь. – Негромкий, неторопливый, отчетливо выговаривающий звуки и чуть растягивающий гласные голос леди Гатты просто никак нельзя было не подслушивать. Даже если бы я изо всех сил старался. Этот голос сам заставлял себя слушать.       – Да что-то я завертелась. Вроде ничем особенным не занималась… просто муж обещал зайти.       – И как? Зашел?       Небольшая пауза.       – Нет. Да он не то чтобы обещал. Сказал, что если время будет…       – А времени не было, да?.. Я лично хочу Ледяные вершины с ореховым сиропом. Мне кажется, ты зря продолжаешь называть его мужем. Хотя, дело это не мое.       – Привычка.       – И ты ей потакаешь.       – Оставь… Я вчера ходила в Иафах.       – Ну, это уже что-то, – голос Гатты потеплел. – Как сходила? Вы поговорили?       – Нет, – призналась Хельна. – Я ее не застала. Мне вообще сказали, что она не настолько часто сидит в стенах замка, как может показаться. И вообще редко общается с неорденскими. Одна послушница предложила поговорить вместо этого с ней, но я не стала. Знаешь, я решила, что, если не застала ее, значит, не судьба.       Что-то все помешались на этой грешной несудьбе, подумал я, с неодобрением ковыряя мороженое.       – Ясно. Значит, испугалась. Ты выбрала мороженое? Не смотри на меня так. Ты испугалась и заупрямилась, потому что ты маленькая дурочка. Поэтому я с тобой и вожусь. А ты меня терпишь, потому что я единственная, кто говорит тебе правду о тебе. Так ты выбрала мороженое?       – Обо мне всей правды-то, – вздохнула Хельна. – Выбери ты.       – Ну? Видишь?.. У тебя так со всем. Если бы только с мороженым.       – Я тебя не понимаю.       – У тебя маленькая хорошенькая головка. Очень красивая, но в ней не помещается больше двух мыслей за раз.       Ну-у, мысленно отмахнулся я, две – это еще хорошо. У меня вот зачастую больше одной-то не влезает.       – И хорошо, что одна из этих мыслей – поэзия, – продолжила леди Гатта. – Потому что если бы ты думала о нем всей головой, то лопнула бы от разрыва мозга. Ты писала что-нибудь в последнее время?       Судя по всему, Хельна покачала головой, потому что леди Гатта ответила:       – То есть лопнуть мозгом – это твое ближайшее выполнимое желание. Я поняла. Самое чудесное, что я сколько угодно могу точить об тебя язык, хотя он у меня и так не притупляется. Ты только слушаешь и делаешь вид, что как-то переосмысляешь звуковые знаки, что я тебе подаю. А на самом деле тебе ведь все равно, кто и что говорит.       Раздался вздох.       – Гатта, я хочу мороженое. Хочу отдохнуть от самой себя. Мне не все равно. Если бы мы не дружили, я бы свихнулась, потому что на то, что говорят и думают все остальные, мне действительно плевать. А тебя не захочешь – будешь слушать.       Ага! Так не на меня одного этот голос действует, что ли? Или это Хельна так отдала дань настойчивости своей подруги?       Впрочем, та тут же развеяла мои сомнения.       – Точно. А еще меня слушает всё кафе. Вот это непонятное чудо всех цветов радуги за соседним столиком, например. Хотя вид у него такой, что я даже готова поверить, что вот сейчас кто-то первый раз в жизни к моим словам не прислушивается.       Это, надо понимать, я. Эх, надо было все-таки не просто так переоблачаться, а хоть зеркало найти. Что это за вид у меня такой, хотел бы я знать.       – А вот на него мне и вправду наплевать. Он, как ты сама сказала, в мою голову не помещается. Видишь, я тебя слушаю. Не ругайся, Гатта, я не всегда такая. Это просто последний год… как сама не своя. Я же понимаю, что у нас с ним этого никогда не будет. Вообще ничего не будет так, как я хочу.       – А ты точно уверена, что как ты хочешь – это лучше? Представь, что всё так и есть, только другим человеком он не стал, остался сам собой. Ты точно его там хочешь?       Молчание.       – Ну, не отвечай. Смысла-то. Но из того, что я поняла, тебя беспокоит даже не то, что у вас никогда не будет, как ты хочешь. Об этом-то ты знала с самого начала. Да собственно, у вас все было хорошо, пока ты об этом знала. К неменяющейся ситуации легко приспособиться. А тут вдруг он начал меняться, да? А тебя не предупредили.       Грешные Магистры и все их Ордена! Я почти добил свою порцию и послал Зов с просьбой о следующей. Хотел бы я подружиться с леди Гаттой сам по себе, сэром Максом. Просто чтобы эта проницательная женщина знала правду и обо мне тоже. Или не хотел бы? Все-таки язык у нее и вправду железный, причем не бритва даже, а молот.       – Да, он меняется… Но это не плохо. Он стал каким-то… легкомысленным. Он недавно пек блинчики по-кумирийски, представляешь. И ни одного не уронил.       – Как самая настоящая семья, да?       Голос леди Гатты почему-то прозвучал как гром среди ясного неба – хотя ничего особенного я в нем не услышал. Но эта фраза кольнула мое сердце так глубоко, даже не кольнула, а словно бы ткнула указующим перстом в самую болезненную незаживающую душевную рану… И только отдышавшись, я понял, что боль была не моя.       – Гатта... – с горечью попросила Хельна.       – Он стал таким новым, непривычным, все зыбко… Ты хотела пожертвовать в его честь свои мечты, а оказалось, что жертвовать больше ничего не надо? Но и что случится дальше, ты тоже не знаешь, и поэтому нервничаешь? Уж лучше бы он оставался простым, понятным и изученным тобой занудой и опасным полукалекой, да?       – Гатта! – Хельна вскочила из-за стола – тут уже все, кто были в кафе, смотрели на нее – она стукнула кулаком по столешнице и выбежала вон.       – Вот так. – Леди Гатта, разглядывая свои ногти, подвела итог. – За что я и люблю эту девицу. Даже если все и слушают меня, то смотрят все равно на нее.       После этого леди проделала совсем уж немыслимое: не поднимаясь со стула, обернулась ко мне, с интересом оглядела и забрала себе только что принесенную порцию мороженого.       – Вы же все равно теперь не будете, – сказала она. – Но еще не предлагайте. Без шансов.       Я усмехнулся. Нет, все же эта леди вызывала у меня стойкую симпатию. Поэтому пока она все еще смотрела на меня, я засунул руки под свисающую скатерть, сказал «Крибле-крабле-бум» и наградил эту единственную в своем роде особу букетом алых лилий. Розы я всегда недолюбливал, а лилии – еще куда ни шло, особенно если не белые. Шутливо поклонившись, я оставил на столике деньги и вышел.       – Макс пришел!!! А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!       – А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!       – Сэр Макс, – терпеливо поправила леди Хенна детей – впрочем, не пытаясь даже стянуть с моих плеч хоть одного.       – И я безумно рад вас всех видеть! – поздоровался я.       Нумминорих вдоль стеночки повел в дом Мелифаро и Кенлех. Однако для детей сия операция не прошла незамеченной. С криком и улюлюканьем они бросились на еще не поприветствованных гостей.       – Как хорошо, что ты зашел, – улыбнулась леди Хенна.       – Святая правда, – подтвердил я. – Буду счастлив, если ты угостишь меня камрой… А еще у меня прямо-таки камень с души свалился, когда я увидел, что у вас в доме ничего не изменилось.       – А, ты про иллюзии? – Она усмехнулась. – Все просто. Ни одна эпидемия сумасшествия нас не берет. Мы, понимаешь, и так запущенный случай. Ты со мной хотел поговорить? Тогда пойдем на кухню.       Я проследовал за ней. Крики детей и гостей стали громче (мы приблизились к гостиной), пробили насквозь мои барабанные перепонки (миновали двери) и слегка стихли (мы завернули в кухню).       – А как ты поняла? Что я с тобой поговорить хотел.       Она засмеялась, открыто и дружелюбно. Настоящая волшебница.       – Я клиента по глазам узнаю, Макс. Так что выкладывай.       Ну я и выложил. В прямом смысле. Достал завернутые в бумагу книги и протянул леди Хенне.       – Вот, – сопроводил я свой жест. – Вообще я бы очень хотел узнать, настоящие они или нет. Но любая другая болтовня с тобой – тоже бальзам на душу.       Хенна со спокойным кивком взяла у меня книги, поправила несколько скромных колечек на левой руке и педантично раскрыла обертку.       Минуту она на них, за неимением другого слова, глазела. Потом перевела взгляд на свои кольца, потом – на меня. Последний был особенно долгим и задумчивым.       – Подожди меня минуточку, хорошо? – попросила она, откладывая книги на стол. – Сейчас принесу кое-что и вернусь. Ты пей пока камру.       Я последовал ее совету. Не без удовольствия, между прочим, хотя вернулась Хенна, когда я еще с одной кружкой не разделался. Выглядела она приятно взволнованной.       Послав мне улыбку, раскрыла ладонь и поставила на стол два крохотных пузыречка. Потом с великой бережностью открыла обе книги наугад и капнула на страницы из обоих пузырьков. Жидкость истаяла с легким желто-оранжевым и розовым дымком. Хенна выдохнула и широко-широко улыбнулась. Когда она на меня посмотрела, в ее глазах плясали чертики.       – Что тебе сказать, сэр Макс! Не могу вот так с хода сделать экспертное заключение об их подлинности, но… Точно могу сказать следующее. Книгам твоим очень много лет. Как и положено предметам из Древней эпохи.       – Почему-то так я и думал. А сколько примерно?       – Отнесись к цифре с уважением, Макс. Им от восьмидесяти до ста двадцати тысяч лет.       Я разве что глаза не выпучил.       – Сколько-сколько?.. – переспросил я севшим голосом.       – Эй, тебя просили всего лишь отдать должное, а не поперхнуться до смерти. Столько, сколько и бывает предметам, сделанным древними кейифайями, если это и вправду те самые предметы.       – Да что-то я, знаешь, Хенна...       Что-то я перепутал по случайности, сколько лет назад случилась древность в одном мире и в другом. Но это я благоразумно оставил при себе, выдав что-то невнятно варварское.       – Чернила изготовлены на Уандуке, а еще когда эти книги делали, не использовали ни одного заклинания, которыми чаще всего пользуются фальсификаторы.       Я тоже заулыбался:       – Что, значит, скорее всего, настоящие? Восемьдесят тысяч лет, грешные Магистры…       – Ну-у, смотри… – она показала мне на страницу. – Шрифт очень древний. Видишь, тонкие линии выдавлены, а не просто начерчены? А еще эта техника прошивки страниц… Нити сделаны из жил, видишь? А крайние страницы, – она закрыла книгу и провела пальцем по бархатистой поверхности, качая головой, – это уандукская техника обработки древесины.       – Древесины?       – Да. Она становится настолько мягкой и очень приятной на ощупь примерно за сотню тысяч лет. Потрясающе, правда? Образцов сохранилось не так много. Все посжигали в Эпоху Орденов.       Я думал, что уже был впечатлен до предела – но тут леди Хенна изумила меня еще больше.       – Но главное, Макс, не это. Послушай их…       – Послушать книги?       – Просто приложи ладонь. Чувствуешь такое тепло и что-то светлое, радостное? Там живут элсидиайи, причем точно больше одного. Ты ведь знаешь, кто это такие?       – Слышал… – только и смог пролепетать я.       – Молодец, сэр Макс, – похвалила она. – Так что, оставишь мне их? Чтобы наверняка проверить?       Я виновато покачал головой.       – Прости, незабвенная. Это книги не то чтобы не мои, но не мне.       Хенна секунду меня изучала, потом развела руками.       – Тогда привет от меня сэру Лонли-Локли... Да ну, Макс! Ну кому еще ты мог бы приберечь сам Трактат о поэтических зельях? Все, верни нормальное лицо!       Вместо этого я скорчил дурацкую рожу, и она расхохоталась.       – Нет уж, спасибо, такого добра мне и без тебя достаточно! Стань опять сэром Максом! И отдай ты ему эти книги поскорее. Уже не терпится почитать перевод.       – Думаешь, он переведет? – спросил я, не сомневаясь, впрочем, в ответе.       – Ну что же он еще с ними будет делать? – риторически произнесла она. – Пойдем, Макс, ко всем остальным. А то как-то мы тут с тобой засекретничались.       – А вот это ты правильно сказала, – отозвался я. – Мы именно что засекретничались. Ты не рассказывай про них пока никому, хорошо?       Она пару раз хлопнула глазами.       – Ты учти, Макс, что я тем, кто ко мне приходит, не враг. Не все же такие могущественные колдуны, как вы в Сыске. Если антиквары начнут болтать налево и направо, боюсь даже представить, как расстроятся бедные преступники. От переизбытка выбора.       И то верно, подумал я. И далось тебе, дорогуша, всех мерить своей кривой линейкой.       А ночью мне не спалось. Ну вот ни в какую не засыпалось, хоть тресни. В результате, промаявшись до самой глубокой темноты, я прибег к средству, которое никогда меня не подводило. То есть послал Зов сэру Шурфу.       «Шурф… Ты учти, я тебя не бужу».       «Верно, не будишь, – ответил он. – У тебя что-то случилось?».       «Да нет, – ответил я. – Просто ты как-то ночью обещал заглянуть ко мне в гости, вот я и подумал, что если ты еще не передумал…».       – Тебе определенно вредно много думать, – критически ответил Шурф, объявляясь у меня посреди спальни.       Я сидел на подоконнике, в полутьме, закутавшись в одеяло. Спрыгнул, подошел к нему – он был в орденской одежде, но без тюрбана.       – А ты быстро, – с улыбкой заявил я.       – Я понял, что тебя не стоит заставлять ждать. Угостишь меня чаем?       – А то как же.       Я пристроил на книжных полках пару чашек и какие-то миниатюрные шоколадки и достал заодно пачку сигарет. Одну извлек и хотел было закурить, но Шурф не дал. Аккуратно отвел мою руку и поприветствовал меня неспешным поцелуем. Сначала просто прикоснулся ко мне полуоткрытым ртом, а потом всосал и потянул на себя мою нижнюю губу. Я, разумеется, встал на защиту своих владений и сам не заметил, как Шурф втянул меня в какую-то задиристую игру. В итоге, когда я уже был готов осуществить самый хитрый ход, он просто одним движением по-турецки сел на ковер, без труда дотянулся до чая и с невозмутимым видом глотнул, жестом приглашая меня последовать его примеру.       Я так и сделал. Одеяло, конечно, слетело и валялось на полу. Я остался в скабе.       – Что, бросить курить? – спросил я.       Он удивленно поднял брови.       – Зачем?       – Ну, ты не дал мне закурить…       – Макс, – уточнил он, – а если я такое проделаю, когда ты захочешь перекусить, ты бросишь есть?       Я рассмеялся.       – Да нет, что ты. Просто курение вредит здоровью, Минздрав предупреждает и всякое такое.       Я отпил свой чай. На этот раз для разнообразия чай, и даже с бергамотом.       – Действительно? – переспросил он. – В таком случае не понимаю, зачем ты куришь ваш табак. И кто такой Минздрав?       – Ай, не слушай меня. Курение вредит здоровью – это примерно как внебрачные дети Джуффина, нужно, чтобы язык занять. А Минздрав – это такой Клуб не слишком удачливых знахарей, которые, кажется, испытывают удовольствие, когда кого-то предупреждают.       Я заметил, что он с интересом что-то разглядывает. Ах, да! Мои книги про Уандук. До сих пор сложены у постели не слишком ровной стопкой. Я сделал пригласительный жест рукой, нужный, впрочем, разве ради моего удовольствия. Чтобы не пустить Шурфа к книгам, нужна сила, которой у меня вот так сразу нету.       Он, держа чашку одной рукой, поднялся, шагнул к книгам – я больше ни у кого не видел таких цельных и гибких движений. Хмыкнув, одну за другой он рассматривал мои приобретения. Трактата о поэтических зельях среди них, само собой, не было. Не потому, конечно, что я был такой предусмотрительный. Скорее, наоборот: я бросил их в шкафу, там же, где и лоохи.       Шурф отложил несколько книг в сторону:       – Эти можешь попробовать прочитать, не умерев от скуки. А вот эти две я одолжил бы, если ты не против. Их я раньше не видел.       – Серьезно? Бывают такие книги? Бери, разумеется. По мне хоть насовсем. Того, что ты отложил, мне хватит за глаза.       – Очень хорошо. Спасибо, Макс, – он кивнул мне. – Твое уточнение довольно актуально в свете того, что я не слишком хорошо представляю, когда доберусь до этого чтения. А книг, которых я еще не видел, по-прежнему почти неисчислимо больше книг, которые я видел – считая только те, что существуют в этом Мире.       Я перебрался к нему. Шурф как Шурф. Да, меняется человек – ну так все люди меняются. Лично я отлично видел неперешибаемый внутренний стержень, который и составлял его суть. Отчего Хельна нервничает? Я не понимал.       – Ты меня сейчас глазами съешь, – улыбнулся Шурф.       Я помотал головой.       – Просто я рад, что ты такой, какой ты есть. Было бы грустно, если все эти знания, могущество и им подобные игрушки достались какому-то другому тебе.       – Странные мысли порой приходят тебе в голову. – Я пересел поудобнее. В этом, надо отметить, и была разница между нами: Шурф не пересаживался поудобнее. Если он садился – то ему было удобно. Как и зачем можно сесть неудобно, он, я думаю, даже бы не понял. – Про меня, мои познания и мое могущество. Хотя ни исключительно ценных знаний, ни особого могущества у меня нет. Да и я сам… – он не стал договаривать. Секунду я видел хмурые складки вокруг его губ – и снова спокойное лицо.       – Это у тебя-то нет исключительных знаний? Серьезно? – усмехнулся я.       – Исключительных, Макс… Возможно, только о Перчатках. Все остальное знают и другие. Вопрос лишь в том, сколько их, этих других. Я отличаюсь от среднестатистического колдуна, это правда. Но я даже отдаленно не могу сравниться с тем же сэром Джуффином. Фактически, сам по себе я представляю хорошо если четверть того, что ты обо мне думаешь.       Такая его оценка себя стала для меня обескураживающей неожиданностью.       – Брось, Шурф. Нет, ты исключительный сам по себе. И вообще, все люди постоянно меняются. Ты, хвала Магистрам, еще и в лучшую сторону.       – Я рад, что тебя устраивает направление, в котором я двигаюсь. Но твое замечание – это снова твое преждевременное суждение, основанное на собственном опыте. Помимо того, что даже люди не всегда меняются, есть еще и в строгом смысле не люди, которые от природы устроены иначе. Знаешь поговорку, например, что драхх всю жизнь пьет из одного колодца?..       – Только что узнал, – ответил я. – Ну ладно… Я понял. Хорошо, что ты не драхх. Одно и то же – это скучно.       Подтверждая свои слова, я опрокинулся на спину, утягивая за собой и Шурфа, – прямо за нами все равно была постель. Однако если бы он не захотел, я бы его и на сантиметр не сдвинул.       – Просто ты довольно переменчивое существо. Взять хотя бы твой интерес ко мне, – прошептал он мне на ухо.       Я почесал защекоченное его дыханием ухо и бесцеремонно залез на его вытянутые ноги. Уселся там, подпер щеки руками и спросил:       – А что не так с моим интересом?       – Разве с ним что-то не так? – переспросил Шурф. – Просто я не ожидал, что ты настолько скоро загоришься идеей романтического сближения со мной.       В свое вопросительное мычание я вложил все имеющееся у меня в наличии недоумение.       – А не настолько скоро ты, значит, ожидал?       – Конечно, – просто ответил он, закидывая руку за голову. Потом все же пояснил: – Было бы глупо не предполагать, что рано или поздно ты захочешь попробовать новые для тебя способы отношений. Но я был уверен, что дружба, которая в твоем родном Мире называется платонической, не наскучит тебе еще дюжины три лет по меньшей мере.       – Про платоническую любовь я слышал, а вот про платоническую дружбу… это уже какие-то ездовые академики получаются, – вздохнул я. – Кто знает, что случится через три дюжины лет, Шурф? А ну как тебя самого достанет до чертиков полусбрендивший Вершитель с прокисшим чувством юмора, и ты решишь, что меня проще испепелить, чем исправить?       Он сел так резко, что я чуть не слетел с насиженного места. Его лицо стало не просто мрачным – оно стало яростным.       – Подожди, – я выставил перед собой ладонь. – Я и сам надеюсь, что не достанет. Видишь, чувство юмора у меня и в самом деле не на высоте. Я только вот что хотел сказать: меняться ведь не обязательно означает бросать близких людей. Я уже говорил тебе, что ненавижу, когда мои родные куда-то деваются.       – Да! Верно, – отчеканил он. – Ты предпочитаешь исчезать сам.       – Нет, нет, нет, Шурф, нет! – я с некоторой досадой сжал его руки. – Возможно, да. Чтоб тебя, ну пойми, что я пытаюсь сказать. Среди всех непредсказуемых сценариев будущего есть не только такие, где надо расставаться. Знаешь, например, я сильно сомневаюсь, что хоть когда-нибудь по-настоящему расстанусь с Джуффином. А ты… Ты моя охерительнейшая грешная удача, которую я люблю до умопомрачения, но если надо будет – отпущу. Все волосы себе вырву и буду крушить, метать и реветь, даже не стесняясь, но отпущу. В этом и есть вся суть – в том, что на самом деле мы с тобой не связаны, а свободны.       Не знаю, чего я добился этими словами. Шурф не успокоился; не знаю, понял ли он то, что я хотел сказать о Джуффине, но его гнев перетек в какую-то обреченность.       – У каждого есть стержень, Макс. То, что останется, если выкинуть на хер все маски. Так вот, ты – уже там, в стержне. Одна из моих основ существования.       Я открыл рот, начал что-то отвечать… Закрыл. Меня охватили сумбурные впечатления чего-то одновременно ледяного и теплого, совсем немного трогательного, а еще – смешливость, а вместе с ней – не сама мудрость, но ощущение мудрости.       – Ох, дружище! – воскликнул я. – Решительно отказываюсь понимать… где ты нахватался брани из моего мира!       Я смотрел, как выражение его лица меняется сначала на отчаянное, потом на упрямое, потом – он махнул на меня рукой. И правда, было бы что с меня взять.       – Однажды, Макс, ты сам продиктовал мне несколько неплохих оборотов, – заметил он.       Только тогда, когда он довольно хладнокровно опустился обратно и перевел взгляд в окно, я лег рядом и очень тихо, серьезно проговорил:       – Ты как будто хочешь общую вечность.       Он услышал, конечно. Тут же повернул ко мне сосредоточенное лицо, и я договорил:       – Если ты хочешь, вечность у нас будет. Я разве стану спорить с твоими желаниями.       Он накрыл глаза рукой и какое-то время пролежал так, прежде чем завести со мной другой разговор.       Я засыпал, снова прижавшись к нему. Я хотел разделить с ним сон. И видеть что-то чудесное.       Мы оказались в моем лесу.       Сквозь ажурные листочки высоких деревьев струился золотистый свет. Листья пересыпали орнаментом оранжеватое небо, и листья же, хрусткие, желто-алые, темно-зеленые, светло-зеленые, устилали землю. Ровные стволы, раздвоенные стволы, даже растроенные, в многослойной полупрозрачной коре. Тонкие, словно хурма, и такие, как старая олива, которые едва обхватишь вдвоем – перед нашими глазами были деревья, деревья, деревья.       И я повел Шурфа в самую их гущу, потому что откуда-то знал: позади пустыня, а в пустыню я не хочу. У нас под ногами был не песок, обычная земля. Из-под листьев пробивалась низкорослая цветущая трава. Шурф с интересом и вниманием оглядывал лес, умудрялся ступать так, чтобы не сломать ни травинки, а около одного дерева надолго задержался, водя рукой по гладкому, будто лакированному стволу. Под внешней гладкостью была наслоена кофейно-золотая шелуха коры, словно залитая в волнистое стекло. На дереве пушились едва распустившиеся почки и охристые сережки.       Я потащил Шурфа дальше. Мы оба молчали: я не хотел пока что ничего говорить, а он – не знаю почему. Но он ведь всегда был внимательным сновидцем. Я увлекал его к поляне, где росло мое дерево. Мое, со стволом из десятков тоненьких переплетенных побегов, с ниспадающими до земли плетями ветвей, с крохотными, едва завязавшимися светящимися орешками. Я вел его туда, где вокруг моего дерева стояли серебристые камни, обросшие у основания влаголюбивым мхом и тонконогими грибочками с медузообразными шляпками.       Здесь пахло влажной землей и цветами. Все было пропитано светом. Мы опустились на землю у теплого камня. Мы смотрели в одну сторону, хотя Шурф то и дело переводил взгляд на солнце.       Потом я засмеялся и переплел пальцы с его пальцами.       И стоило нашим ладоням соприкоснуться – как меня захлестнуло предчувствие – секунда – я успел поймать его тревожный взгляд – и…       И вот я уже в темноте; рядом, но вне досягаемости – Шурф, кое-как опирающийся на одну руку; он протягивает ко мне ладонь, кто-то есть за моей спиной; Шурф приказывает «Макс! Нет, стой…»; его разодранная ладонь…       Я рывком поднял голову, оглядываясь. Я действительно был в темноте.       Шурф проснулся сразу же.       – Ты в порядке? – спросил он.       Я кивнул, потом сказал:       – Не знаю.       На этот раз Шурф был рядом. Я мог сколько влезет убеждаться в его сохранности.       – Надо что-то делать, – хрипловато произнес я. – Плохо будет, если у тебя войдет в привычку перво-наперво спрашивать, в порядке ли я, а потом все остальное. – Я вытащил из-под подушки несколько сигарет, одну за другой, просто чтобы занять пальцы. – Тем более что не в порядке, вероятно, ты. Ты видел?       – Нет. – Он накинул мантию Великого Магистра, орудуя так ловко, словно не спал еще полминуты назад. – Я видел лишь, как ты исчез из нашего общего сна.       Я закурил и открыл окно.       – Сейчас вернусь, – сказал Шурф, но, видимо, рассмотрел что-то такое в моем лице, что заставило его помедлить и положить руку мне на плечо. – Макс, я только загляну к себе в кабинет и вернусь. Там лежат ингредиенты для зелья, которое мне понадобится, чтобы увидеть твой сон. Зелье, собственно, требуется для того, чтобы избавить тебя от головной боли. Заклинание, которое я на тебя наложу, к сожалению, действует так, что от боли, а она неизбежно возникнет, тебя спасет либо опытный знахарь с Призванием, либо это зелье. Срок его годности составляет всего несколько минут, но у меня в кабинете лежат три заготовки, которые нужно будет только смешать. Макс, если хочешь, пойдем со мной.       Я заставил себя отказаться. Не очень-то я ценю истерики, хоть и регулярно практикую.       – Точно? – переспросил он и, дождавшись моего подтверждения, шагнул в свой кабинет.       Я успел сделать всего одну затяжку, как он вернулся. Взял одну из сигарет, валяющихся около подушки, и прикончил ее еще быстрее, чем я свою. За руку отвел меня к постели, сел сам и усадил меня спиной к себе.       – Я правильно понимаю, что твое сновидение не продлится дольше минуты? – уточнил он.       – Полторы секунды, – ответил я не оборачиваясь.       – Тогда сразу выпей. – Он выверенным движением опрокинул содержимое двух флаконов поменьше в третий, встряхнул и протянул мне.       Я парой глотков опустошил его и вернул Шурфу.       Тут же меня накрыла тупая тошнотворная темнота. Но длилась она совсем недолго. Я проморгался.       – Ну? – поторопил я Шурфа.       – Уже все, – не слишком радостно отозвался он.       – Да? Ну и что ты думаешь? Как ты дошел до жизни такой?       – Понятия не имею. – Он пожал плечами. – Я ничего не увидел.       – Это как так? – Я пересел лицом к нему. – Что это значит?       Он, не вставая, скинул и щепетильно сложил мантию, выстроил в ряд флаконы.       Потом обратил ко мне непроницаемое лицо.       – Это значит, что твой сон пророческий, а потому видеть его можешь только ты, – ответил он.