Извращенец

Мир перед глазами Санса кружится, вертится, вихляется – одним словом, совершенно не желает замереть в статичном положении, которое ему предписывает само мироздание. Внутренний мир Санса тихо трещит по швам, и это, как он думает, не из-за Папируса, который в сотый раз за неделю вылил на брата ушат помоев по какому-то совсем уж глупому поводу, а просто из-за того, что Сансу надо меньше пить. Или уже просто научиться пить, потому только третья стопка, а его уже ведет. И премилые дамочки – правда, Сансу почему-то кажется, что «премилыми» они стали как раз-таки после третьей стопки, - смотрят на него с сожалением; мелькают раздвоенные языки, раздается тихое шипение – они точно обсуждают его, старшего брата «того самого Папируса, которому совсем немного осталось до назначения в Королевскую Гвардию». И смеются еще, но Санс хочет верить, что они просто вспоминают его уморительные шутки – кто не смеется над шутками Санса? Вообще, Санс старается не злоупотреблять алкоголем, потому что хрен знает, что Гриллби подмешивает в стаканы своим посетителям. Но сегодня Меттатон молча захлопнул перед его носом дверь, обиженно поджав губы (видимо, надо иногда держать язык за зубами, а не шутить по поводу внешнего вида этого робота, которого создавали явно не для телеэкранов, а для постели), а идти домой к брату, который наверняка начнет плеваться ядом почем зря, не хотелось – и пришлось направить свои стопы в бар, надеясь, что маленькая одинокая попойка пройдет без происшествий. Хотя Санс был бы совсем не против какого-нибудь происшествия; например, происшествия с этими дамочками в непотребно обтягивающих платьях (платья, если признаться, висели на дамочках мешками, прикрывая исключительно стратегически важные места, но опять же – третья стопка творила чудеса со зрением), но… Всегда существует это пресловутое и отвратительное «но», которое мешает голове отключиться, а телу пуститься в объятия приключений. «Но» Санса существует в образе укоризненно глядящего Папируса; даже когда его нет рядом, он все равно умудряется портить вечер и настроение. Санс просто представляет, что сделает с ним брат, если он придет домой под утро, пошатывающийся и пахнущий чужими духами, и желание пуститься во все тяжкие тут же пропадает. Прекрасный способ оградить свою задницу от ненужных повреждений. - В моем баре, - Гриллби перегибается через стойку, накрывая стопку Санса ладонью, - не сидят с такими кислыми минами. Санс кривит рот в усмешке, прикрывая глаза. Мина у него не кислая, потому что Папирусу не нравится задумчивый взгляд брата и опущенные вниз уголки губ. Да, Папирус странный, но Санс уже как-то привык жить с этими странностями, и умудряется даже испытывать определенную симпатию к этим странностям. Определенную странную и неправильную симпатию. - Так-то лучше, - Гриллби хитро щурится, склонив голову набок. – Еще? - Еще. - Трудный день? - Мягко сказано. Гриллби – ходячий секс, разврат и похоть, острое желание внизу живота. Его просто хочется, безо всяких высоких чувств («А Папируса ты хочешь с чувствами?», - ехидно вопрошает не вовремя проснувшийся голос разума), потому что в каждом движении Гриллби – отклик и отзыв на несказанные слова. Гриллби обещает, что даст то, что может дать, стоит только как следует попросить; и Сансу хочется попросить - то ли из-за ребяческого желания доказать Папирусу, что он, Санс, не такой уж отброс, то ли из-за пресловутой третьей стопки. Санс склонен валить все на третью стопку; определенно, она виновата во всем, что будет. - Не хочешь поделиться? – бармен наливает и доливает подошедшим клиентам, но не уделяет им внимания – дежурная улыбка, кивок, протянутая стопка, ничего более. - Зачем? – Санс хмыкает, невольно распрямив плечи: ему кажется, что повод для гордости есть – Гриллби смотрит только на него, внимательно, пожирая сосредоточенно взглядом. - Станет легче? - Нисколько, - Санс упрямо поджимает губы, выстукивая нервный ритм на отполированной до блеска столешнице. – Повтори. - Может, хватит? – Гриллби мягко – ровно настолько, насколько умеет, - перехватывает его руку и сжимает запястье. И смотрит так… Предлагающе. Как будто может предложить Сансу что-то интереснее, чем методичное вливание в себя алкоголя. - Может, я сам решу? Как бы сильно не хотелось Гриллби – живой огонь, живая страсть, живое, мать его, дикое желание безудержно трахаться, махнув рукой на все приличия, - но Санс предпочитает не совершать опрометчивых поступков и не идти на поводу у третьей стопки; дома ждет Папирус, расхаживающий из угла в угол и пинающий все, что попадется ему под ногу. Дома ждет Папирус – садист с замашками мелкого диктатора, который, хоть и делает вид, что загулы брата его почти не волнуют, все равно по приходу Санса домой будет размахивать руками, гневно сверкать глазами и обвинять брата во всех грехах смертных. Гриллби разочаровано хмыкает, молча наливает – пятую стопку, - и удаляется на противоположный конец барной стойки. - Оу, - только и произносит Папирус, когда Санс, глубоко вздохнув, молча встает перед ним на колени. Санс не понимает – не хочет понимать, на самом деле, потому что от понимания всегда только хуже, - зачем он это делает, но все равно требовательно сжимает бедра брата (ткань так противно скрипит под пальцами, что хочется крикнуть, чтобы Папирус перестал быть чертовым фетишистом и стал носить уже нормальную одежду) и упирается лбом куда-то ему в живот. Мир все еще шатается перед глазами, и брат – это единственная опора, стержень этого чертового мира, его стабильность. - Я не знаю, что с тобой, - Папирус расставляет шире ноги и кладет руку на макушку Санса, - но мне это определенно нравится. Хоть какая-то польза от тебя, брат. Санс бурчит что-то непонятное и неразборчивое, трется лбом о живот брата и продолжает сжимать его бедра. Ему надо срочно что-то сказать, что-то очень важное, из-за чего щиплет глаза и першит в горле, но увы – он не знает таких слов. Ему бы сказать, как сильно он ненавидит брата и как сильно хочет размозжить его голову, сожрать его душу и к чертям на куски разорвать его сердце, но таких слов, которые могли бы все это выразить, в лексиконе Санса нет. - Ну? – Папирус нетерпеливо толкается бедрами, сжимая короткие волосы на затылке брата. – Я жду. Санс смотрит на него исподлобья и усмехается; ему кажется, что сегодня-то все в его руках, и Папирус совсем не против такого расклада. Даже не кричит и не машет руками из-за того, что от брата несет алкоголем. А если от брата несет алкоголем, то он точно был у Гриллби; а значит – наврал, что пошел на еженедельные пятничные посиделки к Меттатону. А за вранье… Санс ведет плечами, скидывая куртку, и прикусывает внутреннюю сторону щеки: лжи Папирус не переносит. Когда вжикает молния, Папирус прикрывает глаза и расслабляется, доверяясь брату; Санс, конечно, та еще задница, но… То самое «но» Папируса заключается в самом брате – едком ублюдке, который раз за разом покорно становится перед ним на колени, все терпит и сносит, а потом, бурча и ругаясь себе под нос, исполняет приказания. - Мне нравится, что на тебя нашло, - хмыкает Папирус, сдавленно выдыхая, когда брат губами прижимается к наполовину вставшему члену. Обычно Санс отсасывает только после того, как Папирус от души пройдется кулаком ему по роже, выбивая всю гордость и дурь; Санс на самом деле ненавидит стоять на коленях и ощущать себя распоследней шлюхой, но собственное тело его предает – и ему нравится, нравится, как брат называет его, тянет за волосы, давит на затылок, чтобы Санс взял глубже. Санс давится, Санс жмурится, у него на глазах – слезы, и уже саднят губы, но он следует указаниям брата: возьми глубже, сожми губами сильнее, активнее работай языком. Сансу нравится, что им управляет не кто-нибудь, а Папирус – его Папирус, маленький диктатор, грубый, не знающий об элементарных понятиях нежности. Наверное, если бы Санс остался с Гриллби, то все было бы по-другому: никакого принуждения, только просьбы, аккуратные движения, хриплый шепот на ухо. Но только сейчас, стоя на коленях перед братом и самозабвенно отсасывая ему, Санс понимает, что никакой аккуратности или нежности он не хочет вообще; ему нужен его Папирус, грубый, где-то жестокий, но, дери его все черти ада, его Папирус. - Черт, - рвано дышит Папирус, откидывая голову назад и довольно жмурясь. Конечно, если брат становится перед ним на колени, значит, он что-то натворил. Конечно, за это, после такого своеобразного извинения, Санс отхватит свою порцию побоев. Конечно, Папирус будет в гневе, он будет рвать и метать, топать ногами, швырять брата о стены и кулаками вдалбливать в него, что он должен поступать только так, как говорит Папирус. Санс принадлежит только ему: весь такой ублюдочный, весь едкий, со своими надоедливыми шутками, со своим пристрастием к алкоголю, со своей манией доводить Папируса до трясущихся от гнева рук. - Глубже, - где-нибудь в другой вселенной – если такие существуют, - Папирус наверняка бы это простонал, надрывно, срываясь в бессвязное бормотание, но Папирус в этой вселенной лишь подается бедрами вперед, с силой давит на затылок Санса и с протяжным рыком кончает ему в рот, не обращая внимания, что тот давится и задыхается. Сам виноват, считает Папирус, позволяя себе большим пальцем собрать сперму с губ брата и втолкнуть ее ему в рот. Только Санс во всем виноват, думает Папирус, лениво наблюдая за тем, как Санс лениво, словно в полусне, целует его колени. - Какие же мы больные, блядь, извращенцы, - хрипло смеется Санс, тихо радуясь тому, что мир перед глазами – этот злоебучий мир, отвратительный, гнилой до такой степени, что кажется – надави на ткань реальности, и брызнет едко пахнущий сок из самого гнилого нутра, - больше не кружится. И Папирус больше не кажется центром вселенной, а всего лишь самой важной его частью. Тем самым кусочком, без которого мир Санса рухнет, как подкошенный. - Извращенец здесь ты, - Папирус легко отталкивает брата ногой, решив, что хватит на сегодня нежностей. Санс сидит перед ним на коленях, смотрит на него снизу-вверх, и ему хочется проорать на весь мир, что он чувствует к брату. Только для начала было бы неплохо разобраться в этих самых чувствах. - Я чуть не перепихнулся с Гриллби, - Сансу кажется, что это самая важная информация. И что ему нужно об этом рассказать, иначе ведь Папирус узнает об этом от других, и тогда… Санс нервно трет шею, неловко ухмыляясь и отводя взгляд. - Я бы тебя убил, - щурится Папирус, подаваясь вперед и опираясь локтями о колени. – Мне не нужен брат-шлюха. Санс качает головой, улыбаясь. Они оба с Папирусом знают, что Санс – как верный пес, за чужим не пойдет. - А теперь готовься, - Папирус встает с кресла и хрустит костяшками пальцев. – Я не могу оставить без внимания тот факт, что ты, брат, обманул меня. Меттатон сказал, что ты был не у него. Санс хмыкает и прикрывает глаза, расслабляясь. Третья стопка говорит в нем, что все идет так чертовски правильно.