Извращенец

Его мир сейчас сузился до одной захламленной комнаты и сизого дыма, который клубится под потолком; он делает очередную затяжку, прикрывая блаженно глаза, задерживает дыхание, улыбаясь, и выпускает дым колечками, радуясь, как маленький ребенок. Колечки рассеиваются, но перед этим Санс умудряется увидеть в них фантастических животных ("А ты, значит, не фантастическое животное, да?" - живо интересуется внутренний голос, который Санс никогда не мог заткнуть), вышагивающих с гордо поднятой головой по заснеженным просторам. У них длинные тонкие ноги, вытянутые передние конечности, морды - оголенный череп и черные провалы глазниц, в которых - пустота и небытие. Санс позволяет этим невероятным глазам (не-глазам?) утянуть его в черноту, под пленкой которой бешено бьется сердце мира: ему кажется, что если он постарается, то обязательно надорвет ткань мироздания, и наружу хлынут волной монстры и чудища с той стороны, обученные лишь уничтожать, рвать своими острыми когтями и зубами. Сансу хочется разорвать эту пленку, и он неосознанно начинает скрести простынь на кровати, улыбаясь потолку. Этот потолок повидал много всякого разного дерьма, начиная от Санса-подростка, который ненавидел и слал нахуй весь мир, и заканчивая Сансом-шлюхой, который стонал и извивался под братом, с удовольствием подмахивая ему. Если бы потолок мог говорить, он обязательно спросил бы: "Какого хера, чувак? Что, блять, с тобой не так?" - а Санс ему бы не смог ответить, потому еще сам до конца не понял, что с ним творится. Его что-то жрет изнутри, и хочется трясущимися пальцами вытащить это из себя и сжечь, но Санс пока не пытается расковырять грудную клетку, хотя думает, что уже близок к исполнению своего желания. Если Папирус еще раз с такой силой наступит ему на грудь, ребра треснут, проломятся под этой силой, проткнут и сердце с легкими, и эту гадину, которая живет внутри и заставляет Санса делать то, что он делает. Он смотрит в потолок, а потом поднимает руку и любуется на ровные белесые шрамы и затянутые корочкой порезы на пальцах и на ладони: когда ему нечего делать, или слишком тоскливо, или он просто "разыгрывает из себя ебанько", как любит говорить Папирус, Санс режется, как тогда, когда был подростком с неустойчивой психикой и ненормальной тягой к самовредительству. Эти шрамы и возможность самому - самому, а не прибегая к помощи брата, - оставлять на себе метки сводят его с ума. Санс ухмыляется, сжимая кулак, и снова затягивается: ему хорошо, ему почти не страшно, ему почти хочется жить. Вообще, конечно, у него и без этого есть смысл жизни, заключенный в одном братце-сволочи, который, ухватив человеческое дитя за шкирку, поволок его, как он сам выразился, "тренировать силу тела и твердость духа". Санс фыркает, вспоминая, что пару перезапусков назад твердости духа человека мог позавидовать каменный стояк Санса, возникающий у него всякий раз, когда брат принимался разговаривать с ним хриплым и глубоким голосом. Вспоминая голос Папируса - очень некстати вспоминая его голос, потому что Санс запретил себе сегодня думать о Папирусе вообще, - он невольно прогибается в спине, довольно и тихо поскуливая. Папирус, сука такая костлявая, умудряется сводить с ума даже тогда, когда его рядом нет, и Сансу хочется ногтями вцепиться в его наглую рожу и оставить этому фетишисту на память еще один шрам. Санс кривится и сплевывает горькую слюну себе под ноги, не особо заботясь о чистоте пола в собственной комнате; это Папирус ненавидит пыль, а он, Санс, существо не требовательное и к пыли относящееся более-менее безразлично. Он тушит косяк о собственную руку - он даже почти не чувствует ничего - и замирает, вслушиваясь в окружающий мир. Откуда-то извне скребутся чудовища, требуя, чтобы их выпустили; где-то мягко шуршит ткань мироздания; он слышит свое собственное дыхание и сердцебиение, и эти два звука его неимоверно раздражают. Гриллби говорил, протягивая с понимающей улыбкой Сансу пакетик с травкой, что он отправится в странствие по дальним мирам, унесется мыслями далеко-далеко, погрузиться в собственные желания и все такое прочее. То ли Гриллби врал, то ли Сансу просто не повезло с собственным подсознанием. Он всего лишь слышит то, чего нет, и это вряд ли можно назвать путешествием в другие миры. - Санс. Он с трудом приоткрывает один глаз и видит перед собой надувшуюся и расстроившуюся Фриск; правую ее бровь украшает пластырь - розовый, типично-девчачий, и Санс не может сдержаться от наглого хмыка. - Ты опять? Девчонка проницательна, несмотря на то, что мелкая, приставучая, раздражительная, обаятельная и вторая после брата, кого Санс не хочет прибить на месте. - Тебе-то что, малая? - фыркает Санс, откидывая голову назад. Ему так было хорошо в собственных мыслях, что возвращение в реальность представляется ему наказанием. - Свали. Фриск качает головой, закусывает губу и от души пинает Санса по голени, заявляя, что хочет показать ему новый прием, которому научилась у Папируса. Санс шипит, матерится и грозится натянуть глаз на жопу тому, кто додумался показать такой прием этой девчонке. - Человеческое дитя мне все рассказало. Санс кривится, стараясь не смотреть на Папируса, и делает вид, что холодильник - единственное, что его интересует. Самое важное, что он почти не кривит душой, потому что жрать ему хотелось сильнее, чем спать и доставать брата; Гриллби об этом побочном эффекте тоже как-то обмолвился, но Санс слишком торопился домой, чтобы слушать. - Санс, повернись. - Динах, - бурчит он под нос. - Что? - Говорю, ты перетрудился, босс, - Санс разворачивается на пятках, дерзко глядя на брата, и ухмыляется. - А у девчонки богатое воображение. Вот она и напридумала себе. - Санс. - Оставь этот тон для малой, босс, - Санс нехорошо щурится. - Меня этим не проймешь. Папирус качает головой, сжимая двумя пальцами переносицу: с появлением Фриск в их доме все пошло по пизде. И Санс, который раньше готов был брату чуть ли не ботинки вылизывать, все чаще и чаще показывает зубы, огрызается, не слушается. Последнее очень больно бьет по самолюбию Папируса, потому что он привык, что брат - это синоним к слову "верность". Отбившийся от рук пес может укусить своего хозяина. Этого Папирус допустить не может. Он молча хватает брата за запястье - тот сдавленно шипит и дергается в попытке вырваться - и силком подтягивает к себе. - Сучка забыла свое место? - Сучка сейчас вмажет по чьей-то наглой морде, - нагло бросает Санс, ухмыляясь. Эти ухмылки, улыбки, ужимки, этот хренов оскал, это все, этот Санс сводит Папируса с ума и заставляет его рычать и скалить зубы, как дикое животное. Потому что его брат и вправду начинает забывать свое место, пытаясь прыгнуть выше головы. Нет, Папирус хочет подавить волю брата не потому, что он редкостный породистый пиздюк, а потому, что он очень заботливый младший брат, который желает защитить брата-долбоеба от него же самого. - Сучка нарывается, - тихо говорит Папирус, хмуро глядя на Санса. Тот вскидывает голову, широко улыбаясь, и проводит языком по нижней губе. Бросает вызов. Всем своим видом спрашивает: "Что ты мне сделаешь?". Санс не просто нарывается - он этого хочет. Ему нужно, чтобы брат разозлился и сломал его, подмял под себя, заставил подчиниться себе, потому что только так он сможет перестать слышать эти чертовы звуки, которые сводят его с ума. Перестаньте, пожалуйста, скрестись, хватит, вас никто не выпустит, вы там навеки, перестаньте, оставьте меня в покое, помоги мне, брат, я схожу с ума, мне страшно, верни меня в реальность. Папирус грубо толкает его к столу, внимательно наблюдая за тем, как Санс проворно усаживается, откидывается назад и ерзает в нетерпении, ухмыляясь. - Сука, - выдыхает Папирус, жестко и больно целуя брата. Кусая. Вгрызаясь в его губы, оставляя после себя кровоточащие ранки, сжимая его бока до синяков, прижимая к себе, выбивая воздух из легких. Папирус заново клеймит его, оставляя засосы и багряные следы от зубов на шее; лихорадочно шарит холодными руками по его телу, сжимая и царапая ребра, оставляя красные полосы на спине. Папирус тихо рычит, толкаясь в податливое тело, и даже не удивляется, что Санс не сопротивляется и подставляется. Санс не слышит голосов, он слышит и видит только брата, видит его алые глаза, слышит его тяжелое прерывистое дыхание, чувствует только брата, хочет только брата, брата-брата-брата. Он не стонет, а сдавленно скулит, потому что Фриск может услышать; он цепляется за его плечи, обнимает ногами за талию, притягивая к себе ближе; он кусает его губы, сдавленно хрипит, когда Папирус сжимает его горло, ему мало, ему всего мало. - Сука-сука-сука-сука, - рычит Папирус, втрахивая Санса в стол, который уже предупредительно скрипит. - Блять! - вырывается громко у Санса, когда он прогибается, замирает, зажмуривается, задерживает дыхание и пытается выплыть, вынырнуть, выжить, потому что все тело захлебывается от счастья, тонет в удовольствии. - Сука, - выдыхает Папирус, кончая в брата и помечая его изнутри. Санс пытается отдышаться, его мелко потряхивает, ему хочется спать, рыдать и смеяться одновременно. - Еще раз, - Папирус приглаживает растрепанные волосы, забавно сдувает челку с глаз, глядя сверху вниз на брата, распластавшегося на столе, - увижу, узнаю или почувствую, что ты курил, - я убью тебя. - Опять? - хмыкает Санс, приподнимаясь на локтях и осоловело глядя на него. - По-настоящему, - Папирус застегивает штаны. - Не просто выебу из тебя дух, а вытрясу нахуй душу. Санс растирает искусанную шею, чувствуя, что ему стало легче. Травка Гриллби, конечно, хорошая вещь, но брат, все-таки, немного лучше. - Иди спать, - Папирус застывает на мгновение в дверях, кидая на брата последний внимательный взгляд. - Уебок. - Пиздюк, - отзывается Санс. Его маленький мирок впустил еще и Папируса, который пинками распугал всех несуществующих чудовищ.