Давно звёзд не было видно в этих краях. Не струился серебряный свет слезами богов, и лик луны не глядел в распахнутое окно, где Борей кружил в танце непорочные, чистые складки тонкого шёлка штор.
Давно.
Визгливый и капризный голос заставил шелохнуться каменные изваяния, простоявшие, наверное, сотню-другую лет. Руины царства Шикиару. Они казались древнее самих богов. Семь лет словно семь веков. Природа тонкие локоны распустила вдоль лабиринтов замка, подобно принцессе из сказок. Или паучьей ведьме.
Мужчина сделал этот отдалённый и сокрытый в тени платья Геи замок своей обителью, стараясь скрыться в глубине великого океана миров. Стараясь скрыться там, где его сон будет почти вечным, спокойным, как погода calm belt, и напоминающим бархатное дуновение вечернего ветра, который отдает последние прикосновения тепла холодеющей под покрывалом ночи земле.
Михоук сидел на алом троне, забросив ногу на ногу. Удерживая тонкими пальцами хрустально чистый бокал, где застыли грани вина. Восседал, читая во всех смыслах свежую газету. Запах чёрной краски букв дополнял аромат красного полусладкого, а также сырость, что так или иначе проникала сквозь плотные плиты замковых стен.
Среди сырых молчаливых стен чувства рассыпались в прах.
Вопли гадкого подобия сопрано эхом отзывались в голове, что склонилась над не вызывающей доверия колонкой в газете.
Девчонка с волосами цвета туманной зари.
Розововолосая.
Она экспрессивно размахивала тонкими руками, отвратительно ревела, размазывая чернила по лицу, искажавшемуся в жутких гримасах циклично.
Каждые десять секунд.
Прочь. Плачь в другом месте. Ты меня раздражаешь.
Мужчина не был с нею многословен. Только лишь если разговор интересовал его самого (что его вообще интересовало?). Иногда он из чувства долга (может, от скуки) отвечал ровным голосом, безучастным и скептически горьким.
Девчонка летала перед ним, поджав ноги, сжимая глупую игрушку и то и дело выкрикивая колкие мелочи вслед его холодному взгляду, что порою любопытно к ней обращался.
На миг.
Неустанный плач был приправлен саркастичностью и напускной драматичностью грусти. Его прерывало пылкое парадоксальное негодование.
Как ты можешь быть таким черствым. Бесчувственный. Я ведь твоя гостья.
Горячий шоколад?
Он никогда не принимал гостей. Обитель бога войны пуста. Была пуста.
Я тебя не приглашал.
Чистая правда без доли иронии.
Скрип кровати в не слишком отдалённой комнате.
Окровавленные бинты сплетены совершенно неумело и то и дело распутывались, открывая участки опухшей и почерневшей от ран кожи, по которой струилась лимфа.
Шрамы давно стали чем-то вроде истории.
Шрамы в форме твоего пути.
Когда дверь отворилась, Хозяин не обернулся. Он отмахнулся лишь золотым взглядом без сочувствия и вообще без эмоций. Какова вероятность, что это лишь маска серого лицемерия, что всегда выбирала для представления Безразличие? Маска, правда, была живая. Мышцы её дергались в неясном ритме, подстраиваясь под изменчивое окружение.
А время с каждой минутой ускорялось.
Спешило как и юноша, что был изранен и болен. Болен честью. Верный пес своего господина. И к себе эгоистичный альтруистичный друг. Болен он был и все той же смертельной заразной не местью, а горечью утраты. Текущей и возможной. Капитан терял разум.
Далеко.
Мужчина на это смотрел иронично и не брезгливо, с толикой скромного понимания, вероятно.
Куда он пойдет Этот самонадеянный?
Юнец.
Сумасшедший.
А вопль превратился теперь в ненависть с презрительной ноткой. И в возмущение непропорционально больших чёрных глаз, что искрились молниями недовольства к пренебрежению, брошенному в сторону её искренне усердной работы.
Доктор из неё самый паршивый.
Шатаясь, падая, но сдерживая огромную волю в кулаке, мальчишка уходит во мрак лабиринтов, не глядя назад, не обдумав ничего, чёрт возьми, своими бестолковыми извилинами.
Глупец.
Как ты можешь быть таким чёрствым? Бесчувственный.
Девчонка билась в истерике.
Ну и пусть умирает мальчишка. Сам так решил.
Он никогда не принимал гостей. Он никогда не принимал тепло и гостеприимно врагов.
Над ухом вновь противный голос, что мог бы заставить поморщиться. Мог бы.
Иди за ним.
(Пошли оба прочь).
Тени сгущались всё больше, чем раньше, когда остров был пропитан запахом крови и ржавой стали.
Тени начали пляску.
Две тени костёр роковой разожгут.
Нибльхейм падет.
***
Вы помните встречи, которые превращали вашу жизнь в ад? Вы помните лица, которые кислотою брызгали в ваши глаза, обжигая? Вы знаете, что на перекрёстках судьб вас ждет расправа?
Ты знаешь, Мечник Великий, что будет?
Рождение новой эры.
Все подвластно руке высшего Бога. 'Anagkh.
***
Когда его просят стать учителем, он наконец смеется. И его смех похож на бархатные воланы ткани, что в холодную погоду ложатся на плечи, укрывая пряным жаром.
Он хохочет буквально.
Мужчина бы сказал, что мальчишка навеки потерял голову. Ведь просит извечного, судьбою избранного противника стать чуть ли не отцом.
Учитель равен родителю.
Учителю дано взрастить проросшее семя таланта, что яркой звездою сверкнул в неизвестности морей тогда. При первом столкновении летнего дождя и бури.
Сириус.
Мечнику надоела до отвращения посредственность клинков, коими машут перед его носом. Манят и призывают, столь низко пав. Клинков, на которых трещины напоминают вены и артерии тел.
Ленивое движение руки судьи.
Удар.
И кровь хлещет бледными осколками. А спины дрожат позорно.
Нелепо.
Ророноа. Так его зовут. Мальчишку.
Он упрям и упорен. Своеволен. Что, может быть, для него одно и тоже. Равнозначные силы характера.
На долю Хозяина замка выпал эксперимент для него мрачный. Он сам вскормит идеального соперника для себя, как эгоистично, цинично бы это не звучало. Впрочем, он и не поэтому склонился к согласию несвойственно мягкому. Наверное.
Просто струны души дёрнулись в глубине и пропели радостный марш, заглушаемый другой, тоскливой мелодией.
Ученик спит сном мертвеца от усталости, разлившейся тяжелым свинцом по незаживающим чуть смуглым конечностям.
Учитель легко сопит. Он задумчиво сложил руки в молящий жест перед лицом. Скрестил пальцы, почти на удачу, сидя в кресле с ни на день не постаревшей обивкой. Призрак замка стал похож на скульптуру, застывшую в белом мраморе.
Морщинки на лбу его теперь куда чётче.
Сфера сместилась поближе к Солнцу.
Девчонка мирно дышала на третьем троне. Грудь вздымалась невинно и робко, а длинные и тонкие ноги были поджаты под себя, будто она неуклюжий гадкий утёнок, что забрался в гнездо. Летать она, кстати, красиво умела. Настолько естественно, что, казалось, она вырастет изящной птицей. Восстанет из пепла собственной юности безгрешным фениксом. Любопытно ведь, правда? Кому-то никогда не оторваться от земли. Не взмыть далеко за облака.
Сейчас эта незваная гостья совсем земная. Бледная и тощая настолько, что могла бы расправить крылья и так. Без посредника-фрукта.
Луна.
Сквозь сумрак синих облаков пробивалось серебряное очертание, протянувшее тонкие нити сквозь окна. К волосам спящей и мыслям неподвижного изваяния.
Сияние локонов цвета персикового дерева весной похоже отныне на мистический свет далёкой звезды. Ведьма. Зачем она тут?
Бесполезная.
Михоук пожирал глазами эту картину ночи, не мигая. Испивал и не может напиться несуразной и несовершенной красотою? Такой едва ли зрелой. Проснувшийся голод хлынул в виски маятником необъяснимой боли. Что дальше будет не скажет даже Мудрейший. Не предвидел океан, что всё перевернётся и душу льда нагло заденет чувство старое, как сама вселенная. Взбудоражило Грешное бурю, что крепко дремала.
Давно звёзд не было видно в этих краях, Адара.
Небо на его ладонях и дочь Гипериона.
Отец и влюблённый.
Astra. Сияй.
