POV Илья
Всю дорогу до дома Саша не отпускает мою руку. Он не цепляется за неё, не показывает страха, но пальцы всё равно крепко сплетены с моими и не собираются разжиматься до тех пор, пока мы не окажемся там, где не подстерегают никакие опасности. Даже в лифте он немного напряжен и не даёт мне освободиться. И только когда мы переступаем порог своего дома, Саша становится привычно спокойным. Моя помощь больше не требуется — в квартире он ориентируется едва ли не лучше всех членов семьи. Миновав все препятствия узкого коридора, Саша раздевается, методично раскладывая вещи по отведённым им местам. Я в потёмках спотыкаюсь о папины тапочки и ударяюсь коленом об открытую дверцу трюмо прежде, чем добираюсь до вешалки. Саша смеётся. Безошибочно попадая по выключателю с первого раза, зажигает для меня свет. После обеда Сашка напоминает про ёлку. Вместе мы приносим из кладовки большой молочно-белый мешок, в котором спит с января по декабрь наша красавица, и коробку из-под телевизора, доверху набитую стеклянными игрушками. Кот принимает активное участие в процессе. Следуя за нами по пятам, трётся о босые ноги — требует дневную порцию ласки. Мимоходом потрепав его за ушами, Саша ставит коробку с игрушками на пол — там же, где и всегда. Её картонные борта слабо скреплены скотчем и поддаются с первого раза, когда он запускает пальцы в прорезь наверху и тянет их в разные стороны. В который раз переживая торжество момента, опускает руку в гущу сверкающих украшений, чтобы нашарить где-то среди них конфету или леденец — мы всегда сохраняем что-нибудь сладкое из прошлогодних подарков. Я нахожу среди пластиковых веток совсем затвердевшее шоколадное яйцо. Саше показать не успеваю — Винчестер тут же укатывает его под диван, облюбовав как новую игрушку. Туда же уносит шнурок с мешка и возвращается смотреть, как я собираю ёлку, в ожидании ещё какой-нибудь добычи. Ёлка у нас старая, с самого детства. Мы не меняем её, как и все вещи, которые Саша помнит, чтобы ему легче было представлять окружающую обстановку. Я долго вожусь с ней, насаживая на деревянный стержень лохматые зелёные звёздочки-ветки разного диаметра. Закончив, присоединяюсь к Саше, который перебирает игрушки, на ощупь определяя, где какая фигурка. Поочередно доставая из коробки украшения, он раскладывает их в кучки по размеру: большие пойдут на нижние ветки, помельче — на верхние. Когда из коробки показывается клубок мишуры, Винчестер проявляет к ней живейший интерес, пытается утащить в свою коллекцию под диван. — Отдай, — со смехом говорит Сашка, отбирая у него интересную добычу. Кот смотрит на него горящими глазами. Не сумев заполучить игрушку, бросается на беззащитную Сашину руку, выпустив острые когти. Я щелкаю кошака по носу и выкидываю за дверь, но исцарапать брата он всё-таки успевает. — Много крови? — спрашивает Саша, показывая мне повреждённую руку. Должно быть, по ощущениям ему кажется, что всё страшнее, чем есть на самом деле. — Нет. Посиди тут, сейчас принесу зелёнку. В дверях меня останавливает его голос: — Илья, не трогай Винчестера, ладно? — Ладно, — обещаю я. — Но мы на него сердимся. Саша улыбается: — Но только до ужина. Соглашаюсь и ухожу в кухню. Нахожу в верхнем шкафчике гарнитура аптечку, достаю из неё зелёнку с ватой и возвращаюсь в комнату. Саша перебирает в пальцах старую ёлочную игрушку, настолько старую, что она даже не пластиковая или пробковая, а сделанная вручную. Им и мной. В то далекое время, когда он ещё мог видеть. Когда до моей оплошности, стоившей брату полноценной жизни, оставался целый год. — Это наш кролик, да? — спрашивает Сашка, поворачиваясь в мою сторону. — Да. Хочешь повесить его на ёлку? — Хочу. Куда-нибудь повыше, чтобы Винчестер не достал. — Хорошо, только давай сначала обработаем твои царапины. Саша протягивает мне руку, другой продолжает сжимать старую игрушку на шпагатной нитке. — Ты чем-то взволнован? — чуткие пальцы обхватывают моё запястье точно в том месте, где ощутим пульс. — С чего ты взял? — спрашиваю я, разворачивая расцарапанную руку тыльной стороной ладони к себе. Осторожно прохожусь ваткой по следам кошачьих когтей и сразу же дую на кожу, чтобы не так жгло. — Твоё сердце стучит слишком быстро. — Тебе кажется. Оно всегда так бьётся. — Нет, — Саша качает головой, будто взрослый, объясняющий ребёнку разницу между «хорошо» и «плохо». — Я же знаю, как всегда. Его слова меня смущают. Иногда он читает меня, как раскрытую книгу, словно всё, что я думаю и чувствую, выгравировано на моей коже понятным одному ему шрифтом Брайля. Он и сейчас догадался бы, что мне неловко, но в прихожей раздается шорох проворачиваемого в замочной скважине ключа, и это отвлекает нас обоих. Родители входят в квартиру, увешанные гирляндами подарочных пакетов. Смеясь и живо обсуждая километровые предновогодние очереди в гипермаркетах, скрываются на кухне. Через пару минут в комнату заглядывает мама. — Привет, мальчики. Ужинать будем? — Ага, — дружно киваем мы. — Илья, — вполголоса зовёт меня брат, когда мама возвращается в кухню. — Ты обещал, что мы не скажем про метро.***
— Спасибо, мам, было вкусно. — Я первым расправляюсь со своей порцией и встаю из-за стола, чтобы налить всем чай. — Мне кофе, — просит отец. Поставив на стол три кружки с чаем и одну с кофе, сажусь обратно на своё место. — Ой, мы же вкусностей купили, — спохватывается мама. Достав из холодильника бумажный пакет, вынимает оттуда подложку наших с ней любимых пончиков и эклеры для папы и Сашки. — И вот ещё, совсем забыла про них. Держи, повесите на ёлку. Она протягивает мне круглую коробку с шестью красными шарами внутри. Стеклянными, как все наши игрушки, а не современные пластиковые. Сняв крышку, вынимаю один: тяжёлый, гладкий, с лоснящимися глянцевыми боками. — Дай посмотрю, — просит Саша, протягивая ладонь. Вкладываю в неё холодную игрушку. Он осторожно взвешивает шар на ладони, проверяет подушечками пальцев наличие рисунка. — Какого они цвета? — Красного. Как раз таких нам не хватало. — Красивые? — Да, — отвечаю я, преодолевая неприятное чувство чего-то постороннего в горле. — Винчестеру точно понравятся. Мама смотрит на меня рассеянно, поджимает дрогнувшие губы и выходит из кухни, не допив свой чай. Папа кладёт обратно в коробку нетронутый эклер и спешит заполнить образовавшуюся пустоту, по семейной традиции объявляя акцию на мытьё посуды: пока он считает до трёх, надо успеть поставить свои тарелки на его, чтобы не мыть самим.***
Вечером мы провожаем родителей в краткосрочную поездку, обещаем быть хорошими мальчиками, звонить бабушке, если вдруг что, и желаем им хорошей дороги. Точнее, это делает Саша, а я вставляю что-то, не вдумываясь в суть их просьб, и согласно киваю, не зная даже, что пообещал сделать. Вместо их голосов я слышу только Сашкин вопрос: «Красивые?» И больше ни о чём не могу думать. Двери я закрываю уже начавшими дрожать руками, защёлкнув замок с третьего раза. По кривой обхожу насторожившегося братишку, стараюсь не торопиться — спешка ускорит наступление приступа. Оказавшись в комнате, сразу иду к шкафчику за таблетками и только сейчас вспоминаю, что купить их сегодня так и не успел. На всякий случай проверяю старую пачку: пластиковые ячейки безнадёжно пусты, придётся справляться самому. Прислоняюсь лбом к прохладной дверце шкафа. Медленно выдыхаю и делаю вдох на три счёта. На третьем сбиваюсь. Воздух комком падает в лёгкие, отчего грудь сдавливает болезненный спазм. Начавшись где-то в эпицентре этой боли, по телу прокатывает холодная волна, а вслед за ней приходит паника. Не получилось. Я поддаюсь эмоциям, и единственное, что ещё успеваю сделать, прежде чем меня окончательно скрутит, это уйти в ванную, чтобы не пугать брата лишний раз. Захлопнув дверь, я оседаю на пол. Подтянув колени к груди, утыкаюсь в них лбом и крепко зажмуриваюсь. Надо только переждать. Дыши. Дыши… «Красивые?» Неуверенный вопрос сменяется отчаянными детскими рыданиями, криками четырёхлетнего братишки, и меня вырывает из этой реальности обратно в ту, где я совершаю самый мерзкий, самый отвратительный, самый подлый поступок не только в своей, но и в его жизни. Удушливая волна воспоминаний накрывает сознание. Громкий плач режет уши. Я закрываю их руками, но он не прекращается, и от того, что этот шум внутри моей головы, в висках неприятно тикает. Хочу охладиться немного. Придерживаясь рукой за стену, встаю на ноги. Открываю кран с холодной водой, чтобы умыться. Стук в дверь раздается неожиданно громко, заставляя меня испуганно дёрнуться. — Ты в порядке? — спрашивает Сашка, покрутив дверную ручку. — Да, — как можно спокойнее отзываюсь я. — Да, нормально. — Тогда впусти меня. Не хочу показываться ему в таком состоянии. Не успев придумать ничего другого, забираюсь в ванну прямо в одежде, выкручиваю оба крана и открываю защёлку. — Что ты делаешь? — Саша отодвигает занавеску в брызгах ледяной воды, которая почему-то никак не становится теплее. — Закаляться собрался? Я едва не выстукиваю зубами дробь. — С чего ты взял? — Дай подумать. Может быть, с того, что горячую воду отключили ещё утром? — Мне и в такой нравится. Перегнувшись через бортик ванны, Саша закрывает краны, затем дотрагивается ладонью до моего плеча. Пальцы сжимают мокрую ткань футболки, торопливо скользят к моему лицу, касаются холодного лба и отстраняются. — Тебе снова плохо? — Нормально. Иди в комнату, я сейчас. — Ты никудышный врун, я же говорил, — качает головой Саша. — Вылезай. Протянув руку, он помогает мне выбраться из ванны. Замёрзшее тело не слушается меня, так что избавиться от одежды тоже удается только с Сашиной помощью. Закинув мокрые вещи в барабан стиральной машинки, я на негнущихся ногах иду следом за братом до его постели. Первым пропустив меня в комнату, Сашка ждёт, когда я заберусь под одеяло, и устраивается рядом. — Всё хорошо, — его шепот успокаивающий, почти убаюкивающий. Тёплые ладони сжимают мои заледеневшие пальцы, отогревая. — Вот так. Потерпи немного, сейчас пройдет.POV Саша
Руки Ильи постепенно согреваются в моих ладонях. Его сердце больше не колотится бабочкой в кулаке, дыхание становится ровным и глубоким. Но он не спит, я почему-то в этом уверен. Нужно немного больше тепла и времени, чтобы брат расслабился и успокоился. Я лежу рядом с закрытыми глазами, притворяясь спящим, слушаю его дыхание и изо всех сил стараюсь ничем себя не выдать. Как можно заснуть, зная, что близкий человек страдает из-за тебя? И родители, и сам Илья думают, что я ничего не понимаю или не догадываюсь, — они заблуждаются, потому что я уже года два знаю всю правду. Знаю, какие таблетки приходится принимать Илье, и знаю, почему. Мама пытается успокоить меня, говорит, у него всего лишь временные проблемы со здоровьем, но он скоро вылечится и всё будет в порядке. Я всегда с ней соглашаюсь, чтобы не расстраивать, но мне известно гораздо больше об этих «проблемах». У Ильи постоянные нервные срывы, тяжёлые, изматывающие, такие, как сейчас. В его жизни есть только университет, работа и домашние дела, с которыми я справиться просто не могу, а мама с папой не успевают. Глупые обязательства, из-за которых Илья часто опаздывает на работу, из-за которых не успевает делать задания для университета. Он заботится обо мне в ущерб собственной жизни. Я не помню даже, когда у Ильи последний раз была девушка. Кажется, полтора года назад он ещё говорил о какой-то Марине?.. Даже друг у него всего один, но времени на встречи у них почти нет. Всё из-за меня, всё потому, что я мешаю, отнимаю столько времени… — Саш, — зовёт меня низкий шёпот. — Ты спишь? Притворяться и дальше нет смысла, потому я чуть крепче сжимаю его потеплевшие руки, придвигаюсь ближе. — Нет. — Я на свою кровать пойду, ладно? — чувствую, как его ладонь осторожно выскальзывает из моих пальцев, вцепляюсь в неё сильнее. — Ну что ты?.. — Останься. И он остаётся, как всегда потакая моей просьбе, а я всё так же неподвижно лежу, стараясь верить, что попросил этого ради Ильи, а не ради самого себя. Ему лучше, когда он рядом со мной, тепло и спокойно, он сможет заснуть так гораздо быстрее. Правда? Вскоре Илья засыпает: это становится понятно по расслабившимся пальцам и размеренному глубокому дыханию. Медленно разомкнув ладони, я разворачиваюсь к нему спиной и прижимаюсь поближе, во сне он обнимает меня поперёк груди, ведь так лежать ему гораздо удобнее. Именно в этой позе мы с ним засыпали давным-давно, в детстве, когда я только вернулся из больницы и совершенно не мог находиться в одиночестве. Мама всегда звала к себе, но даже в том возрасте, лет в пять, по-моему, я считал себя слишком взрослым для такого. Я долго не могу заснуть. Чувство вины постепенно уходит, сменяясь чем-то другим, непонятным и почти неуловимым. Я ощущаю Илью всем телом, кольцо его рук поперёк груди заставляет сдерживать дыхание — не шевельнуться бы слишком резко, чтобы он не отвернулся во сне. Мне приятны его прикосновения, его дыхание вызывает лёгкую дрожь, которую так тяжело сдержать, а его близость пробуждает какие-то нездоровые фантазии. Хочется развернуться и оказаться с ним лицом к лицу, видеть его, знать, что он обнимает меня не только потому, что так удобнее… В мои семнадцать у меня никогда не было отношений. Никакого опыта, но я отлично знаю, как называется то, что я сейчас чувствую к Илье. Знаю и почему-то ни капли этого не боюсь.***
Мне всегда снятся цветные сны. Каждую ночь, даже если я ложусь в постель смертельно уставшим, яркие образы приходят ко мне, пускай наутро многие из них и забываются. Некоторые помню отчётливо, другие остаются расплывчатыми штрихами, всплывая в памяти совершенно не к месту. В эту ночь мне снится метро: шаткая платформа какой-то станции, эфемерные колонны, поддерживающие цветастый свод. Беззвучно подъезжающий состав, он блестящий и красный, лампа во лбу первого вагона надоедливо мигает. Во снах я всегда могу видеть, но никогда ничего не слышу, и это пугает до дрожи, ведь я настолько сильно привык ориентироваться по звукам, что без них становится не по себе. Абсолютной тишины в реальности для меня не существует, но она неизменно появляется в сновидениях. Наверное, это можно считать кошмарами. Поезд из красного становится оранжевым, превращается в текущую по подземным рельсам реку без начала и конца, и я узнаю в ней нашу линию метро, извивающуюся, словно гигантская оранжевая змея. Я отшатываюсь, платформа кренится, и я выныриваю из сна, вновь оказываясь на кровати. Звуки тоже возвращаются: за окном рычит соседская машина, в коридоре Винчестер точит когти о старый шкаф с одеждой, а за спиной сонно ворочается Илья. — Разбудил? — тихо спрашиваю я, глубже зарываясь в одеяло. — Сам проснулся, — отвечает брат, спускаясь с кровати. — Уже утро, но можешь ещё поспать. Я покормлю Винчестера, пока он не добрался до котлет. — Мы идём сегодня за подарками? — Спать мне, конечно, ещё хочется, но не настолько, чтобы я согласился вернуться на ту платформу с поездом-змеёй. — Идём! — кричит уже из кухни Илья под требовательные мявы кота, почуявшего свой корм. — Ты уже решил, что хочешь покупать? Я ещё ничего не решил, но хотелось чего-то необычного и оригинального. Такого, как на мой тринадцатый день рождения, когда Илья притащил в коробке из-под обуви котёнка с бантом на шее. Винчестер тогда был ещё маленький и милый, потому родители и разрешили оставить домашнюю зверушку после наших с Ильей уговоров и лично моих жалобных слёз. — Там посмотрим, — отвечаю я, стягивая со стула одежду и направляясь в ванную. Несмотря на то, что мне хотелось выйти за подарками как можно раньше, освободиться Илье удаётся только к двум часам дня. За это время он успевает приготовить завтрак и сделать какой-то рабочий отчёт, оставшийся с прошлой пятницы, ну а я бесполезно валяюсь на полу, развлекая играющегося Винчестера. Подарок родителям — это просто, мы выберем его вместе и вручим тоже вместе. Гораздо сложнее дело обстоит с подарком для самого Ильи. Мне как всегда хочется сделать что-то особенное, и как всегда я ещё не знаю, что именно.