POV Илья
— Ё-ёперный театр! Слава останавливается в дверях студенческого кафе, присвистнув от удивления. Я заглядываю поверх его плеча. — Да-а, тут и яблоку негде упасть, не то, что нашим задницам. Пойдём, поищем другое место. — Не, Илюх, я с голоду загнусь по дороге. — Ты в этой очереди скорее загнёшься. — Не недооценивай силу моего обаяния. — Хохотнув, Слава хватает меня за рукав и затаскивает в тёплое нутро кафешки. — Щас всё будет. Зал битком набит желающими перекусить. Мне совсем не хочется здесь оставаться, но Славика, влекомого ароматами с кухни, уже не переубедить. Совершенно непонятным мне образом, заприметив хорошенькую девушку в числе первых к кассам, он умудряется в два счёта застолбить нам место улыбкой и воздушным поцелуем. — Ладно, сдаюсь. Но сесть нам всё равно некуда. Сомневаюсь, что вон те парни поведутся на твои трюки. — Те, может, и не поведутся, — соглашается Слава. — Но я же обещал, что всё будет. Лихо заломив назад фирменную папаху и уперев руки в бока, он окидывает посадочные места взглядом «кого бы ещё здесь завоевать?». Останавливает выбор на группке ребят за столиком у окна и направляется к ним решительным шагом. Заметив приближающегося парня, они послушно сливаются, прихватив с собой разносы с мусором. Слава усаживается на скрипучий жёлтый диванчик и жестом приглашает меня на освободившееся место. Видя моё недоумение, расцветает самодовольной улыбкой. — И как тебе это удаётся? — не выдерживаю я. Друг загадочно играет бровями. — Волшебство и никакого мошенничества. — Ну, раз ты такой кудесник, ноутбук свой тоже сам починишь, без моего участия. Славик тут же сдувается: — Да матан я у них веду. На экзамен в понедельник придут. — Валить будешь? — А то как же! Авторитет надо зарабатывать сразу, чтоб не забывали, кто в доме царь. — Без обид, но Слава Ватрухин — звучит не по-царски. — Это для тебя я Слава Ватрухин, а для них — Вячеслав Николаевич, гроза факультета на парах и первый парень института после. Знаешь, сколько девчонок желают отмечать со мной Новый год? Устал выбирать. Я, кстати, и для тебя одну пригласил. — Я же говорил, что буду занят. — Ещё есть время передумать. — О чём тут думать, Слав? Я буду встречать Новый год со своей семьёй и не поеду ни на какую дачу ни с какими девочками. — Блин, Илюх, ты как привязанный, — чуть зло говорит Слава. — Раз в году у тебя может быть выходной? — Я не еду потому, что сам так хочу. Всё, закрыли тему. — Выходит резче, чем хотелось, поэтому следующую фразу я пытаюсь смягчить улыбкой. — Иди, делай заказ, венценосец, холопу на работу через час. — О, по поводу работы! — оживляется Ватрухин. — Есть кое-что интересное для тебя. Порывшись в своем портфеле, вынимает оттуда тетрадь со спиральным корешком. — Вот, держи. Откроешь на закладке, а я сбегаю, закажу что-нибудь. Тебе как обычно? — Колу не бери. Славка кивает и уносится на юнит. Я нахожу разделенные тонким картонным прямоугольником листы, раскрываю тетрадь. Внутри лежит визитка банковского работника. На одной стороне напечатан номер для официальных звонков, на другой от руки начиркан ещё один — для личных. В углу под номером дата на будущий год. — Не потеряй, вторую не дам. — Славка сгружает на стол коробки с пиццей, стаканы с кофе и целую гору салфеток. — Это брат передал. Он давно восторгается твоими способностями, так что обещал замолвить словечко. Если хочешь, конечно. На постоянку не возьмут — место денежное, все за своё держатся мертвой хваткой, но на подработку бывают нужны смышленые парни. Тебе это должно быть по зубам. — Да я бы с радостью, но что мне со своей информатикой в банке делать? — Я не в курсах, Илюх. Что-то там мудрёное с новой системой безопасности. Врать не буду, Толик объяснит. Я чувствую прилив благодарности. Хочу сказать, что это действительно важно, хочу выразить словами приятное щекочущее чувство под ложечкой, но мы со Славой не привыкли к сантиментам, поэтому обхожусь простым «спасибо». — Спасибо на хлеб не намажешь, — усмехается Славка. — А ты в карман положи. — Боюсь, не донесу, — отмахивается друг. И уже серьёзно спрашивает: — Как там у вас вообще? Много ещё собирать? — Прилично, — вздыхаю я. Слава сочувственно кивает. Я знаю, даже при том, что он считает мою привязанность к брату источником всех моих бед, он хорошо относится к Сашке. Но больше мы к этой теме не возвращаемся. Только на остановке, прежде чем сесть в автобус, Славка говорит: — Знаешь, ему очень повезло с тобой. Другой на твоем месте не тратил бы столько сил и времени ради чьего-то благополучия.***
— Я дома! — кричу с порога, растирая ладонями замёрзшие щёки. Снимаю обувь, шарф, куртку и прохожу в кухню, где обнаруживается вся семья в полном составе (когда я говорю в полном, это значит, что Винчестер и мамины рыбки тоже здесь). — Привет. — Горошек не забыл? — Замёрз? Хором говорят мама, папа и Сашка, и я не сразу разбираю, где чья реплика. — Вот, — протягиваю маме жестяную баночку с изображением бодрых блестящих горошин. — Привет, пап. Очень замёрз и для тебя прихватил, — отвечаю Сашке, запустив холодные руки ему под футболку. Он подпрыгивает на стуле от неожиданности и заливисто смеётся, пытаясь оттолкнуть мои ладони. — Перестань, Илья! — Да, Илья, перестань, заболеет ещё. Лучше помоги ему нарезать салат, — говорит мама, протягивая мне нож и доску. — Только руки сначала помой. Кажется, от кромсания тазика «Оливье» мне уже не отделаться.***
Новый год мы готовимся встречать в тесном семейном кругу. Мы не приглашаем гостей последние несколько лет ни на этот праздник, ни на другие. Это помогает избежать неприятных разговоров, к которым в обязательном порядке скатываются любые застолья в нашем доме. Почему-то все люди в нашем окружении твёрдо уверены, что такие, как Саша, непременно нуждаются в жалости, и стараются показать её при каждом удобном случае, хотя на самом деле за их словами и печальными взглядами ничего нет. Терпеть такое не могу. А когда я вижу, как Саша сдерживает себя, сжимая ладони в кулаки, и улыбается через силу, отвечая на стандартные вопросы о том, каково ему так жить и тяжело ли ему учиться в школе, мне хочется по меньшей мере ударить того, кто об этом спросил. Но всё, что я могу, — это взять брата за руку, чтобы он чувствовал поддержку, помнил, что никогда не останется один, что он не изгой и нисколько не отличается от «нормальных» людей. Чтобы он знал — для нас он всегда будет полноценным и любимым, кто бы что ни говорил. — Илья? — обеспокоенно зовёт мама, заметив, что я завис, уставившись в одну точку. До полуночи остается всего несколько минут, и перед нами уже стоят высокие бокалы на тонких ножках, в которых вот-вот заиграет шампанское; пламя свечей и огни ёлочной гирлянды отражаются в зелёном стекле бутылок. По телевизору транслируют поздравительную речь президента. Я её не слушаю. Вместо этого смотрю на счастливые лица своих родных и понимаю, что правильно поступил, не поехав со Славой. С первым ударом курантов мы разливаем шампанское и пишем желания на маленьких бумажках. Саша справляется почти так же быстро, как и мы все. Я помогаю ему сжечь маленький прямоугольник, чтобы пепел не попал на скатерть, и, чокнувшись бокалами, мы делаем несколько глотков с последними тремя ударами. Мама вытирает слёзы краем салфетки и улыбается — она всегда плачет после боя курантов, объясняя это тем, что старый год остался позади, а вместе с ним всё хорошее стало прошлым, и ей немного жаль. Папа обнимает её за плечи, обещая, что в наступившем году хорошего будет больше, и мы с Сашкой решаем, что это идеальный момент для вручения подарка. — Пойдём? — тихо спрашиваю я, накрывая под столом его руку. — Да, — кивает Саша. — Мам, пап, мы сейчас. Я всё ещё держу Сашку за руку, когда мы доходим до комнаты. Открываю дверь и захожу, не включая свет — мы никогда не делаем перестановку, и оба ориентируемся в ней одинаково хорошо при свете и без него. Внезапно Сашка останавливается и тянет меня назад. Совсем как в тот раз, когда мы упаковывали подарок, протягивает ладонь к моему лицу, забирается в волосы и привлекает к себе, целуя в губы. Мне приходится чуть склониться, чтобы было удобнее. Обнимаю его за талию и продлеваю приятное прикосновение, осторожно касаясь его языка своим. Саша шумно вдыхает, прижимается ближе, и я чувствую, что от волнения он дрожит. — Сашка, — шепчу я, лаская мягкие губы. — Нельзя же так… Непозволительно, невозможно, но так нежно, так приятно, что мне совсем не хочется прекращать. Кажется, я все же немного пьян, раз не пытаюсь остановить его или сдержать себя, а этот поцелуй делает меня ещё пьянее. — Илья! — Надрывный крик мамы определённо отрезвляет. Я торопливо отстраняюсь от Сашки, но уже поздно. Она видела нас, и, я уверен, поняла всё не так, как оно есть. Немая сцена между нами затягивается почти на минуту. Саша беспомощно держится за край моей рубашки, мама по-прежнему стоит в дверях, ухватившись за деревянный косяк. Её губы мелко дрожат, а в глазах то ли слёзы, то ли гнев, то ли непонимание. А я просто не знаю, что делать. Да и что я могу теперь, когда всё зависящее от меня уже упущено? Только не оттягивать неизбежное начало скандала и избавить брата от участия в нём. — Иди к папе, — тихо говорю я, отцепляя Сашкины пальцы от своей рубашки. Он упрямо качает головой, понимая, что, как только он уйдёт, мне здорово достанется. — Сань, пожалуйста, сделай, как я прошу. Саша крепче сжимает ткань под пальцами, выражая молчаливый протест, но, когда мама говорит то же, что и я, сдается. Её тон не терпит возражений, и Саша выходит из комнаты. На мгновение наступает тишина. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться хоть немного. Выпитый бокал шампанского усмиряет ничтожную долю моего страха, но меня всё равно нехило потряхивает и от поцелуя, и от осознания того, что сейчас начнётся. Мама закрывает дверь. Нервно заламывая руки, подходит ко мне. — Как тебе не стыдно? — Вопрос кажется самым что ни на есть предсказуемым, а вот пощёчина — болезненно-жгучая и обидная почти до слёз. — Мало тебе детства, ты теперь всю жизнь ему хочешь испортить?! Что же ты за человек такой?! — Мам. — Я замираю на полуслове, не зная, что сказать. Я не могу переложить вину на Сашу, да она бы и не поверила, скажи я такое. — Я не хочу ничего портить… Ты же знаешь, я люблю Сашу и… — Я вижу, как ты его любишь! О чём ты только думал, Илья?! Я никогда прежде не видел её в таком гневе. Даже в тот злополучный день на мне сорвался один отец, а мама плакала, но пыталась меня защитить. Но тогда мне было восемь, я и сам был ребёнком и за свои поступки практически не отвечал. Сейчас всё по-другому. Я совершил ошибку, и мне нечем оправдаться. Остаётся только слушать задушенный мамин шёпот, который гораздо страшнее криков, — она сдерживает голос, чтобы не услышал отец, и от этого её слова сухие, колючие, а фразы обрываются подступающими рыданиями. — Не прикасайся к нему никогда! Ты не имеешь права, слышишь?! И не смей больше делать вид, будто заботишься о нём! Я открываю рот, чтобы возразить, но так и не нахожу, что сказать. Зацепить меня за живое ей удалось с самого начала, но «делать вид»… — Даже не верится, что это я тебя таким воспитала, — совсем тихо произносит мама. — Ну, что ты молчишь? У меня нет сил на ответ. Точнее, на ответ, который не усугубил бы ситуацию — я знаю, если открою рот, переполняющие меня эмоции хлынут наружу криком, и тогда точно ничего уже нельзя будет исправить. Слушать её и дальше я тоже не могу. Моего самообладания хватает только на то, чтобы просто уйти. В прихожей я вытаскиваю куртку из шкафа, натягиваю ботинки и выскакиваю из квартиры. Я делаю это, даже не подумав, куда пойду и что собираюсь предпринять дальше. Вообще никаких мыслей в голове, только события последних двадцати минут на бесконечном повторе: куранты, поцелуй, скандал и моё позорное бегство. Входная дверь хлопает слишком громко, ступени звенят под подошвой — до выхода я спускаюсь почти бегом. Миновав все шесть этажей, вырываюсь на улицу. Спускаюсь с парадного и перехожу на бег, дышу глубоко, хватаю ртом дерущий горло воздух. Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я останавливаюсь в чужом дворе, окончательно выбившись из сил. После марш-броска бешено стучит в висках и дрожат колени, так что до скамейки на детской площадке я дохожу на полусогнутых. Забираюсь на неё с ногами; подтянув коленки к груди, прячу между ними заледеневшие руки. Размеренно дышу через нос, осматриваюсь по сторонам. На другом конце площадки собираются запускать фейерверки, с балконов кричат поздравления, у подъезда кто-то садится в такси прямо со сверкающим бенгальским огнём в руках. «Надо позвонить Славке», — думаю я. Шарю по карманам куртки, штанов, проверяю дважды, но единственное, что мне удаётся найти, — просроченная на несколько месяцев виза. Ни телефона, ни денег, ни ключей. Уже от одной мысли о ночи на улице мне становится холоднее. Застегнув куртку до конца и накинув на голову капюшон, ложусь на скамейку, чтобы спрятаться за деревянной спинкой от ветра. Смотрю в огромное пепельное полотно неба, такое же гнетущее и бесконечное, как чувство безнадежности во мне. Медленно накатывает тоска, усталость тяжёлой рукой опускает мне веки. Я почти засыпаю, но совсем скоро ощущаю холодное и влажное прикосновение к щеке. Ещё и ещё, ко лбу, к векам, к губам. Открываю глаза, уже догадавшись, что это, подставляю ладони большим белым хлопьям, появившимся впервые за всю зиму. — С первым снегом, братишка. С первым снегом.