POV Илья
— …со скамейки слезть не смог — весь до ниточки промок. Кто-то трогает меня за плечо, щёлкает пальцами под ухом. — Эй, проснись. Мне не сразу удаётся открыть глаза, потому что ресницы намокли от снега и слиплись, приходится растереть их руками, прежде чем получается рассмотреть нависшее надо мной яркое пятно. Приобретя чёткие очертания, пятно оказывается апельсиновой курткой, из-под капюшона которой на меня улыбается лицо незнакомого парня. Я сажусь на скамейке, разминаю ноющие ото сна в неудобном положении мышцы. Нарушитель моего спокойствия — перманентная улыбка, руки в карманах, армейские ботинки — терпеливо ждёт чего-то, поглядывая на меня с любопытством. — Чего тебе? — Собственный голос чуть хрипловатый от долгого молчания. — Да так. — Он пожимает плечами, носком ботинка сбивая свежий снег в кучку у своих ног. — Мимо проходил. Присесть вот хотел, а тут ты лежишь, всю скамейку занял. Мне хочется улыбнуться. Не знаю, из любопытства он подошёл или от беспокойства, увидев спящего на морозе, но мне становится жаль, что я начал разговор так неприветливо. Двигаюсь к краю скамьи, освобождая ему место. Парень садится, достаёт из кармана пачку сигарет и коробок спичек для газовой плиты. — Не было дома других, а до магазина далеко. Будешь? — Не хочу, руки мёрзнут. Незнакомец хлопает себя ладонями по карманам, нащупав в одном из них перчатки, протягивает мне. — Не благодари. Отдать только не забудь. — Пригнувшись, чтобы спрятать огонёк от ветра, он закуривает. — Ну, и что у тебя стряслось? — Ничего. — «Мама застукала целующимся с братом, пришлось уйти из дома». — Всё отлично. — То-то ты в Новый год ночуешь на улице, и от счастья светишься аж смотреть больно. Расскажи, где такое «отлично» раздают, я это место стороной обходить буду. — А сам-то здесь от большой радости оказался? — Выходит, как утром со Славой — слишком резко. Но сделать с этим я ничего не могу, всегда начинаю злиться, если в разговоре о доме и Сашке всплывает негатив. — Ага. Огромная, зараза. Чуешь, сидеть тесно? — Он усмехается, а я уже второй раз за пять минут жалею о своих словах. — Выговориться хочешь? — Пытаюсь реабилитироваться. Апельсиновый незнакомец пожимает плечами: — Да что тут выговариваться? Бросили меня, как последнего… зайку. Ждал её весь вечер, а она позвонила под бой курантов и сказала, что решила осчастливить своей любовью другого. — Запрокинув голову назад, он замолкает и задумчиво смотрит в небо, а потом вдруг начинает смеяться: — А, может, из нас двоих я тот, кому больше повезло? Я криво улыбаюсь: — Не знаю, как из вас, а из нас — точно ты. — Ну-ка, ну-ка? — В общем… — Раздумываю секунду, как обрисовать ситуацию, опустив подробности. — Вот ты докуришь и вернёшься домой, а я никуда не вернусь. — Выгнали, или сам ушёл? — Сам. — Смотрю, бунтарский дух не пошёл тебе на пользу. — Он снова улыбается, выпуская через нос струйки дыма. — И что теперь делать будешь? — Не знаю… — Я осознаю, что действительно не имею представления о том, что делать дальше. Вспылил, ушёл, а что теперь? Я люблю свою семью и не могу оставить Сашу, но и вернуться сейчас тоже не могу. — Правда, не знаю. — Ладно… — Парень стряхивает пепел с истлевшей сигареты, затягивается остатками табака и тушит окурок в снегу. И я уже думаю, что до утра останусь тут один, глядя, как он встаёт со скамейки, но он заканчивает фразу: — Впишу тебя на сегодня. Есть выпить и закусить, не богато, но нам с тобой вполне хватит, а завтра что-нибудь придумаем. Утро, как говорится, мудренее после водки. И Паша мудренее после водки. Кстати, Паша - это я, будем знакомы. Я снимаю перчатку, крепко пожимаю протянутую мне руку. — Вот так запросто поведёшь в дом постороннего человека? А вдруг я вор или маньяк какой-нибудь? — Я рискую только на пятьдесят процентов: ты либо маньяк, либо нет. А про воровство не беспокойся, я — единственная ценность в своей квартире, надорвёшься нести. Ну, вставай, пока я не передумал.***
На счёт квартиры Паша не преувеличивал — в ней действительно нет ничего, кроме старенькой мебели. Даже обоев нет, вместо них стены оклеены газетами и постерами, а окно в единственной комнате зашторено клеёнчатой занавеской из ванной. — Знаю, у моего дизайнера отвратительный вкус, — улыбается Паша, пропустив меня в кухню. Дома он снимает куртку, которая была надета на голое тело, натягивает майку в рубчик и тапки кроликами. Вязаная шапка мешком остается на голове. Блондинистая копна по плечи, недельная щетина и бутылка в руках делают его похожим на Вуди Харрельсона* в его самой алкогольной роли. К пяти утра Паша пьян, как Харрельсону и не снилось. Пьян и откровенен — теперь я знаю о его бывшей девушке больше, чем обо всех своих вместе взятых. — Два года встречались, представляешь? А она взяла и ушла вот так вдруг. Ушла, прикинь? — в который раз за ночь повторяет он. Когда водка сменяется коньяком, к привычному набору фраз добавляется: — Лучше бы я и дальше по мальчикам бегал. Чёрт бы её побрал, эту бабу. — Забей, найдёшь получше. — Я пропускаю новые подробности его личной жизни мимо ушей — выслушивать ещё и обо всех его мальчиках у меня точно не хватит сил. Забираю у него бутылку. — Завтра же начнёшь искать, а теперь давай-ка на боковую. Отконвоировав не сопротивляющееся тело до дивана в комнате, возвращаюсь в кухню. Убираю посуду в мойку, ставлю в холодильник салаты в пластиковых контейнерах из супермаркета, умываюсь тут же и ложусь спать на пружинистом водном матрасе, заменяющем в этой квартире все табуретки. Мне долго не удается заснуть. Обстановка непривычная, и дело даже не в чужом доме, а в причине, по которой я в нём оказался. Голова гудит от разных мыслей об этом, но больше всего я думаю о Сашином поступке. И о своей реакции. Почему я его не остановил? Почему я не захотел его останавливать? Что такое щёлкнуло во мне, что я пожелал поцелуя с парнем, с собственным братом, и желаю его до сих пор? Я не понимаю самого себя и этого странного желания. Оно пугает меня, такое аморальное и такое правильное одновременно. Ведь у нас нет и никогда не будет никого ближе друг друга, ведь Саша так привык познавать мир с моей помощью, что даже поцелуи для него естественны… Нет. Это оправдывает только его, а у меня не было никаких прав. Я должен был… Я… Со стоном утыкаюсь в подушку. Пожалуйста, пусть это всё окажется сном!***
Я просыпаюсь после обеда. Старые ходики с кукушкой показывают половину второго, а это значит, что родители уже должны были уехать к бабушке. Наверняка Сашу забрали с собой, но это даже к лучшему. Я не готов увидеться с ним сейчас. Оставить его надолго я тоже не готов, но из двух зол предполагается выбирать меньшее, поэтому я собираюсь сегодня же попроситься к Славке на пару недель. Правдоподобную легенду решаю сочинять уже после того, как заберу из дома вещи на первое время. Надеюсь, только на первое… Матрас пружинисто выталкивает меня, когда я сажусь на край. Умываюсь снова в кухне, зубную щётку заменяет мятная пластинка из сахарницы, полотенце — бумажные салфетки. Завтракать нет ни времени, ни желания. Выпив стакан воды, иду будить хозяина квартиры, чтобы поблагодарить за гостеприимство и попрощаться, но Паша спит мертвецким сном, распластавшись по дивану. Вдохнув алкогольные пары, пропитавшие комнату за ночь, я понимаю, что он тоже не готов сегодня ни к каким встречам, и решаю оставить записку. На захламленной гладильной доске, приспособленной под стол, нахожу пачку пыльных стикеров с огрызком карандаша. Уместив на бумажке благодарность и номер своего телефона, приклеиваю её к бутылке минералки из холодильника. Бутылку вместе с найденным в шкафчике «Аспирином» оставляю на стопке порножурналов около дивана и ухожу из квартиры.***
Человек, первым придумавший оставлять запасные ключи в легкодоступном месте, определенно гений. По крайней мере, я у него в долгу, потому что мои остались в ключнице, и, если бы не дубликат, которым не пользовались уже давным-давно, сегодня я точно не попал бы домой. Нашарив ключ в пазе над дверным косяком, я открываю дверь. Квартира встречает меня тишиной и пустотой в прихожей — дома никого. Я испытываю странную смесь облегчения и разочарования, обнаружив одного только Винчестера в нашей комнате. Кот сверкает на меня недовольным взглядом, проснувшись оттого, что я шумлю, вытряхивая на пол содержимое командировочной сумки. — Что, даже ты на меня сердишься? Нечего так смотреть, я поговорю с ним потом. Винчестер поджимает уши и отворачивается, предоставляя мне самому разбираться в своих мыслях. Я со вздохом возвращаюсь к собиранию вещей. Свет не включаю, ищу всё на привычных местах, перемещаясь от полки к полке. На дно сумки бросаю рубашки, футболки, мелочёвку, сверху на вещи кладу ноутбук для работы. Долго ищу тёплый свитер. Перерыв весь шкаф нахожу его в Сашкиной половине, но желания рассердиться больше не возникает. Раньше я не понимал, почему он носит вместе со мной это колючее безобразие, не подходящее ему по размеру, и не соглашается на очередность от стирки до стирки. Теперь я, кажется, знаю ответ, и от этого к горлу слезами подкатывает нежность. Оставив свитер на полке, я перехожу к столу. Вынимаю из ящика органайзер, недочитанную книгу и только сейчас вспоминаю, что не успел отдать Сашке подарок. — Идиот, — ругаю себя вполголоса, словно всё ещё боюсь оказаться застигнутым врасплох. Придётся вручить ему как-нибудь в другой раз. Бросаю вещи в сумку, застёгиваю замок и… понимаю, что никуда я не пойду. Никакие две недели отсутствия не изменят того, что уже произошло. Если я уйду сейчас, это будет трусливое бегство, после которого нельзя просто вернуться назад и жить свою прежнюю жизнь, будто ничего не было. Я останусь, хотя бы до тех пор, пока меня действительно не выставят за дверь. От принятого решения сразу становится легче, но сумку с вещами я на всякий случай оставляю неразобранной. Задвинув её ногой под стол, оборачиваюсь к Винчестеру, чтобы предложить ему обед и перемирие. Кот внимательно смотрит прямо перед собой и на мои слова не реагирует. Поворачиваю голову в ту же сторону — в дверном проёме стоит Саша. Босой, в шортах — из дома не выходил, — прислонившись к косяку, молча ждёт, когда я обращу на него внимание. Я впервые вижу его таким. Мы слишком много времени проводили вместе, чтобы замечать, как сильно оба меняемся с годами, и теперь мне кажется, будто за одну ночь он стал намного старше. И даже в росте со мной сравнялся где-то под утро. Вчерашний Саша остался в прошлом году, а сегодняшний — задумчивый и взрослый, терпеливо даёт мне собраться с мыслями перед разговором. Я перевожу дух, успокаивая разволновавшееся сердце. Тихо, чтобы не спугнуть момент, говорю: — Привет. — Привет, — отзывается Саша, отлипнув от косяка. Прикрыв за собой дверь, проходит немного дальше в комнату. От меня ждёт того же, но я оставляю свою половину пути как последнюю преграду между нами. Чувствую, что настрой решительно наложить табу на любые действия за рамками братских отношений медленно сходит на нет. Заготовленные фразы теряются где-то на самой кромке сознания, и мне удаётся выцепить лишь несколько для поддержания диалога. — Почему ты дома? — Тебя ждал. Сказал, что голова болит после шампанского. — Мама поверила? — Да. Илья, подойди, пожалуйста. Мне нелегко дается первый шаг. Сейчас, когда мы снова одни в полумраке комнаты, я чувствую себя так же, как вчерашней ночью, и страшусь, что мы снова наделаем глупостей. Меня охватывает волнение, от которого пересыхает во рту и тело становится легким, не поддающимся больше закону притяжения. Земля убегает из-под ног, я не могу её удержать, наверное поэтому оказываюсь с Сашкой почти нос к носу. — Тебе сильно досталось из-за меня? — спрашивает Саша, осторожно прикасаясь подушечками пальцев к моему лицу, словно пытаясь отыскать следы побоев. Как будто мама могла причинить мне серьёзный вред… — Нет. — Накрываю его ладонь своей, останавливая волнующее путешествие пальцев от виска к щеке. — Но нам повезло, что всё обошлось так легко. Давай не будем усугублять, ладно? Саша придвигается ближе. Его рука выскальзывает из моей, спускается ниже и стискивает рубашку на груди. Тревожный жест, вызывающий желание обнять его, успокоить, но я вовсе не уверен, что это родственные чувства диктуют мне подобные действия, и не могу решиться. Саша опускает глаза, как если бы в самом деле не хотел видеть моего смятения. — Боишься? Не вижу смысла отпираться и честно признаюсь, хотя и рад бы был избежать следующего вопроса. Если он спросит, чего, я не смогу ответить. Но Саша, с привычной ему чуткостью уловив моё настроение, идет обходным путём. — Родителей? Я смотрю на него, сжавшегося в ожидании ответа. На домашнего Саньку в футболке с моего плеча, на Сашку-брата, на Сашу, который просит меня о странных вещах, и с которыми мне хочется делать эти вещи. Смотрю и понимаю, что если скажу правду, мы переступим черту, отделяющую наши нормальные отношения от внезапного болезненного влечения и можем дорого поплатиться за это. Что уже завтра один из нас может пожалеть, что в следующий раз дело не решится скандалом, если нас застукают снова. Я понимаю всё, но соврать не могу. — Нет, Саша, не родителей. Он вздыхает с облегчением. Запечатывает мне ладошкой рот, заставив проглотить уже назревшие на кончике языка слова для последней попытки вразумить нас обоих. Я сдаюсь, изнутри целую прохладную ладонь, обещая молчать. По его просьбе закрываю глаза. Земля начинает бежать ещё быстрее и будто бы вот-вот закончится совсем, оставив меня в невесомости. Ощущение Сашкиного тепла рядом и его дрожащее дыхание рассыпаются мурашками по коже. Мягкие губы касаются моих век, спускаются на скулы, уголочки рта; расстегнув несколько пуговиц на рубашке, Саша целует меня в шею. Это не совсем то, что мне нравится, но я не сопротивляюсь — слишком боюсь обидеть его, оттолкнув, и слишком много новых, волнующих ощущений приносят мне эти прикосновения. Следующие две пуговицы поддаются уже не так легко, и я останавливаю Сашу раньше, чем он зайдёт в тупик, проверяя свою решимость. Взявшись пальцами за подбородок, повторяю тот же путь, что проделали на мне его губы. Глаза — глаза, очень легко, почти невесомо; скулы — скулы, немного ощутимее — уже нечего бояться; губы — губы. Я не ограничиваюсь мимолетным касанием. Целую его долго, неторопливо, чтобы дать ему распробовать всю гамму удовольствия и получить его самому. Отстранившись, спускаюсь ниже, прихватываю губами нежную кожу на шее. Саша вздрагивает, с силой вцепившись пальцами в мою руку. И я хочу зайти дальше, увидеть больше таких его реакций. Оттягиваю ворот футболки, прижимаюсь губами к обнажившемуся треугольнику, выцеловываю дорожку к подбородку. Саша дышит глубоко и часто, доверчиво раскрывается новым ощущениям, и мне пьяно от мысли, что никто прежде не прикасался к нему вот так. Никто не видел его таким. Даже он сам пока не знает чувствительные местечки на своем теле, и это я помогу ему понять, научу наслаждаться близостью, как научил многим вещам раньше. Целуется он уже неплохо и при первой же возможности привлекает меня к себе, чтобы попрактиковаться ещё. Я дразню его беглыми, сильными поцелуями, удерживая рукой за затылок. Перебираю жестковатые волосы, спускаюсь к позвонкам, оглаживаю их и возвращаюсь обратно, сжав чуть сильнее, чем прежде. Сашку ведет в сторону от таких непривычных волнующих ласк. Оттесняю его к двери для опоры. Припечатав поцелуем пульсирующую венку на шее, добираюсь губами до уха. — Нравится? — Голос совсем не мой. Севший, взволнованный шёпот физической оболочки, изголодавшейся по чужому теплу. У меня давно его не было. А так, как с Сашей, не было вообще никогда. — Да. — Он торопливо кивает. — Да, очень. Мне тоже. Просто свихнуться можно, как мне нравится, и как легко я увлекаюсь. Увернувшись от слишком интимных поцелуев за ухом, Сашка подставляет мне губы. Целуя, прижимается ко мне всем телом, гладит руками. От промелькнувшей под рубашкой ладони мне сводит мышцы живота и вместе с судорогой рождается приятная тяжесть в паху. Я чувствую и Сашкино возбуждение тоже. Вжимаюсь в него бедрами, вырывая неприличный стон, и именно это меня отрезвляет. Испуганно отпрянув в сторону от Сашки, я тяжело дышу. Пальцы ещё чувствуют тепло кожи, губы горят от поцелуев, а внизу каменеет и ноет, и до меня медленно доходит, как далеко мы зашли. Как далеко я позволил себе зайти. Саша тихо зовет меня по имени. Слышу в его голосе панику, словно бросил его одного на середине незнакомой дороги, но не подхожу. Я не прикоснусь к нему снова, только не сейчас. Отстранив растерявшегося Сашку от двери, я выскакиваю в коридор. Десять шагов до ванной превращаются в пять. Открыв кран, я с головой ныряю под струю холодной воды, долго стараюсь остыть, и только потом возвращаюсь в комнату. Застаю Сашу в том же состоянии растерянности, в котором он был несколько минут назад. Совершенно обескураженный моим поведением, он сидит на полу у двери, запустив пальцы в волосы. Я тихо сажусь рядом. Кое-как прикрыв рукавом футболки его плечо, крепко обнимаю и прижимаю к себе. Извиняюсь, глажу по взъерошенным волосам, уговариваю. Он чуть приобнимает меня в ответ. — Илья, родители скоро вернутся.