POV Саша
Я ищу на полу крышку от тюбика с зубной пастой. Поднырнув под раковину, ощупываю кафельную плитку в углу — судя по звуку, упала где-то здесь. Хлопок входной двери отвлекает меня от поисков. Стукнувшись затылком о днище раковины, выползаю из-под неё, прислушиваюсь к шорохам в коридоре. Но ещё рано для возвращения родителей, значит… Илья! Наконец-то! Наплевав на сохранность пасты, бросаю открытый тюбик обратно в стакан на полке. Вытираю руки полотенцем, расчёсываю спутавшиеся волосы пальцами, одёргиваю футболку. Жду, что вот-вот откроется дверь, но света в ванной нет, вода уже не шумит, и Илья, видимо, решает, что дома он один. Постояв так ещё немного, я успокаиваю нервную дрожь в руках, собираю в кучку всполошившиеся от волнения мысли и тихонько выхожу в коридор. Илья в комнате, гремит ящиками, открываемыми и закрываемыми дверцами шкафа, ищет что-то. Позвякивает замками дорожная сумка. Я много раз слышал, как он собирается в рабочую поездку, и безошибочно узнаю эти звуки, но ведь сейчас каникулы… Вся моя радость мгновенно улетучивается — он не останется. Он вернулся не ко мне. Это открытие сбивает меня с толку. В нерешительности останавливаюсь в дверях — не знаю, как поступить дальше. Я хотел просто обнять его, узнать, всё ли в порядке, а теперь? Что я должен делать, услышав, что он собирается поговорить со мной потом? Я не хочу знать, что стал ему неприятен, но и отпускать его просто так тоже не хочу. Пошуршав ящиком стола, Илья закрывает молнию на сумке, говорит с Винчестером и вдруг осекается, заметив меня. Больше нечем объяснить возникшую паузу, и это немного смущает, потому что Илья молчит. Мне ужасно бьёт по нервам это молчание. О чём он думает, глядя на меня? Сердится? Жалеет? Подбирает слова, чтобы отшить помягче? Я долго перебираю неприятные варианты, прежде чем гнетущую тишину разгоняет его голос. — Привет, — произносит Илья, вплетая в будничное обращение незнакомые ноты. — Привет, — отзываюсь эхом. Закрываю дверь в комнату — из осторожности, чтобы не быть на виду у родителей, если они вернутся сейчас. Вряд ли теперь стоит опасаться повторения вчерашнего инцидента с мамой, но я хочу, чтобы разговор остался только между нами. Правда, совсем не понимаю, с чего начать — слишком много мыслей в голове, не могу ухватить одну подходящую. Илья тоже обходится нейтральными фразами и это отдаляет нас от главного. Не найдя нужных слов, я задаю немой вопрос — подхожу ближе. Хочу протянуть ему руку, но одёргиваю себя. Знаю, Илья поймёт и так. Мысленно подталкиваю его, прошу, уговариваю откликнуться, но ответ Ильи — бездействие. Значит, мне показалось вчера… Не было никакой взаимности. Он сделал это из-за моей настойчивости или из-за алкоголя, а я напридумывал себе всякого… Дурак. Илья спрашивает про маму. Я вру, не хочу рассказывать, чего мне стоило разыгрывать перед ней представление всё утро. Не дожидаясь его следующего вопроса, прошу: — Илья, подойди, пожалуйста. Снова дурацкая заминка. Я жду его, окутанный сомнениями и страхом, как когда-то давно, ещё в детстве, оставшись на пешеходном островке между огромными потоками машин. Всё вокруг шумело, из-за шороха колёс я не мог услышать шагов брата, не мог понять, вернётся ли он за мной. Я знал, что он не бросит меня, но море звуков вокруг было настолько страшным, что в нём тонули и мой плач, и моя вера. Сейчас куда проще. Я в безопасности, вокруг плещется только наэлектризованная тишина, но от подступающих слёз уже щиплет в носу, а уверенности во мне и вовсе нет. Поэтому я едва дышу от счастья, когда Илья подходит близко-близко. Настолько, что становится различим его запах. Родной, волнующий, требующий вдыхать полной грудью. Хочется ощутить его сильнее, провести носом по щеке, зарыться в волосы. Просто до невозможности хочется. Но я стараюсь быть сдержанным. Всё, что я себе позволяю — прикоснуться рукой к виску, погладить по колючей щеке. — Тебе сильно досталось из-за меня? — Знаю, ту боль, которую ему причинила мама, нельзя увидеть, её след нельзя потрогать, но мне нужен повод. Я использую глупый предлог, без разрешения нарушив границу между нами. Илья ловит мою ладонь, прижимает к своему лицу, как будто одобряя этим мои действия, несмотря на то, что вслух говорит совсем другое. И этим снова даёт мне надежду. Про себя умоляя Илью не отбирать её, я подаюсь вперёд, ближе к телу, которое не может меня обмануть. Рука на его груди чувствует тревожные мягкие волны, усилием воли удерживаемые в привычном темпе. Илья пытается успокоить себя, своё сердце, но оно не поддаётся, удар за ударом выбиваясь из ритма, подсказывая мне правильный вопрос. — Боишься? — Да, — почти выдыхает он. Сердце под моей ладонью наконец набирает удобные ему обороты, как будто я помог ему освободиться от неисправных предохранителей. Со следующим шагом дела обстоят сложнее. Разговор повернул в нужное русло, и я должен выяснить всё сейчас, но сделать это осторожно. Он тянется ко мне физически, это невозможно не ощущать, но в мыслях всё ещё колеблется, а мне не нужна лекция о дозволенном и недозволенном. Я хочу правды. Потому специально выбираю вопрос, предполагающий отрицательный ответ, чтобы облегчить Илье задачу: — Родителей? Он долго обдумывает ответ, а я превращаюсь в комок ожидания. Бессильного, закусившего губы, тоненько звенящего натянутыми ниточками нервов. Чувствую, что кончики пальцев немеют от напряжения, когда Илья, наконец, сдается: — Нет, Саша, не родителей. Он тут же набирает воздуха в грудь, собираясь следующей фразой спугнуть мою радость, но я не даю ему открыть рот. Не сейчас. Без слов у нас лучше получается. Прислонившись лбом к его лбу, прошу: — Закрой глаза. Илья уступает. Я отдаю всю свою благодарность поцелуями. Покрываю ими лицо, точка за точкой, от впадинок над веками до краёв улыбки. Не спеша собираю крупицы ощущений: от ресниц мне щекотно, щёки слегка царапают, губы влекут горячим шероховатым обещанием удовольствия. Но это мне уже знакомо. Хочу узнать немного больше о нём, изучить, распробовать, воплотить в реальность мучающие меня сны. Илья даёт мне полную свободу действий и останавливает только для того, чтобы взять инициативу на себя. Он сразу задаёт другой тон, более уверенный и раскрепощённый. Несмелые ласки возвращаются мне сторицей, едва он накрывает поцелуем мой рот. Я никогда не смотрел вниз с большой высоты, никогда не падал с неё и даже с трудом представляю, как она выглядит, но мне кажется, поцелуи Ильи похожи именно на это. На долгий полёт, когда в груди всё замирает от того, что ты вот-вот разобьешься, но у самой земли тебя подхватывают его руки. Гладят, исследуют, ласкают, подводя к новому краю. Я бесконечно падаю, едва успевая отслеживать перемещения его ладоней по своим голым рукам, по плечам и спине. Они с силой оглаживают позвонки, проводящие по моему телу сумасшедшие токи, ниже и ниже, до самого крестца, поднимаются обратно. Обнимают, взъерошивают волосы, опять бегут вниз, на этот раз к бокам. Даже через футболку я чувствую, какие они тёплые. Представляю, насколько сильнее будут ощущения от контакта кожи с кожей, и голова идёт кругом. Меня и сейчас как будто укачивает. Илья подталкивает меня к двери, но смена положения не спасает. Оказавшись зажатым между холодной доской и его телом, я только острее реагирую на его прикосновения. Я отдаюсь им безоговорочно, растворяюсь в них, и не понимаю, как он может спрашивать, нравится ли мне. Это же очевидно. Короткие жгучие поцелуи на коже, влажное движение языка на губах, рука, спустившаяся, наконец, ниже спины — всё это нравится мне настолько, что я не знаю, как скрыть от Ильи свою бурную реакцию. Мне не увернуться и не отстраниться — пути к отступлению нет. И желания отступать нет. Несмотря на стыд и страх перед неизведанным, я хочу быть ещё ближе. Скользнув рукой под рубашку Ильи, обвожу рёбра, перекатывающиеся мышцы под кожей, чувствую, как они резко сокращаются, словно ему передается пляшущее в кончиках моих пальцев электричество. Разбегаясь по всему телу из одной точки, оно заряжает его напряжением, подталкивает. Илья прижимается ко мне бёдрами. Сильно, откровенно, такой же возбужденный, как и я. Целует в шею у самой мочки уха, и от этого внутри всё тягуче и сладко скручивается, превращая мой вздох в стон. Я едва успеваю ощутить прокатившуюся по телу волну мучительного наслаждения, а через мгновение его уже нет рядом. Илью буквально отбрасывает от меня. Слишком неожиданно, чтобы я успел понять, что сделал не так. Он не отзывается на мои вопросы, только взволнованно дышит рядом и молчит. Я совсем теряюсь от этого. Хочу подойти, но брат выскакивает из комнаты, отодвинув меня к стене, как вешалку. Сползаю на пол — не могу стоять на трясущихся ногах. Внутри всё колотится. Много маленьких сердец в горле, в груди, в желудке, и все гонят кровь к одному месту. Сжимаю ладонями ширинку, чувствую под пальцами напряженную пульсацию, сильную, как никогда раньше, и губы дёргаются в нервной улыбке — Илья тоже… И тоже напуган. Наверняка даже больше меня, ведь я уже привык думать о нём не только как о брате. В комнату Илья возвращается мокрый и холодный как ледышка, сгребает меня в объятия, будто от самого себя хочет укрыть. Это не так, как быть обнятым хрупкой мамой, сейчас я и правда чувствую себя под защитой. Вот только она мне не нужна. От Ильи — не нужна. Жаль, он пока не понимает этого. Убаюкивает меня, гладит по голове, извиняется. — Сань, я такой идиот. — Слова перемежаются успокаивающими поцелуями в макушку. — Прости. Накинулся на тебя, как… — Илья, родители скоро вернутся, — перебиваю я. Несмело обнимаю за плечи. Вдруг то, что произошло между нами, только укрепит его желание сбежать. — Так ты не уйдёшь? — Нет, конечно нет. Мы что-нибудь придумаем. Отец знает? — Не знает. Мама сказала, тебе позвонил Слава и попросил срочно с чем-то помочь. — Он не заметил, что она плакала? — Заметил. Не понял, что это из-за нас. Брат вздыхает с облегчением — вымаливать прощение у мамы будет гораздо проще. Напоследок поцеловав меня в лоб, встаёт и помогает подняться мне. — Давай приведём себя в порядок. Я киваю — порядок был бы сейчас очень кстати. Особенно в голове.POV Илья
Саша нехотя выскальзывает из моих рук. Порывшись в шкафу, со стопкой чистой одежды уходит в ванную. Я сушу волосы маминым феном, надеваю домашние вещи и иду готовить запоздавший завтрак. Голодный Винчестер вертится под ногами, намурлыкивая мировую ради банки консервов. Я упорно не сдаюсь, пока на сторону кота не встает Сашка, задобривший меня поцелуем. Мы снова немного увлекаемся, но к возвращению родителей успеваем рассесться по разным углам комнаты, занятые рабочим отчётом и складыванием оригами. Кот растаскивает готовых бумажных зайчиков по своим тайникам. Одного в качестве трофея несет в коридор, когда там появляются родители. Увидев меня, мама поджимает губы — всё ещё сердится. Молча оценив дистанцию между нами с Сашей и определив её как удовлетворительную, уходит в кухню с кубышкой компота в одной руке и домашним тортом в магазинной коробке — в другой. Папа ставит на пол подаренный бабушкой фикус в мишуре и всплескивает руками: — Картина Репина «Возвращение блудного сына»! — Это Рембрандт, папа! — смеётся Сашка. — Даже я знаю. А Репин — это «Не ждали». — Нет, не ждали — это не про нас. Мы тут извелись все от беспокойства, пока он пропадал где-то. — Раздевшись, отец заходит к нам в комнату, красноносый и краснощёкий после прогулки по морозу. Ставит перед Сашкой горшок с растительностью. — Вот тебе за осведомленность. Еле выпросили, никак не хотела отдавать. Сашка ощупывает подарок и снова смеётся — папа терпеть не может экспонаты ботанического сада бабушки, перекочёвывающие к нам при каждом удобном случае. Конкретно этот фикус они передаривают друг другу уже четвёртый год. — Кто это, кролики? Прекрасно, сделай ещё. Может быть, с кроликами он ей больше понравится. Ну, а ты чего? Как твой Славик? — Да что с ним сделается, — уклончиво отвечаю я. — Дня через два будет как новенький. К счастью, отец не расспрашивает о подробностях. Мама зовёт нас дегустировать торт, а торты он любит гораздо больше фикусов.***
После чая я стараюсь задержаться в кухне подольше, чтобы остаться с мамой наедине. Саша уводит отца в комнату под предлогом того, что Винчестер загнал под диван плеер, а он не смог достать его сам. Я закрываю за ними дверь и возвращаюсь к столу. Отставив для мамы стул, сажусь обратно на своё место. — Поговорим? Она грохает в мойку стопку тарелок, устало опускается на стул и подпирает голову руками. — Начнёшь оправдываться и перекладывать ответственность на Сашу? — Не начну. Давай не будем ссориться снова? — Я замолкаю, чтобы дать ей немного времени, но мама молчит, и мне приходится продолжать: — Знаю, ты сердишься и вряд ли захочешь мне верить, но я не собирался его обидеть. Я никогда не сделаю ему ничего плохого. — Ты уже сделал, Илья. — Мам… — Я проглатываю обиду. Ещё одна перепалка нам ни к чему. — Не надо, ладно? Той вины я не отрицаю, но больше я не причиню Саше вреда. Можешь выгнать меня, только… — Илья! — Она сердито хлопает ладошкой по столу и сама вздрагивает от громкого звука. — Да как у тебя язык поворачивается! Не надо делать из меня изверга только потому, что я не могу принять… таких отношений между своими детьми. Я люблю вас обоих, но мне тоже нелегко, пойми. — Я знаю, — беру её за руку. — Прости. Мама накрывает мою руку своей узкой ладошкой. На секунду мне кажется, что всё обошлось, что доверие между нами начинает восстанавливаться, но обманчивый налёт нежности исчезает, как только она отнимает свою руку и, будто бы не было только что сентиментальной семейной сцены, говорит: — Я тебя не гоню, но спать в одной комнате с Сашей ты больше не будешь.