POV Илья
— Мам, где мои коньки? Я ваши нашёл, а… А чего вы такие хмурые? Поверх коробки с коньками, носками и Винчестером смотрю на родителей. Для воскресного утра у них на удивление загруженный вид. Папа выстукивает ногтями дробь по крышке стола, мама нервно подсыпает своим рыбкам сушёных червей — щепотками, как специи в суп, и на моё появление никто не реагирует. — Хьюстон, приём, у нас проблемы? — Привет, сын, — оттаивает папа. — Дверь закрой, разговоры разговаривать будем. У меня мгновенно холодеет в груди. Я ошибся насчёт Паши? У него действительно было, что показать, и надо мной сейчас будут чинить расправу? Меня сразу выставят или позволят объясниться с Сашей напоследок? — Илья, дверь сзади, закрывается от себя. Нинок, ещё щепотка, и выручку от продажи нам придётся пустить на новый аквариум для твоих акул. Я выдыхаю, услышав, что дело не в нас. Закрываю дверь и сажусь за стол с коробкой на коленях. — Мы что-то продаём? — Сейчас и решим. — Отец всё ещё продолжает диалог за двоих. — Звонил Никитин — Сашин врач, помнишь? Нельзя больше откладывать, он готов взять Сашу на операцию в конце следующей недели, осталось только заплатить. Продаём машину или берём ссуду? — Машину, — предлагаю я. — Можем потом подешевле купить, а за ссуду переплатим вдвое. — Мы тоже так подумали. Покупателя я уже нашёл, поеду сегодня. — Поедешь? — наконец подключается мама. — Триста километров, — кивает отец. — Без торга и с доплатой за перегон. Илья, можешь взять мои коньки, я сразу после завтрака выдвинусь. Если только в этом доме сегодня собираются кормить кого-нибудь, кроме рыб. От угощения для гуппи папа отказывается — предпочитает корм Винчестера, кот громко протестует из коробки на моих коленях, и маме приходится уступить. Пока она суетится у плиты, мы спускаемся на парковку, чтобы освободить машину от всего лишнего и личного. — Не говори Шурику, что мы её продали, — просит отец. Сгрудив мне поверх сумки с инструментами подушки из салона, отцепляет ароматизатор-ёлочку от зеркала и кладёт себе в карман. — Потом, чтобы не расстраивался. А про больницу надо предупредить, и будет лучше, если это сделаешь ты.POV Саша
С момента нашей встречи с Пашей прошло уже несколько дней. Деньги, которые он затребовал, у меня были — мои пособия по инвалидности родители разрешают хранить у себя. Говорят, когда буду способен, поеду смотреть море, и пирамиды, и картины, о которых слышал на уроках, и эту падающую башню, с которой все одинаково фоткаются, или ещё что-нибудь. Знаю, это только слова. Когда придёт время, мне надо будет вложить их все в операцию, так что я в любом случае украл у самого себя, но выбора у меня не было. Никогда не чувствовал себя более беспомощным и запуганным, чем в тот день. Я не хотел верить, но слова Паши звучали убедительно, будто он и в самом деле видел нас, а проверить я не мог, даже если бы потребовал доказательства. Мне стоило попросить кого-нибудь о помощи, вот только перед Женей мне дико стыдно, и я не уверен, что он смог бы держать язык за зубами, с Рэйни мы всего лишь переписываемся, а Илье я не сказал бы и без Пашиного предупреждения. Кто знает, на что он способен со своими дружками? Я не хочу, чтобы брат пострадал ни от их рук, ни тем более от родительских, поэтому сделал всё, как от меня потребовали. Теперь всё время боюсь, что Паша заявится снова, и просто не представляю, что скажу родителям, когда они обнаружат пропажу. Мне так стыдно, что я даже на глаза им лишний раз попадаться не хочу. Сегодня тоже тяну время, оставаясь в кровати до последнего, хотя знаю, что мы собираемся на каток и давно пора встать. Так и лежу в своём коконе из одеяла, слушая голоса и возню за стеной и мечтая исчезнуть, чтобы не создавать больше проблем своим близким, пока в комнату не приходит Илья. — Вставай, лежебока, — говорит он, выкуривая меня из-под одеяла прикосновениями холодных рук. — Я знаю, что ты не спишь. Вставай, Сань, у меня хорошие новости. Я репетирую под одеялом радостную улыбку и выбираюсь наружу. Илья сразу же прижимает меня к себе, как-то по особенному крепко и трепетно, отчего мне становится немного легче, как будто он забирает часть накопившихся за последние дни страхов и усталости. Я обнимаю его тоже, положив подбородок ему на плечо. Через объятия чувствую, как сильно он взволнован своей хорошей новостью, даже дыхание у него неровное, хотя мы просто сидим. И всё его волнение перебегает ко мне, когда он тихо и отчётливо, будто самую сокровенную тайну рассказывает, говорит мне на ухо: — Мы скоро увидимся. У меня всё тело в момент покрывается мурашками, и каждый волосок встаёт дыбом. Вот только это скорее паника, чем радость, ведь он не знает, что я натворил. Я надеялся что-нибудь придумать, чтобы вернуть деньги на место прежде, чем они понадобятся, но это произошло слишком быстро. Теперь мне надо признаться, что я своей глупостью свёл общие усилия на нет, что они рано обрадовались, что надо снова ждать и копить до нужной суммы, пока я продолжаю сидеть на шее… Мне придётся сказать, но прямо сейчас я не могу заставить себя открыться даже брату, и от этого так тоскливо, что хочется разреветься в голос. — Правда? — Сильнее вцепляюсь в Илью. Кусаю щёку изнутри, беззвучно хватаю ртом воздух, пытаюсь завести глаза наверх, чтобы удержать слёзы и не выдать себя, но они всё равно ползут по щекам противными огромными каплями. Хорошо хоть Илья этого не видит, пока мы обнимаемся. Я не смогу сдержаться, если он спросит, в чём дело, а как рассказать ему правду — не знаю. — Да, доктор ждёт тебя на следующей неделе. Сань? Ты что, плачешь? Я не могу ответить вслух, иначе он сразу поймёт, только отрицательно качаю головой, ёрзая подбородком по его плечу. Илья не верит, пытается оторвать меня от себя, чтобы посмотреть в лицо, но я не даюсь. Так и не сумев заставить меня расцепить руки, он сдаётся. — Ну ты чего, Саш? — Сам не знаю, — с трудом выдавливаю я. Горло сковало слезами, и слова приходится пропихивать с усилием. — От радости, наверное. Илья успокаивающе гладит меня по голове, пытается отвлечь, говорит, что они все тоже очень рады, а мне от этого только хуже. Чувствую себя предателем, не заслуживающим такой заботы, и не могу, просто не могу больше оставаться рядом с ним. Выбираюсь из его объятий под предлогом того, что пора умываться и собираться, ухожу в ванную, и только там, открыв все краны, чтобы никто не услышал, даю волю слезам. Что я наделал, Илья, что я наделал?..POV Илья
Когда Сашка уходит, я заваливаюсь на его кровать. Хочу подремать немного, но расслабиться не получается. Мне неспокойно. Не на такую реакцию я рассчитывал. Он должен был обрадоваться, но почему-то только разнервничался, хотя к мысли о хирургическом столе давно привык. Слёз я тем более не ожидал. Прорыдав всё своё незрячее детство, полное ушибов, ссадин и падений, в какой-то момент Саша прекратил это насовсем, будто выплакал весь запас, и не проронил больше ни слезинки до тех пор, пока я не оказался в травматологии с перебитыми рёбрами и сломанным носом. Я не понимаю, что расстроило его сегодня. А если он уже был расстроен, то чем? Или он чего-то боится? Я собираюсь поговорить с ним об этом, когда он успокоится, но из ванной Саша возвращается таким же нервным и совсем заплаканным. Он знает, что я всё ещё здесь, но молчит и не подходит. Переодевшись в тёплое, идёт завтракать, не позвав меня с собой. Я соскакиваю с кровати и бегу за ним, услышав звон стекла и грохот, а в кухне обнаруживаю его сидящим на полу среди осколков разбитой чайной пары. Вытянув руку, он нащупывает кусочки стекла и собирает их в ладонь. Я присаживаюсь рядом; следом за мной на шум приходит мама. — Что у вас тут? — интересуется она, заглянув в дверь. — Винчестер кружку разбил, — отзывается Саша. Я вижу, что он врёт, но не понимаю, зачем. Мама качает головой: — Папина любимая. Саша, дай Илья уберёт, порежешься. И заканчивайте скорее, я уже заказала такси. Пока мы наводим порядок, я объясняю Саше, что папа уехал по делам до вечера. Как он и просил, про машину пока не говорю. Саша рассеянно кивает, занятый своими мыслями, и это всё больше беспокоит меня. Я должен знать, что с ним происходит. Почему ты не поделишься со мной, скажи?POV Саша
Я думаю о своей слепоте. С перспективой остаться таким ещё на некоторое время — иначе, чем обычно. Сегодня она мешает. Я не могу сосредоточиться на своих действиях из-за нервов, и всё выходит неловко, неправильно, как в самом начале, когда я ломал и калечил всё, что попадалось мне на пути, а оно в ответ набивало мне синяки, так что родителям пришлось половину квартиры оклеивать поролоном и лейкопластырем. Сегодня я снова путаю зубные щётки, роняю мыло, выдавливаю пасту мимо, а потом никак не могу попасть носиком в крышку, теряюсь на полках с вещами в шкафу, запинаюсь о порожек в кухне, отбиваю коленку, не вписавшись в дверной проём, и ставлю кружку мимо стола. Когда мама с Ильей застают меня за собиранием осколков, я наговариваю на Винчестера. Меня никогда не ругали за неуклюжесть, но перед тем, как я вывалю на них новости об отсутствии моей доли денег, не хотел бы напоминать лишний раз о своей беспомощности. Не хотел бы, но, видимо, напоминаю, потому что Илья не даёт мне возиться со стеклом. Пока сам шуршит веником и мусорным мешком, говорит мне про папу. По каким делам он уехал в воскресенье, брат не уточняет, и это настораживает — слишком много вранья между нами на сегодня. — Винчестер не виноват, — признаюсь я, чтобы немного успокоить совесть. — Это я случайно выронил. Папа расстроится, да? — Купим ему такую же, — обещает Илья. — Его всё равно не будет до вечера, даже не заметит. Я вздыхаю: опять ложь. И тут вспоминаю: — Я забыл сказать «на счастье». — Ничего страшного. — Илья почти отцовским жестом гладит меня по затылку, как будто за него успокаивает. — Это всего лишь примета. Пойдём, мама уже заждалась.***
Я надеялся, что на катке получится немного отвлечься, но атмосфера между нами тремя какая-то напряжённая. Я паникую и дёргаюсь каждый раз, когда мы хоть отдалённо касаемся темы денег и больницы, мама всё ещё холодно относится к Илье из-за нового года, и брат оказывается в неприятном положении. Папы очень не хватает. Он обязательно разбавил бы всё своими шутками и занимал бы маму, а мы с Ильёй могли бы свободно вздохнуть. Без него мы даже устаём быстрее обычного. Не желая больше наматывать круги в угрюмом молчании, уходим пораньше; на обратном пути заезжаем в магазин за новой кружкой и продуктами. Мы готовим лазанью, когда звонит домашний телефон. Илья жарит овощи, я натираю сыр, мама даёт инструкции, поэтому, как самая незанятая, трубку берёт она. — Наверное, папа, — предполагает Илья. — На домашний? — сомневаюсь я. — Вдруг у него сел телефон, он же далеко. Ну, что там, мам? Мама! Я слышу какой-то стук, возню, всхлипывания. Уже понимаю, что случилось нехорошее, но не вижу, что происходит, и от этого ещё страшнее. Наверное, зря я не сказал «на счастье»…