POV Саша
Я никогда не начну видеть снова. Я останусь в темноте. Осознать это было сложно, ещё сложнее к этой мысли привыкнуть. Сколько себя помню, я всячески избегал её, мечтал однажды проснуться зрячим, ждал, что среди всех врачей во всех больницах, которые мы объезжали из года в год, найдётся кто-то, способный мне помочь. Несмотря на постоянные отказы, мы всё равно продолжали искать и встретили маленького доктора, пообещавшего меня вылечить. Тогда я начал ждать чуда. К сожалению, чудеса в наше время очень дорого стоят. На моё пришлось копить четыре года, но папе оно оказалось нужнее. Я знаю, самое важное сейчас, чтобы он пошёл на поправку, и не чувствую себя обделённым. За тринадцать лет я многому научился и неплохо справлялся до сих пор, смогу справляться и дальше. Уже летом меня ждёт поступление в университет, я закончу его так же, как сейчас заканчиваю школу, а после смогу работать и перестану быть всем в тягость. Даже если мне придётся до конца жизни прищепки собирать, не страшно. Пока у меня есть семья, друзья, возможность общаться, пока у меня есть Илья, оставаться таким — не страшно. Хотел бы я, чтобы брат и сейчас был рядом. Мама очень путано объяснила мне, куда он пропал с самого утра, а дозвониться я не смог — весь день в трубке были только длинные гудки, а к вечеру абонент стал недоступен. В больницу он тоже не вернулся, и это меня беспокоит. Не представляю, какие ещё неприятности должны свалиться на нас, и никак не могу отделаться от чувства тревожного ожидания. Из-за него последние двое суток становятся просто резиновыми. Мы не можем спать, не можем есть, не можем высидеть на месте дольше нескольких часов и большую часть времени проводим в дороге между гостиничным номером и больничным коридором. Мне тяжело находиться рядом с мамой. Она всё время плачет из-за папы, из-за меня, просто от усталости, и от того, что она не видит во мне поддержки, я тоже начинаю чувствовать себя слабым и бесполезным. Мы оба ждём Илью, как спасение, но приезжает, почему-то, бабушка. Отрыдав своё у папиной палаты, она отвозит меня на вокзал. Я ничего не успеваю понять, кроме того, что еду домой, к Илье и доктору с маленькими руками. Не знаю, почему вдруг всё так переменилось. Почему они выбрали меня? Это как-то связано с отсутствием брата, или папе стало совсем плохо? И что будет, когда я скажу про деньги, которые отдал Паше? Всю дорогу я теряюсь в догадках, и через шесть утомительных часов, полных вопросов без ответов и показавшихся мне шестью годами, чувствую себя просто отвратительно. На конечной я остаюсь в опустевшем салоне автобуса один. Никто больше не переговаривается и не шуршит сумками, не работает радио со старыми песнями и молчит мотор, а водитель почему-то не спешит меня выгонять. Я успеваю испугаться и навыдумывать всяких глупостей, будто бабушка перепутала рейс или того хуже — специально отправила меня не туда, прежде, чем за мной приходит Илья. Но, стоит ему взять меня за руку, сразу становится легче. Я оставляю все свои тревоги позади, как забытый под сиденьем багаж, потому что теперь мне снова есть на кого опереться. Пока он рядом, всё будет в порядке, а вопросы могут подождать. Уверен, он всё мне объяснит, когда мы доберёмся до дома. Дома мне становится не до объяснений — прямо с порога на меня набрасывается с объятиями какой-то Валя. Мне незнакомо это имя. И крепкое рукопожатие с прохладными метками колец, и окутавший меня на мгновение сладковатый запах, похожий на детский карамельный шампунь, и необычная манера говорить, с усиленной «р» в середине слова — всё это принадлежит человеку, которого я не знаю. Илья не хочет раскрывать интригу, говорит, это сюрприз. Сюрприз просто говорит, очень много и быстро, и всё время норовит меня потрогать. Поначалу эта приставучесть очень напрягает, но я быстро привыкаю к ней, и к его заразительному смеху, и к постоянным шутливым перепалкам с Ильей. Он нравится брату, сумел расположить к себе Винчестера, который даже бабушку не признаёт, и я решаю, что мы тоже сможем подружиться. Потом, когда увидимся. Об операции мы с Ильей почти не говорим. Я не уверен, что наши отношения останутся прежними, когда я перестану так остро нуждаться в его помощи, и не хочу случайно коснуться этой темы, чтобы он не начал уже сейчас проводить между нами границы. Сам Илья рассказывает только о том, что деньгами нам помог брат Славы, а всё остальное время мы заполняем пустой болтовнёй, собирая в целое фрагменты его и моих воспоминаний об одних и тех же событиях. Несмотря на присутствие в доме загадочного Вали (зови меня Вэл), спать мы ложимся вместе. Это немного странно сегодня. Между нами полметра пустого пространства и целая пропасть запретов, преодолеваемая медленным движением навстречу друг другу — по слову, по жесту, по сантиметру, будто стесняемся чего-то или стараемся остаться незамеченными, мы подбираемся ближе, пока не оказываемся на расстоянии поцелуя. В нём тоже есть что-то непривычное. Что-то от горечи в первом, и от вины — в остальных. Илья очень сдержан из-за своей ответственности перед мамой и скорбного уважения к положению папы, и я испытываю тяжесть на сердце, зная, что родители думали бы только о нас, окажись мы с братом на их месте, но сейчас они далеко, а Илья здесь, близко, и желание запомнить его таким, каким я могу воспринять его только слухом и касанием, сильнее чувства стыда. Я сам провоцирую его, а потом пытаюсь поймать ускользающее время, задержать ночь, как будто хочу заполучить больше ощущений впрок. Но утро приходит по собственному расписанию и приносит с собой суету и прощание: Ильи — с прежним мной, а моё — с привычным миром.POV Илья
Устал. Последние несколько дней слились в одни огромные сутки с перерывами на кофе, сон и телефонные звонки. Приходится напрягать память, чтобы выудить из неё важные номера, потому что мой сотовый вышел из автобуса вместе с соседом на какой-то из остановок, пока я спал. Приходится рассказать бабушке про папу и выслушать все её причитания прежде, чем попросить её отправить ко мне Сашу. Приходится провожать её на автобус, оставив Рэйни на телефоне, и полдня провести в общественном транспорте. И ещё много чего приходится делать, поэтому к Сашиному приезду я порядком измотан. Он тоже выглядит поникшим. Мне сводит грудь болезненным спазмом, когда я вижу его, бледного и растерянного, всю дорогу проехавшего в неудобном положении с поднятой спинкой сиденья (досадная мелочь, напоминающая о его ограниченных возможностях в любых вещах за рамками привычных ритуалов). Я сержусь, что не поехал за ним сам. Торопливо пробравшись к нему в конец салона через узкий проход между креслами, первым делом обнимаю и извиняюсь за это. Взяв за руку, помогаю выйти из автобуса и уже не отпускаю до самого дома. В квартире Саша пугается, оказавшись пойманным Валей. Приставания Рэйни, прождавшего его целый день с таким нетерпением, с каким новогодних подарков не ждут, настораживают брата. Весь вечер он старается держаться ближе ко мне, помогает мыть посуду, собирать вещи в больницу и спать ложится со мной на диване. Я не хотел снова выпасть из равновесия рядом с ним. Мне неловко перед родителями, перед Валей, и сил нет, чтобы воспользоваться случаем, но дистанция между нами неумолимо сокращается. Мы лежим рядом, соприкоснувшись руками. Саша вспоминает смешные истории с папой, нежно перебирает пальцами по моей ладони, постепенно поднимаясь выше, я целую его в лоб, щёку, губы, сминаю горестную улыбку и не могу остановиться, когда его руки скользят мне под футболку. Вся ночь, снова бессонная, так и проходит в стыдливой голой ласке под звуки фильмов из соседней комнаты. Утром приезжает Слава. Он уже знает о проблемах у Толи на работе, но я откладываю чистосердечное признание для более подходящего момента. Я и так разрываюсь между городами и любимыми людьми, оставив Сашу в одной больнице, а маму с папой в другой. На обиженного Славу меня просто не хватит. Попрощавшись с Сашей до скорой встречи, я еду навестить маму с бабушкой. Слава предлагает посильную помощь, вызвавшись таксистом, Валя прилипает к нам бесплатным приложением, очевидно путая Славкины косые взгляды с заинтересованными. Ночевать он по-прежнему остаётся со мной, хотя квартиру уже нашёл. Очень домашний, в моих старых спортивных трико, в Сашином свитере, с маминой заколкой в волосах и с общим котом на руках он слоняется из комнаты в комнату в поисках чего-нибудь интересного. Когда я уже не знаю, чем его занять, очередь доходит до демонстрации семейных фотографий. Я думаю, что это скучнейшее занятие его не заинтересует, но Валя впадает в неудержимый восторг, завладев стопками фотоальбомов — в его доме такого никогда не было. Он надолго застревает над изучением маленьких глянцевых копий со счастливых воспоминаний, каждую вынимает из прорезей, вертит в поисках даты и подписи и комментирует. — По-моему, тебя подкинули, — доверительно сообщает Валя, разглядывая очередной снимок, где мы все вчетвером. — На родителей совсем не похож. Я честно признаюсь, что я им не сын. Отлистав альбом до последней страницы, показываю свою первую семью. — Вот мои родители. Они были геологами. Ушли в экспедицию и не вернулись. Мне было два, когда брат отца забрал меня к себе. Валя сосредоточенно изучает снимок, поглаживая пальцем спелёнутого в конвертик новорожденного меня на руках у настоящего папы. Мне успевает показаться, что он проникся историей и промолчит остаток времени под впечатлением, но я ошибаюсь. Он быстро приходит в норму и засыпает меня вопросами о родителях, которых я практически не помню. Закончив с расспросами, снова принимается суетиться по квартире, на пару с Винчестером везде суёт свой любопытный нос и оставляет следы своего присутствия. Я только успеваю собирать за ним кружки с недопитым какао, конфетные бантики на верёвочке, не вызвавшие у кота никакого интереса, и пучки крашеных в серебро волос с расчёсок. В ванной, на полке с шампунями, тоже нахожу скрученную в узелок прядку, и там же — забытые им часы. Дорогущие «ролексы», судя по гравировке, отцовские. Мне тоскливо думать об их странных отношениях. Почему этот недолюбленный ребёнок вынужден привлекать внимание такими дикими способами? А если бы не подвернулись мы со своими проблемами, что бы он натворил? Уверен, он и наряжается как попугай только чтобы стать для отца заметнее. Это злит. Как повышенное внимание чужих к Сашиным недостаткам, злит невнимательность близкого к достоинствам Вальки и к нему самому, ведь именно по этой причине он окружает себя бутафорскими ценностями и мучается от бессонницы по ночам. Сегодня ему тоже не спится. Когда я захожу в комнату после ванны, он ковыряет ногтем винил на стене, не оборачиваясь, просит: — Полежи со мной. Я пытаюсь отвертеться, но плюшевый кролик, оказывается, слишком пыльный и синтетический, чтобы с ним обниматься, а с котом они в контрах после того, как не поделили Сашкин попрыгунчик. Цапнутый Винчестером Валя больше не желает иметь ничего общего с агрессивным животным, поэтому караулить его сон должен я. Повздыхав, я соглашаюсь. Ложусь на край кровати поверх одеяла, обнимаю его поперёк груди. — Я тут подумал, — делится Валя, продолжая колупать завиток на обоях. — И решил, что знаю, как ты со мной расплатишься. — Как? — интересуюсь я, уже представляя, что там могло уродиться в его крашеной голове. Валя переплёвывает все мои ожидания: — Натурой. — А пуговичку тебе на лоб не пришить? — Да не своей! Ты меня не интересуешь — твой друг, хочу его. — Я, вроде, на сутенёра не очень похож, — пытаюсь вразумить. И на мазохиста тоже, а Слава нам обоим головы отвернёт за одно только предложение внести в его личную жизнь свежую струю. — Это уже твои проблемы, — усмехается Валя. — Сам придумай, как выкручиваться, ты мне, вообще-то, кучу денег должен. — Не тебе, а твоему отцу. Валентин недовольно сопит и на выпад об отце не отвечает. Мне становится совестно, но тема уже затронута, поэтому я задаю наконец столько времени занимавший меня вопрос: — Валь, почему ты убегаешь? За хрустом оторванного лоскута обоев следует громкий вздох. — Потому что он не ценит то, что досталось ему просто так. Я два года бегаю, но этого всё ещё недостаточно, чтобы услышать от него «я беспокоился», «я соскучился», «больше не пропадай», а я… — Запнувшись, Валя начинает постукивать по стене костяшками пальцев. — Потому что я ему не нужен. Только не сам по себе. Может, как трофей в коллекцию достижений… Останавливаю его кулак, впечатывающийся в стену всё сильнее с каждым словом, обнимаю покрепче. Валька переворачивается на другой бок. Утыкается носом мне в плечо, скалачившись под одеялом. Я не знаю, что сделать и что сказать, только тихонько похлопываю его по спинке, как маленького Сашу когда-то, и жду, пока он заснёт. — Знаешь, — уже сонно бормочет Рэйни, услюнявивший мне рукав футболки. — Я так хочу, чтобы он поскорее тебя увидел… Улыбаюсь в крашеную макушку: и я этого хочу. Больше всего на свете.POV Саша
Раньше я не был один так долго и ещё никогда так не нервничал. Когда Илья уходит, мне становится не по себе среди множества чужих услужливых рук. Меня всё время куда-то водят, трогают, колют иголками, обмеряют приборами, умасливают ласковыми словечками как пятилетнего. Даже конфетку предлагают. Всё кажется мне наигранным, ненастоящим, и я боюсь, что операция тоже будет ненастоящая. Голос Ильи спасает. Брат только сегодня отдал мне новогодний подарок, и я всё свободное время лежу в наушниках, слушая записанную им книгу. Под его успокаивающее чтение засыпаю на операционном столе, а просыпаюсь уже в тишине. Отойдя от наркоза, я медлю, прежде чем открыть глаза. Даже не верится, что ждать этого момента пришлось целых тринадцать лет, и я хочу запомнить его навсегда, как второй день рождения. Собравшись с духом, я поднимаю веки и… на меня наваливается абсолютная чернота. Такая же, как и прежде. Я часто моргаю, проверяю, нет ли повязки на глазах, вожу перед лицом руками, близко-близко, так, что даже чувствую колебания в воздухе, но ничего не вижу. Мои опасения подтвердились. Прямо сейчас сбывается мой самый страшный кошмар, и я срываюсь на крик и слёзы. Моя истерика поднимает на уши всю больницу, а оказывается, это всего лишь ночь. Мне не оставили света в палате, чтобы не напрягать глаза. Только к утру под веки пробивается слабый лучик, запущенный через плотные жалюзи на окне. Долгое время нет ничего, кроме этого лучика. Он постепенно светлеет и расширяется до сплошной белизны, как будто заиндевевшее стекло оттаивает, открывая всё больше места для обзора, а за окном — метель. Я привык к вечной ночи, так что от этой мути болит голова, а глаза слезятся и устают. Когда туман рассеивается, я вижу тени, пятна, силуэты. Размытая фигура доктора постоянно машет пальцами передо мной, чтобы я сказал, сколько их, и первое время у него сплошной веер на ладони. А потом появляются другие веера, другие фигуры и нечёткие лица, ярче становятся краски, и мир обступает меня со всех сторон во всей своей величине и многообразии. Я возвращаюсь домой через десять дней и ещё две операции. Я уже видел маму, она очень красивая и почти такая же молодая, как в моем детстве. Я видел Рэйни, вобравшего в себя всю пестроту радуги разом. Оказывается, это он был тем приставучим сюрпризом. Рэйни никак не хочет рассказывать, откуда они с Ильей знакомы, только смеётся своим серебристым смехом и вечно интересуется Славой. Я видел Славу. Он на голову выше всех нас, широкоплечий, румяный и голубоглазый, как спортсмены на бабушкиных открытках из коллекции со звёздами советского спорта. Я видел папу. Его перевели в больницу ближе к дому, и нам разрешили посещения. Врачи обещают, что с ним всё будет в порядке. Я видел бабушку и все её фикусы, Винчестера, соседей, одноклассников. Я видел всё и всех, кроме самого главного — Илья до сих пор в командировке. В последнюю нашу встречу он был для меня только тенью. А ещё я видел себя, и это самое удивительное. Теперь я постоянно застреваю перед зеркалом, пытаясь вживить представления о себе в реальную физическую оболочку. Это сложно. Никак не могу привыкнуть к тому, что нахожусь в таком большом и несовершенном теле. Я в очередной раз рассматриваю себя в большом зеркале в родительской спальне, когда возвращается Илья. Мне не видно, кто там в прихожей хлопает дверью, но я точно знаю, что мама с бабушкой в больнице у папы, а значит, это он. Я наконец-то дождался нашей встречи. Правда, мне немного страшно, будто это не я сейчас увижу его впервые после стольких лет, а он меня. Я не решился за неделю посмотреть на фото Ильи, и теперь так взволнован, что живот прихватывает, и влажными становятся ладони. Я стискиваю их в кулаки, услышав шаги босых ног в свою сторону, закрываю глаза на секунду, а вынырнув из темноты, вижу его в отражении. Он стоит у меня за спиной, прислонившись к двери плечом. Я не могу повернуться, словно прикипел к своему месту. Так и смотрю через зеркало, схватывая сразу всё: высоту его роста, выражение изменившегося с возрастом лица и то, каким он стал теперь. Он взрослый. Он совсем на меня не похожий. Он, как выражается бабушка, заматеревший: мужественная фигура, крепкие плечи, лёгкая небритость, наверняка делающая его привлекательным для девушек, и спокойная уверенность во взгляде. От восьмилетнего мальчишки, каким я его запомнил, почти ничего не осталось, только глаза по-прежнему с синевой, как небо перед дождём. Я долго смотрю в них, решившись наконец подойти к брату. Обнимаю его крепко, как только могу, и говорю, не за последнюю неделю, а за все тринадцать лет: я люблю тебя, я так рад тебя видеть, — Я так по тебе скучал.POV Илья
Еду ночным в полусонном плацкарте. Домой. Наконец-то. У соседки по полке громко играет музыка в наушниках, сама соседка спит, а её французский трек (интересно, о чём?) на бесконечном повторе лейтмотивом вливается в мои мысли, пока я перебираю в памяти события последних двух недель. Несмотря на усталость, помню всё очень ясно: страшный звонок незнакомого человека, сообщившего о несчастье с папой, заснеженный городок с низкими пятиэтажками, старую больницу с колоннами у входа, осунувшегося отца в окружении трубок от капельниц и аппаратов, все дни, проведённые с Валей, его встречу с отцом у дверей Сашиной палаты (неожиданно сентиментальную и разрушившую мои представления о бессердечном родителе), растерянность брата в его повторном знакомстве с миром и мою собственную, когда я обнаружил, что в его тайнике почти не осталось денег, и не обнаружил Паши в квартире, которая оказалась съёмной, бесконечные слёзы родственников то от горя, то от радости, и неприятный разговор со Славой, чей брат пострадал из-за нас больше всех. Как ответственного за безопасность, Толю уволили из банка сразу после инцидента, но Валя и тут спас положение, воспользовавшись отцовским влиянием. В корыстных целях, конечно. Теперь Толя работает в другом месте на лучшей должности, а Слава числится у Вали в должниках и зеленеет от домогательств. Я думаю о своих близких всю дорогу. Предвкушаю радость встречи, оказавшись в метро, тороплюсь от станции до подъезда, но дома меня встречает только Винчестер. Я приехал без предупреждения, поэтому меня никто не ждёт. Досадую, что сюрприз не удался. Бросаю у дверей сумку с сувенирными магнитиками и знаменитыми пряниками, закинув кота на плечо, иду в комнату переодеваться. Работающий компьютер замечаю сразу; в диалоговом окне маячит сообщение от Рэйни пятиминутной давности — всё-таки Сашка дома. У меня дежавю. Кажется, как месяц назад, он сейчас войдёт в комнату следом за мной, закроет дверь и попросит подойти. Несколько минут я жду, слушая, как медленно колотится маятник в груди, тискаю ждущего со мной Винчестера, но Саша не появляется. Переодевшись в домашнее, я иду его искать. Нахожу там, где и ожидал — в родительской спальне, перед самым большим в доме зеркалом. Он долго изучает меня в отражении. Улыбается, прихватывает нижнюю губу резцом, готовый вот-вот заплакать. Я протягиваю руку, подзывая его к себе, глажу по щекам, целую, едва не задушившего меня в приветственных объятиях. Саша говорит, что соскучился. Я тоже. Я вообще много всего говорю, и в основном это глупости, которых я сам от себя не ожидал. Я даже почти даю обещание никогда больше не оставлять его надолго, но передумываю. Я не знаю, что ждёт нас дальше. Куда захочет поступать Саша, соберётся ли уехать от нас, останется ли привязанным ко мне так же сильно или станет самостоятельным, будет ли любить меня или переключится на хорошенькую девчонку в институте — я ничего этого не знаю и не хочу загадывать. Как говорится, поживём — увидим.