Задания бывают разные

Во сне Соло сходил по трапу самолёта с каким-то хорошо знакомым ему человеком. Трап всё не заканчивался и погружал его и его спутника в море пейзажей и невероятных красот, а вокруг невероятно близко расцветали яркие ломаные линии побережий, возвышения горных пиков на фоне синего неба и ущелья глубоких зелёных заливов. Агент ЦРУ, уже бывший, хорошо помнил в этом сне, что он сбежал, потому что задание было безнадёжно. Но ему было легко. Он не чувствовал угрызений совести, и в этом благодушном расположении духа Наполеон открыл глаза. Дождь, в самом деле, умолк, и свет теперь был повсюду. Фиолетовая заплата амстердамского неба была первым, что Соло увидел, когда проснулся, и первым, что он осознал. Остальное включилось в восприятие по очереди. Сразу за ярким светом в окружающий мир постучалась фигура русского. С этого ракурса какая-то слишком большая и всё ещё дышащая почти обжигающим теплом. Наполеон моргнул несколько раз, приподнялся на локте и обнаружил на себе руку Курякина, лежащую поверх одеяла. На языке очутился очевидный вопрос, несколько не свойственный человеку, много лет влюблённому, но Соло вовремя вспомнил, что здесь ушей больше, чем кажется на первый взгляд. Американец сел и аккуратно ощупал свою скулу. Место удара, похоже, если и опухло, то не очень сильно. Это было хорошо. Нужно было умыться холодной водой и начать сборы. Торопиться пока что было некуда, но Соло чувствовал живую необходимость сделать всё идеально. Так что дел было порядочно, и начинать их надо было сейчас. Жестом поблагодарив большевика за то, что он не дал своему товарищу замёрзнуть после досадного погодного инцидента, Наполеон выбрался из кровати, перевязал свой халат и, совершенно довольный собой и жизнью, обратился к своему багажу. Нужно было приготовить костюм, а после уже разбираться со своим лицом. Конечно, можно было бы попробовать снять отёк, но Соло не затем попросил ударить себя, чтобы этого совсем не было видно. Не спеша подниматься следом за напарником, Курякин подпёр собой кроватную спинку, наблюдая со стороны за перемещениями Наполеона. Тот выглядел отдохнувшим и готовым к тому, что ждало их вечером. С одной стороны, это было хорошо: хоть кто-то из них двоих должен излучать оптимизм и улыбки. Но с другой стороны, русский не мог не задуматься о том, что сейчас на самом деле было в голове ковбоя, потому что день однозначно дал понять: показное может разительно отличаться от того, что варится в голове. Можно было бы задать прямой вопрос, но, конечно, Илья промолчал. Когда из багажа американца появились костюмы, русский агент уже был на ногах, потягиваясь. Действия Соло напомнили о том, что ему самому надеть, по сути, нечего, и это нужно было срочно исправлять. Ну, или не очень срочно, но тянуть кота за причинное место было глупо: важное событие, на котором они должны были присутствовать, обязывало выглядеть отлично. И без вариантов. Тоже вытащив из шкафа свою поклажу, Илья достал из сумки тот костюм, который единственный остался в нормальном состоянии. Одежда подходила для того, чтобы выйти в ней на улицу, но точно не для того, чтобы отправиться на неизвестный, но определённо пафосный приём. Перекинув вещи через согнутую руку, русский удалился в ванную, откуда вернулся уже одетый и расправляющий светлый пиджак на плечах. Той пары минут, которые он провёл в одиночестве, хватило, чтобы приготовиться к скептическим взглядам напарника, так что сейчас Курякин был готов взглянуть в глаза своего товарища спокойно. Или почти спокойно. Соло же планировал эпическое покаяние. Со своей, разумеется, стороны: ничего такого от Ильи ждать было нельзя. Маленький концерт, который почти ничего не будет ему стоить, но, тем не менее, почти наверняка приблизит их с большевиком к желаемой информации о Веггере. Почти наверняка будет непросто: Наполеону не казалось, что фотограф будет блистать всепрощением, но просто здесь им пока что ничего не далось. Ни одного удачного совпадения, ни одной ступени развивающегося плана, которая далась бы легко. Будто бы всё было само по себе против разоблачения и упразднения потенциально опасного для мирового сообщества бизнеса. Выйдя из ванной с всё ещё мокрым лицом, Соло встал на одно колено перед своим чемоданом и решил обратиться к костюмам, запаянным в прозрачные чехлы. Через пару минут раздумий Наполеон выбрал насыщенно чёрно-синюю шерсть – она подходила под цвет глаз и выгодно оттеняла, как иронично подсказал разум, след на его лице. Белая рубашка в тонкую вертикальную полоску нашлась тут же. Всё это он положил на кровать со своей стороны и вдруг вспомнил, что так и не прикоснулся к кофе. После короткого отдыха Соло чувствовал себя полным сил и готовым на головокружительные подвиги. Например, на поедание порции фаршированной рыбы под сырным соусом. Уже снимая трубку телефона с её железного насеста, Наполеон взглянул на Курякина и вздохнул. То, что Илья не спешил выгодно подчёркивать очевидные преимущества своей внешности и использовать их, американца всегда неприятно удивляло. Безвкусная одежда вроде катастрофической кожаной куртки в компании со странным головным убором, провозглашающим, очевидно, торжество пролетариата где-то в двадцатых годах, или совершенно бесталанные костюмы, которые делали внешность Курякина совсем невыразительной – всё это было кощунственно по отношению к тому, чем русского наградил Бог. Или генетика. Суть от этого не менялась: жуткая одежда не заставляла высокую фигуру большевика становиться менее заметной в толпе и помогать конспирации тоже не собиралась. Она просто заставляла Соло страдать. Так что очередной светлый костюм, очевидно, подобранный по признаку «по крайней мере, это подходит по размеру», вызывал предсказуемую реакцию. Наполеон смерил напарника уничижительным взглядом, адресованным его вкусу в одежде, и очень пожалел, что не может сказать ничего вслух по этому поводу: – Вацлав, заказать тебе чего-нибудь? – специально прозвучав максимально заботливо, американец указал на костюм русского глазами, а потом закатил их. – Нет. Мне нужно уйти ненадолго, – подыгрывая нарочито ласковому тону Соло, Илья остановился напротив него, косясь на скулу напарника, расцветшую тёмным, но пока ещё не фиолетовым пятном. Цвет синяк поменяет позже, но уже сейчас было очевидно, что один из «любовников» прохватил от другого. Русский самодовольно хмыкнул. – Я заказал такси на восемь пятнадцать. Будь готов. Встречу тебя внизу, Филипп, – и, кивнув на прощание, Илья вышел, на ходу позвякивая ключами от номера. – Восемь пятнадцать, – с напряжённой улыбкой повторил Соло. – Не стану опаздывать. Отвернувшись к телефону, Наполеон занялся тем, чем и хотел заняться: своим поздним обедом. Через минуту заказ уже был оставлен, номер опустел, и агент ЦРУ перешёл к приготовлениям к вечеру. Приёмник оглашал на весь номер какую-то рокочущую мелодию, и Соло был не против. Он вообще не был против остаться один и выдохнуть спокойно. Сегодняшний вечер решал всё. В этом Наполеон был уверен. И его успех или его неудача подскажут, как ему поступить. При мысли о том, как он оставит Курякина здесь, американца, приканчивающего свой горячий чай, неприятно замутило. Это было странное и непривычное чувство. Он спасал свою свободу, и в том, чтобы чем-то ради неё пожертвовать, не было ничего страшного. Это было рационально. Ещё через полчаса Наполеон занялся своим лицом. Он легко заштриховал стремительно темнеющий синяк. Сделать это было нужно. В конце концов, его целью не было кого-то испугать. Нужно было просто продемонстрировать наличие этой боевой отметины и ничего больше. *** Иметь практически неограниченный бюджет было весьма непривычно. Уэйверли в эту поездку дал каждому агенту не только внушительную сумму наличных, но и по чековой книжке, с которой Илья если и знал, как обращаться, то только теоретически. Первой попыткой применить теорию на практике стала покупка кофе навынос в ресторане через квартал от гостиницы. Чек у русского приняли с улыбкой, напиток заварили вкусный, и Курякин, вдохновлённый успехом, пошёл дальше, переступая через лужи. Дождь больше не лил, но в воздухе пока ещё витала атмосферная тяжесть, несильно пригибающая к земле. Возможно, к самой ночи польёт вновь, но сейчас ничто не мешало агенту идти вдоль витрин, поглядывая по сторонам и ища то, зачем он, собственно, вышел из номера. Кофе закончился очень удобно: через дорогу Илья как раз приметил магазин, за стеклом которого были выставлены костюмы, не вызывающие душевного протеста. При ближайшем рассмотрении и ткань оказалась хороша: дорогая тонкая шерсть. А цены... Вскинув бровь, Курякин непроизвольно потёр загривок: на стоимость одного костюма среднестатистическая семья русского инженера могла прожить месяц, если не больше, но, сделав выбор, агент не привык отступать, поэтому решительно толкнул дверь, натыкаясь на сразу две улыбки. Заскучавшие в непогоду продавцы были рады новому клиенту. – Нет, это не то. И это тоже, – отказываясь от одних предложений кивком головы, а от других просто закатыванием глаз, русский навернул по залу несколько кругов, останавливаясь около одной из штанг с вешалками. Пальцы быстро пробежали по плечикам, тормозя на одних и вытаскивая пиджак. – Прекрасный выбор! – один из голландцев, молодой мужчина, довольный тем, что строптивый клиент взял в руки хотя бы что-то, появился рядом. – Подобрать остальное? – Курякин помедлил и кивнул. В новом костюме было странно. Илья повернулся перед зеркалом, распахивая пиджак, проходясь ладонью по жилету и случайно ловя в отражении взгляд одного из продавцов. Тут же стало ещё более неуютно: мужчина, который помог ему с выбором размеров, смотрел от стойки не просто вдохновлённо – Курякин прочёл в его взгляде неприкрытый интерес. Бровь тут же нервно дёрнулась, тряпки захотелось с себя стянуть, но русский, пересилив первый позыв, повернулся, берясь за чековую книжку. Уже на выходе агент, попросив отправить то, в чём он пришёл, в отель, случайно бросил взгляд на зеркальную поверхность и остановился. В том, кто там отражался, Курякин с трудом узнал себя. Оказалось, что от посадки костюма и его цвета зависит многое, и теперь на Илью смотрел не замкнутый русский шпион, который выбирал вещи по принципу «дёшево - по размеру - тепло», а кто-то, кто по роду деятельности был ближе к модельной сфере. Отмерев, большевик хлопнул дверью: чёртов Соло оказался прав, и серо-голубой ему шёл. *** К восьми всё было готово. Подойдя к зеркалу, Соло ещё раз расправил ворот своей безупречной рубашки, затянул узел галстука и взглянул на две бутоньерки, лежащие здесь вместе с приглашениями со вчерашнего дня. Рука Наполеона дрогнула, когда он потянулся за своим умело сшитым тканевым цветком, но вместо этого взял цветок Курякина. Красная гвоздика в качестве бутоньерки – это было слишком прозаично. Но Наполеон всё-таки надеялся, что они идут не на эшафот. Приколов свой цветок к пиджаку, агент ЦРУ ещё раз оглядел себя в зеркало. Всё было идеально, включая отметину на щеке – возможно, единственный пропуск в царство прощения. В восемь часов пятнадцать минут Наполеон спустился на первый этаж здания гостиницы, вежливо улыбнулся молодому человеку, который ответил приветствием и неопределённым взглядом, адресованным не то чёрно-синему костюму, не то начинающему отливать небесной синевой синяку. Соло это вполне устроило. Он вышел за высокие стеклянные двери в вечерний холод, молча умоляя Вселенную, чтобы Илья купил для себя что-нибудь лучше вещи, которая будет похожа на мучной мешок. Напарника русский заметил ещё издалека, как и машину такси, выворачивающую из-за угла и направляющуюся в ту же сторону, что и он сам. Сделав знак водителю сбросить скорость, Курякин оказался около американца в тот момент, когда тот смотрел куда-то вдаль, и с усмешкой открыл перед ним одну из задних дверец притормозившей машины. Соло ещё раз проверил наличие приглашений на их законном месте (в конверте), потом лениво поправил свой трёхцветный цветок. Вместе с шорохом очередного проезжающего мимо автомобиля будто бы из воздуха возник Курякин. Но то, что это именно он, понятно стало не сразу: даже при скудном освещении его силуэт, облагороженный удачно выкроенной и прекрасно сшитой тройкой, выглядел очень выгодно. Даже излишне выгодно. Соло уже мог предсказать, кто станет объектом охоты этим вечером – нравится это Илье или нет, но спорить с очевидным фактом было бы глупо. Это собрание точно имело специфическую направленность, так что большевику едва ли будет это лестно. Хотя, это как знать. – Удачный цвет, – парировал американец на открытую дверцу, потому что сказать ему было больше нечего. Соло просто сел в машину, огласил водителю нужный адрес и ещё раз внимательно изучил Илью. На раскрытой ладони он протянул ему гвоздику в цветах советского флага. Кажется, все эти эксцентричные подарки были обязательны к ношению, и Наполеон чувствовал от этого лёгкое беспокойство, словно маленький цветок на груди делал из них двоих более лёгкую мишень. Это, конечно, была пустая иллюзия, но было очень неуютно от того, как глубоко ублюдки забрались и как далеко вынудили зайти их обоих. В новом костюме Курякин испытывал дискомфорт. Не потому, что сидел он плохо, а потому что каждое отражение показывало ему того, кем он не был и не стремился быть. По части франтоватости пальма первенства давно была у Соло, и отбирать её желания не было, потому что где она, там и галантность, обходительность, улыбки и показная доброжелательность, а всё это было ему чуждо. Зато напарник уже успел вернуться в привычное состояние довольного жизнью и холёного пройдохи, хотя, забирая у него свой цветок, чужую нервозность Илья ощутил. Он и сам был ею полон, но контролировал себя, потому что прогулка по городу в одиночестве помогла поставить мозги на место: личное, каким бы оно ни было, должно уходить на второй план, когда дело доходило до дела. Сейчас нужно было принять благодушное выражение лица, и Соло его принял. Автомобиль ехал по не очень оживлённым дорогам, пока, наконец, не остановился напротив высокого и довольно бедно оформленного здания, украшенного только двумя массивными колоннами, подпирающими скудно декорированный аттик. Соло, скептично посмотревший на это строение, расплатился с водителем и вышел на улицу. Отсюда строение тоже, к сожалению, не выглядело лучше. Оно дышало серым холодом и сдержанной агрессией, но золотом комнатного света сиял распахнутый дверной проём. В нём только что скрылся невысокий мужчина сразу после того, как в его руки отдали что-то, отсюда напоминающее полумаску. Ошибки быть не могло – они прибыли по адресу. Из мыслей русского выдернул скрип тормозов, а встретившая их улица была недружелюбна: Илья не знал, что в Европе бывают такие перепады температуры. Одёрнув пиджак и поведя плечами в характерном жесте, чтобы появились манжеты с серебряными запонками, русский поймал Соло за локоть, не позволяя уйти вперёд раньше него самого и наклоняясь к уху коллеги: –… – и слов не нашлось, зато в светлых глазах успело быстро промелькнуть несколько выражений: «Даже если это ловушка, всё нормально» и «Чёрт побери, если эти педерасты ко мне полезут, я постараюсь не прописать им сразу же». Соло уже направился к внушительным широким ступенькам, как Илья поймал его за локоть. Наполеон остановился и вопросительно взглянул на русского, но Курякин ничего не сказал. Передумал? Вполне может быть, но Соло успел разглядеть в глазах напарника беспокойство, которое, признаться, обуревало и самого агента ЦРУ. Если всё пойдёт не так, как он думает, это изменит очень многое. И, возможно, пальма первенства в разговорчивости в их небольшой организации перейдёт большевику уже завтра за полным неимением конкурентов любого рода. В коротком успокаивающем – скорее для себя – жесте Соло положил ладонь на предплечье Ильи и легко сжал пальцы. Может быть, помогать это движение и не собиралось, но Наполеон говорил что-то вроде: «Скорее всего, там тебе придётся хреново, но я буду держаться рядом». Каждая ступенька приближала их обоих к чему-то, и американец не мог сказать, к чему именно. Остановившись перед входом, он отдал человеку во фраке конверт с пригласительными. Через минуту Соло улыбнулись в ответ, потом улыбнулись Курякину, и каждый из них получил в руки по невесомой белой полумаске, изображавшей белого голубя. – Какая занимательная штука, Вацлав. Ты где-нибудь такие видел? – американец пришёл в полное недоумение. Это было маскарадом? Но спорить с правилами заведения не стоило. Он бросил ещё один долгий взгляд на русского, и маску всё-таки надел. Вертя в пальцах свой атрибут этого вечера, Курякин поднял глаза на Соло, стараясь не выглядеть озабоченным происходящим больше, нежели чем оно волновало бы простого обывателя, скорее заинтригованного, чем настороженного и ожидающего подставы во всём. – По части образов вопрос к тебе, – тоже прикладывая подарок от координатора мероприятия к лицу, русский хмыкнул, легко (предполагалось, что игриво) поддевая локтём спутника. – Я всё больше пишу, а среди букв ничего нового нет уже достаточно долго. Человек на входе воспринял трёп агентов благосклонно и открыл перед ними дверь, пропуская в главный зал. И в личный ад Ильи Курякина. Если бы у агента КГБ спросили, как выглядит идеальное для него место, то он, не раздумывая, назвал бы дом в лесу. Подальше от сторонних глаз. Чтобы уединение и только оно. Сейчас же Курякин очутился там, куда ни за что не пошёл бы по доброй воле. Ладно бы вокруг было просто много людей (хотя от этого словосочетания уже становилось не особо хорошо), но большинство из них повернулось на скрип двери, оценивая вновь прибывших, и здесь началось самое для Ильи «занимательное»: глаза в прорезях масок смотрели точно так же, как таращился на него продавце в бутике, – с интересом. Вопрос, вертящийся на языке, так и остался при русском, потому что когда точно уверен, зачем спрашивать: «Здесь что, все педики?» Да, все. Или почти все – как минимум двое таковыми не были, и агент бессознательно придвинулся к напарнику, проходя с ним вглубь помещения и мешаясь с разноцветной толпой. Когда первый шок схлынул, Курякин оглядел зал вновь, но оценил его уже с позиции профессионального шпиона международной разведывательной организации. Вокруг были совершенно разные люди различной физической подготовки. В то же время слух уловил как минимум четыре языка: местный, английский, итальянский и арабский. Кажется, где-то что-то пробасил на русском, но Илья уверен не был, а крутить головой в поисках говорившего – раскрывать себя. Определённо где-то здесь был Веггер, и тот правда был найден, но только Соло оказался быстрее. Скользнул по паркету ближе, поднял руки к груди русского, словно фиксируя его цветок на лацкане пиджака. – Веггер. В углу возле камина, прямо за моим левым плечом. Курякин тоже наклонился навстречу, будто бы боялся упустить что-то из слов спутника, а на самом деле метнулся глазами к фигуре в указанном направлении. Принято. – Я иду, – поймав взгляд напарника за маской, кивнул уверенно, успев сжать и тут же отпустить плечо американца. Цель не была одна, но выглядела скучающе. Фотограф не участвовал в разговоре, в который его пытались увлечь два юноши, и отвечал односложно, зато на деликатное покашливание со стороны спины обернулся быстро, демонстрируя подошедшему Илье залитую тёмным щёку – хорошо ударил. Глаза немца быстро забегали по силуэту Курякина, не узнавая того, но только поначалу. Как только понимание пришло, мужчина напрягся, нервно усмехаясь. – Мсье Камински, решили меня найти и добить? Я… Но русский прервал его речь вскинутой рукой (на этот жест двое собеседников Веггера забились за его спину, тревожно оттуда поглядывая): – Нет, я здесь, чтобы извиниться перед Вами, – Илья, пересиливая себя, качнулся вперёд, прикладывая ладонь к груди и клоня русоволосую голову. С Наполеоном творилось что-то неладное. Полминуты назад он отпустил от себя Курякина и, несмотря на то, что ждал, когда сможет вступить в начатую русским партию второй скрипкой, всё равно волновался о реакции публики: расположение Веггера нужно было вернуть. Забив эти ощущения вглубь себя, Соло выбрал момент и пересёк зал, чтобы присоединиться к беседе, которая пока что не выглядела многообещающей. – Вацлав, вот ты где, – с фальшивым беспокойством выдохнул американец в сторону своего рослого элегантного напарника, цепляя его под локоть, но отпуская почти сразу – будто бы потерять фигуру русского в этом зале вообще было возможно. – Снова бросил меня одного. Он взглянул на того, с кем говорил Илья, и напрягся, словно не ожидал увидеть здесь их общего старого знакомого, с которым, мягко говоря, не задался конструктивный разговор с самого начала. – Мистер Веггер, – наконец, с трудом проговорил Соло, поднимая руку к своей скуле и, просто убедившись, что направление его движения не осталось незамеченным, тут же опустил ладонь и сделал небольшой шаг вперёд, – Ваше лицо. «Выглядит хуже, чем раньше». Соло помолчал ещё немного, потупив взгляд, будто бы подбирал слова доли секунды, но всё-таки негромко проговорил то, что намеревался сказать фотографу ещё чёрт знает сколько времени назад. Выбранный шаблон поведения предписывал Наполеону взволнованно сжать пальцы, словно он и правда был виновником всего произошедшего, а теперь тоже получил по заслугам: – Примите наши с Вацлавом извинения. Это всё моя вина. Вот, – он достал из внутреннего кармана своего пиджака небольшой белый конверт и протянул человеку перед собой, не скрывая своего искреннего раскаяния в жестах, фигуре и голосе – люди любят извиняющихся негодяев. – Прошу Вас, возьмите это. Это свежие негативы моих новых работ. Доказывать кому-либо, что Соло был лучшим актёром, нежели русский, нужды не было, но Курякина раз за разом тыкали в это носом, хотя прямо сейчас против он не был. Вероятно, Веггер, глядя на склонившегося перед ним здорового бугая, который старался быть искренним в своих извинениях, и простил бы его рано или поздно, но возникший рядом американец ускорил всё в разы одним своим появлением. Это был высший пилотаж, подумал про себя Илья, искоса наблюдая за тем, как стремительно теплеет взгляд немца за маской и как приобретает какое-то особое выражение, когда в сторону третьего участника разговора оказывается выставленный конверт. Когда только напарник успел им обзавестись? Чувствуя, что свою партию он, пожалуй, уже отыграл, русский постарался занимать рядом с Соло как можно меньше места словно бы из сожаления, которое должен испытывать каждый человек, как следует приложивший не только того, кто флиртовал с его парой, но и саму пару. Или как правильно называют друг друга мужики в однополых отношениях? Русский покосился на американца, решив, что потом спросит. Вдруг тот знает? – Свежие негативы? – немец недоверчиво перебрал содержимое конверта, стрельнул глазами в Соло, потом – обратно в конверт и растянул губы в широкой улыбке. Курякин мысленно пожелал ему треснуть и даже представил это. – Il est incroyable! – вновь скатившись на французский, Веггер в последний момент вспомнил, что стоящие перед ним его не знают, и восторженно повторил уже на английском. – Это невероятно! Этот подарок не имеет стоимости, потому что он бесценен. За это я готов не только Вас простить, Вацлав, но и подставить лицо ещё раз – снимки того стоят! – в порыве переизбытка чувств мужчина легко толкнул русского в плечо, и тот выдавил из себя улыбку, хотя, скорее, хотел выдавить второму глаза, но обошлось: повторять подвиг Геракла и тащить льва за хвост фотограф не стал. Он бережно убрал подарок в карман пиджака и вклинился между агентами, беря обоих под руки. Юноши, поняв, что ловить им здесь больше нечего, смылись. – Итак, вы здесь в первый раз, – Веггер не спрашивал, а утверждал, поглядывая через прорези в белой маске то налево, то направо. – Я новичков вижу издалека. Кстати, сколько вы вместе? – видимо, решив, что всё случившееся даёт ему право задавать личные вопросы, немец решил удовлетворить любопытство. – Просто между вами такое attirance… Chimie, – фотограф пощёлкал пальцами, ища синоним в английском языке. – Химия, вот. Проследив обеспокоенным взглядом за тычком, который русский выдержал, надо признать, абсолютно стоически, Соло снова вернулся взглядом к их сегодняшней цели и натянуто ей улыбнулся. Потом его улыбка стала шире и увереннее, а собственное беспокойство и тревога были снова посланы куда подальше. Особенно когда Веггер приблизился и взял их обоих под руки – настало время для ещё более холодного восприятия происходящего. Наполеон не мог знать, когда терпение Курякина подойдёт к высшей точке кипения, но надеялся, что сумеет поймать этот момент хотя бы для того, чтобы увлечь Клауса в сторону. – Да, первый раз и, честно говоря, понятия не имеем… – Соло хотел было сказать, что они понятия не имеют, за каким хреном сюда попали – ну разве что, за Клаусом – но промолчал. – Мы знакомы уже три года. И, в самом деле, всё как в первый день! Только вот никто никого убить уже не пытается и остановить машину на ходу – тоже. Пока Клаус был занят беседой, лёгкое движение руки Наполеона незаметно лишило его дорогих часов в качестве компенсации и за то, что приходилось терпеть его самого и его заискивающий тон, и за то, что он отдал негативы ещё не напечатанных работ «Филиппа Картера», которые так любезно предоставило своему агенту ЦРУ. Право ответить на щекотливый вопрос Курякин оставил за Соло не потому, что ему самому сказать было нечего, а потому, что внутреннее чутьё включилось как по щелчку пальцев. Русский, присутствуя в беседе американца и немца лишь в пол-уха и усиленно разыгрывая смущённого своей вспыльчивостью чешского гиганта, мельком оглядывал присутствующих. Чувство, что их "ведут", давило, но куда хуже было другое: обычно Илья безошибочно определял источник повышенного внимания, а сейчас сделать это не мог, и потому казалось, что смотрят все. От этого волосы на загривке становились дыбом: звери хорошо предвосхищают опасность, а Курякин всегда был скорее зверем, живущим на инстинктах, чем человеком. –...мы знакомы три года... – русский тихо хмыкнул, переключаясь со своих ощущений на разговор Соло и Клауса. А ведь и правда. Только не было понятно: всего три года или целых три года. От интонации смысл менялся, а с американцем иногда день шёл за месяц. Курякин поправил маску, которая мешала нормальному обзору. Паранойя тут же подала голос, что и даже это могло быть подстроено, как и всё здесь. Дом на отшибе. Толпа людей, чьи лица распознать было невозможно из-за масок. Собственно, сами маски и тот пафос, с которым им были переданы приглашения, обязавшие их надеть костюмы, в которых едва ли было удобно драться. Можно было бы "забить" на всё это и абстрагироваться, но проблема была в том, что чуйка КГБ-шника ещё никогда его не подводила. Тем временем Клаус увлекал их всё дальше, но не куда-то в угол, где можно было бы уединиться и продолжить беседу втроём. Он вёл их к центру зала, и это Илье совсем не понравилось. Нервы натянулись сильнее, и русский сжал губы: музыка, которая фоном играла в зале, стихла, как и разговоры вокруг. Секунд двадцать они шли в полной тишине, и, чёрт побери, хер с два это было нормально. Через плечи Веггера глянув на Соло, Курякин метнулся взглядом вперёд, подавляя в себе порыв тут же дёрнуться в сторону: в центре зала, который постепенно освобождали хранящие молчание люди, стояли два стула спинками друг к другу. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, для кого они приготовлены, и Илья ещё раз быстро посмотрел на напарника. В нагнетаемой обстановке атмосфера быстро стала жуткой, особенно после того, как Клаус отшагнул от них в сторону, чтобы его место между агентами занял огромный детина, тоже в костюме и маске. Соло надеялся спросить у Веггера о банке, где он мог бы сделать предполагаемый денежный перевод. Это должен был быть невинный разговор, который дал бы представление о том, имеет ли Клаус отношение к слежке. Хоть какое-нибудь, потому что у американца начинали возникать серьёзные сомнения по этому поводу. Веггер просто не выглядел человеком, который развлекал себя игрой в шпионаж, и не был похож на того, кто зарабатывает на жизнь незаконной торговлей. Хотя по одному только впечатлению нельзя было дать никаких гарантий. Но то, что вокруг все так живо стихло, очень напрягло американца. А кого бы это не напрягло, с другой стороны? Веггер испарился, не дав задать себе ни одного вопроса по поводу того, что здесь происходит. Тем временем зрители образовали вокруг двух новоприбывших плотное кольцо, и Наполеон перестал понимать, что происходит. Создавалось впечатление, что члены этого закрытого клуба любят не только друг друга, но и оккультизм. Поймав ещё один взгляд Курякина, агент ЦРУ ясно понял, что тот тоже не может объяснить происходящее. В такие моменты полагалось или отбиваться, или почтительно молчать. Соло пока что выбирал второе: ягненком на жертвенном одре он себя не чувствовал. Процедура была заигрывающей и дружелюбной мистерией, которая таковой совсем не казалась. А тем временем бугай, который заменил Клауса, держащего двух агентов под руки минуту назад, зашёл за спину Соло, и через секунду на полумаску американца легла широкая лента полупрозрачного белого шелка. От толпы остался только черный силуэт, и напряжённый Соло, чья линия плеч стала острой и прямой, позволил себя зашорить. Он также не сопротивлялся, когда его несколькими секундами позже лёгким, почти ласковым нажатием на плечи усадили на стул. Вокруг запястий повязали такую же ленту, что и на глаза, но её хватка была символической. Происходящее было похоже на какую-то выдуманную студентами процедуру посвящения, призванную пугать новичков. Свет перед открытыми глазами агента заградил чей-то внушительный силуэт, пальцы в перчатках легко провели кривой штрих по подбородку, и американец ощутимо напрягся, поднимая голову, хотя чувствовал, что агрессии процедура не несла. К губам прикоснулось что-то холодное и влажное – это было стекло. Наполеону потребовалась секунда, чтобы решиться на глоток. Не мог же Уэйверли отправить их на бал к отравителям и ничего об этом не сказать. Не мог ведь? Вокруг раздался одобрительный и смазанный ропот. Обжигающая жидкость прокатилась вниз к желудку, и всё от гортани к лицу начало онемевать. Соло не сразу понял, что это было, но догадка, первой постучавшая в голову, оказалась верной: это был растворенный в водке кокаин. Морской коктейль, который так любят на Кубе. Ужасное сочетание, ударяющее в мозг множественным количеством сумбурных мыслей и делающее тело расслабленным и податливым. На детину около себя русский даже не взглянул. Мысли его кружились только вокруг ритуала, в который их вовлекали условно по их воле. Илья терпеть не мог сюрпризы, а тот, который устраивали им сейчас, едва ли обещал быть хорошим, поэтому русский дёрнул плечом, пытаясь уйти от пелены белой ленты, но новый спутник не позволил. Удержал крепко и всё-таки завязал глаза, после усаживая на стул. Его запястья тоже стянули, но слабо, что больше напрягало, чем давало выдохнуть легче. Пошевелив пальцами и случайно столкнувшись с чужой холодной ладонью, Курякин сделал единственно верный вывод: Соло тоже здесь. Почему-то именно этот факт отчасти успокоил, но полностью напряжение не спало и, как оказалось, не зря: принюхавшись, агент уловил донельзя знакомый запах. Водка. Её он не пил уже много лет, предпочитая вести трезвый образ жизни, поэтому когда кто-то ухватил его за подбородок, Курякин сжал губы, коротко и отрицательно промычав, но человек перед ним был настойчив. Погладил большим пальцем скулу, вызывая внутри новую волну протеста, заставил открыть рот и влил порцию чего-то холодного, неприятно обжёгшего гортань. На осознание того, что в водку что-то было подмешано, ушло несколько секунд, но выплёвывать уже было нечего: вся выделенная ему порция попала в желудок, и Илья уронил голову на грудь, закашлявшись. Наркотики он не принимал никогда и не хотел начинать, а сейчас не нужно было быть экспертом, чтобы через основной вкус спирта различить кокаин, добавленный в водку. – Fuck! – русский не сдержался, тяжело дыша ртом, и люди вокруг загудели, казалось, одобрительно. «Казалось», потому что слух уже исказился, а плечи пошли вниз против воли их владельца. Тело очень быстро теряло привычный тонус, и вот это было самое блядство... – Итак! – неожиданный голос прорезал несвязный шёпот, и Курякин вскинулся, слепо поворачивая голову в разные стороны. – Мы собрались здесь, чтобы испытать двух наших новых товарищей! Как вы все знаете, однополые отношения до сих пор порицаются даже здесь, в Европе, – русский напрягся и смог различить в чужой речи немецкий акцент, но Клаусу она не принадлежала. – Поэтому мы должны обезопасить наши ряды от тех, кто только разыгрывает из себя одного из нас, а на самом деле преследует свои цели, будь он репортёр, полицейский или кто-либо ещё. Вокруг все согласно зашептались, но мелькнула тень (наверное, говоривший вскинул руку), и шум стих. – Так что, господа, мы вынуждены вас испытать, и да покинет нас тот, кто не возбудится! – на этой фразе Илья, чьи мысли старательно пытались отчалить в далёкие дали, с трудом сглотнул, но звук потонул во вновь зазвучавшей музыке. Это было что-то расслабляющее и эротичное. Свет тоже стал глуше, а через пару секунд на плечи легли тяжёлые мужские ладони. – Здравствуй, – бархатно произнёс около его уха голос того, кто только что оседлал его бёдра. Слова долетали до Наполеона сквозь пелену искажённого восприятия. Он понимал их плохо, только чувствовал немецкий акцент. Безвредная белая лента превратилась в коварную змею, опасно хватающую за пальцы каждый раз, когда её удавалось взять за хвост. Любая попытка освободиться, которую Соло, ему казалось, активно предпринимал, оканчивалась неудачей, но в реальности его пальцы едва шевелились, стараясь ухватить конец ленты. Кубинский коктейль – коварная вещь. Ты или не спишь двое суток, блуждая по незнакомому городу и не можешь найти дорогу до своего отеля, каждую ночь пережидая в очередном баре, или декламируешь Томаса Эллиота со сцены, на которую тебя не приглашали. В худшем случае ты сидишь с повязкой на глазах и чувствуешь на своих бёдрах чьи-то горячие ладони. Этот наркотический сплав был коварным: он не позволял сделать что-нибудь, но оставлял возможность чувствовать и в какой-то мере осознавать происходящее. Такое состояние длилось около часа, после чего в крови оставался только кокаин – в большом количестве. И тогда начиналось худшее. Человек, расстёгивающий пиджак Наполеона, не издавал ни звука. Его силуэт стал размытым и совсем неразличимым, но Соло как-то понял, что это Веггер. Он был свято уверен в своём беспочвенном предположении и потерял полную картину происходящего – ему были предоставлены только осколки. Так аккуратно завязанный американцем галстук соскользнул куда-то вниз, а в голове мелькали странные картинки-мысли, большинство из которых просто пропадало незамеченными и неосознанными. Они были бледными и неразличимыми. На некоторых образах разум Соло фокусировался. Фортепиано. Белизна повязки на его глазах. Курякин, находящийся в том же положении, что и Наполеон. Просто Курякин. Пальцы фотографа, расстёгивающие его, Соло, ремень. Россыпь отвратительного количества поцелуев по открытой шее. Полное бессилие. – Нет, – с трудом выдохнул свою просьбу Соло, хотя и не был уверен, что это сделал именно он: горло онемело, и теперь он ничего не чувствовал, даже того, как выдохи вырываются из приоткрытых губ. Наполеон поймал что-то пальцами. Оказалось, что это была чья-то рука. Горячая и уже знакомая. Курякин рядом надсадно выдохнул. Бороться с наркотиками было бесполезно. Это не был зримый враг, который стоял перед тобой и угрожал оружием. Этот враг был в тебе – в прямом смысле. Струился по венам, бился пульсацией в висках и звучал в каждом частом стуке сердца. Деться от этого было попросту некуда. В горле неприятно запершило, а на языке появился привкус спирта и чего-то сладковатого: видимо, кокаин не был чистым. Бороться с тем, кто сидел сейчас на его бёдрах, зарываясь ладонью под пиджак и сразу же под жилет, было можно, но… задание. Несмотря на частичную потерю контроля над собой, о нём Илья помнил, поэтому запрокинул голову, уходя от поцелуя, с которым мужчина потянулся к нему, боднув того виском, но несильно. Мол, знай своё место и не борзей. В ответ раздался приглушённый смешок – игра была принята. Никто и никогда не смог хотя бы примерно представить, насколько происходящее было Курякину противно. Ещё несколько дней назад он не ведал проблем и сидел в их управлении, разбирая архив и сортируя дела, а сейчас внезапно оказался в недвусмысленном положении. Мысли, заваривающиеся в добротный компот под воздействием алкоголя и наркотика, то неслись вперёд, подстёгивая скинуть нахер этого чёртового наездника на пол, то вяло восклицали, что всё с какой-то стороны не так уж и плохо. В штаны никто к нему не лезет (пока), а просто отирается всем телом о грудак, комкая дорогую ткань, и нашёптывает что-то на итальянском прямо в ухо. Чувствуя, как глубокая расслабленность накатывает волнами, зовя подчиниться, Илья вновь покрутил головой и, даже не заметив этого, резко поднял правую руку, с хрустом ткани разрывая ленту, которой запястье было привязано к стулу. По залу прошёлся вдохновлённый ропот, а русский, пошатнувшись, вжался спиной в спинку за своими лопатками, сдёргивая с глаз вторую ленту и устало роняя руку на чужой бок. Маска оставалась на лице, но она не мешала теперь рассмотреть того, кого на него натравили. Высокий плечистый мужчина. Брюнет и тоже в маске, через прорези которой смотрели синие глаза, поблёскивающие как-то… – Курякин мазнул языком по сухим губам, прикладывая усилие, чтобы оставаться в относительно адекватном сознании – …знакомо. С чертовщинкой. И эта широкая улыбка… Если бы не похабное поведение, оседлавший его колени сошёл бы за Соло. Илья усмехнулся такому бредовому предположению, скользя взглядом по груди соблазняющего его мужчины, потом поднялся обратно к его лицу и в тот же момент почувствовал, как за его ладонь хватаются холодные пальцы. Курякин вздрогнул так сильно, словно к его телу на секунду подвели ток. Мужчина на его коленях едва удержался, со смехом в голосе хватаясь за шею русского и расценивая это как подначивание к более активным действиям, а сам Илья поймал себя на том, что чувствует теперь дрожь руки напарника сильнее, чем отирания полуголого мужика. Похоже, что теперь срываться решил американец. Перевернув руку ладонью к Соло, Курякин сплёл свои и его пальцы, крепко, до отрезвляющей боли сжимая. «Я рядом» и «Только переждать», потому что какой выбор у них был, если люди вокруг жаждали не только зрелища, но и подтверждения ориентации их обоих? У водки и разбавленного кокаина был ещё один союзник. Он прогрызал себе путь на свободу через границы подсознательного всё это время, однажды он даже взял верх над всем, чем был агент ЦРУ и женский любимец в одном лице, – и теперь тоже не был намерен отступаться от своего. Соло мог бы бороться с беспорядочностью своих мыслей и движений. Он мог бы даже взять верх над слабостью своего тела. Но он не думал о том, что бороться с этим можно и что можно установить контроль, по крайней мере, над своей головой. Остудить её, заставить принять факт, не уходя в эмоции. Американец и вправду срывался во второй раз за эту неделю, тогда как стоически провёл уже двадцать лет в совсем не монашеском молчании. Обстоятельства были почти невыносимые. Бежать от ЦРУ нужно было сразу, но Наполеон не подумал, получая задание, что это всё как-то пагубно на нём отразится. Он ожидал веселья, непринуждённого притворства и возможности заработать, ждал типичного приключения, из которых и состояла вся его жизнь. Ну, за исключением женщин: их бы несколько недель не было, но это можно было пережить, чтобы наверстать позже. А вот переживать то, что Соло переживал сейчас, уже было нельзя. Американец хорошо переносил боль, жару, отсутствие питья, сна и изнуряющие условия существования, когда это требовалось. Но сейчас ничего из этого не было, и тем хуже была концентрация психомоторных адреномиметиков в крови, вернее, одно осознание их наличия в организме. Горячие пальцы Курякина сомкнулись вокруг ладони Соло, и это, в самом деле, было похоже на перебрасывание мяча с одной стороны поля на другую. Будто бы нарочно чередуя друг перед другом точки невозврата, каждый из них бессознательно пытался помочь товарищу выплыть и старался не утонуть при этом сам. Сейчас другого выхода, кроме как терпеть, не было. Наполеон не почувствовал боли, адресованной его ладони, но стиснул пальцы русского дрожащей рукой в ответ, когда на его губы пришёлся безвкусный глубокий поцелуй. Илья был единственной постоянной в этом море чётких горячих прикосновений к плечам и животу, и Соло хотел за нее держаться. Восемь синих пуговиц-хамелеонов на жилете были расстёгнуты стремительно, но американец успел осознать потерю каждой из них. Ещё одна часть его доспеха пала. Он вжался в спинку стула и только тогда услышал горячий голос Веггера, который негромко произнес что-то о хорошем парфюме. Наполеон, окончательно потеряв контроль, так ничего и не разобрал, и его, совершенно безучастного, взволнованного и дезориентированного, потянули за волосы на затылке, заставив запрокинуть голову, обнажив шею для новой порции влажных ласкающих прикосновений. Агент ЦРУ сжал челюсти, вместо того, чтобы расслабить тело и доиграть очередную свою партию без прямого для себя вреда. Если это и могло бы закончиться, то до конца нужно было дожить. Через несколько мгновений с глаз Соло была убрана повязка. Он слышал одни только приглушённые стоны за своей спиной и крепко держал чужую руку, стараясь не думать о том, что происходит с Курякиным и с ним тоже на двух этих жутких стульях. Это было всё, на что американец сейчас был способен. Веггер вдруг сделался ему абсолютно противен со всеми его художествами и отвратительными жестами, которые не вызывали в Соло ничего, кроме отторжения и попыток оградиться от происходящего, следовавших одна за другой. Ему было уже совершенно плевать на задание – его существование было благополучно похоронено и стёрто из памяти. Сейчас Наполеон оборонял не интересы организации, к которой принадлежит, не интересы своей страны или утопического мира во всём мире, – он оборонял себя и никого больше. Мексика – пускай. Лишь бы целым. Курякин, сжимая теперь ладонь Соло в своей, вначале замер, потому что сидящий на его коленях, пользуясь заминкой, перешёл в наступление. Все его чувства и сам разум хотели переждать, но в ход вновь пошли инстинкты. Они привели всего один аргумент, который перебил все слова «против»: чем дольше он тут телится, тем дольше это испытание будет длиться не только для него. Их с американцем привязали вместе, потому что они пришли вместе. Они заявили друг о друге как о любовниках, так что если провалится один, сольют и второго вне зависимости от того, как он сыграет свою роль. Значит, нужно было сделать это отлично. Мотнув головой и вновь уйдя от назойливых касаний незнакомого мужчины, русский сделал короткий, но глубокий вдох, ловя момент относительного затишья в своей голове, а после резко поднял свободную от лент руку. Движения, раскоординированные вусмерть, казалось, рассекали не воздух, а воду, столько сопротивления они встречали на своём пути, но Курякин всё-таки сделал то, что хотел: сдавил в крепком захвате чужой загривок, вздёрнул подбородок, несколько секунд глядя в глаза напротив, и, пересиливая себя, притянул человека к себе, целуя. Получилось не так, как с напарником в кафе. Почему-то сейчас эпизод прошлого вечера сам собой всплыл в памяти. Тогда было коротко и как-то… иначе. А сейчас выходило развязно и грязно, как и всё в этом «мире», куда их затянуло задание, услужливо подкинутое Уэйверли. Второй не был готов к такой напористости и, охнув, припал ниже, пальцами впиваясь в спинку стула за спиной Ильи, а тот, стараясь не думать, что делает (это получалось неплохо благодаря наркотику вперемешку с водкой), потянулся наверх, целуя крепче и кусая брюнета за нижнюю губу. Тот издал новый звук, больше походящий на протяжный стон, и похотливо отёрся пахом о пах Курякина, вызывая в том волну нервной дрожи омерзения. Пальцы сами собой сжались плотнее как на чужой шее, так и на запястье Соло, бессознательно отсчитывая его пульс, сейчас слишком нервный, чтобы походить на нормальный даже для такой ситуации. Видимо, сзади него происходило что-то особенное. Плохо понимая, что именно он сейчас собрался делать и почему, Илья, уперев плотнее стопы в паркет, подкинул анонимного соблазнителя на себе, чем спровоцировал его на несколько новых продолжительных стонов, и резко ссадил того на пол. – Хватит с тебя, – хрипло выдохнув, русский, стараясь цепляться хотя бы за что-то в своей голове, отпустил руку напарника и рывком оказался на ногах, тут же теряя равновесие и шатаясь. Толпа вокруг замерла, но никто не бросился останавливать едва стоящего на ногах мужчину, а Курякин уже развернулся ко второму стулу, сцепляя челюсти до боли от увиденной картины. Боже, только бы не переломить Веггеру хребет!.. Возможно, после того, что он хотел сделать, их обоих выпрут из этого элитарного клуба педерастов, но что-то упорно подсказывало: это и так могло произойти, потому что с Соло явно всё было не так, как ожидали устроители вечеринки и сам немец. – Иди нахрен от него, – за плечо грубо стащив фотографа с американца, Илья, шатаясь как пьяный, ткнул пальцем в его грудь. – Всё равно ты его не заводишь. Завтра им будет ещё некомфортнее, чем сегодня, но, блядь, не только не было другого выхода, но и другого шанса показать всем то, что от них ждали, тоже не было. Поставив колено на край стула между разведённых коленей напарника, Курякин сгрёб его в охапку, вздёргивая рывком на ноги, и коротко глянул в светлые глаза. Сердце неприятно трепыхнулось в груди: русскому показалось, что он не успел. Причины, по которым напарник так неожиданно резко реагировал на мужчин, в какой-то степени была понятна, но, с другой стороны, это была не только нелогичная агрессия с примесью какого-то мерзнотного ощущения. Это был панический ступор – Илья видел такое выражение глаз у тех, кто переживал на войне контузию, а после не мог вернуться в строй. Определённо, это было что-то очень личное и заткнутное в какой-то самый глубокий угол памяти, но по какому-то странному стечению обстоятельств русский уже как минимум второй раз ловил это выражение в радужках Соло, вот только никогда раньше тот не выглядел настолько отчаянно потерянным. Значит, сейчас нужно было взять всё в свои руки. Одна ладонь обосновалась на пояснице, поддерживая вертикально и цепляя пояс, чтобы частично расстёгнутые брюки не упали, а вторая зарылась в тёмные волосы, привлекая ближе. Прошла секунда, и русский накрыл губы американца своими, целуя уже не так, как вчера, коротко и сухо, а с чувством, о природе которого сейчас не думалось. Оно просто было, спровоцированное адским коктейлем, стёршим большую часть ограничителей. Наполеон услышал голос Ильи ярче всего того ропота и музыки, которая кружилась вокруг с уверенностью пьяной танцовщицы, и ладонь русского, приказывающая сохранять спокойствие, пропала. На секунду в груди Соло разверзлась невосполнимая пустота, будто бы он потерял что-то очень важное, но через секунду пропал и Веггер со всей грязью, которую он оставлял на Наполеоне любым своим касанием. Американец поднял глаза и увидел перед собой Илью. Никуда большевик не пропадал и уходить не собирался – это была единственная спокойная мысль, которая появилась в голове Соло за всё это время. Он легко поднялся на ноги, крепко вцепившись в чужое предплечье, и с неожиданной для себя готовностью и искренним чувственным откликом подался навстречу и этому поцелую, и Илье, и его яркому, почти горячему теплу. Пальцы, стискивающие чужое предплечье в плавном жесте, скользнули по чужой груди к шее, чтобы задержаться на затылке и углубить поцелуй, не жалея ни дыхания, ни открытых глаз. Соло не нужно было никакого усилия, чтобы делать это. На самом деле, ему нравилось. Поцелуй приносил странное, но ярко прочувствованное удовольствие, и только сейчас, с кубинским коктейлем в крови, это открытие не было болезненным – оно будто было органичным. Как и следующее движение, комкающее ткань рубашки на боку Ильи, – почти лихорадочная попытка прикоснуться ещё хотя бы к сантиметру обнажённой кожи. Успехом она не увенчалась, и всё-таки пришлось прерваться на то, чтобы глотнуть хотя бы немного кислорода. – Спасибо, – смазано прошептал Соло на чужое ухо, преодолевая сбитое дыхание и тревожно колотящееся сердце, не мешающее ему оставить смазанное прикосновение губ на шее Ильи и ещё одно – длиннее и жарче – за его ухом. Курякин сейчас не хотел думать, что он делает – целует другого мужчину взасос, захлёбываясь нехваткой воздуха, и получает от этого грёбанное удовольствие. Для него это была дикость, но рук он не разжимал и Соло от себя не отпускал. Всё происходило наоборот: когда стало понятно, что американец с ним настолько, насколько это сейчас давала сделать смесь в их крови, Илья сорванно выдохнул, ловя ртом воздух и наклоняя голову в сторону второго, чтобы продолжать чувствовать. Сейчас каждый нерв словно был обострён до предела восприятия, и от этого по позвоночнику коротило мелкими разрядами нервных импульсов. Во рту больше не было привкуса водки – теперь там был только привкус Наполеона. Он впервые мысленно назвал напарника по имени, накрывая ладонью его пальцы на своём боку и вновь крепко сплетая: – Не за что, – Илья протяжно втянул воздух носом около чужого уха, пока его владелец творил что-то запредельное губами по шее русского, отчего того передёрнуло сбегающей сверху вниз горячей волной. Следом сорвало ещё несколько гаек, и Курякин, оттягивая голову Соло за волосы, бессознательно повторил жест Веггера, сделанный им недавно, но без рывков, мягко. Вновь заглянув в глаза, но задержавшись дольше, чем в прошлый раз, в какой-то момент Илья нервно сдёрнул с себя маску. Это всё чёртов алкоголь и наркотики – звучало убедительно, верно? На самом деле, не особо, но было наплевать, потому что прямо здесь и сейчас он, моргнув, поцеловал американца опять, оттаскивая того за пояс от стула, чтобы вжать в себя в полный рост. Внутри разрастался огромный раскаленный ком, который уверенным потоком расползался по всему телу Наполеона вместе с горячей кровью, несущейся по жилам. Теперь он занимал всё внутри агента. Выталкивал оттуда бессильную панику, сковавшую Соло несколько минут назад. Вытеснял любые колебания, которые ещё могли оставаться в его мозге, воспаленном наркотиками и всем принятым сегодня алкоголем. Сердце стучало всё так же громко, но для американца этот ропот терял всякое значение. Он смотрел в глаза Ильи прямо, без всякого колебания, будто бы хорошо знал, что и почему делает. Почему с такой внимательностью изучает расширенные зрачки и приоткрытые губы своего русского напарника. Почему сцепляет свою руку с его с такой яркой для себя в этом потребностью, почему скользит ладонью по мягкой ткани серо-голубой полурасстёгнутой жилетки, когда касается спины Курякина. Соло понятия не имел, что это такое и откуда возникло. Это было не очень похоже на вытекающую из ситуации спасательную отдушину в качестве человека, с которым американец без всяких колебаний готов работать бок о бок. Это было гораздо глубже. И брало свое начало в совсем другом источнике, нежели попытка схватиться за что-нибудь статичное, чтобы не упасть. Агент ЦРУ, увлекаемый движением своего напарника, встал на ноги уже увереннее. Он не был против этого необходимого сближения, убивающего последние сантиметры между ними, и поцеловал Илью в ответ, лаская языком чужой рот и на этот раз не заботясь даже о полусотне зрителей, которые их всё ещё окружали. Американец прикрыл глаза на несколько долгих секунд, впервые за этот вечер чувствуя совершенно невыдуманное азартное увлечение происходящим. Он мог бы, наверное, заработать себе дополнительную боль в челюсти на утро, если бы ещё немного с подобным усердием продолжил пытаться быть с большевиком ближе, чем сейчас. И он не смог бы оторваться от Курякина, если бы что-то его не отвлекло. Мгновение, когда плеча коснулся кто-то ещё, Илья пропустил. Расширить мир даже до небольшого пространства вокруг оказалось сложно, но с новым более настойчивым прикосновением Курякин сипло выдохнул, бросая быстрый взгляд на возникшего рядом Веггера, тоже лишившегося своей маски. – Если тронешь его ещё раз, руки тебе поотрываю, – пьяный мозг отказывался мыслить здраво и выдавать длинные тексты, зато взгляд у русского получился, что надо: тяжёлый, озлобленный и собственнический, как и жест, которым он продолжал удерживать американца около себя с таким видом, что, отпусти он его, на Соло накинутся новые «масконосцы». – Не трону, не бойся, – немец широко улыбнулся. – Жить ещё хочется. – Тем более мы не разбиваем пары, особенно такие, как ваша, – новый голос прозвучал со спины напарника, и русский посмотрел уже туда, щурясь на ещё одного высокого и широкоплечего мужчину, приглаживающего совершенно седые волосы. Сходство с маячащим рядом Клаусом было сложно не заметить. Взгляд американца сфокусировался сначала на одном говорящем, затем на втором. Когда вступил третий, Соло уже чувствовал окружающий мир, который перестал замыкаться на одном только Курякине. И в этом мире он наверняка выглядел очень глупо. Под взглядом возникшего из ниоткуда человека Наполеон рефлекторно почувствовал себя подростком, пойманным за изучением порнографических карточек. Всё равно ещё держась за большевика, будто бы отпустить его было большой ошибкой, Соло одной рукой заправил выбившуюся рубашку за свой пояс и даже совершил стоическое усилие над собой – сумел застегнуть пуговицу на своих темно-синих брюках. – Мистер Веггер-старший? Сэр? – неуверенно спросил американец, тут же снимающий маску и не стыдящийся указать на очевидное сходство между взрослым мужчиной перед ними и тем человеком, с кем они познакомились только в первой половине этого странного дня. Скользнув ещё раз взглядом от знакомого лица Веггера ко второму лицу, Илья свёл брови на переносице. Сейчас это можно было трактовать неоднозначно, что было весьма кстати. Например, подобное выражение могло иллюстрировать недовольство тем, что их прервали (это тоже было, но Курякин, одной рукой всё ещё приобнимая Соло, чувствовал себя относительно спокойно). На самом же деле русский агент быстро перебирал в голове архивные файлы. Илья видел старшего мужчину раньше, только на тех снимках он был моложе, а вклеенную в досье карточку расцвечивал красный штамп «ликвидирован». Реальность же была жестока: нихуя он не был мёртв, а смотрел внимательно то на американца, то на его напарника, прикидывающего, с какого хрена КГБ оставило в документах заведомо неверный рапорт. Ошибкой это быть не могло. – Должен признать, что Ваши методы проверок неоднозначны, сэр, – Илья, заталкивая снятую ранее маску в карман брюк, выразительно качнул головой в сторону стульев, на одном из которых ещё висели остатки белой ленты. В ответ Веггер-старший (а это был он – кивнул, соглашаясь с предположением Соло) глухо рассмеялся, сделав знак статистам уносить мебель: – Прошу меня простить, но и Вы должны понять: ещё несколько лет назад даже в Амстердаме за однополый союз могли выслать, да и сейчас косятся недовольно. А сколько было нападений или арестов – не счесть. Мы должны были удостовериться. Люди вокруг постепенно теряли интерес к происходящему, и немец наклонился ближе к агентам, добавляя: – А пропустить таких колоритных и творческих мужчин, приехавших к нам на отдых, – как мы могли? Чуть сузив глаза, русский тоже хмыкнул, переводя взгляд на Соло, стоявшего плотно к нему. То, что это в отличие от стороннего внимания, которое он то и дело ощущал на себе, не вызывало дискомфорт, уже не рождало внутри вопросы. Если хорошо, то зачем бередить? Тем более что представлялось правильным вот так обнимать американца одной рукой, без лишних слов заявляя всем и каждому, кто мог им заинтересоваться, что, конечно, пожалуйста, подходите, но дело в любом случае будете иметь со мной. Веггер проводил этот взгляд с видом человека, который всё понимает и принимает. Обычно такое располагало к себе, но даже несмотря на устойчивый флёр нетрезвости Курякин понимал: доверять здесь нельзя никому, кроме одного человека, который, оправив одежду, вновь стал похож на вальяжного и чопорного себя. Поймав боковым зрением его профиль, Илья улыбнулся самыми углами губ: и привычный Соло, и расхристанный увлекали одинаково, потому что в сухом остатке это был один и тот же человек. – В знак извинения за этот необходимый балаган я приглашаю вас к себе наверх. Выпить, возможно, закусить и просто поговорить в стороне от этой толпы, – Веггер продолжал наступление, стремясь расположить к себе ещё сильнее. Курякин вопросительно глянул на Соло: «Пойдём?», хотя решение, наверное, уже принял каждый из них.