Задания бывают разные

Понемногу внешний мир расширялся, а в голове не очень последовательно возникали события двух прошедших дней, но остановиться стоило только на одном – на их с Курякиным разговоре в ресторане вчера вечером. Тогда русский сказал, что Веггер был устранён русскими службами. Очевидно, что это было не так: отец Клауса был здесь, стоял перед ними и, кажется, был рад новым членам своего маленького клуба по интересам. Всё это очень настораживало. – Да, мы с Вацлавом с удовольствием присоединимся к вам, если только позволите отлучиться на несколько минут и явиться уже по-джентльменски, – Наполеон жестом указал на то, в каком состоянии находилась их явно помятая одежда, и коротко облизнул губы, улыбаясь. Та часть сознания Курякина, которая ещё усиленно царапалась и хваталась за реальность, задавалась вопросом, адресованным КГБ через многие километры: «Какого чёрта были подделаны документы?» Ответы, рождающиеся в горячечном сознании, были неутешительными: у его начальства в Москве мог быть и, скорее всего, был какой-то свой интерес в деле Веггера. Представить, как Олега подкупают, было очень сложно, но можно: практически всё в этом мире продавалось, и с этим Илья ничего не мог сделать. Если русские решили нажиться на деле немцев, используя своё положение и связи, их мог остановить только Первый секретарь ЦК КПСС, но вряд ли он был в курсе махинаций, которые творились под его носом, а доносить на начальство, не имея прямых доказательств... Агент хмуро вздрогнул, бессознательно сжимая в кулаке подол пиджака Соло. Нет, ему пока хотелось жить. Веггер-старший был благосклонен и отпустил их в уборную, куда первым двинулся Курякин, как ледокол раздвигая перед собой веселящихся гостей, а напарника держа за руку, чтобы не отстал и не потерялся. Только захлопнув за собой дверь, отрезавшую их от толпы в общем зале и незатейливой современной музыки, русский выдохнул легче, прислоняясь спиной к холодной кафельной стене и закрывая глаза. – Ковбой, это просто… – мысли отказались оформляться в вербалику, а та, в свою очередь, соскакивать с языка в виде речи. Растирая переносицу и из-под ладони смотря на Соло, Илья невесело хмыкнул, пытаясь проморгаться. – Просто блядство, – с американцем можно было поделиться накипевшим, потому что он был в таком же положении и вряд ли бы стал насмехаться над состоянием коллеги, который относительно ровно стоял на ногах скорее благодаря своему упрямству, чем крепкому организму. – Веггер жив, хотя я своими глазами видел пометку «ликвидирован», – оттолкнувшись от стены лопатками, Курякин сжал в ладонях край раковины – решил умыться холодной водой, но неожиданно повело сильнее, и пришлось вновь зажмуриться, чтобы не рухнуть на пол. – И ебал я такую жизнь. Я же не пью, – окончание монолога вышло каким-то жалким, и русский, злясь на себя, расправил плечи, ловя в отражении взгляд Соло. – Значит, кто-то из русских продался, – Наполеон посмотрел на Курякина в ответ. Крыса в КГБ, которую Соло был склонен подозревать, – это имело смысл. Но эта крыса могла находиться где угодно. Она могла физически помогать Веггеру имитировать свою кончину, потому что сама занималась его «устранением». Она могла быть где-то выше, могла затеряться в структурах. Нужно было подобраться к главе клуба ближе. Узнать больше. Сдвиги были, и дорога теперь казалась совершенно очевидной. Её нужно было найти и прикрыть семейный бизнес Веггеров теперь уже окончательно. Перевязывая галстук вокруг своей шеи, Наполеон повернулся к своему русскому коллеге, мельком оглядел его и поджал губы: – Ты ведь никогда не пробовал кокаин, верно? И кубинский коктейль тем более. Следующие полчаса тебе будет хотеться разнести всё, что увидишь, и, в качестве приятного бонуса, – кого-нибудь убить. Давай сделаем так, чтобы тебе под руку не попались какие-нибудь безумно дорогие вазы, а ещё постараемся не дать тебе удушить кого-нибудь важного. Потом это должно пройти. Будет просто прилив энергии. Соло говорил без какой-либо издёвки в голосе. Он был почти уверен, что русский знает: для него с его особенной… нервозностью кокаин в сочетании с алкоголем будет означать новый срыв, но хотел убедиться, что неприятным сюрпризом для агента КГБ это не станет. – Я помогу, попробуй не особенно беспокоиться, – Наполеон сделал неуверенный шаг в сторону Ильи и похлопал большевика по предплечью, потому что хорошо понимал: период повышенной раздражительности уже стремительно наступал. Не говоря об откровенных угрозах в адрес младшего Веггера, невербальные сигналы, посылаемые в окружающую среду чужим телом, и сейчас ясно говорили, что с Ильёй не всё в порядке. Движения Курякина стали неуверенными и тревожными, но Соло был твёрдо намерен помочь, потому что русский сделал для него то же самое, когда не дал провалить эту небольшую проверку. Курякин понимал всё, что говорил ему Соло, выглядевший уже немного лучше, чем несколько минут назад в зале, но легче от этого ему не становилось. Илья продал бы сейчас душу (или что там есть у коммунистов) за «волшебную пилюлю», которая разом избавила бы его и от головокружения, и от ощущения, что кровь в венах не просто заваривается, а становится густым повидлом. Таблетки от похмелья у него были, замаскированные под цитрамон, но мешать их с наркотиком было небезопасно. – Сложно не беспокоиться, когда только что узнал, что твоё же начальство предало Родину, – «и, возможно, тебя самого», но это русский уже не добавил, поворачиваясь и смотря в глаза американца теперь без посредника-зеркала. – И нет, наркотики не пробовал, – Илья тряхнул русоволосой головой. Пряди упали на лоб, и, смочив ладонь, агент прилизал их обратно, после вновь вцепляясь в раковину – для устойчивости как физической, так и моральной, – но эффект уже чувствую. Скосив взгляд в сторону ладони напарника, прошедшейся по его руке, Курякин закрыл глаза, стараясь дышать по особой методике, помогающей сохранять самообладание, вот только сейчас та нихрена не работала. – Если меня накроет, уходи отсюда подальше, – если бы поверхность раковины не была такой скользкой, возможно, нынешняя хватка русского раздавила бы край своей медвежьей силой, но пальцы проехались несколько раз без видимого вреда для имущества. – Я не хочу случайно зашибить тебя, понял, ковбой? Не так давно Наполеон слышал, что русские отказались от ставшего традиционным обмена попавшими впросак агентами, решив вообще отрицать их существование. Это заставило Бюро попотеть над догадками, а ЦРУ начать сильно нервничать, но если хоть что-то из этого было верно, тогда дела Курякина были плохи. Очень плохи. Один агент ничего не может сделать, если кто-то сверху решил, что он должен быть перемолот крупными шестеренками реализации чужих интересов. Он видел, как нервничает Илья. Видел, как сжимают край керамической раковины пальцы Курякина и почти чувствовал тот раздрай, который творится в груди русского. Все эти мысли проносились мимо Наполеона очень быстро, и они злили. У него никогда не было иллюзий по поводу того, зачем он нужен Управлению и почему он на него работает, но Илья делал свою работу из совершенно других предпосылок. У него была мотивация. У его американского напарника – нет. И то, что при этом с ними поступали одинаково, было несправедливо. Этого большевик не заслужил. Соло застегнул свой жилет, поправил пиджак, ещё раз проверяя, всё ли в порядке с его костюмом, а, повернувшись к Илье, машинально помог ему справиться с галстуком, прежде чем выйти за дверь. Молчание американца в ответ на прямой вопрос не удивило. В этом был весь Соло: Курякин успел узнать его за годы совместной работы, собрав о напарнике немало информации, но за всего два дня он получил её больше, чем за всё предыдущее время. За это Уэйверли стоило сказать спасибо, если задание закончится. «Если»?.. Поймав себя на том, что употребил именно это слово, хлёсткое и безапелляционное, русский нахмурился, и глубокая вертикальная полоса переломила линию бровей. Удивительно, что он так быстро поддался упадническим настроениям, или, что более вероятно, мысли о нечистоплотности начальства были всегда, вот только потенциальное подтверждение он получил только что, и это малоприятно ударило под дых. Провалившись в это ощущение на пару секунд, Курякин потряс кружащейся головой, обнаруживая свой галстук расправленным, а напарника впереди в проёме уже открытой двери. Илья облизнул губы. Он был обязан сдержаться, чтобы потом разобраться со всем. В том числе и с КГБ. В кабинете со светлыми стенами и тёмной мебелью курили сигары. Это первое, что почувствовал Соло, когда после одобрительного отклика на стук толкнул тяжёлую дверь. Виски, в самом деле, их ждал. Лёд растворялся в нём стремительно, и Наполеон был готов поклясться, что уже почти чувствует его холод. Место агентам было предложено на широком диване. Американец сопротивляться не стал: сел, сложил руки на коленях и огляделся вокруг. Потом в нём проснулся незадачливый Филипп и будто бы мельком взглянул на полотно, висящее на стене напротив. Затем посмотрел на него ещё раз и даже подпрыгнул, прежде чем вскочить на ноги. В два шага "фотограф" подошёл к картине и удивлённо поднял брови: – Это что, Кандинский? С ума сойти! Диван принял в мягкие объятия, и русский откинулся назад, с удовольствием вытягивая вперёд гудящие ноги. Пока его никто не трогал и не задевал, держать себя в руках получалось достаточно сносно, и, чтобы с пользой провести время в этом кабинете, Курякин, как и Соло, забегал глазами по стенам, отметил набитый книгами шкаф и тоже остановился на картине в раме. Со своего ракурса Кандинского он не признал, в отличие от американца, который уже опять был на ногах, освобождая место для плюхнувшегося на него Клауса, перенёсшего со стола виски. Взяв низкий тяжёлый стакан, агент принюхался: – Туда тоже что-то подмешали? Веггер-старший отреагировал на эту прямоту раньше сына: – Только лёд, Вацлав. Пейте, не беспокойтесь. Я не имею привычки травить гостей дважды за вечер. Курякин недоверчиво хмыкнул и пригубил алкоголь, едва макнув в него губы: добавлять в кровь ещё какой-то раздражитель не хотелось, но и оставлять предложение без внимания было нельзя. Клаус потянулся, чтобы поддеть дно стакана и опрокинуть весь виски в Илью, пока ёмкость была около его губ, но тот предупреждающе поднял свободную руку, и немец отстал, а раздражение удалось стреножить, пока оно не стало чем-то большим. Тем временем Соло всё ещё стоял под картиной, и Курякин, перескочив взглядом с его спины на раму, заинтересованно хмыкнул. Нужно было кое-что сказать напарнику. Осталось найти удобный момент. Соло же разглядывал импульсивные цветастые мазки, распластанные по полотну. Это был или подлинник, или очень умелая подделка, но Наполеон склонялся к первому варианту. Не только потому, что верил, что Веггер обязан иметь пару подобных бешено дорогих слабостей в своём распоряжении, но потому, что в пользу этого говорило одно едва заметное повреждение в левом нижнем углу картины. Из предыдущей рамы её, очевидно, вырезали в большой спешке. Уже почти минуту он держал в пальцах стакан с прохладным виски, который ему вручил младший Веггер, и всё ещё не сделал ни одного глотка. Кокаин всегда влиял на американца плохо. Он заставлял мысли перепрыгивать с одной полки на другую, играть в чехарду, прерываться на половине и через несколько секунд продолжаться с того же места. Это было странное ощущение, и эмоции тоже разбегались в разные стороны. Соло был восхищён, возмущён и взбудоражен одновременно. Каждая эмоция была вызвана конкретной мыслью, а так как путались они, путался и Соло. Он развернулся к дивану, запоздало заметил, что его место занял Клаус, и без лишних слов сел в кресло по левую руку от русского, бросая на него вопросительный взгляд. Хотелось знать, как тот держится и что творится в его голове, но говорить о таком сейчас было не время и не место. Илья одновременно ощущал расслабленность, граничащую с дикой усталостью по степени угнетения всех нормальных функций организма, остроту мыслей, но не всех, а выборочных, и тихую, медленно пенящуюся внутри ярость. Последняя была его обычным спутником, но сегодня открывала перед ним свои новые грани, с которыми русский едва ли хотел иметь что-то общее, но чёртовы Веггеры не спрашивали его, когда вливали в рот водку с кокаином. Сознание будто бы разделилось надвое. Одна половина, агент КГБ Курякин, с трудом находилась в обществе геев, виски в стакане воспринимала исключительно как яд и отрешённо подумывала под утро повеситься после всего, что было этим вечером. Вторая половина, которую для простоты Илья окрестил своим именем по легенде «Вацлав», находила что-то приятное в том, чтобы быть здесь и сейчас, особенно после того, как американец перестал изображать фаната искусства и сел достаточно близко, чтобы при желании его можно было коснуться. Две половины по очереди захватывали главенство, спорили внутри притихшего Ильи, и чаще брала верх та часть, которая считала, что после всего этого отмыться вряд ли получится: задание, даже если они его выполнят, оставит в его досье несмываемый штамп, и из-за этого хотелось напиться и больше не просыхать. Но было нужно держать марку. Похоже, что Наполеон думал также, поэтому и переметнулся взглядом к двум немцам, которые составляли им компанию. – Это Вы основали этот клуб? – Соло отвлёкся на звуки бурного веселья, которое, очевидно, началось внизу. Он машинально посмотрел на дверь, потом – снова на Курякина и повернулся к Веггеру-старшему, зажавшему в пальцах сигару. Русский же опустил руку на подлокотник дивана, поднимая ничего не выражающий взгляд на Эрика. – Да, я. Давно, сразу после войны, – старший мужчина выпустил в потолок несколько колец дыма, пропустив через них тонкую струйку. – Долго мучился, стоит оно того или нет, но, как видите, всё вполне удачно сложилось, – Веггер обвёл рукой комнату, но было понятно, что он указывает на куда большее пространство вокруг. – Бизнес как раз стал поднимать на ноги – тоже удачно. Видимо, как-то вытянул счастливый билет. Апофеозом стал развод, – немец усмехнулся. – Отсудила она у меня достаточно, но не столько, чтобы это как-то существенно нарушило мои планы. Внизу музыка сменилась на что-то более бойкое, и Илья, слушавший Эрика вполуха, повернул голову, скосив взгляд на дверь. Наркотик усилил звук, который сейчас долбился в подкорке головного мозга, и новое усилие не помогло расслабиться. Вместо этого пальцы сами собой стиснули подлокотник, передавая ему часть вскипающей внутри агрессии. Хорошо, что Клаус сидел рядом тихо, иначе давно бы уже был бит. Заметив, что один из гостей переменился в лице, старший немец наклонился вперёд, отираясь локтями о стол: – Вацлав, Вам нехорошо? – Илья кивнул, и Эрик покачал головой. – Моя вина, но ритуал посвящения хоть и писал я, уже не только мне одному его менять. Сейчас станет легче, – и Веггер открыл окно за своей спиной. Соло обратил взгляд к Курякину только тогда, когда Веггер отреагировал на состояние его товарища. И Илья в самом деле выглядел плохо. На его лице Наполеон с трудом прочёл сложное выражение: смесь ярости и бессилия ей противостоять. Агент ЦРУ нетвёрдо встал на ноги и опустился перед Курякиным на одно колено, крепко и отрезвляюще сжимая пальцы на его запястьях, одновременно пытаясь поймать взгляд его холодных серых глаз. Большевик говорил уходить, если начнётся ещё один приступ, но Соло не ответил, потому что он, конечно, этого делать не стал бы, а на ложь сил уже не оставалось. – Вацлав. Посмотри на меня, пожалуйста. Американец точно знал, что мысли в голове Курякина путались так же, как и его собственные. Что он думал обо всём сразу, и всё, включая громкую музыку внизу, продирающий до костей ветер из окна, и какие-то одобрительные крики, его бесило. Ставило на границу выхода из себя. Потому что Соло это тоже раздражало, но он мог держать раздражение в себе, как и множество других разрывающих его чувств. Хотя они едва ли сравнились бы с яростью в глазах Ильи. Усилия были несоизмеримы. – Не делай этого. Илья скривился. Лучше бы его вывернуло на пол при всех, и, может быть, потом стало бы лучше, но это мозг подкидывал варианты, подходящие только для алкогольного отравления. Для наркотического угара вариант у него был только один: уйти, спрятаться и зарыться в какую-нибудь нору, пока не отпустит, но это означает бросить миссию и бросить Соло. Курякин не был готов на первое и уничтожил бы себя уколами совести после второго, поэтому остался на месте, продолжая терзать пальцами мебель и надеяться, что с глотками свежего воздуха отпустит. Не отпускало, а окружающие люди не понимали, с какой опасностью закрыли себя в одном небольшом помещении. В курсе был только напарник, но что он один мог сделать против русского, если тот впадёт в состояние берсерка, а к этому всё, похоже, и двигалось. Последние дни были слишком нервные, и без дополнительной стимуляции он и так постоянно был на взводе, а сейчас катализаторы сыпались со всех сторон. Сил на то, чтобы сдерживаться, оставалось всё меньше, и Курякин откинул назад голову, жёстко отираясь макушкой о спинку дивана. В висках что-то лопнуло от нашёптывающих голосов. Одни твердили о том, что он просирает свой долг. Другие подначивали подняться, размозжить головы обоих Веггеров и ебись оно всё как угодно. Третьи нашёптывали что-то грязное и пошлое, спровоцированное кубинским коктейлем. И все они говорили одновременно, создавая невнятную какофонию, то усиливающуюся, то затихающую, но выстраивающую непроницаемую стену вокруг него, и он метался внутри, не находя выхода и как всегда оставаясь один на один с самим собой. – …Вацлав. Посмотри на меня, пожалуйста. Голос пробился через стену неожиданно резко, проделывая в ней значительную брешь, и Илья часто заморгал, фокусируясь на фигуре, стоящей напротив него на колене. Соло. Какого хрена он ещё был здесь, когда русский просил его уходить, едва палёным начнёт пахнуть слишком сильно? Но американец всегда поступал только так, как хотел сам, и сейчас это нестерпимо злило. Курякин рывком потянулся вперёд, сокращая расстояние между собой и коллегой, посмотрел в светлые глаза и нахмурился так, что казалось: сейчас бросится. И взгляд: «Ты просил – смотри». На несколько мгновений русский открылся полностью, потому что концентрация херни в его крови достигла максимума и этим сорвала максимум ограничителей. В неправдоподобно посветлевших радужках всё было запредельно: и ярость, и одиночество, и боль, и обида. Всё это вылилось на зовущего его Соло, и Илья не мог остановить поток. Сжал челюсти до боли, сипло втягивая порции воздуха через подрагивающие ноздри. Илья уже был на грани, и чтобы понять это, не нужно было быть гением. У Соло болела голова, и его это раздражало. Особенного удовольствия оба Веггера тоже не приносили. По-хорошему, нужно было бы извиниться и вывести напарника. В таком состоянии они всё равно были совершенно бесполезны, но было необходимо, чтобы Илья хоть немного очнулся от пожирающего его гнева, и Наполеон это почему-то понимал. Он бросил короткий взгляд на Эрика, всё ещё стоящего у окна, и снова перевёл глаза на Илью. Делать что-то нужно было немедленно, и он сделал. Ответил так же, как Курякин отреагировал на его срыв внизу – парой успокаивающих жестов, которые, может быть, и не помогут, но, по крайней мере, поддержат их ужасную легенду, подтверждать которую сегодня пришлось с таким трудом. Под взглядом русского он замер ещё на секунду, но потом обнял Илью за шею на несколько долгих секунд, надеясь, что хотя бы это его отрезвит и напомнит, зачем они здесь. Когда их взгляды встретились, Курякин понадеялся на то, что теперь Соло уйдёт, потому что мысленно он бил уже не Веггеров, а его, и не потому, что хотел, а потому что не мог удержать идущую вперёд руку. Сжатый каменный кулак впечатался в скулу американца под уже оставленным на ней синяком, голова мотнулась назад, идеальная причёска разом растрепалась, но всё это произошло в его воображении, сейчас настолько ярком, что костяшки начало саднить, словно удар имел место в реальности. Вот только напарник был или непробиваем, или тоже под настолько сильной наркотической «мухой», что не понимал своих действий. Вместо того чтобы под благовидным предлогом уйти, он поступил ровно наоборот, и Илья на несколько секунд закрыл глаза, грудью ощущая тепло обнимающего его человека – единственного, кто за всю его жизнь не испугался и не сдал назад в момент накатывающей на него ярости. Это было ново и невероятно сильно, сравнимо по интенсивности ощущений с алой пеленой злости, мешающей ему видеть мир таким, каков он есть, а не таким, какой он представлялся сейчас в его голове. Это завораживало, и русский провалился в это чувство, а спохватился только тогда, когда понял, что сжимает локоть Соло. – Выведи меня отсюда, – Илья постарался проговорить тихо в чужое ухо, пока язык ещё ему подчинялся. Сколько времени выиграл для него американец, пока ясно не было, но этой паузой нужно было воспользоваться. Второй такой могло и не представиться. – Я думаю, что нам пора, – Наполеон отреагировал моментально: потянул советского агента за собой, поднимаясь на ноги и ставя на них Курякина. – Надеюсь, вы нас извините. – Прошу меня простить, – говорить через плотно стиснутые челюсти было сложно, но у русского получилось. От вида обоих Веггеров воротило. Они напоминали о слишком многом: о возможном предательстве Родины, о том, что из-за них он попал в компанию геев всех мастей, и о том, что вот уже второй день пребывает в настолько напряжённом состоянии тяжело контролируемой ярости, что готов лопнуть. Возможно, это было бы неплохим вариантом… На предложение вызвать им машину Илья отрицательно покачал головой: ещё несколько минут ожидания в этом адовом логове он бы не вытерпел, поэтому опёрся грудью на бок Соло, к которому его прибило, едва он поднялся на ноги. Тот откликнулся на просьбу Ильи немедленным действием. Поблагодарив за вечер, американец попрощался за двоих и вывел Курякина из кабинета, оставляя цель их задания, его сына и Кандинского за непроницаемой толстой дверью. Продолжая держать Илью за локоть возле себя, Соло шёл, совсем не разбирая дороги. Ноги сами понесли его к лестнице. Оттуда – вниз. Точно сказать, где выход, агент ЦРУ сейчас не смог бы, но он и не пытался: ему казалось, что выход на улицу он просто чувствует, а потому отыщет его обязательно. Для Ильи даже простое передвижение ног сейчас – проблема. Через ярость в крови пробивалась недюжинная энергия. Так Курякин чувствовал себя много лет назад, когда на семинаре в КГБ их заставили пробовать препараты – новинки шпионской медицины и БАДов. Ему тогда досталась ничем не примечательная таблетка в зеленоватой оболочке с маленькой, выдавленной сверху молнией. Как таковым наркотиком она не была, но заряд бодрости дала такой, что агент потом не спал трое суток, не чувствуя этого, и переделал столько дел, что разгрёб работу на пару недель вперёд. Разница с тем, что происходило с ним сейчас, была только в одном: бурлящая в венах энергия не была направлена на созидание. Она была агрессивной, насильно вторгающейся в личное пространство каждого, кто появлялся рядом. Довольный внутренний зверь присматривался, кого бы можно было цапнуть, но от всех кандидатов его легко уводил Соло, лавирующий в толпе. Илья позволял тащить себя вперёд, потому что, кажется, сам об этом попросил. Нервная дрожь пальцев, сжавшихся в кулаки, вытеснила из головы всё, кроме одной цели – выйти отсюда. Ночной Амстердам был прохладен. Снова несмело начинался дождь. Он примял тёмные волосы и немного остудил голову. Так Наполеону, по крайней мере, показалось. Он повёл русского вниз по улице, хотя не знал, куда именно. – Курякин? – остановившись, агент повернулся к напарнику, будто бы только что вспомнил о его существовании, но это было не так. Первый же глоток свежего воздуха обжёг лёгкие. Русский закашлялся и мотнул головой, наощупь находя ладонью что-то, что на проверку оказалось каким-то столбом. Они были на улице. У Соло всё-таки получилось его вывести. Курякин тяжело выдохнул, поднимая взгляд на напарника. Тот, похоже, только что его звал, но Илья пришёл в себя секундами позже, поэтому вопрос читался только в чужих радужках, сейчас кажущихся тёмными. – Спасибо, – голос хрипел, но холод частично отрезвлял. Стоило добавить ещё несколько этих «спасибо»: за то, что товарищ не бросил; за то, что поддержал; за то, что сейчас опять мок на улице, но русский ограничился одним, потому что принимать от кого-то помощь было слишком ново. К этому нужно было привыкнуть, и, моргнув, Илья стушевался, принимаясь за попытку развязать галстук на шее. – Ты нормально? – «Прости, что из-за меня пришлось уйти так рано». – Ты можешь идти? – вместо ответа спросил Наполеон и подступил ближе. – Нам нужно идти, – озноб и холодный ветер должны были привести их в чувства, вырвать из цепких лап накокаиненных мыслей. Соло с трудом остановил себя, когда чуть было не схватил Курякина за руку. – Или нет. Мы никуда не пойдём, да? – «Останемся здесь?», тут же продолжил про себя американец, удивленно приподняв брови. Взять себя в руки оказалось довольно тяжело. Разжать дрожащие пальцы – тоже, но Наполеон справился. Постепенно паззл в мозгу начинал собираться. Медленно, но неотвратимо, Соло начинал понимать, почему он здесь. И почему здесь и Илья тоже. Понимание было не самым приятным. Американец нервно поправил волосы, ладонью зачёсывая их назад, тревожно посмотрел вверх, а потом на Курякина, привалившегося к фонарному столбу, разбрасывающему вокруг себя ровный овал оранжевого света. – Возьмём машину. Соло мельтешил. Курякин не думал, что когда-либо увидит, как его степенный и размеренный товарищ по оружию бросается из стороны в сторону. Не фактически, конечно, а мысленно и вербально. Кажется, что у него в голове было несколько десятков мыслей одновременно, и он думал их все сразу. Фантастика. Видимо, это можно было принять за ответ на заданный им вопрос о состоянии: тот, кто был намерен откинуть копыта в самое ближайшее время, так не шелестел бы перед глазами. От этого начало мутить, и Илья, вскинув руку, поймал американца за запястье, чтобы урезонить его бег. Получилось не сразу, но зато так появился ещё один упор, чтобы выпрямиться и оторваться от этого грёбанного столба. – Выдыхай, ковбой, – русский не заметил, как губы сложились уже не в подобие улыбки, а в настоящую улыбку, отражающуюся даже в голубых глазах большевика. Вся их ситуация казалась даже забавной. Второй раз за день они мокли под дождём. Второй раз – частично по вине Клауса Веггера и почти полностью – по его, Ильи, вине. Это складывалось в какую-то занятную традицию, вот только не было желания проецировать её и на завтрашний день. Русский сделал первые шаги в сторону от дороги, но руку Соло не отпустил, боясь, что тот опять начнёт мандражировать, и его таки вырвет от этого. – Не думаю, что нас в таком виде возьмут. Днём хотя бы что-то было видно, – Курякин сощурился вперёд, в конец улицы, и кивком головы предложил всё же идти, а машину ловить по ходу, но уже через пару метров замедлился. – Кстати… Ты заметил, что за твоим Кандинским был сейф? – подав голос и утирая со лба воду, Илья развернулся к Соло. – У меня есть план, - и светлые радужки блеснули с задором. Русский агент отвёл товарища к ближайшему козырьку, чтобы не нужно было постоянно утирать лицо. – Взломать любой дом поблизости, переждать, когда эта херня отпустит, и влезть в кабинет Веггеров. Сегодня ночью они нас ждать не будут точно, – лицо Курякина сейчас не отражало его обычного сурового выражения. Он (и кокаин в его крови) были вдохновлены такой идеей, и Илья, полный неожиданно накатившего энтузиазма, разве что не светится, ожидая вердикт американца. Наполеон опомнился только тогда, когда оказался ограждённым от дождя и, вникнув в сказанное Ильёй, воскликнул, отчаянно жестикулируя: – Боже, какая пошлость – закрывать вшитый сейф краденным Кандинским! Пошлость, которая, впрочем, заставила его отвлечься от того, что могло быть за полотном. Нужно было смотреть внимательнее и нужно было отдать должное Илье: он не был так увлечён творчеством своего соотечественника, как Соло, и потому получил очко в свою пользу. – Думаю, мы можем это провернуть, – без промедления согласился Наполеон. Идея ему понравилась: она предполагала действие. К тому же, как можно отказать себе в удовольствии вломиться в чей-то дом в отсутствие хозяев? В этом же было всё веселье!