Задания бывают разные

На подходе к зданию русский насторожился: было слишком тихо. Свет в окнах не горел, и лишь в некоторых были слабые отблески, словно в глубине комнаты кто-то зажёг настольную лампу. Это было странно: ещё несколько часов назад в поместье творилась настоящая вакханалия, но сейчас дом замер, хотя назвать его мёртвым Илья не смог бы – жизнь в нём ощущалась, вот только как-то странно. Может, не уехавшие к себе гости разошлись по комнатам спать? В любом случае, у них была реальная возможность проверить: их путь лежал через второй этаж, потому что от пожарной лестницы до нужного окна не было никакого карниза, чтобы можно было добраться по наружной части фасада. Стоя около стены и запрокинув вверх голову, Курякин нахмурился: первое осложнение не казалось фатальным, но сколько ещё у них будет? – Я первый, – агент взялся за ступеньки и полез выше, туда, где в паре метров влево чернел проём открытого окна. Куда оно вело, ясно не было, но и выбора не было тоже. Дорога удлинилась, но уже стало ясно, что без вариантов, потому что время сейчас – самый ценный ресурс, и придумывать альтернативу было просто некогда. Уже перед самым подоконником Илья достал из кармана пиджака нож и, за неимением третьей хватательной конечности, сжал лезвие в зубах. Потом подтянулся на руках, заглядывая внутрь, но комната встретила темнотой и каким-то странным сдавленными звуками. Русский досадливо нахмурился, насторожившись, сел на край рамы и, перехватывая рукоять в ладонь, перекинул ноги внутрь, едва не поскользнувшись на пустой бутылке, по гладкой поверхности которой поехала стопа. Да что за чёрт?!.. Внутри витал терпкий запах алкоголя и пота, который не выветривался даже при распахнутых ставнях. Звуки, которые до этого было сложно распознать, стали громче, потому что сам Курякин оказался теперь к ним ближе, и, бесшумно отходя от окна, агент сощурился в темноту. На распознавание шевеления ушло ещё несколько секунд, и Илья подавился вдохом. Оказалось, что собрание Веггеров не закончилось. Просто все его члены (во всех смыслах) разбились на пары, чтобы… уединиться. Двое на кровати у дальней стены, судя по числу пустой тары на полу, были пьяны, и можно было хоть стадо лошадей проводить через комнату – не отвлеклись бы друг от друга, а Курякин, впервые увидевший секс двух мужчин воочию, "подвис", таращась на равномерные раскачивания одного тела поверх другого. Он был не из робких, да и мнение о том, что в СССР за железным занавесом не происходило ничего интересного, разнилось с действительностью, но увиденное ошарашило. За те секунды, пока Илья был в комнате один, а Соло только карабкался следом, русский успел рассмотреть невероятно много для одного раза: и пот на чужих крепких плечах, и изгиб тела снизу, и подтянутые ягодицы, и... Да блядь! Осознание того, на что именно он пялится, испытывая гамму разнородных ощущений, накрыло только тогда, когда кто-то схватил его под руку. Этим кем-то оказался напарник, уже добравшийся до комнаты, и Курякин перевёл взгляд округлявшихся глаз на его, смаргивая наваждение. – Не беспокойся, большевик, у тебя будет шанс рассмотреть поближе, – пообещал вполголоса возникший рядом Соло и ухватил под руку крепче, увлекая в сторону двери. В поразительно пустом и тихом коридоре он оказался первым. Вдаль уходили ряды одинаковых дверей, за которыми происходило то же самое, что они с Ильей только что видели. Зато определить направление движения оказалось не так уж и трудно: американец не был в этой части здания, но логичным было бы наличие лестницы и ещё одного ответвления коридора где-нибудь… – …здесь недалеко был отличный ресторанчик, я уверен! Ой, тсс. Тихо. Где мой ремень? Подайте мне мой ремень… Я не могу… без ремня… Я ведь кавалер ордена… Голос пьяного британца из-за внезапно раскрывшийся двери заставил Наполеона замереть, но из комнаты никто пока не вышел, и потому у американца появилась буквально секунда, чтобы сообразить. Эти люди не были охранниками, а потому были не вооружены, да и к тому же были пьяны, судя по смешкам. Стрелять они с Курякиным не могли – дом был полон людей, чем бы они здесь не занимались, и слышимость, судя по всему, была очень хорошая. Поднимется переполох, а этого никак нельзя было допустить. Поэтому Наполеон сделал рефлекторный шаг назад, встав так, чтобы кобура на бедре была скрыта арочным проёмом, рывком притянул Илью к себе, впиваясь в его губы порывистым поцелуем и за плечо разворачивая Курякина под верным углом к коридору. Первые секунды – в молоко, настолько русский охренел от такого поворота, едва вписывающегося в его состояние, всё ещё несколько шокированное увиденным в комнате раньше, но потом заторможенность пропала. Рука с ножом упёрлась в стену около головы американца, пряча лезвие под ладонью. Вторая, свободная, залезла под чужой пиджак, наскоро расстёгивая пуговицы для удобства. Под ещё влажной тканью Соло был горячий – чувствовалось даже через рубашку и жилет, и в голове вновь мгновенно отстрелило тем, что происходило (и, наверное, происходит) на кровати несколькими комнатами назад. Илья с негромким рыком навалился плотнее, списывая всё на адреналин в крови и остатки кокаина там же, целуя жёстче и закрывая Соло от троицы широкой спиной, чтобы без слов поняли: "Моё, а вам лучше свалить нахер". Ладонь Курякина проскользнула по боку Наполеона, и тот подступил ближе, укладывая пальцы на шею русского, чтобы притянуть его ещё ближе к себе, стремясь углубить поцелуй. Но вместо этого Илья удачно перехватил партию и ударился в другую крайность: его влажные губы накрыли рот Соло собственническим движением, а тело заставило вжаться в стену. Американец в который раз задумался о том, какой же Курякин всё-таки тяжёлый, зато далеко не неповоротливый, потому что игру принял очень легко, и у него это получилось удивительно искренне – даже слишком искренне для того количества кокаина, которое они оба получили. Трое весьма нетрезвых джентльменов прошли мимо, но всё-таки задержались совсем рядом. Соло их, вроде бы, и не слышал, но следил за ними боковым зрением, хотя выглядело это так, будто он с внимательным обожанием вглядывался в лицо своего «любовника». Троица начала удаляться, но американец от своего не отступил, и всё это продлилось на пару секунд дольше положенного. Только тогда русский разорвал контакт, но тоже положения не изменил: гости затормозили на спуске с лестницы. Илья покосился на них, бездумно отираясь виском о лоб Соло и старательно восстанавливая сорванное дыхание. Наполеон сдавленно втянул воздух, успокаивая тревожно заходящуюся грудь, но не отпустил Курякина до тех пор, пока трое всё же не начали спуск под мерные разговоры и такие же мерные смешки, наконец, совершенно стихшие. Между этим моментом и текущим пролегла минута или около того. Этого оказалось достаточно, чтобы взять под контроль нечто, всколыхнувшееся внутри, и когда Соло оторвал лопатки от стены, в которую его вжимал Курякин, последний не препятствовал, тем более что причин разыгрывать сцену больше не было. Процессия возобновилась: американец впереди, а русский сразу за ним, перетирая влажными после поцелуя губами со слабым привкусом апельсинового сока и задавая себе вопрос, нахрена он отмечал все эти мелочи, которыми напарник постепенно обрастал, переставая быть человеком-досье, которого он знал все эти годы. Дверь, являющуюся их целью, Илья заметил издалека, и адреналин в крови тут же подскочил на несколько пунктов, потому что близость чужого сейфа приближала их побег. Хотелось сказать "свободу", но в неё русский был готов поверить только тогда, когда между ним и СССР будет пролегать океан. Около самой краснодеревной панели Курякин обогнул напарника, прикладывая палец к губам, а после – ухо к двери. По ту сторону была тишина, но неживая. Возможно, там на самом деле никого не было, но русский всё равно был намерен войти: пистолет, который остался у Соло, был хорош на расстоянии, а в ближнем бое были хороши кулаки, которые у Ильи были тяжеловеснее. Ручка медленно и бесшумно провернулась. Держа наготове нож, агент заглянул в комнату и... никого. Лишь несколько стаканов, оставленных так же, как и в момент их здесь пребывания. Форточка была приоткрыта, поэтому запах сигары, которую курил старший Веггер, почти выветрился – хорошо. Если появится источник какого-либо другого запаха, он должен был почувствовать. Плавно переступая по ковру, Курякин оказался внутри, осмотрел помещение и только потом кивнул Соло, а сам отступил обратно, чтобы встать настороже. Не заставляя просить себя дважды, Наполеон без промедления прошёл внутрь и бережно снял со стены Кандинского, уложил полотно на диван и вернулся к сейфу. Цифровой и радиальный. Про себя американец пожалел, что в доме, в который они с Курякиным вломились, не было сердечников, и стетоскопы просто не были разбросаны повсюду. – Понадобится время, – негромко оповестив русского, американец вернулся к своей работе, начиная с первой, стандартной комбинации четырёх цифр. Первые две цифры были подобраны в течение десяти минут. На третью ушло мало времени. Четвёртая… Замок щёлкнул, и дверца сейфа открылась. – Есть, – Соло быстро оглядел лежащую в небольшом углублении наличность, папки с бумагами, чековые книжки и небольшие коробочки пока что неясного содержания. Прежде всего Наполеон потянулся к одной из них. Внутри оказался перстень со знакомым тиснением и одно кольцо. Вытряхнув из бархатного мешка с сигарами содержимое, американец упаковал в него драгоценности, убрал в карман и, наконец, подступил к Кандинскому, аккуратно, но торопливо вырезая его из рамы. Русский, искоса следивший за американцем, кивнул ему. Отлично. Теперь нужно было отходить и, судя по всему, через ту же комнату, через которую они пришли сюда. Напарник уже разбирался с картиной, и Курякин не стал ему мешать: для себя ли товарищ вырезал холст или был намерен продать – неважно. Пока в коридоре никого не было, можно было позволить себе такие эстетические слабости. Это хотя бы не был ковёр, скатка из которого доставила бы неудобства. Кстати, о коврах... Когда тень, бесшумная благодаря ковролину с высоким ворсом, отделилась от колонны справа, Илья её не заметил, потому что смотрел в другую сторону, но тень дышала, так что, ориентируясь по-звериному острым слухом на эти едва слышимые выдохи, русский провернулся на каблуках туфель, встречая чужой замах не спиной, а грудью, точнее плечом. Болью пробило вдоль всего позвоночника, пульсация в руке стала стремительно усиливаться, но русский не издал ни звука, только коротко зашипел через плотно стиснутые челюсти, за запястье втаскивая напавшего в кабинет, а свободной рукой зажимая ему рот. – Соло! – тоже всего лишь громкий шёпот. Стрелять – не вариант, но у американца был нож, а у Курякина банально закончились руки: своими двумя он прикладывал максимум усилий, чтобы удержать вырывающегося Веггера-младшего, зажав его медвежьей хваткой у своей груди. Человек в его захвате брыкался: ему хотелось жить, но Илье жить хотелось ещё больше. Он не отпускал и не ослаблял кольца рук, несмотря ни на что: ни на боль в плече сразу под ключицей, от которой горячее бежало к локтю и ниже; ни на прокушенные пальцы – Клаус боролся всеми способами; ни на отдавленные ноги – меньшее из зол. Просто два возможных варианта сейчас были как на ладони: или он, Курякин, даст слабину, отпустит немца, и вероятность им с напарником уйти живыми снизится до нуля, или он будет держать до тех пор, пока Соло не разберётся с их "небольшой проблемой". Кандинский потребовал больше времени, чем изначально казалось Наполеону. Он был так увлечён своим занятием, что не сразу понял: что-то случилось. Подняв голову на шипение и шорохи, американец встретил малоприятное зрелище. Курякин, в дорогой костюм которого стремительно впитывалась кровь, крепко держал младшего Веггера, решившего, по всей видимости, сегодня геройствовать в одиночку. Наполеон думал очень недолго. Он разогнулся, отложил полотно в сторону, вынул кухонный нож из кармана и в два широких шага сократил расстояние между собой и русским. Секундная пауза, и нож вошёл в шею немца. Соло тут же убирал руку и оставил оружие на том же месте, чтобы не испачкаться в крови. Когда нож пробил чужую гортань, дёрганье усилилось. Веггер выронил свой нож, который только что побывал в плече русского, схватился за Курякина, царапая и метя в лицо. Один раз ему повезло: коротко стриженные ногти проехались по щеке Ильи, на что тот вновь глухо зашипел, перехватывая второго удобнее, чтобы тот не успел наделать шума. Тот не успел – упал на ковёр с остекленевшим взглядом через полминуты. Под телом начало растекаться бурое пятно, и агент, наконец, отступил, зажимая плечо. Кокаин и адреналин в крови вновь сделали своё дело – ему было больно и даже очень, но терпеть было можно. – Что-то серьёзное? – вернувшись, Наполеон сощурился, но в таком тусклом свете разглядеть ничего, кроме расползающегося по светлой ткани чёрного пятна, было нельзя. Двумя пальцами американец отодвинул ткань безнадёжно испорченного пиджака, обеспокоенно нахмурился и, переступая через труп Веггера, открыл дверь в коридор. – Всё нормально, – когда пальцы Соло убрали в сторону полу пиджака, Курякин перехватил его руку и отрицательно покачал головой: мол, не нужно. Нет времени на осмотр и игры в медбратьев. Нужно было уносить ноги, потому что за кражу их бы, возможно, просто "опустили" всем табором геев, но за убийство сына Веггера их самих пустят на фарш, причём ещё живыми, так что когда американец потянул его за руку, русский согласно ступил следом. В той комнате всё ещё было открыто окно, но на постели было затишье. Илья, в голове которого стучало от потери крови, был этому рад: сейчас всё, что отвлекало от бегства, раздражало. Он пропустил Соло вперёд, сверху вниз смотря на то, как напарник спустился, и пошёл за ним. С одной рукой повторять спуск было сложно, и, кусая щёки с внутренней стороны, Курякин использовал и левую руку тоже, которая вяло, но подчинялась. – Машина, – уже внизу заметив силуэт припаркованного автомобиля сбоку от здания, Илья, смиряя поднявшуюся по горлу тошноту, указал на него подбородком, после смотря, как Соло быстро подошёл к автомобилю с водительской стороны, опустился на одно колено и вскрыл несложный замок на серебряной ручке, оказываясь внутри. Полагаться на кого-то было не в привычках Курякина, но сейчас он это сделал. Не стал вмешиваться второй раз за ночь, оставляя Соло один на один с новым замком, и обошёл её вокруг. Пока напарник был занят, русский отодвинул полу пиджака и в лунном свете бегло осмотрел плечо. Кровь не останавливалась, несмотря на то, что он всю дорогу от здания до автомобиля пережимал рану ладонью. Жидкое и тёмное выходило наружу короткими толчками, от вида которых опять замутило. Блядство... Илья вернул ткань на место, а поверх уложил руку, передавливая сильнее, и, отвлёкшись на щелчок замка, открыл дверцу, садясь на место пассажира. Наполеон мельком посмотрел на Илью. Из-за кратковременной стычки с Веггером тот выглядел очень плохо. Кровь всё ещё шла – теперь весь рукав пропитался этой густой красной жидкостью, но Соло машинально переключил передачи и сдал назад, и Курякин, которому больше не нужно было следить за происходящим вокруг, вспомнил протоколы на этот случай. Через какое-то время, когда адреналин в крови начнёт понижаться, придут и боль, и онемение руки, но пока этого не произошло, нужно было сделать всё, чтобы не истечь кровью. Нож вошёл неудачно, и попытка снять рубашку точно обернулась бы новыми вспышками боли, зато пояс из штрипок вытащить вполне было можно, что русский и сделал, после сгибая руку в локте, отводя немного за спину и так крепко притирая поясом к торсу. Затянуть получилось только со второго раза, но тренировки не прошли даром, и мышечная память лучше любой другой подсказала, что и как делать. Илья откинулся на спинку сидения, выдыхая и проводя тыльной стороной по лбу и щеке. Это было весьма херово, но не смертельно. Всё должно было стать лучше, когда кровотечение прекратится. На тыльной стороне руки тоже оказалась кровь. Курякин проверил догадку и грязно выругался: Клаус напоследок расцарапал ему лицо. Как баба. От мысли о фотографе, теперь мёртвом, передёрнуло, и агент зажмурился: больно. Жаль, что тот уже был мёртв: за такой поступок ему хотелось отомстить, причём с особенной жестокостью, и Илья сполз ниже по спинке своего сидения, расфокусированно следя за домами, мимо которых они проносились. – Будь здесь, Курякин, – тоном, не терпящим возвращений, вздохнул Наполеон, когда припарковался недалеко от входа в «Сэнт Дэви». Хлопнув дверцей, Соло сделал несколько вдохов, пытаясь взять себя в руки. Получилось: надев свою привычную улыбку и поправив причёску, он поднялся по ступенькам отеля. Номер 36 встретил американца темнотой. Агент намеренно погремел ключами, доставая револьвер и наощупь проверяя его готовность. Тень, тут же мелькнувшая впереди, не оставила ему времени на размышления. Соло спустил курок тут же. Раздался громкий хлопок, и невысокий человек, покачнувшись, упал. Бывший агент ЦРУ зажёг свет и несколько секунд смотрел на задыхающегося от пули в груди товарища по прошлой службе. Тот хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, и хрипел, стремительно умирая. – Стивен, – вздохнул Наполеон, наклонившись, чтобы взять из сжатых пальцев умирающего сослуживца пистолет. – Ты бы подошёл для этого задания больше, правда? Следующие минуты три Соло потратил на то, чтобы сгрузить в свой чемодан всё самое необходимое, что может им с Курякиным понадобиться и что купить просто так будет нельзя. Он даже не забыл о скудном аптечном наборе, хотя очень торопился, выходя из номера... и встречаясь лицом к лицу с дамой, завёрнутой в халат. – Вы в своём уме так шуметь? Вы знаете, который сейчас час? Американец вскинул руку с пистолетом своего бывшего товарища по службе, нажал на курок, закрываясь от брызнувшей крови рукой, но его лицо, как и костюм, всё равно оказалось испачкано. На раздавшийся из приоткрытой двери номера неуверенный мужской бас Соло отреагировал так же мгновенно. Переступая через женщину, лишённую половины лица, он прошёл в дверной проём, снова поднимая руку с пистолетом на звук шагов. Вниз Наполеон спустился, отбивая каблуками своих туфель лихорадочный ритм. Тот самый молодой человек за стойкой, которому американец так приветливо улыбался десять минут назад и желал хорошего вечера, посмотрел на него округлёнными от ужаса глазами, так и не выпуская из руки телефонную трубку: он абсолютно точно звонил в полицию. Ещё один звонкий хлопок, и яркий веер раздробленных черепных костей и крови окрасил огнеупорную красную стойку регистрации. Наполеон выскочил на улицу и широкими шагами направился к автомобилю. Чемодан он забросил в багажник: в салоне для него просто нет места, и снова сел за руль, чувствуя лёгкую дрожь в пальцах. Пистолет с уже неполной обоймой Соло молча протянул Илье. Когда машина затормозила около их гостиницы, и Соло приказал сидеть, русский хмуро посмотрел на товарища, но протестовать не стал. Ему сейчас только распугивать людей своим видом, и американец скрылся в здании один, откуда через какое-то время раздались выстрелы. Значит, времени им не дали совсем. Зло стукнув по приборной панели здоровым кулаком, русский сместился по сидению вперёд, пытаясь через лобовое стекло рассмотреть хоть что-то, но не получилось. Время шло, Соло не появлялся, и начинало привычно потряхивать как перед приступом. Чёрт, не нужно было отпускать его одного! Эта мысль как заведённая играла по кругу в черепушке, и Курякин уже взялся за ручку дверцы, как прозвучал ещё один выстрел, самый громкий, и спустя секунды напарник сбежал по ступенькам. Чемодан Наполеон отправил в багажник, а когда сел рядом, то протянул пистолет, который Илья принял, замечая дрожь чужих пальцев. Взгляды встретились. У одного были глаза человека, который старательно делал вид, что это не он перепачкал кровью половину машины. У другого – того, кто только что много убивал. – ЦРУ? – только поинтересовался Курякин, сводя на переносице брови и заглядывая в обойму, явно по весу не полную. Потом добавил. – Нам на север. Соло, кивнув в ответ на вопрос напарника, отвёл взгляд в сторону, выруливая на дорогу. Улицы были фактически пустынны, но, к удивлению американца, западная объездная дорога встретила их равномерным потоком немецких машин, которые, не спеша, двигались в одном направлении. Похоже, положение дел было таково, что времени на обналичивание чеков у них не было. Чем быстрее они покинут Амстердам, тем будет лучше. Того, что у них было, должно было хватить на перелёт до Нанси и новые документы. Мексика найдет, как их принять. В противном случае, двух бывших агентов встретят или русские, или американцы. Охота уже началась, и местные ресурсы были мобилизованы. Изыскивать средства к перелёту они с Курякиным будут потом. Если, конечно, до этого времени большевик не решит истечь кровью. Соло бросил на Курякина короткий обеспокоенный взгляд и сбавил скорость, в свете фар и зажигающегося рассвета стараясь разглядеть место, где можно было бы остановиться так, чтобы это не выглядело поломкой, которая может привлечь внимание сердобольных водителей. Илья догадывался, что выглядит хреново, но понимал это в первую очередь по тому, как на него смотрел Соло. Тот сам был в не намного лучшем состоянии. Пусть и не ранен, но в брызгах крови и чего-то, что донельзя напоминало кусочки мозгов. Курякину захотелось отковырнуть каждый, но он усмирил это желание и сместился по сидению, стараясь не дёргать повреждённой рукой, чтобы не усиливать болезненные ощущения. То, что Соло ждали в гостинице, было самым дурным из возможных знаков. Там были свои, ЦРУ-шники, но вряд ли те стали работать совместно с КГБ. Оставалось рассчитывать на то, что вторые не успели. Или оставили засаду где-то ещё, хотя не то что высказывая это, а даже просто думая в этом ключе, Илья ощущал себя идиотом. КГБ-шники, которые теряют след? Они что, слепые? Или тупые? Таких в службе не держали, поэтому агент не чувствовал, что напряжение спадало, и ладонь стиснула рукоятку пистолета плотнее. Наконец, машина остановилась, и Наполеон напряженно выдохнул. Он выбрался из салона, снял испачканный кровью пиджак, положил его со своей стороны сидения и обошёл автомобиль, чтобы достать аптечку из багажника, – набор простых действий, практически на автомате. Утренняя прохлада немного остудила. Американец развёл плечи и направился к пассажирскому сидению. Следующие полчаса должны были уйти на обработку раны русского теми скудными средствами, которые у них были. Потом для них будет одна дорога – в аэропорт, а дальше, когда они уже окажутся на борту, – всё самое страшное для них будет позади. Когда машина затормозила, Илья вскинулся, но Соло в машине уже не было, и агент успел искоса посмотреть на свою одежду. Пиджак и рубашка были точно испорчены. Брюки – в куда лучшем состоянии, но, похоже, кровопотеря была такой сильной, что даже штанина оказалась частично вымоченной в красном. – Ты забрал мою сумку? – спросил Курякин, подняв взгляд на открывшего дверцу американца. Перед аэродромом ему нужно было переодеться, иначе даже на борт частника их не пустят. Одно дело – вывозить кого-то, кто хочет покинуть страну нелегально, и другое, вывозить того, кто словно искупался в крови. Илья медленно спустил ноги вниз. Это был ещё один Рубикон – принимать помощь. Если бы он сейчас был один, забился бы по привычке в какой-нибудь угол или нору, чтобы переждать и зализать раны, но сейчас ждать было нельзя, а он уже и так подводил их обоих. – Всё не так плохо, как выглядит, – русский лгал и не знал, для кого это делал. Соло всё равно увидит всё так, как есть, а он сам боль сейчас чувствовал превосходно: гормоны в крови, наконец, приходили в норму, возвращая ему полноценную чувствительность. В ответ на это «Всё не так плохо» напарник иронично поднял брови, но вслух ничего не сказал. – Единственный твой более или менее чистый костюм и твои инструменты у меня, – отозвался американец, бегло осматривая фронт работ и с неохотой признаваясь себе, что поработать придётся. Несколько минут ушло на то, чтобы спороть с Курякина его пропитавшуюся кровью одежду: пиджак, рубашку и жилет. Нож, который сегодня касался Кандинского, окровавленный и бесполезный, упал в эту же хорошо сдобренную кровью кучу лохмотьев, а Наполеон обратился к стандартной помощи агентства в чёрном футляре, оформленном под портсигар. Илья был не из тех, кого мутило от вида крови, но сейчас было тошно от всего сразу: от чёртовой миссии, обернувшейся тем, что они бежали из страны как крысы с корабля; от напряжения, которое зажало в кулак ещё в их управлении несколько дней назад и всё никак не отпустило; от кровопотери; от скачущего зайцем эмоционального фона, кидающего из крайности в крайность, порой шокирующую его самого. Мыслей в голове стало в разы меньше, когда напарник взялся за стягивающий грудак жгут. Тело тут же отозвалось прострелами, и захотелось отодвинуться, но вместо этого Илья пересел ближе к американцу, плотно сжимая челюсти. Первая часть пытки закончилась, когда торс оказался оголён полностью, и Курякин сипло выдохнул, чувствуя во рту привкус крови: прикусил губу, но это хрень по сравнению с входным рваным отверстием. Если бы лезвие не чиркнуло по кости, вошло бы точно в важную кровяную магистраль, а так оно вспороло только несколько вен. С этим можно было жить. Тем временем напарник отошёл, а вернулся уже с портсигаром, но Илья был уверен: не всё так просто, и оказался прав. При виде ампулы с каким-то составом и шприца, блеснувшего в рассвете серебристым, русский инстинктивно напрягся, но с места не двинулся – доверял. Это пока ещё было сложно, потому что всю предыдущую жизнь ему вдалбливали: доверять Штатам и ЦРУ нельзя, а КГБ можно, но всем США Курякин верить и не собирался – только одному их представителю в порядке исключения из правил. Если бы Соло получил ампулы обезболивающего именно для этого задания, то не стал бы его использовать, но два месяца назад, возможно, ситуация была не настолько критичной, чтобы ЦРУ приняло решение травить своего агента. Американец постучал пальцем по ампуле, разгоняя мутный белый порошок, и набрал жидкость в шприц. Игла вошла под кожу в дюйме от ранения несколько раз, и портсигар отправился ко всем остальным вещам. – Что мы будем говорить перевозчикам? – поинтересовался Соло, чтобы как-то отвлечь Илью. Хотелось развеять обстановку. К тому же, если большевик отключится, то и это тоже придётся как-то объяснять. А объяснение должно было быть ещё то: у Соло до сих пор темнел внушительный синяк на скуле, у Курякина же лицо было расцарапано вусмерть. И рубашкой это было не прикрыть. Смачивая ватный спонж антисептиком, американец начал протирать царапины, хмурясь: спокойное выражение лица сохранять он даже не пытался. – Что будем говорить? – русский повторил за Наполеоном, расслабленно опуская плечи, когда тот убрал шприц обратно. Интересный вопрос, ответ на который пришёл сам собой, когда взгляд наткнулся на фиолетовую щёку напарника. – Что мы браконьеры. Неудачливые. Решили поохотиться на косуль и медведей, – на этом слове Илья хмыкнул, запрокидывая голову, чтобы американцу было удобнее водить ватой по его разодранному лицу. – Но тебя нужно переодеть. Таких браконьеров не бывает, – и пальцы здоровой руки поддели край чужой жилетки, на которой тоже были капли крови. Браконьерство. Неплохой вариант, и бывший американский агент без промедления согласился. Рука Соло, одетая в латексную перчатку, была тверда и уверенна. Края рваной раны он подцеплял иглой если не с умелостью полевого хирурга, то с усердием молодого работника кожевенной мастерской. Сегодня охота на медведя не была особенно удачной для Веггеров, зато она многое решила для двух беглецов. Когда и если они доберутся до Нанси, Наполеон сам займётся и продажей украденного, и поддельными документами. А Курякину за эту пару дней нужно будет выкарабкаться. Но сейчас перед ними стояли немного другие задачи, приземлённые и сиюминутные. Например, где взять одежду, в которой не будешь похож на клерка-убийцу, а будешь хотя бы отдаленно походить на браконьера-неудачника. Ничего подходящего в гардеробе американца, тем более в таком бедном, как сейчас, не находилось. Если они наткнутся какой-нибудь магазин или заправку, значит, они будут спасены. В противном случае у них будут проблемы, но не бóльшие, чем были сейчас. Когда Соло наклонился к нему с иглой, русский молча подставил плечо. Не понятно, что именно вколол ему напарник некоторое время назад, но оно действовало достаточно бодро. В голове прояснилось, боль стала тупее, и каждый прокол кожи не воспринимался как адская локальная вспышка. Всё было почти нормально, но русский закрыл глаза, чтобы не смотреть на американца в упор, и сжал кулак: мгновения протягивания нитки через аккуратные отверстия, проделываемые иглой, были неприятны. От них продирало вдоль позвоночника, но экзекуция быстро закончилась. Разноцветные круги перед глазами начали кружить всё медленнее: отпускало. Соло перекусил ножницами хирургическую нить. Остаток воды, бутылка с которой лежала у ног Ильи, ушла на то, чтобы смыть кровь с руки и плеча русского. Через пять минут американец снял латексные перчатки и молча отошёл к багажнику. Его руки начали дрожать только сейчас, когда он принялся расстёгивать свой испорченный жилет и попутно попытался стереть со своего лица застывшие капли чужой крови. Когда Илья открыл глаза, напарник уже пропал из поля зрения, и русский задумался о превратностях судьбы ещё раз. Он делал всё, чтобы стать лучшим. Чтобы не повторить судьбу отца, но та всё равно его настигла и почти размазала по земле. Увернуться удалось в самый последний момент, и то как-то неудачно. Курякин встал на ноги, переждал приступ головокружения и сощурился вначале на рассвет, а после – на Наполеона. Машина была припаркована не параллельно шоссе, а под углом, поэтому открытый багажник скрыл рослую фигуру, приблизившуюся к Соло. Ему сейчас и правда было лучше, поэтому глаза смотрели привычно внимательно, выцепляя что-то на лице второго – кровавую россыпь, от которой американец пытался избавиться, но не особо успешно, потому что зеркало у них было одно – заднего вида, а наклоняться к нему было себе дороже: с дороги будет отличный вид. Решение пришло само собой. Курякин не стал спрашивать, а сразу начал действовать. Присел на край открытого багажника, поймал американца за галстук, заставляя немного наклониться, и сам взялся за удаление с его лица следов расстрела кого-то, кого он даже в глаза не видел. Какие-то пятна поддались с первого раза, с какими-то оказалось сложнее справиться, но самое неприятное – кусочки чего-то серо-розового, выделяющиеся на фоне тёмных волос. Илья присмотрелся и хмыкнул: всё-таки мозги. Кто-то потерял из-за Соло голову, причём отнюдь не фигурально. – Всё будет нормально, – слова сорвались с языка сами собой. Русский немного затормозил, скользнул глазами по лицу американца и жестом просил его повернуть голову в профиль. Наполеон пропустил момент, когда Курякин вышел из машины и оказался совсем рядом. Лёгкий автомобиль с чувствительной подвеской отреагировал на вес Ильи соответственно, а сам Соло почему-то нет. Он не сопротивлялся, хотя мог бы и сам разобраться со своим собственным лицом и всем прочим. Вместо этого Наполеон наклонился к Илье, немного посвежевшему от чудодейственного препарата, и принял просто, задумчиво и без стеснения изучать лицо Курякина, его холодные серые глаза и изгиб побледневших из-за потери крови губ. Услышанная фраза показалась почти успокаивающей. Наполеон подумал бы именно так, если бы она не прозвучала из уст Ильи. В исполнении большевика банальное заверение в том, что всё будет хорошо, хотя никто знать этого точно не мог, превратилась в утверждение. Повернув голову вбок, Соло потянулся к своему чемодану и открыл его, за ручку притягивая ближе к Курякину, после указав Илье в сторону наскоро сложенных вещей и стараясь не думать о том, что именно сейчас вытаскивал его коллега из тёмных, кое-где слипшихся от капель чужой крови, волос. Последний кусочек, прятавшийся за ухом Соло, пристал к пальцам, и Илья, фыркнув, встряхнул рукой, прослеживая путь бурого комка до травы. Это было немного противно, но на войне он вляпывался и не в такую хрень, да и так стало лучше: критично оглядев лицо американца, русский перевёл взгляд туда, куда кивнул напарник, и выудил из чужого багажа свою рубашку. Та была помята ровно настолько, чтобы быть относительно свежей и вписываться в образ незадачливого браконьера, которого местные власти застукали за разделкой косули, и которому пришлось продираться через кустарник, унося спешно ноги. Перед тем, как натянуть вещь на плечи, русский опустил руку в карман и достал бинт, который успел до этого стянуть из аптечки в бардачке и который протянул американцу, прося помочь с перевязкой. Он, конечно, мог сам: в КГБ учили выживать даже тогда, когда перебиты почти все конечности, но сейчас в этом геройстве не было смысла. Соло всё равно только что штопал его как заправская швея, и пусть сказать это вслух пока было ещё проблематично, Курякин был благодарен. Выражал это взглядом, который, как уже стало привычно, говорил за него (порой больше, чем он на самом деле хотел сказать), и чуть приподнятыми уголками губ, из-за обескровливания выглядящими тонкой полоской на лице. – На аэродроме могу говорить я, – предложил русский тоже бездумно, на автомате, потому что его расцарапанная рожа больше подходила для солирования в роли охотника-неудачника. Напарник даже сейчас выглядел скорее лощёным бизнесменом, чем тем, кто способен лазать по лесам с винтовкой наперевес. – Но заправка на тебе, – разнеся их обязанности на ближайшее время, Курякин притёрся плечом к боку машины, смотря на Соло и ожидая, что тот ответит. Вполне возможно, что на здравую голову тот придумал бы что-то лучше. Сейчас русский был готов идти на компромисс даже с тем, кто всегда вызывал в нём стойкое желание сказать слово против в любой ситуации. Товарищ взял бинт, отмотал необходимый для первого крепления метр, жестом попросил Курякина поднять руку и начал накладывать тугую, как и положено, перевязку. Прикосновения ткани к воспалённой коже были неприятны. Они чувствовались, даже несмотря на вколотое обезболивающее, но Илья умел терпеть: этому его научили в КГБ первым делом, потому что каждому агенту русской разведывательной организации обещали, что если работаешь в поле, хотя бы раз будешь схвачен, насколько бы успешным ты не был. И враг церемониться не будет, а пытки – дело субъективное. Для него вся ситуация, каждый её момент – это испытание или та же пытка, если так проще. И дело было даже не в том, что плечо саднило, а тело мелко потряхивало от обескровливания. Дело было в нём самом. Задание вытаскивало из него то, что всегда было только для него, и показывало это миру. Задание тянуло из него не только жилы, но и эмоции, что было непривычно и потому вызывало сопротивление. От этого хотелось закрыться, но, похоже, было немного поздно. – Надо сделать круг до аэропорта, – американец кивнул, перебрасывая оставшийся конец бинта через чужое плечо и, разорвав его надвое, туго затянул концы. Ещё полминуты у него ушло на перекладывание вещей в чемодане, пока Соло, наконец, не обзавёлся необходимым для срочных покупок количеством наличности. Теперь все приготовления были завершены, и Наполеон вернулся на место водителя, а Илья через полминуты последовал за ним. В машине было тихо, потому что каждый был погружён в свои мысли. Тех было достаточно, чтобы молчание затянулось. Курякин смотрел в окно, провожая расфокусированным взглядом редкие дома, а на самом деле был не здесь – далеко, в Москве. Там сейчас тоже было лето, но не такое, как в Амстердаме. Оно липло к телу и забивалось в глотку, душило. Русский бессознательно одёрнул ворот рубашки, заправленной в светлые брюки, и накрыл ладонью плечо – действие лекарства постепенно проходило. Пока только-только, но не нужно было быть стреляным воробьём, чтобы прикинуть, через сколько времени боль затянет грудак опять. Курякин выдохнул и прикрыл глаза, стараясь отрешиться от действительности. Им пришлось проехать мимо двух заправочных станций, которые белели яркими товарными знаками в полном одиночестве – никаких, даже самых маленьких, магазинчиков рядом с ними не было. Когда Наполеон уже подумал, что дело безнадёжное, и придётся всё-таки сворачивать в сторону пригорода, их встретила небольшая заправка, касса которой была погружена в магазин самых необходимых для водителя товаров: очков от солнца и солёных крекеров. Соло оказался там единственным посетителем. Пожилой немец за стойкой взглянул на него хмуро, на просьбу разогреть чего-нибудь съестного отреагировал вялой руганью, но требованию посетителя всё-таки последовал, а сам американец, пройдя мимо немногочисленных полок, выбрал самое необходимое: воду, дешевые затемнённые очки, две сумки. Самым неутешительным открытием стали запакованные в полиэтилен рубашки – три штуки. Выбирать не пришлось. Та, что была подходящего размера, блеснула красной шотландской клеткой. Соло состроил лицо мученика, но протестовать против превратностей вселенной не стал. Расплатившись на кассе и забрав два жуткого вида гуляша, отбивающих желание не только есть, но и жить, он вернулся к автомобилю. Открыв дверцу со стороны большевика, Наполеон отдал ему всю еду, включая и свою порцию. Оставив товарища с этим нехитрым скарбом, он вернулся к своему багажу и двум сумкам. Сняв свою рубашку и бросив её в опустевший чемодан, надел тот кошмар, который был им только что куплен, небрежным жестом растрепал свои волосы и вернулся в машину, на ходу надевая на нос тёмные очки. Знать, как он сейчас выглядит, Соло совсем не хотел. Нужно было ехать дальше, но перед этим оставалось ещё одно. Американец протянул русскому такой же сложенный вдвое клетчатый платок, два конца которого были связаны вместе, и поджал губы. – Чтобы не беспокоить руку. Аппетита не было, голова низко гудела роем разбуженных, недовольных пчёл, но Соло, передавший ему несколько упаковок с готовыми обедами, а потом ушедший в сторону багажника, вернулся и сел рядом, а Курякин, смерив его взглядом, усмехнулся. – Отлично выглядишь, ковбой, – голос, которым долго не пользовались, прозвучал хрипло, как и новый смешок. Подхватывая руку платком, Илья продолжил едва слышно посмеиваться: в новом "прикиде" Наполеон был уже не Наполеон, а... дровосек? Почему-то такое сравнение пришло на ум первым, и русский покачал головой: они были занятной парой, а их легенда была шита белыми нитками, но выбора не было. Жить хотелось сильно, и ради осуществления этого желания Курякин был согласен на многое, если не на всё. Соло ответил на "комплимент" его внешнему виду, купленному на заправке за пять гульденов, испепеляющим взглядом, но Илья был прав. До канадского лесоруба Соло не хватало только недельной щетины и фамильного топора. А так можно было с полным правом зарубить какого-нибудь волка, чтобы спасти свою прекрасную Красную Шапку хоть сейчас. Ещё можно было справиться с волком голыми руками и ими же завоевать свою лесную принцессу, которая больше походила на медведя. Напарник мог смотреть выразительно сколько угодно: от Курякина такие взгляды отскакивали, как горох от стенки, но чувствовать, что второго не перемкнуло в себе, было хорошо. Американец, который не пробовал на зуб русского, не пытался уколоть или спалить взглядом на месте, – мёртвый американец. Мёртвый Соло Илью не устраивал целиком и полностью. Мысли постепенно затягивали всё глубже, и это было неплохо. Агент не особо любил концентрироваться на том, что было внутри него, но сейчас лучше перемалывать это, чем крутиться около осознания: рука почти не шевелилась и начинала гореть. Можно было попросить обезболивающее, которое было у напарника, но русский ещё в прошлый раз успел заметить, сколько ампул осталось в портсигаре, – две. Лучше было оставить их для того случая, когда станет совсем хреново, а пока нужно было терпеть, и еда отправилась на заднее сидение, потому что мутило. Через три минуты уже на почти свободной дороге можно было прибавить скорости, и Наполеон был рад такой возможности. Понемногу он смирился с тем, что некоторое время придётся выглядеть и вести себя, как придурок. Даже разыгрывая восторженного гея-мастера фотографии он не чувствовал себя так ужасно глупо, но это опять был не тот момент, когда можно было спорить о доставшейся тебе роли, поэтому Соло решил быть тем, кто ему достался. Тихо усмехнувшись, Наполеон мельком посмотрел на Курякина. – Ты нормально, большевик? Русский спал с лица, и это вызывало вопросы. Будет очень плохо, если Курякин решил упасть в обморок до того, как они попадут на борт. Уже не было никаких "если". Они должны покинуть Амстердам, чего бы им это ни стоило. Нанси должен был встретить их, потому что оба несли слишком серьёзные потери и бежали от секретных служб двух противоборствующих сверхдержав, каждая из которых мечтала укусить их за яйца. Украденный автомобиль затормозил в двух сотнях метров от парковки, и Соло открыл дверцу, но не вышел, выжидающе глядя на большевика. Дальше была уже его партия. – Нормально, ковбой, – Илья отозвался после короткой паузы, которая нужна ему, чтобы прочистить не столько горло, сколько голову. Взгляд поблуждал по салону, мельком прошёлся по водителю и вновь упёрся в приборную панель. Где-то впереди над их головами гудели моторы: садился какой-то раздолбанный кукурузник. Русский проводил его долгим взглядом, непроизвольно вспоминая о том, как впервые увидел такой самолёт над полем около их загородного дома где-то под Тверью. Ему было девять, мать и отец ещё были рядом. Война только ощущалась в воздухе, нагнетала каждый вдох и делала более тяжёлым выдох, но ещё не наступила. До неё был почти год, и поэтому его детство пока было с ним. Сейчас это чувство было донельзя неуместно, а их положение было настолько далеко от безопасного, насколько было вообще возможно. Проводя глазами самолёт, Илья бессознательно стиснул пробитое плечо в ладони и вздрогнул от боли. Та привела в себя, отрезвила и вернула в здесь и сейчас, в котором не было ни матери, ни отца, ни беззаботного детства. Только напарник, который смотрел вопросительно. Курякин в ответ кивнул: – Жди здесь, – и, выйдя из машины, закинул на освободившееся сидение платок, а сам ушёл в сторону разбитого кафе, около которого толкались пилоты.