Аврора

Они разговаривают. Это сложно и совсем непросто, но они начинают с малого. Павел мало помнит и много улыбается, а еще он гений, так что Леонарду проще. Паша не знает английского – в Чернобыле школьники учили немецкий, но он говорит, и Сулу переводит, потому что Ухура на смене, а немецкий похож на английский. И к тому же, говорит Паша, я окружен живыми носителями, а что может быть лучше? Что может быть лучше, спрашивает себя Леонард тем же вечером, возвращаясь в свою пустую квартиру на ночь. Что угодно может быть лучше. Маккою приходится общаться за двоих – Спок перестает навещать Чехова, и Леонарду нелегко это принять. Так же нелегко, как и частые отлучки Джима в командный корпус без объяснений. Доктор не нуждается в друзьях, нет. Да и какие они друзья, в самом деле? Они – партнеры, сведенные вместе шуткой судьбы, так что Леонарду стоит просто не думать об этом. Ему стоит заполнять отчеты, сидеть в палате Паши, и снова и снова отправляться в Чернобыль. Людей больше почти нет – живых, по крайней мере. Сейчас вывозят только тела, да и то редко. Большую часть военных отправили домой, зато прибыли новые ученые, причем самые разные – Маккой знает о химиках всех областей и биологах, но на этом его скудные знания заканчиваются. А ученые, в числе которых довольно много девушек, занимают места отбывших восвояси военных и вливаются в привычные графики города и лагеря так же незаметно, как когда-то сам Леонард влился в новый для себя образ жизни военного волонтера. Он наталкивается на Джима и Спока случайно – возвращаясь к Паше после очередной смены. Наталкивается в полумраке коридора и молча отпрыгивает в сторону, успевая краем глаза отметить, как поспешно Кирк отлепляется от ученого. «Отлепляется» - точнее и не скажешь, даже звук такой же. - Боунс! - Простите. – Маккою не хочется ничего слушать и, тем более, говорить – он спешит в палату, потому что нашел сегодня на вылазке одну интересную, судя по обложке, книгу на русском и хочет, чтобы Паша оценил находку по достоинству. Он проходит мимо, отдергивая плечо, когда Джим пытается удержать. – Не хотел мешать. Он проходит метра два или три, кажется. Достаточно, чтобы темнота скрыла его фигуру и приглушила звук шагов, но недостаточно, чтобы не слушать, что происходит за спиной. А в коридоре явно послышался всхлип, сухой, но отдающий невыносимой тоской. И сразу же за ним – быстрый-быстрый успокаивающий шепот Джима. Леонард прибавил шагу, желая, чтобы все закончилось скорее. Что «все», он не знал и сам. ** Спустя несколько дней Паша в палате и что-то быстро пишет в толстой тетради, которую попросил, как только более-менее пришел в себя. Он поднимает глаза на вошедшего – ярко-голубые, как и предположил когда-то Леонард – и улыбается. Открыто, искренне, так, как здесь может только он. - Ты пришел! – хотя Маккой приходит каждый день, Паша всегда встречает его одинаково радостно, словно считая, что однажды доктор исчезнет. Маккой действительно когда-нибудь исчезнет, но сейчас ему об этом думать не хочется. - Как и всегда. – Леонард улыбается и, проходя к тумбочке, касается Пашиных кудряшек. Он перемещается к уже почти родному креслу, ожидающе приподнимая бровь – Ну, рассказывай. Чехов улыбается. И рассказывает. А Леонард внимательно слушает. Каждый раз Паша рассказывает что-то новое: от основ ядерной физики до когда-то слышанной краем уха сказки, рассказывает все, что удалось вспомнить за день. Потом рассказывает Леонард: он обычно обходится несколькими предложениями о так и не пришедших ответах из суда Вашингтона, но о пришедшем восторженном письме Джоанны, гордящейся папой-героем. Паша расспрашивает о Джоанне, Маккой рассказывает, с грустью отмечая, что уже не помнит все эти мелкие детали в облике дочери, которые забываются со временем. Потом они читают книгу. В этот раз Паша, едва взглянув на обложку, радостно охает и доверено сообщает: «Это одна из моих любимых!». «Три мушкетера» на русском читаются в разы хуже, чем на родном английском, но Леонард старается изо всех сил. Паша смеется и помогает в самых безнадежных случаях – он действительно вундеркинд, который выучивает новый язык за какие-то жалкие несколько дней. И надобность в Сулу отпадает, потому что отныне они справляются сами – слушая и говоря, переспрашивая, если что-то не понимается с первого раза. Но Сулу все равно иногда приходит — уже не по необходимости, а просто так. Леонард сидит допоздна – смотрит, как Чехов принимает свои таблетки по расписанию, как медсестры снимают новые показания с приборов, как меняют капельницы. Паша терпит все процедуры стойко, хотя и сдавленно ойкает, когда иглу в руке меняют на свежую. Они не прощаются – Паша засыпает, быстро и резко, как и каждый вечер, не выпуская из своей холодной ладошки руку Маккоя. Он потребовал держать его за руку, пока засыпает, почти что в первый вечер – так кошмары не снятся, объяснил. И Леонард протянул ладонь. Доктор покидает больницу около двух ночи – возвращается в квартиру, чтобы поспать несколько часов перед сменой. Еще не заходя, видит в окнах свет, и мысленно скрипит зубами – сейчас ему хочется просто спать. На кухне двое – напротив друг друга сидят капитан Кирк и полковник Пайк. В ванной кто-то выключает кран и в коридор выходит Спок, медленно вытирая руки полотенцем. Леонард вздыхает – путей для отступления нет. - Доктор Маккой, думаю, вам лучше присесть. Разговор нам предстоит серьезный. До смены остается не более пяти часов, и это означает, что Леонард снова не выспится. ** На следующий после падения день Джим выясняет адрес Спока через девушек-помощниц. Их хоть и всего две, но обе млеют от бравого капитана, так что это несложная задачка. Джим узнает адрес, а заодно и то, что ученый подал рапорт на увольнение. Он просит придержать бумажку и девушки, хихикая, соглашаются. Но только на день, капитан, больше не получится, Джим, милый. Спок открывает после первого звонка – словно ждал в коридоре. Молча смотрит на Кирка, не отходя от порога. - Впустишь или как? – не выдерживает Джим, и ученый, наконец, сторонится, пропуская капитана. Тот, не снимая даже фуражки, идет на кухню, нахально ступая нечищенными ботинками по наверняка чистому полу и краем глаза наблюдая за реакцией ученого. Спок идет следом, даже не пытаясь сделать замечание, и Джим внезапно понимает – парень уже потерян. Они оба остаются стоять – Кирк у окна, Спок на пороге кухни. Джим смотрит за стекло – обзор прямо на фасад больницы, а вдали можно рассмотреть домики окраин Чернобыля. - Уезжаешь, значит? – ему не с чего начинать, нечего спрашивать. Джим даже не знает, зачем пришел. Он хотел поговорить о Паше, попытаться сделать для Спока что-то, что бы помогло вернуть ему ту несгибаемую уверенность в своих силах. Но этот Спок, стоящий у порога, - этот Спок кажется чужим. Этот Спок сутулится, молчит, никак не реагирует на Джима и падает ночью на землю, чтобы уйти утром, не оставив даже записки. Этот Спок собирается уехать. - Я подал рапорт об отставке. Жду одобрения. – он смотрит прямо, не наклоняя головы. Прямо, честно и абсолютно пусто. - А как же все эти люди, которым ты можешь помочь? – давить на жалость глупо и бессмысленно, но Кирк не хочет уходить из этой квартиры ни с чем. - Из города вывезены все живые. Я помог всем, кому мог. Больше моего присутствия не требуется. Тем, кто обречены, уже не помочь. – голос коммандера дергается на последней фразе и Джим вскидывает голову, но Спок уже снова надел свою маску непробиваемости. - Ты даже попробовать не хочешь? - Я попробовал. И буду еще. Но не здесь. Здесь мое присутствие бессмысленно. – Спок кивает своим мыслям, словно окончательно уверовав в них, а Джим хочет закричать от своей неспособности изменить решение ученого. Спок не может вот так нелепо сдаться, потому что это же чертов Спок! Спок не сдается! Спок не может сломаться! Но этот парень стоит прямо перед ним и искренне верит, что больше ни на что не способен. Джим уходит, громко хлопая дверью, и думая, что единственный минус лагеря – отсутствие выпивки. Рапорт Спока не одобряют, а полковник Пайк надеется, что Джеймс Тиберий Кирк уверен в своих действиях так же, как когда-то был уверен его отец.