Аврора

Спок долго стоял у подъезда доктора Маккоя после того как они выложили ему все карты. Пайк ушел сразу же, козырнув на прощание, Джим же курил рядом уже третью сигарету. Спок щурился на пока еще еле заметный рассвет и рассеяно думал, что представлял совсем не это, отправляясь в Россию. - Итак?... – капитан кидает быстрый взгляд на ученого – Это действительно?... - … то, о чем ты подумал? Да, Джим, действительно. – Споку положено чувствовать себя сволочью, но он не чувствует. - И ты не думал о том, что следует рассказать все мне перед тем, как мы пойдем к Леонарду? – Джим говорит тихо, но значительно, и Спок каким-то шестым чувством понимает, что он безумно… расстроен? Зол? Все-таки шестое чувство у него не настолько развито. - Я не хотел, чтобы ты чувствовал себя неуверенно перед доктором Маккоем – тебе нужно было быть убедительным. А если бы я рассказал, ты бы почувствовал обиду или что-нибудь подобное, не знаю. Ты ведь наверняка считаешь, что я уезжаю вместе с мальчиком, потому что сбегаю от тебя. Не так ли? Спок покосился на молчащего капитана. Сигарета медленно дотлевала в его опущенной руке. Это была русская сигарета и, хотя Спок курил до этого дня всего дважды в жизни, ему внезапно захотелось попробовать именно ее. Нелогичное желание, подметил он. И взял сигарету. Джим наблюдал за ним отстраненно. Спок попал в точку, как и всегда. И Кирку безумно не хотелось признавать этого. Кажется, он впервые понадеялся на что-то после Питера. Хотя раньше считал, что после Питера надеяться он больше никогда не сможет. Ученый затягивается последний раз и метко попадает окурком в стоящую неподалеку урну. «Ты должен понять, Джим, разве не ты обещал, что Паша будет жить, разве это был не ты?». Споку следует отправляться в командный центр – готовить бумаги для Паши, но Джим выглядит действительно не так, как обычно. И Спок мысленно вздыхает, отлично зная, что именно нужно сказать, чтобы к Кирку вернулась его привычная самоуверенность. Но вместо нужных слов с его губ срывается сухое: - Мне нужно идти. Джим вздрагивает на грани видимости и, не поднимая взгляда, кивает. Спок неловко проводит рукой по его плечу, затянутому в капитанский мундир, и уходит. Он должен чувствовать себя сволочью, но не чувствует. Он вообще ничего не чувствует - и это его даже не пугает. Потому что страх тоже исчез. Джим наблюдает за медленно отдаляющейся фигурой слишком долго даже для себя. Он встряхивает головой и смотрит на маленький циферблат наручных часов. Гравировка на его обратной стороне жжет, кажется, даже ночью, но в последнее время Джим почти забыл о надписи. Заснуть сегодня у него точно не получится, но времени перед сменой просто вагон и маленькая тележка. Кирк решает заскочить к Скотти – их гениальный инженер всегда встает с восходом солнца, что раньше пугало капитана-сову. Но сейчас это даже на руку. И Джим решительно сворачивает в соседний двор. Через пятнадцать минут из подъезда быстро выходит Леонард, направляясь в больницу. ** Ухура поддержала Джима сразу же. Она, безусловно, уважала Спока – когда-то он вел лекции в ее институте и Найоте удалось на него даже запасть. Безответно, впрочем. Но когда они оказались здесь, ее приоритеты не были так разрозненны, как во времена студенчества. Ухура приехала помочь, а не сидеть за бумагами, дожидаясь военных. Ее не допустили даже к разведывательным группам, которые, в общем-то, и формировались как раз из волонтеров. Вместо того, чтобы спокойно выдать ей защитную экипировку, принимавший ее анкету парень почему-то разнервничался, а еще через минуту ей сообщили, что в Чернобыль разрешалось отправиться только мужчинам. И каким образом офицер гражданской обороны Нийота Ухура затесалась в их ряды, для руководства базы осталось загадкой. Вследствии того, что Ухура категорично отказалась возвращаться на первом же рейсе в Америку, ее перераспределили на работу с документами и это свободолюбивой девушке показалось наказанием худшим, чем даже ссылка домой. Так что план Джима Кирка, который пришел в казармы набирать команду, Нийота поддержала сразу же. Она слышала об этом молодом, но уже очень многообещающем капитане еще в Америке, где Джим был, в каком-то смысле, легендой. В свои не полные тридцать лет он умудрился побывать уже в трех горячих точках, спас более пятидесяти гражданских и при всем этом послужном списке смог заработать себе разве что пару незначительных переломов. А еще Джим всегда поддерживал равенство и это Ухуре симпатизировало. Ее приняли в команду - и на следующий день они спасли несколько человек. Ничтожно мало по сравнению с общим количеством жертв, и бесконечно много по сравнению с теми, кого уже удалось вытащить. Потом был суд, приговор «оправданы» и новое назначение – на этот раз по ее прямой специализации. Она, к сожалению, не спасала людей, но теперь хотя бы смогла помогать посильно, встречая все новых и новых добровольцев. Чуть позже в лагерь оказались зачислены девушки-врачи и медсестры— Ухура перестала быть единственным человеком в юбке. А еще оказалось, что Спок ее также помнит, что польстило самолюбию Нийоты. Она наблюдала за вылазками Кирка в запретную зону, ежедневно читала отчеты об операциях, посещала в свободное время госпиталь, помогая выполнять грязную работу. Постепенно она стала таким же членом коллектива, как, скажем, Леонард Маккой; так что Ухура, конечно, знала о таинственном русском мальчике, вокруг которого часто велись разговоры. Их «команда», как продолжал называть первый состав своей группы капитан, иногда собиралась вместе, восполняя таким образом поддержку после тяжелых рейдов. У Нийоты рейдов не было, но дни тоже выдавались тяжелые. А еще ей часто хотелось узнать новые подробности о проделанной спасательной операции, взглянуть на уставшего, но улыбающегося Кирка, спокойного как статуя Спока и сыплющего шутками Скотти. Леонард приходил на посиделки нечасто – он брал дополнительные смены в больнице. Да и сами посиделки явлением были редким – у каждого из них если и было свободное время, то тратилось на более полезные дела. Но да — Ухура понемногу привязалась к своей команде. Так что не было ничего удивительного в том, что она познакомилась с Пашей. Сначала случайно, заметив, что в эту палату захаживают и Спок, и Маккой, и даже Кирк, который больницы не любил в принципе. «Плохая энергетика в них, знаешь. Так и чувствуется боль» - объяснял он. Потом Нийота подменяла заболевшую санитарку – Чехов спал, и ей пришлось разбудить мальчишку, чтобы он выпил положенные таблетки. Паша был простым милым ребенком с хорошим знанием английского и ужасным акцентом, но Ухуре он понравился. Было в этом мальчике что-то светлое. «Энергетика, должно быть, хорошая» - хмыкнула она, прикрывая за собой дверь палаты. Так и началось их странное знакомство. Ухура не заходила днем – работала, да и без нее в палате обычно было не протолкнуться. Чехов словно стал их негласным талисманом – окончательно это стало понятно, когда с мальчиком познакомился Скотти, и даже Сулу. Паша не скучал днем. По ночам у него оставался Леонард или Спок, иногда компанию кому-то из них составлял Джим. Бравые капитаны и врач несли свою вахту до момента, пока Паша не прикрывал глаза. А потом сами тихо дремали на своих местах. Смена Нийоты начиналась в 7, но вставала она к пяти – Паша в эти часы был особенно уязвим. Он никогда не говорил свои взрослым американским друзьям о мучивших его кошмарах и подозрениях, но перед девушкой ожидаемо открылся. Все-таки он не был взрослым, а его бабушка осталась где-то в Чернобыле и Паша отчаянно скучал по ней. Не только по ней – ему не хватало тактильных ощущений, даже обычных объятий и откровенных разговоров. Почему-то любая, даже настолько близкая мужская дружба, которая существовала между Чеховым и командой, не дарила объятий. Ухура же делилась с ним всем своим нерастраченным теплом. Обычно у них было около часа – негласный дежурный мирно сопел в своем кресле, Паша уже проснулся, а смена начиналась позже. И в такие вот предрассветные часы в тесноте больничной палаты звучали самые тихие разговоры. Но тихие – не значит неважные. Чехов доверился Ухуре безоговорочно – без условий или лжи. Он открылся перед ней весь, без остатка, и настолько в этой открытости было чего-то щемяще-светлого, что Нийота поняла сразу – она не сможет не то что предать этого мальчика, даже подумать о предательстве не сможет. И, постепенно, шаг за шагом, открылась сама. Их рассветные часы не были односторонни монологом или выливанием своей боли в другого, нет, они были именно разговорами, чем-то напоминающими девушке детские посиделки в домике, сделанном из простыней, когда казалось, что весь мир заключен в этом маленьком жилище. Почти сразу Нийота забыла, что Паше, в общем-то, всего пятнадцать, что всю свою жизнь он прожил в маленьком русском городке и что он не покидает свою палату неделями. Говоря, Паша преображался. Он словно вмещал в себя сразу несколько человек – ведя себя ребенком перед неважными людьми, но доверяя самым близким, он рассуждал на уровне не ниже, а то и выше их. Он рассказывал о себе, о своей маленькой квартирке в городе, о том, как тяжело ему было с дворовыми ребятами, о Леонарде, Споке, Кирке… Ухура, в свою очередь, описывала студенческие годы и свою семью, кошку Люси, которая жила в родном Нью-Джерси, о когда-то безумной симпатии к Споку… Они встречались несколько раз в неделю, когда Нийота не очень сильно уставала за день. И, хотя с командой она виделась в разы реже, она чувствовала свое невидимое присутствие в ней – Паша часто говорил о своих посетителях, пересказывал особо удачные перлы Джима, интересные теории Спока, проблемы Леонарда и стенания на местных механиков Скотти. О Маккое паренёк отзывался особенно часто, сочувствуя его проблемам, но не имея возможности помочь, как полагала Ухура. Они говорили о Максе – бывшем Нийоты – одним обычным утром. Чехов жадно слушал подробности жизни незнакомого ему парня. Макс был врачом – весьма посредственным, но очень старающимся. Настолько старающимся, что он предпочел работу Ухуре, что совсем не устроило девушку, имеющую, вообще-то вполне человеческие желания и потребности, требующие видеть своего парня чаще, чем раз в месяц. На этом месте Паша вздохнул и Ухура, спохватившись, замолчала. Но было уже поздно – в голубые глаза собеседника неотвратимо заползла тоска. - Не то чтобы я завидую… Нет, на самом деле завидую. Единственный человек, к которому я испытывал симпатию, остался в Чернобыле, да и если честно – у меня не было ни единого шанса. Чехов закрыл глаза. Нийота сконфуженно молчала – она чувствовала себя виноватой за то, что затронула эту тему. – Ну, я бы могла сказать, что все не так уж и плохо… – … но мы оба знаем, что это ложь. – не открывая глаз, продолжил фразу Паша – Я не жалуюсь, но обидно умирать несчастным девственником, который даже не целовался, не то чтобы отношения иметь. Понимаешь? Обидно. – Секс — это далеко не главное. – Ухура понимала обиду Паши и в то же самое время не хотела признавать это понимание. Он же ребенок, черт возьми, какой секс светит пятнадцатилетнему мальчишке? – Но то, что каждый должен попробовать. Как сигареты или алкоголь, хотя согласен, сравнение не самое удачное. Но и тут есть общее – я не пробовал ничего из этого. Знаешь, год назад, когда я лежал в больнице по поводу моей лейкемии, – Нийота чуть морщится, но Чехов не замечает этого – мне сбрили волосы, потому что они начали выпадать. Я был совсем лысым, представляешь? Совсем-совсем. Я до этого думал, что лысые люди мудрые. Не знаю, почему, но, возможно, профессор Икс повлиял – мне папа, я помню, давным-давно комиксы показывал американские. Он послом, кажется, был. Много чего привозил, пока не умер. – легкая пауза и морщится уже Паша, а Ухура задумывается, можно ли узнать об отце Чехова чуть больше - Так вот – наивное такое заблуждение, уверенность даже, что при моем интеллекте особенно смешно. Все лысые люди – мудрые и точка. И вот сбривают мне волосы, подхожу к зеркалу, смотрю. Там я. Лысый, но все же я. А мудрости ни на грамм не прибавилось. Уши только торчали. И я тогда впервые осознал, что, сколько бы я не прочитал книг, сколько бы не доказал теорем, сколько бы не сделал открытий – я все равно останусь собой. А мудрость… Мудрость не приходит после прочтения сухой теории, мудрость надо понять самому, только через практику. Иначе и это не мудрость, так – убеждения. Нийота тихо сидела, прикрыв глаза. Секунду назад ей показалось, что в кровати лежит вовсе не кудрявый худой мальчишка, а благобообразный старик, убеленный сединами. А, возможно, это и был Паша? Только немного другой, чужой Чехов. Ухура встала – смена начиналась через десять минут. Паша откинулся на подушки, улыбаясь своей фирменной улыбкой – той, от которой у любого появлялось если не хорошее, то вполне приемлемое настроение. Нийота попрощалась до следующего раза и вышла. В коридоре она сделала глубокий вздох. Иногда она думала, что все вокруг мудрее ее, глупой наивной девчонки. К счастью, окружающее быстро в этом разубеждали. Чехов, не переставая улыбаться, перевел взгляд на кресло. Сегодня там спал Леонард, как и несколько ночей до этого – Спок в последнее время не заходил. Но Паша не сильно волновался – Джим тоже почти перестал его навещать, а это значило, что он с ученым. К тому же, у Чехова всегда был доктор. Маккой дернулся во сне, что-то бормоча, и Паше захотелось улыбнуться еще шире – так, чтобы улыбка смогла вместить все его чувства. «Мудрость приходит только через практику, а иначе – так, просто убеждения»