Пересадка

      ***       В хорошем расположении духа я отворил дверь квартиры и прокрался в сумрак нашей прихожей. Один наушник до сих пор был в ухе, и, расшнуровывая кеды, я не заметил, как в прихожую зашёл ещё кое-кто. Тихо напевая припев, я отшвырнул кеды куда-то в угол и внезапно услышал папин бас:       — Ну, привет, Женя.       — Фу, блин, — выдернув наушник, выпалил я, чуть не столкнувшись с отцом, — пап, ты меня напугал.       Я глядел на него снизу-вверх. Человеком он был не из хилых, крепкого и упитанного телосложения, и мне ещё только предстоит его догнать по росту. Даже трудно поверить, что я прихожусь сыном такому танку, как он, хоть я никогда и не жаловался на свой рост, будучи и так одним из самых высоких в классе.       — Да чё ты дёргаешься всё? — цокнул безразлично отец, складывая руки на груди, — ты с курсов?..       — А-ага, — неуверенно произнёс я, почувствовав дрожь.       — Ну и как там успехи?.. — папа вдруг стал ощупывать стену в поисках выключателя. — Да, где этот свет?!..       Дрожь не из-за холода, когда шапка из синтетики не согревает при холодном ветре. Или когда ткань джинсов совсем не спасает от холодной измороси. Я вдруг вспомнил о нашем недавнем не самом приятном разговоре с папой. Он сказал, если я не постригусь и не выну пирсинг, то он вкатит мне пизды. Формулировка наиболее близкая к истине. И я сказал, что всё сниму, и что будет всё, как ему будет, блять, угодно. И кто ж за язык меня тянул? Если бы я пять минут назад спрятал волосы под шапку и вытащил пирсинг, папа бы и сам не вспомнил об этом! Как же я мог забыть, что сегодня четверг?.. В этот день он всегда приходит домой раньше, чем обычно. Но сегодня по пути домой мои мысли были заняты другими вещами, ведь мы с Машем так хорошо провели время, и я совсем забыл, что лучше мне было вернуться пораньше.       Вдруг свет наполнил комнату, и я резко сощурился.       — На курсах всё нормально, по материалу успеваю, — надеялся я перевести разговор.       — Ещё бы ты не успевал… Так, я не понял, — приблизился ко мне отец. Блять, — а это что? Всё ещё твои серьги дебильные?       — Почему дебильные? — я скривил губой на это.       — Ты ж сказал, что снял их.       — Как видишь, решил оставить, — язвительно улыбнулся я, что отнюдь не понравилось отцу.       — Я тебе тут похамлю… — он вдруг протянул ко мне свою руку. — А эти патлы?..       Он брезгливо оттянул двумя пальцами мою чёлку, я отдёрнулся и попытался молча пройти мимо него, чтобы оказаться в своей крепости — комнате с замком. Но отец преградил мне дорогу.       — А я ведь и проверять не стал, поверил, блин! И когда ты мне это говорил? Три дня назад? Неделю?       Я упёрся в стену, сердце бешено заколотилось от тревоги. Вот опять. Опять наступил этот момент, который нужно только пережить, и каждый продолжит заниматься своими делами. Это человек старых устоев, и с этим я смирился уже давно. Моя причёска никогда ему не нравилась, и вот он подумал, что я наконец, послушаюсь его и начну выглядеть как нормальный человек. А я же всю жизнь, по его же мнению, никогда его не слушаюсь. Когда-то моя мать с трудом вытащила отца в Москву, приговаривая, что здесь наша жизнь изменится к лучшему, что здесь и работа, и образование качественней. Отец послушался её, и, каждый раз видя мой внешний вид, думал, что изменения эти были лишними. Пусть бесится, сколько ему захочется, я ничего менять не буду.       — А эти серьги?! — он схватил меня за подбородок. — Я тебе их повыдергиваю когда-нибудь нахрен! Ты думаешь, я шучу?!       — Не трогай, — резким движением я его смахнул руку со своего лица.       Но отец схватил меня за чёлку другой и потянул на себя, заставляя опустить ниже голову. Я вцепился в его руку, ибо хватка стала сильней и причиняла боль.       — Ты совсем обнаглел, дятел, — выпучил на меня глаза отец. — Ты на кого стал похож, а? — он в таком состоянии подвел меня к зеркалу, и я взглянул на себя из-под сморщенных бровей, на подбородке красные следы. — На пидора!       Ох, какое открытие, поздравляю, пап…       — Ты только посмотри на себя! От бабы не отличить! И ты ещё спорить со мной ухитряешься, а! Мне стыдно с тобой появиться где-то, что люди подумают!       — Ну так не появляйся со мной нигде!       — Ишь ты, умный нашёлся, — он резко дернул рукой и отпустил меня, по инерции хрустнула шея.       — Блин… — буркнул я, потирая шею.       — Если в университет не поступишь, вообще, прибью, понял меня?       Я хотел уже сдвинуться с места, проигнорировав его вопрос, но он снова меня тормознул.       — Чтоб завтра же снял всё, ты меня понял? И к парикмахеру запишись уже!       — Не буду я ничего делать, оставь меня в покое уже!.. — мне наконец удалось обойти его и двинуться по направлению к своей комнате.       — Да что ты говоришь, а курсы кто оплачивает тебе?       — Я и без них поступлю!.. — только и хватило мне смелости выкрикнуть напоследок и скрыться за дверью.       — Свинья неблагодарная! — рявкнул отец.       Спасибо, пап, всегда мечтал услышать это.       Я еще долго стоял в пальто, прильнув к двери спиной, надеясь, что он не отправится за мной следом. Я не закрыл дверь на замок, иначе от звука щелчка отец мог взбеситься и силой его вырвать из дверного косяка. Грудь часто вздымалась, пульс бил в уши. Хотелось рыдать, но я жадно поглощал в себе это чувство. Буду я рыдать ещё из-за этого. Никогда. За дверью из кухни появилась мать. Она никогда за меня не заступалась. Только выговаривала возмущения насчёт отца после всего, что происходит. А что? Он так «воспитывает». Бесит, блять.       — Максим, ты опять на него? — обратилась она к отцу.       — Нет, ты видела? — возмущенно вскинул руки он.       — Видела, но зачем с ним ты так? Пройдёт у него это всё, и отрежет он свой чуп и железки вынет, ну, сколько раз повторять?       — Это «пройдёт» что-то никак не дойдет до него! Ему восемнадцать уже, а он на бабу больше смахивает, чем на мужика!       — Да одумается он, говорю.       — Одумается он, …ляха-муха! Стоит за дверью, небось, рыдает, как сопля…       Тут я сорвался.       — Я НИ ХРЕНА НЕ РЫДАЮ! — и дал кулаком со всей силы по двери так, что ладонь охватила горящая боль.       — Я те попсихую там! Учи уроки свои, приду, проверю! — издевательски хохотнул он. — Сын ещё называется. Вот вырастила под юбкой, теперь сам как девка! — теперь он принялся упрекать мать.       — Да опять двадцать пять… — вздохнула она, отмахиваясь от него…       Далее я не слышал, я воткнул наушники и врубил музыку на всю, чтобы заглушить эти неприятные чувства. Упав на кровать, я вжался в подушку, чтобы наконец успокоиться. Я взмолился Богу, чтобы отец сейчас же отрубился в кресле с включенным футболом и больше не трогал меня сегодня. Однажды он меня реально убьёт своим воспитанием, вот побыстрее бы свалить уже от них подальше. Я вдруг вспомнил Маша. Его улыбку, мне стало легче, боль разжала грудную клетку.       ***       — Это правда ужасно выглядит? — спросил я Маша.       — Что?       Маш сбился с толку. Я слёзно делился с ним вчерашним происшествием на перемене, сидя с ним за одной партой.       — Ну, то, что у меня на голове, — я указал пальцем на свою башку.       Маш осмотрел мои отросшие волосы, которые при моём желании могли целиком лицо завесить.       — Не знаю, — нахмурив брови, сказал он, — по-моему всё нормально, я плохо разбираюсь в причёсках.       — Не думаю, что батя лучше тебя что-то понимает…       — А мне даже нравится.       — Серьёзно?       — Необычно. Я бы себе такую не сделал.       — И поэтому тебе нравится?       — Да.       — Ха-ха, спасибо.       — Не волнуйся на счёт отца, — вздохнул Маш, — оно того не стоит. Родителям мало, что нравится всегда…       — "Не волнуйся", — со вздохом передразнил я Маша, — на долго меня не хватит.       — Знаешь, он, наверное, это из лучших побуждений, он же тебе только добра желает.       — Добра??? Добра, нахуй! — вдруг взревел я, на что Маш всем телом встрепенулся. — Да пусть засунет своё добро…       — Да не ори так, — улыбнулся он, заметив ошарашенные взгляды, — возможно, он просто не знает, как это по-другому выразить!       — Да уж, думаешь, надо ему рассказать?       Да, это выглядело довольно странно со стороны наших одноклассников. Я и наш Машк. Теперь я решил переехать к нему за первую парту и нагло динамлю девчонок, которые обиженно растасовывались по парочкам.       Его улыбка как особая терапия для меня. Раз — и всё плохое исчезает. И как так вообще получилось, что я ему всё выложил? Наверное, у меня к нему тоже рождается это приятное чувство — доверие. Чувство некой опоры, с девчонками я бы ещё побоялся обсуждать что-то личное: что бы ты ни рассказал, это сразу становится предметом обсуждений.       — Ты не задолбался задротить? — скептично произнёс я, подёргав учебник Маша, который он держал перед собой, чтобы подготовиться перед уроком.       — Эм, что? — в недоумении спросил он.       Воспитанность Маша не позволяла ему обработать эту информацию.       — Ты думаешь, что так ты лучше напишешь самостоялку? На шесть?       — Хотя бы на четыре, — пожал плечами он.       — На четыре? Ты? Дай сюда, — я устало вздохнул и отобрал у Маша учебник, — так, что тут у нас… Корейская война?       — Э… 1950-53?       — Красава, Карибский кризис?       Одноклассницы то и дело недоумённо оглядывались на нас с Машем.       — Не, ты видела? У Астафьева со Световым шуры-муры.       — Да уж, это сложно не заметить.       — Боже, я думала, Маш последний, с кем заговорит Женя в этой жизни…       — Ой, да ладно тебе. И такое, значит, бывает.       — Это так странно, мне кажется фанатки Женьки должны что-то придумать.       — Ты про девчонок из 9 «Б»? Даже Светов не станет им преградой…       Они обе засмеялись, так что Маш обратил на это внимание, из-за чего девчонки виновато отвернулись от нас. Прозвенел звонок.       А завтра уже суббота. И расслабляться буду теперь я. . . .