of eternal summer

впадать в предновогоднюю лихорадку, подражая большому городу, юнги влом, поэтому он великодушным "валяй" пускает на порог зарумяненного с мороза чимина с обломком ёлки в одной руке и охапкой дешёвой мишуры в другой. предложить мелкому нечего - на кухне только полупустая банка кофе и помятая пачка сигарет, а чимин не курит. пока юнги прокрастинирует в замызганный потолок, тот попрыгунчиком скачет вокруг своей недо-хвойной, треща новостями как неисправное радио. через полчаса елка наряжена, станцию переключают - чимин сводит брови домиком и долго, жалобно извиняется: его на новогоднюю попойку забронировал хосок и с хёном он, как раньше, отметить праздник не сможет. юнги безучастно пожимает плечами, но подарок (ты только в полночь его открой, ладно, хён? не раньше) берет, фыркнув на вырвиглазно-зеленую с громоздким бантом упаковку и в десятый раз уверяет чимина, что да, да, купит он ему те офигенные найки, которые помнишь, хён, белые с чёрной вставкой, помнишь, да?, только заглохни и вали уже к своему хосоку. бант юнги сдирает едва за чимином хлопает дверь, под зеленью обёрточной бумаги оказывается - лучше б вискаря притащил, думает юнги, ей-богу - огромный черный шарф и открытка с косоглазым оленем-имбецилом. последнее, не открываясь, приземляется в мусорное ведро, но шарф почему-то до самого марта оседает на бледной шее, пока сам чимин виснет на чужой. юнги отказывается признавать, но ему, привыкшему, глупого и мягкого чимина не хватает до не-вдоха.