Азбука для двоих

- 19 -

Поначалу Чонину сказочно повезло, поскольку в Академии в первые дни их пребывания в Киото группу разделили на две части. Семь студентов вместе с Чондэ отправились в один корпус в качестве представителей музыкального направления, а Чонин вместе с двумя оставшимися студентами пошёл в другой корпус. Втроём они представляли танцевальное направление и несколько дней занимались исключительно танцами: танцевали сами и смотрели на занятия танцами. Чонину особенно понравился преподаватель, который вёл микс-направление. На его занятиях студенты свободно смешивали различные стили, но часто это походило на какое-то бесформенное безумие — весёлое, заразительное, но неправильное, как беспорядочная гонка за совершенством. Зато сам этот преподаватель — господин Шимада — смешивал стили и импровизировал так, что невольно пробирало восхищением до самых печёнок. Чонин пытался опробовать себя в этом, но в первый день в итоге отказался от затеи — чувствовал себя неловко и скованно. А на четвёртый день поддался любопытству и тихонько в уголке принялся повторять сначала за Шимадой, а после закрыл глаза и нырнул в музыку с головой, разбирая её, вновь собирая и придавая ей нужную форму. Очнулся он, когда рядом громко захлопали. И, распахнув глаза, он замер под сияющим взглядом господина Шимады. Не без помощи переводчика удалось выяснить, что господин Шимада восхищён чутьём Чонина и умением безупречно накладывать на музыку эмоции. А ещё — умением показывать эмоции в их неподдельности и чистоте, естественности. — Искренность и неподдельность эмоций всегда узнаваема. Но не всегда всем приятно их видеть, осознавать и узнавать. Это как в кривом зеркале увидеть подчёркнутые собственные черты. Потому что некоторые эмоции могут быть нежеланными и откровенными настолько, что порождают страх. Зато в этом есть однозначность. Будут те, кто станет восторгаться твоими выступлениями. И будут те, кто станет их ненавидеть. Но это — подлинная задача любого артиста. Нужно выступать не так, чтобы всех поразить, а так, чтобы заставить часть зрителей полюбить выступление и заставить другую часть зрителей его возненавидеть. Если вот так получается, значит, выступление прекрасно, оно естественное и настоящее. Если же не получается, значит, оно фальшивое. Закусив губу, Чонин внимательно слушал господина Шимаду и переводчика. Ну а после узнал, что Шимада ещё и композитор ко всему прочему. Более того, некоторые его песни Чонин даже знал, пусть и не питал особой любви к японской музыке. Уже позднее Чондэ рассказал всей группе, что господин Шимада знаменит в Японии и вкладывает личные средства в развитие Академии Искусств в Киото. И именно он пригласил тех студентов, что отличились во время итоговых выступлений триместра в колледже. В перспективе маячило выгодное предложение по подготовке к съёмкам демо-клипа на одну из песен Шимады. Дело упиралось только в переработку текста песни — его требовалось адаптировать для исполнения на корейском языке. Ну и господин Шимада пока не решил, кому доверить исполнение песни. Известные артисты его не устраивали. Он хотел непременно "свежее" лицо. На самом деле проект относился к долгоиграющим, поскольку касался адаптации серии новелл госпожи Кувабары для корейской публики. И те песни, что им предлагали, входили в сборники "Призрачного пламени". Таким образом, господину Шимаде требовались два голоса: голос Наоэ — баритон и голос Кагэторы — тенор. В результате в конце первой недели всю группу собрали и отправили на прослушивание. Неизбежный Чондэ фигурировал в непосредственной близости от Чонина, потому Чонин предсказуемо не справился — едва-едва выдал пару строчек и предпочёл уступить место Кёнсу. Господин Шимада ничего не сказал по этому поводу, но во время прослушивания постоянно косился на Чонина, чем окончательно его смутил. Чонин понимал, что выступил паршиво, и что оправдать его могло только обучение на танцевальном направлении, но из-за этих странных взглядов Шимады ему постепенно начинало казаться, что он ничего в плане вокала не добился, а все подвижки, достигнутые стараниями Чондэ, ему просто примерещились. — Попробуй ещё раз, — тихо попросил Чондэ, сдвинувшись к нему ближе в финале прослушивания. — Нет. — Ты можешь, я же знаю. Возьми себя в руки и спой нормально. — Я не могу, — упрямо отрезал Чонин. — Я даже не знаю эту песню, как не знаю и японского. Это бессмысленно. Название у песни, безусловно, шикарное, но это не для меня. Песня называлась Sodomy, и Чондэ отлично понял прозрачный намёк. Ну и иронию — тоже. — Не зацикливайся на словах, просто напой саму мелодию. Его не интересует твоё знание японского. Его интересуют твои вокальные данные. — У меня их нет. — Господи, Чонин... — Просто отстань от меня. И в оригинале там драматический баритон, а ты сам мне твердил, что у меня, в лучшем случае, лирический. Не та окраска голоса. Скорее уж, он выберет Кёнсу. — Может быть, но ему нужны два голоса, а не один. Кёнсу Шимада не выбрал. Он вообще никого не выбрал и попросил время на раздумье, предложив гостям хорошо провести выходные, гуляя по Киото. Прогулки по Киото Чонина не радовали вообще никак, потому что без Чондэ они в принципе не могли состояться. Чондэ руководил их группой, распоряжался средствами и присматривал за ними. Проще говоря, они без Чондэ и шагу ступить не могли. И сколько бы Чонин ни мечтал о жалком перерыве хоть на час, это оставалось бесполезным. Чондэ не желал исчезать даже на четверть часа, словно ему выделили спецзадание — опекать Чонина ежеминутно. Чонина это откровенно бесило. И забота Чондэ, и положение подопечного по отношению опять же к Чондэ. Особенно в случае с забытыми в такси бумагами, когда под напором взволнованного Чондэ переводчик уже откровенно ругался по телефону с диспетчером. Чонин не выдержал, подошёл к парочке, отодвинул Чондэ в сторону и велел переводчику позвонить ещё раз. Чонин неспешно подсказывал переводчику нужные фразы, заражая его спокойствием, внимательно слушал перевод ответов диспетчера, добавлял нужное и в итоге довольно кивнул. — Успокойся, хён. Такси подъедет через десять минут вместе с твоими бумагами. — Мне бы твою уверенность... — сердито пробурчал всё ещё взъерошенный и взволнованный Чондэ. Знакомая фаза — "электровеник", которому надо всё быстро-быстро и со скандалом, так и быть. — Семь минут, хён, — невозмутимо отбрил Чонин. И такси в самом деле подъехало через семь минут, а Чондэ получил свои драгоценные бумажки. — Не знал, что ты умеешь решать подобные проблемы. — Легко. Если учесть, как часто забывают что-нибудь в такси мать или сёстры, а потом стоят на ушах и ничего толком объяснить диспетчеру не могут. Тут кто угодно взбесится. Достаточно просто и понятно объяснить, что случилось. Как только тебя поймут, всегда помогут решить проблему без всякого скандала и очень быстро. Обращайся. У меня колоссальный опыт по решению подобных проблем, — устало разъяснил всё Чонин и отошёл к скучавшему в сторонке Кёнсу. Потом они ходили в какой-то храм, который Чонину показался непритязательным и тоскливым, торчали в ресторанчике у реки, где у них на глазах из выбранной в аквариуме рыбы готовили перекус, шлялись по торговому центру и паре выставок. Под конец сунулись в галерею с картинами известного художника, чьё имя благополучно миновало сознание Чонина. Честно говоря, Чонин так и не понял, что красовалось на полотнах, зато заприметил неподалёку от летнего входа книжную лавку. Само собой так вышло, что его туда потянуло с непреодолимой силой в полном одиночестве. И он честно собирался отлучиться всего на минутку, но "минутка" незаметно подзатянулась, и когда Чонин вышел из лавки, облазив полки с печатной продукцией на английском и корейском, то в пределах видимости своих не обнаружил. Чонин растерянно побродил по галерее, вышел наружу и озадаченно взлохматил волосы. Не требовалось быть гением, чтобы понять — он потерялся. В Киото Чонин был впервые, а карта лежала в кармане у Чондэ, как и все средства. Проще говоря, Чонин оказался посреди незнакомого города без телефона — телефон он в принципе часто забывал, без денег и даже без карты, и по-японски знал ничтожное количество слов, что ничем ему помочь не могло. Хуже того, его документы остались в отеле или у Чондэ. Чонин мрачно полюбовался на хмурое небо над головой, грозившее в ближайшем будущем обрушить ему на голову потоки холодной воды, чтобы окончательно испоганить его паршивое положение. Тонкая куртка слабо защищала от усилившегося ветра, а промокла бы на счёт "раз". В карманах не нашлось даже банальных часов, что уж говорить... — Не могли же они далеко уйти... Или могли? Чонин действительно не знал, как долго проторчал в книжной лавке. Разумнее всего было бы остаться именно там, где он потерял остальных, но и лавку, и галерею уже закрывали, а объяснить, что с ним случилось, и почему он должен оставаться на месте, Чонин не мог, хотя честно попытался. Его английский понимания не встретил, а по-японски он и слов таких не знал. Причём японский он худо-бедно понимал раза с пятого, потому что некоторые слова напоминали изуродованные корейские, но вот у японцев с пониманием корейского было намного хуже. Пришлось остаться рядом с вычурным крыльцом галереи. Чонин хотел бы постоять на крыльце — под надёжным навесом, но охранник жестами попросил его уйти, а не стоять там, привлекая к себе внимание и вызывая беспокойство. Поторчав минут пять под порывами холодного ветра, Чонин решил перейти к активным действиям, потому что он не любил ждать и просто околел бы, если б дальше торчал столбом на одном месте. Для начала Чонин напряг память и выковырнул из неё название отеля. Приставал к прохожим до тех пор, пока ему кое-как не объяснили жестами, куда идти. Он двинулся в нужном направлении, периодически повторяя приставания уже к другим людям и уточняя путь. Потом всё-таки хлынул дождь, и уточнять дорогу стало не у кого, ещё и стемнело основательно. Как Чонин и предполагал, их отель входил в гостиничную сеть, так что спустя часа два — или больше, ведь часов у него не было — он таки добрался до отеля с нужным названием, хоть и не того, в котором они остановились. Тем не менее, он кое-как смог объяснить на своём фантастическом английском администратору, что остановился в одном из их отелей, но потерялся. Назвал имя, даже написал латиницей, а после понуро сидел в холле, сбросив промокшую куртку, и ждал, когда же администратор обзвонит отели и уточнит информацию. Чондэ в компании переводчика заявился через час. Они привезли документы Чонина и уладили возникшее недоразумение. Уже в такси Чонин задремал под тяжёлое молчание спутников, переменный свет от ночных огней и приглушённый трёп таксиста. Путь до номера он запомнил плохо. Его интересовали только горячий душ, чтобы прогнать лёгкий озноб, и удобная кровать, чтобы просто вытянуться во весь рост. Смутно он помнил, что рядом кто-то отирался, но это уже не имело значения. Добравшись до подушки и одеяла, Чонин благополучно вырубился. Ему снилось, как тёплые ладони растирали по телу то ли нагретое масло, то ли мазь какую-то, только после этого было очень жарко, даже горячо. А ещё ему снилось, что Чондэ выгибался под ним и кусал губы, глуша стоны. И Чонина это злило, потому что он хотел хотя бы во сне слышать голос Чондэ, каждый звук, слетавший с соблазнительно приоткрытых губ. Ну а после он сам вцеловывал в губы Чондэ его имя и грелся вспыхивающей в плечах — под пальцами Чондэ — болью. И он уснул прямо во сне, оставшись в Чондэ, а тот ласково гладил его ладонью по голове и шептал что-то неразборчивое о чьём-то сердце.