Азбука для двоих

- 20 -

Чонина разбудил скользнувший по векам солнечный луч. Он сонно удивился, потому что свет из окна обычно падал на кровать Кёнсу, но уж точно не на его кровать. Но солнечный луч вновь упёрся ему в веки, и Чонин попытался уткнуться лицом в подушку. Получилось неважно. Это заставило его лениво приоткрыть один глаз, а после — оба, чтобы ошарашенно уставиться на обнажённое плечо, помеченное цветными разводами от смачных поцелуев и побледневшими следами от укусов средней степени тяжести. У Чонина ушло две минуты на детальное расследование и осознание, что это явно его собственные губы и зубы похозяйничали. Хуже того, до Чонина дошло, что они с Чондэ спали в интересной позе, и что у самого Чонина член прямо сейчас в относительно боеспособном состоянии и внутри Чондэ. Постаравшись не разбудить Чондэ, Чонин осторожно отстранился, сдвинулся к краю кровати, завернулся в одеяло с головой и притворился трупиком в надежде, что пронесёт. Как же... Чондэ заворочался вскоре, глухо застонал и с трудом сел на кровати. — Долго будешь притворяться? Чонин и ухом не повёл, хотя на скулах стало горячо. Чондэ бесцеремонно стянул с него одеяло и заставил перевернуться на другой бок. — Как себя чувствуешь, несчастье ходячее? Болит что-нибудь? Как ни странно, но чувствовал Чонин себя прекрасно, хотя накануне отлично вымок под дождём, замёрз и устал, как собака. От размышлений над вопросом Чондэ его отвлекла обстановка. Он не узнавал номер, в котором они с Чондэ ныне пребывали. — Пришлось махнуться с ребятами, чтобы не мешать Кёнсу спать. Надо было долго растирать тебя, чтобы не трясло от холода. Вроде помогло, да? Ещё раз отправишься на экскурсию без предупреждения и в одно лицо, прибью к чёрту. Чуть с ума не сошёл, пока мы тебя везде искали. Чонин счёл за благо промолчать, поскольку Чондэ выглядел непривычно сердитым. Достаточно сердитым на вид, чтобы прибить Чонина прямо сейчас. И Чонин неохотно подумал, что помогло ему отнюдь не растирание, а то, что было после. То, что ему снилось. То есть, не снилось уж точно, если взять в расчёт щедро помеченное им тело Чондэ и обстоятельства, при которых Чонин проснулся. Чонин до сих пор ощущал на коже обволакивающее тепло Чондэ. Будто этого было мало, Чондэ ещё и руку протянул, чтобы провести по лицу Чонина кончиками пальцев. — Зачем ты так со мной? — пробормотал едва слышно, притянул Чонина к себе и обнял, уткнувшись носом в спутанные волосы. — Зачем? — Не надо, — глухим от напряжения голосом попросил Чонин и попытался отстраниться. Не вышло. Чондэ держал крепко и не собирался его отпускать. Но Чонин не хотел близости такой ценой. Они и так ночь провели совсем не невинно. Усталость лишь накапливалась и давила на плечи всё сильнее. Всё, что происходило между ними, напоминало оригами. Просто сложенный в красивую фигурку лист бумаги, потяни за край — и всё развалится, чтобы вновь стать белым, но измятым листом. Без смысла и памяти. Чонин хотел большего, но Чондэ не предлагал. И это теперь просто убивало. Чонин выдирался из объятий Чондэ уже с отчаянием, а тот не пускал, прижимал к себе и цепко держал. Потасовка в постели закончилась тем, что Чондэ ухитрился-таки прижать запястья Чонина к матрасу и навалиться всем телом сверху, не позволяя подняться и ускользнуть. Оба хрипло дышали и сверлили друг друга непримиримыми взглядами. Чонин разомкнул губы, чтобы больно ужалить словами, но Чондэ опередил и прижался к его губам поцелуем. Чонин сначала пытался отвернуться, но после притих, потому что избежать поцелуя у него бы не вышло. Зато он мог не отвечать, просто позволяя Чондэ согревать неподвижные губы. Потому что нельзя навязать чувства. И нельзя заставить отдать то, что отдавать нет желания на чужих условиях. Чондэ перестал его целовать и устремил больной взгляд на его губы. Смотрел долго, после попытался заглянуть в глаза. — Чонин... — Я не хочу так, — почти беззвучно — осипшим от боли, что перехватила дыхание, голосом — отрезал Чонин, высвободил руку и с силой толкнул Чондэ в грудь. Слетев с кровати, ринулся в ванную и запер дверь. Чондэ постучал с той стороны, и Чонин крутанул вентиль, пустив в ванну воду и заглушив её шумом тихие слова Чондэ. Сидел на бортике и ждал, пока воды наберётся достаточно, чтобы после окунуться с головой и не дышать до гула в ушах и взбесившегося пульса, рвущего вены. А затем вынырнуть и пить воздух, которого не хватало. Из ванной он вышел в броне из полотенца. В качестве обезболивающего принял как данность помешанность Чондэ на музыке и на его голосе. — Давай просто поговорим, — устало предложил ему Чондэ, нервно одёргивая футболку, что была ему явно велика на пару размеров. В вороте соблазнительно виднелась качественно покусанная ночью Чонином ключица. И это, определённо, мешало разговору, потому что Чонин, чёрт возьми, парень, и из этого логично проистекала формула "любовь равно действие умножить на секс, а чувства держим в уме". К тому же, Чондэ прекрасно это видел и понимал, но упорствовал. — В самолёте ты сказал, что... Ты сказал, что любишь. Но только не всё, что ты чувствуешь... Понимаешь, ты ещё... — Ты понятия не имеешь, что я чувствую, — перебил его Чонин и двинулся к кровати, не представляя, где его вещи. Сумки тоже поблизости не наблюдалось. — Допустим. Тогда просто расскажи мне об этом. — Чондэ крепко сжал пальцами его запястье, не позволяя отойти подальше. — Зачем? Ты давно уже решил для себя, что, по твоему мнению, я должен чувствовать. Ты сам хотел не усложнять. Потому что это просто секс, ведь так? Я сам слишком часто говорил эти слова, чтобы... — Чонин, чёрт возьми, ты можешь смотреть на меня, когда мы говорим? — Нет, не могу. — Чонин дёрнул рукой, но Чондэ пальцы не разжал. — Почему? — Потому что это больно. Отстань, хорошо? Я бы предпочёл вовсе тебя не видеть. Что ещё ты хочешь услышать? Что я не умею говорить о том, что чувствую? Согласен. Не умею. И если это для тебя достаточный повод, чтобы не усложнять и просто развлекаться, то для меня — нет. Я так не играю, хён. И мне это не подходит. Твоё отношение мне тоже не подходит — я не твой личный мальчик для битья. Если ты можешь найти себе кого-то другого и относиться ко мне так же, как к прочим студентам... это было бы лучшим вариантом из всех. — Чонин, но я же... Он не выдержал. Это уже был перебор. Резко повернул запястье, высвобождая руку, крутанулся на месте, чтобы прямо встретить взгляд Чондэ. — Хватит, хён. Чего бы ты ни хотел, это не повод видеть во мне глупого мальчишку. Если ты так легко можешь доверить мне себя в постели, то почему не можешь доверить мне себя в остальном? Я, что, настолько плох? Даже если я чего-то не могу, это не значит, что ты можешь всё. И не значит, что так будет всегда. Если ты видишь во мне только недостатки, это не значит, что ты сам сплошное достоинство. У тебя тоже недостатков хватает, но я тебя носом в них не тычу. С каждым днём я становлюсь старше, но ты этого даже не замечаешь. Я не кукла, которую тебе надо научить петь. Я живу, чувствую и думаю. И мне мало просто твоего тела. Мне нужен ты весь. Мне даже говорить тебе слово "хён" невыносимо, потому что для меня ты всегда будешь просто Чондэ. Мой Чондэ. Чонин устало опустил голову, разглядывая босые ступни Чондэ, а после прикрыл глаза от лёгких прикосновений ладоней к скулам. Руки на плечах, тёплое дыхание на груди и близко-близко — напряжённое тело, закутанное в футболку. — Но всё это порождает ответственность. К этому ты готов? — почти шёпотом спросил Чондэ, продолжая его обнимать. — Что тебе мешает проверить? Губы, касания, неуверенным выдохом в подбородок. И Чонин аккуратно сжал в ладони прохладные сильные пальцы — крепко и надёжно. Пусть Чондэ проверяет, как хочет. Пусть проверяет тысячу раз, если угодно. — Сходишь со мной в Академию? — Сейчас? — Чонин неохотно выпустил пальцы Чондэ, едва тот попытался их освободить. — Да, пока настроение нужное. В Академии было непривычно пусто и тихо, а Чондэ уверенно шагал к одному из музыкальных залов. Выбрал тот, где красовался чёрный рояль у распахнутого окна. Чонин остановился у входа — хотел закрыть дверь, но забыл об этом, когда Чондэ опустился на резной табурет, смахнул со лба каштановую чёлку и тронул кончиками пальцев клавиши. Мелодия, что разбила тишину и шелест листвы за окном, казалась знакомой. — Споёшь со мной? Ты наверняка знаешь эту песню. Тони Ан. Песня другая, но... — Чондэ снова заиграл, с самого начала. И Чонин вспомнил песню. Она им подходила сейчас лучше всего. Чонин подошёл ближе, ещё ближе, чтобы провести ладонью по полированному боку рояля и едва слышно ударить пуговицей на расстёгнутой манжете по прохладной твёрдой поверхности. Голос Чондэ поднимался всё выше, звучал всё ярче, и Чонин поддался порыву сплести звучание Чондэ с собственным. — В тебе так много изменилось за это время... Нужно просто снова начать и найти утраченное, Рискни — и я пойду впереди! Нужно просто верить — и всё получится, Давай — ещё только раз — и я пойду впереди! Чондэ играл, не глядя на клавиатуру. Смотрел на него и улыбался. — Боялся, что в итоге ты не справишься без меня, Предав наши мечты и надежды, Сделал глупость и шагнул назад — Вот в чём ошибка... Сегодня я стал другим. Снова попробуй — смелее, забудь об ошибках, Всё должно получиться — я пойду впереди! Мы даже сможем летать выше всех... Давай! Ещё только раз! Нужно просто снова начать и найти утраченное, Рискни — и я пойду впереди! Нужно просто верить — и всё получится, Давай — ещё только раз — и я пойду впереди! Чонин не сводил глаз с Чондэ и ловил каждый лёгкий порыв ветра, пробирающийся в зал через распахнутое окно и ворошивший каштановую чёлку. Ещё и солнечный свет озарял Чондэ со спины, очерчивая его силуэт золотистым. Смотрелось настолько красиво, что дух захватывало, и Чонин не представлял, как при этом он ещё и петь умудрялся. Волшебство в один миг осыпалось потемневшей позолотой, когда у входа громко захлопали. Чонин обернулся и с изумлением уставился на Шимаду. Тот перестал хлопать и зашагал к роялю в тишине, потому что Чондэ тоже перестал играть, озадаченный не меньше Чонина внезапным появлением Шимады. В зал робко заглянул студент, выполнявший при Шимаде зачастую функцию переводчика. Подчинившись жесту Шимады, он зашёл в зал и остановился в двух шагах от рояля, напряжённо вслушиваясь в тихий голос, быстро произносивший слова на японском. — Господин Шимада просит вас исполнить ту же песню. Ту самую песню, что он хотел бы услышать на корейском языке. Шимада-сан полагает, что господин Ким, — переводчик лёгким наклоном головы наградил Чонина, — прекрасно исполнит партию Фуга-сан, а господин Ким, — на сей раз поклон достался Чондэ, — партию Оказаки-сан. И господин Шимада будет бесконечно вам признателен, если вы попробуете спеть прямо сейчас. Шимада сам без смущения и колебания протянул Чондэ нотную тетрадь, где на первой же странице Чондэ обнаружил версию песни для фортепиано и слова на ромадзи. Вторую тетрадь он отдал Чонину. — Рискнём? — установив раскрытую тетрадь на подставке, весело спросил Чондэ и подмигнул ошарашенному Чонину. — Издеваешься? Я второй раз это вижу! — Но ты же не сдашься так просто. А мне нужна твоя помощь. И я тебя прошу о ней. Чондэ больше ничего не добавил, но Чонин прекрасно понял намёк. Поколебавшись, он всё же кивнул и повернулся к Шимаде. — Считаю нужным предупредить, что у меня "холодный" голос, поэтому вряд ли что-то получится с первого раза. Мне трудно управлять голосом, если песня незнакома. Студент добросовестно перевёл всё Шимаде, после чего "порадовал" Чонина ответом: — Но вы уже распелись, если судить по тому, что я недавно слышал. Ничего страшного, если вы переврёте слова, ведь надо будет петь эту песню после по-корейски. Пока я лишь хочу услышать ваше звучание и эмоции. Слова не так важны. Прошу вас. Чонин обречённо вздохнул и уткнулся взглядом в текст на ромадзи, разбирая слова и стараясь сделать их привычными для себя. Шимада проявил любезность, поставив оригинал на плеере и позволив Чондэ и Чонину прослушать песню на японском, чтобы лучше понять, что и как следовало петь. Спустя полчаса они попытались это сделать. Чондэ играл "с листа", а Чонин морально готовился, потому что первые строки полагалось петь именно ему. Собственно, у них получалось в куплетах по две строчки по очереди, а припев — вместе. Со своими строчками в куплете Чонин справился — они приходились на максимально комфортный для него диапазон. Проблемы возникли на припеве, который Чондэ исполнял без труда, а вот Чонину было тяжело перескакивать на вторую половину первой октавы. Как только Чонин сбился и перестал петь, Чондэ убрал руки с клавиш, а Шимада негромко что-то сказал. — Для баритона ре первой октавы — переходная нота, вы знаете? — добросовестно перевёл студент. — Некоторые наставники полагают, что говорить об этом студентам не следует, чтобы они не зацикливались на переходных тонах, но тут господин Шимада считает нужным сделать акцент. Вам, господин Ким, следует петь иначе все тона, что окажутся выше ре первой октавы, и использовать связки и свой голос не так, как вы делаете это в привычном для вас диапазоне. Как только вы это поймёте и осознаете, как именно вы должны менять голос, вам будет совсем не трудно переключаться на те звуки, которые выше вашей нормы. Попробуйте. Студент попросил Чондэ проиграть ноты с соль малой октавы вверх, а Чонина — пропеть их. Пришлось сделать это. И оценить на практике замечание по поводу ре. Нота вроде бы вписывалась в зону комфорта Чонина, но — в то же время — взять её обычным способом выходило сложновато. Обычно Чонин испытывал напряжение, когда пытался пропеть ре первой октавы, ну а дальше всё давалось ему сложнее. Соль первой октавы служила источником его мук, а ля — вовсе джокер. Никогда не угадать, получится у него или нет. Они прогоняли ноты несколько раз с комментариями Шимады до тех пор, пока Чонин смутно не уловил, чего же Шимада от него добивается. Он, скорее, интуитивно почуял, как ему легче всего взять проклятую ре и двигаться дальше. И если бы потребовалось объяснить это в деталях, Чонин не смог бы. Он сам не совсем хорошо понимал, как менялась работа голоса, но менялась уж точно. Он не сказал бы, что его голос при этом звучал естественно и легко, но исполнять нужные звуки получалось чисто и гладко, с некоторым напряжением, но не с усилием, а это две большие разницы. Шимада подтвердил, что каждый понимает переходность нот по-своему, и что этому невозможно научить, именно поэтому при преподавании многие часто умалчивают об этом, избегая как риска зацикливания, так и невозможности объяснить механизм работы голоса, полагаясь исключительно на интуитивное восприятие. — Как правило, переходность требуется при постановке баритонов и меццо-сопрано, потому что это наиболее естественные по звучанию голоса, которые могут при должном обучении максимально увеличивать диапазон звучания и исполнять чужие партии. Это трудно, но возможно. Именно поэтому меццо-сопрано у женщин и баритон у мужчин относятся к наиболее востребованным. И потому, что в постановке это самые сложные голоса. Чонин предсказуемо смутился и постарался донести до Шимады, что он танцор, а не вокалист. — Именно поэтому вашему голосу явно не уделяли того внимания, что он заслуживает. Попробуете ещё раз? А что им с Чондэ оставалось? Они попробовали. На этот раз получилось лучше. Чонин несколько раз сбивался, но не так серьёзно, чтобы останавливаться и начинать заново. По крайней мере, исполнение Шимаду удовлетворило в достаточной степени, чтобы оставить их обоих в покое. — Ваши голоса в дуэте великолепны, — подытожил Шимада. — Идеальное дополнение. Если бы оба голоса соответствовали друг другу в качестве постановки. Но это, скорее, вина корейского отношения к вокалу в целом. По его мнению, на фоне Чонина Чондэ звучал ярко и красочно, как радуга в звуке, а Чонин на фоне Чондэ придавал песне тени, сумрачные переходы, твёрдость и строгость — пленяющую естественность и волшебную глубину звука. — Идеально. Могло бы быть, — решительно повторил Шимада и ушёл наконец. Чонин и Чондэ растерянно смотрели друг на друга, оставшись в зале вдвоём. — Кто бы мог подумать... — пробормотал Чондэ, разглядывая собственные руки. — Я всегда знал, что у тебя потрясающий голос, но все так старательно это не замечали. Я уже привык к этому. Шимада стал приятным исключением из правила. Похоже, я не ошибся, когда решил на прослушивании, что он положил на тебя глаз. — Я тогда не справился. Как и сейчас, в общем-то. Он лишь окончательно убедился, что вокал — не по моей части. — Верно, но ему понравился твой голос всё равно. — Считаешь, он влюбился в мой голос так же, как и ты? — с горечью уточнил Чонин. Чондэ вместо ответа пожал плечами и тронул клавиши пальцами, роняя в тишину зала приглушённые звуки новой мелодии, а после — игру голоса. Пожалуй, Шимаде стоило влюбиться в голос Чондэ. Чонин мог слушать пение Чондэ вечно. И мог вечно танцевать под него, чем и занялся. Чондэ тихо засмеялся, наблюдая за лёгкими и плавными движениями танца, а затем продолжил петь — ветром в крылья Чонина.