Перекрёстки

             Понедельничной планёрки боялись все, кроме Олимпиады Карловны. Она на «Перекрёстке» с тех времён, когда Герман Казацкий в жутко модных кожаных штанах явился устраиваться на работу. Она была свидетелем его диджейского взлёта в утреннем эфире, наблюдала, как он шёл по головам, не церемонясь с авторитетами, как, став выпускающим редактором, смело включал неформат, как первым в городе освоил подкаст и первоначально лично вёл этот Интернет-проект; удивлялась, как быстро он оброс барскими замашками, став сначала креативным директором, потом генеральным. За это время сменился весь штат сотрудников, кроме неё. Она была мудрее всех — не давала повода. Хотя особой любви и преданности к Казацкому не демонстрировала, считая его аморальным типом и неуравновешенным циником. В понедельник Герман выходил в вечерний эфир, в авторскую передачу «Тяжёлый понедельник», — забросить микрофон и окончательно переродиться в менеджера он не хотел. Держал себя в форме. Тем более, что передача была рейтинговой, в ней переплеталась музыкальная аналитика с околополитическими сплетнями, всё это сдабривалось хардовой музыкой и общением со слушателями вживую. В конце недели была ещё «Лёгкая пятница», но она шла в записи. Эфир же — дело нервное и ответственное, поэтому Казацкий искрил от напряжения.       — …не наблюдаю мобильное приложение на главной странице сайта! Мы же договаривались! Более того, не нашёл версии для Android. Где? Или свистели, когда отчитывались?       — Так мы уже…       — Завтра с утра зайду на сайт. И ещё, там до сих пор висит фотография Давыдовой. Мы с ней попрощались уже как три недели! Вы не заметили? Так, — Герман не давал времени оправдываться или спорить, — госпожа Цветкова, что за проект нашего участия на летнем фестивале вы представили? Вы не перепутали? Это взрослый праздник! Там наши конкуренты жопу рвут от креативности! А у вас? Привлеките Марка, к вечеру должны быть новые предложения. Новые! А не засаленная анимация с турецкого берега. Тамара, ко мне вчерашних шутников в эфире, займёмся практикой словообразования. Жду их в одиннадцать.       — Так у них выходной сегодня…       — А вчера у всей страны был выходной и все слышали это позорище! У всей страны мозги́, а у них, видите ли, мо́зги! Да и песня премьерная была, мягко говоря, не первой свежести. Если заявляете премьеру, то позаботьтесь, чтобы она таковой была. А эта композиция из каждого утюга играет. Матвей, херим тему акции, подыщи, кому помогать внутри страны, это я так решил! Без вариантов. Ищи, думай. Времени мало. Иван, а что это за чудесная бумажка от технического отдела? Вы в аппаратной решили всё выкинуть и облицевать стены янтарными панелями? А передатчики заказать в «Де Бирс»? Вы с Олимпиадой Карловной согласовывали такие планы? — Бухгалтер — единственная, кого Герман называл по имени-отчеству.       — Они согласовывали, — ответила Олимпиада Карловна, пока рыба-техник внемую рыпала ртом. — Новый инженер, Александр, говорит, что надо менять, а то в какой-то прекрасный момент жахнет эфир.       — И что? На эту «янтарную комнату» есть средства? Или Александр знает, где их добыть?       — Средств нет. У нас не запланировано на этот год. Разве что отказаться от пары проектов — например, от этих чилийских перцев… — Герман даже несколько задохнулся, с Red Hot Chili Peppers он вёл переговоры лично, это было делом чести — обойти конкурентов и стать промоутерским голосом их тура.       — Так. Олимпиада Карловна. Скорее, я от Александра с его бумажкой откажусь, чем от перцев.       — Но он прав, — вздохнул Коротич, — жахнет — и никакие перцы не помогут. Саня сказал, что кое-что он перемонтирует, мы ему Диму от программистов выделим на помощь. Но вот ресивер и антенну надо менять, да и кабелей нет правильных…       — С ними, с правильными, непросто… Я подумаю. Так, все свободны! Олимпиада Карловна, Иван, останьтесь…       Всех сдуло. Коротич и бухгалтерша в палантине пересели ближе.       — Этот Александр — тот самый техник из «Телесистем», о котором Никитенко говорил? — Коротич кивнул. — Вы, Олимпиада Карловна, общались с ним?       — Общалась. Хороший. И, по-видимому, он прав. Даже я, не инженер совсем, и то состыковала, что непорядок. Поэтому эфир трещит.       — Вы хотите сказать, что я недоумок, один очевидного не понимаю? — вскипел Казацкий. – Но «пепперов» мы ждали столько лет! У них новый альбом, они легенда! А ваш техник… Шурик! Что важнее — ресивер или антенна?       — Всё важнее.       — Кабеля и передатчик тоже!       — Чёрт. Покумекайте, Олимпиада Карловна, вы же волшебница… Но проекты надо оставить. И рекламное время не увеличивать. Порешайте… И я поскребу по сусекам… Ладно, идите. Сейчас Тамара со своими идиотами ещё придёт…       Уже уходя, Олимпиада Карловна вдруг совсем неуместно спросила шефа:       — Герман, всё хотела вас спросить. Этот браслет у вас на руке… На заказ сделан? Специально с вашим именем?       Герман удивлённо взглянул на бухгалтершу и на браслет.       — Да, конечно. Эксклюзив, можно сказать… А что?       — Да нет… ничего. — Олимпиада Карловна и Коротич переглянулись.       Когда подчинённые вышли, Казацкий ещё раз рассмотрел браслет. Что это он их так заинтересовал? Столько лет не спрашивали, а тут на тебе! Этот браслет ему подарил дед на совершеннолетие. Дед, Герман Евграфович, был ювелиром и ваял цепочку сам. Впрочем, не эту… Оригинальную он бездарно профукал, да чего уж там — проебал. Где-то обронил, даже не заметил. Скорее всего, в автошколе. Больно уж резво они с Антоном развлекались. Причём тогда инициатором был Тоша, что из рода пупсов. Уже потом Герман выяснил, что Тоша разругался вдрызг со своей первой любовью, каким-то качком из тренажёрки. И на него напала жажда кроличьей мести — вот он и распустил ручки. Но Герман был не из стыдливых, понимал всё с полунамёка, тем более когда намёки — это неприкрытое домогательство. Завернул во двор и нашёл для рук и рта пупса с золотыми кудрями более приятное применение. Они потом ещё встречались пару месяцев: вместо положенных часов по городу — часы в тёмных закоулках. Экономия бензина и нервов. Позже Тоша помог освоить вождение Катэ — правда, без произвольной программы.       Как только Герман понял, что браслет потерялся, он исследовал каждый сантиметр «лады» экзаменатора, в которой и случилось первое страстное безобразие. Но подарка не нашёл. Знал, что дед, которому за девяносто, при ясном уме и будет спрашивать, беспокоиться, огорчаться. Тогда он и заказал дубликат. Благо были фотографии браслета. Мастер Йонас — ученик деда, которому тоже уже сто лет в обед, — вступил в сговор и выполнил работу. И вот браслет с надписью «Herman» у благодарного внука на запястье, дед ничего не заметил. Герман сросся с этим браслетом, снимал редко, только однажды оставлял у чужого человека. И то — для чистки. И то — у Самира. Тот сам был увешан цепочками и пирсингом в самых неожиданных местах, поэтому оценил браслетик. Сказал тогда, что видел похожий…       Герман тряхнул головой, прогоняя образы златокудрого Антона и брутального Самира. Нужно заняться вечерним эфиром. Казацкий был консервативен и мнителен в вопросах своей профессии: разрабатывал план, писал скетчи и связки на бумаге. В подобных записках разобраться мог только он сам: стрелочки, подчёркивания, неведомые сокращения, зарисовки, текст ужасным почерком доктора-психиатра. Герман достал из верхнего ящика стола свой талисман — смешную шариковую ручку. Когда-то она была на верёвочке. Ручка уже, можно сказать, древняя — на кончике головка плейбойного кролика, одно ушко с надколом. На бочке ручки надпись: «Элке с любовью!» Всякий раз, беря ручку, он думал: «Кто такая Элка? Спасибо ей». Ибо он никогда её не видел, ручка оказалась у него ещё в студенческие годы. На втором курсе.       Была такая забава — ездить «на картошку». Полугосударственные сельхозугодия ещё влачили какое-никакое существование и ежегодно собирали перво- и второкурсников на работы. Почти две недели жили студенты в бараках: днём уныло собирали картофель до скрипа в пальцах, ночью танцевали, пели под гитару и бухали местную «Клюковку». Журфак тоже не миновала сия участь. Но в тот год почему-то первокурсников услали куда-то в Тмутаракань, и ближайшие братья-студенты в деревне Зуевка, что в двадцати километрах от них, — это радиофак их же универа. Радио — так радио… было решено ехать — устраивать «посвящение». До своих первашей слишком далеко, зато эти поблизости. Герман Казацкий — главный сценарист и организатор. Никто рядом не стоял. Он тогда и выглядел харизматично: носил дерзкий ирокез, гвоздь в ухе…       Прибыли в Зуевку к ночи. Десять бравых журфаковцев в вонючей «газели». В комнатке куратора — молодого длинноносого аспиранта-надсмотрщика Жоржика (в миру Георгия Лавровича) — штаб. Здесь потихоньку, пока перваши радиофака укладываются дрыхнуть, обговаривались детали мероприятия… В комнатушке у Жоржика жара от печки-буржуйки, на ободранном письменном столе, невесть откуда взявшемся, «Клюковка» и солёная капуста в эмалированной бадейке. Сам Жоржик, глупо хихикая, наклюкался уже скоренько, настолько, что кемарил полулёжа на своём ложе. Как и в общих комнатах, у препода двухъярусная кровать. Внизу — довольный Жоржик, наверху ещё кто-то.       Этот «кто-то» был болен. Студент. У которого вдруг температура: врачи приезжали, что-то вкололи и велели парня завтра везти домой. Студента перенесли в комнатку куратора, чтобы не беспокоить. И тот в беспамятстве лежал бревном на верхотуре. Этот болезный смущал Германа. Он постоянно пытался скинуть одеяло. Девчонки-однокурсницы заботливо поправляли.       — Хорошенький комарик, остроносенький, — жалостливо констатировала веселушка Наталья, в очередной раз прикрывающая наготу студента. — А после огненного испытания давайте сразу водяное! Наливай, Герыч!       Герыч наливал и всё косился наверх. Насколько «хорошенький» этот студент, он не мог судить, парнишка являл ему только свой русоволосый затылок. Зато тело… Парень отбрасывал плед и предъявлял нервному свидетелю бледную кожу, стройные ноги, довольно-таки широкие плечи, чёрные хлипкие трусы и правильный, притягательный изгиб позвоночника. Или свешивалась рука. Пальцы длинные, на запястье красная нитка, на плече царапина, от локтевого сгиба к кисти устремилась вена — силовые нагрузки не чужды этому субъекту в чёрных плавках. Герману хотелось самому поправить одеяло и погладить предплечье, почувствовав упругость твёрдых мышц и жар болезни.       Тогда Герману и понадобилась ручка. Его собственная вдруг отказала. На кровати и висел этот чёрный Элкин кролик. Он взял ручку на время. В блокнотике расписал все этапы посвящения и текст клятвы для первашей. Да так и оставил ручку висеть на шее.       Потом было само мероприятие. С побудкой в четыре утра, с костром, с обливаниями, со смешными состязаниями — Герман был против откровенных издевательств, он за интеллигентный юмор. Посвящение удалось на славу! Никто не был обижен, студенты устроили дикие пляски после объявления о том, что завтра картофель их поджидает только после обеда. Вдруг откуда ни возьмись в небывалых объёмах обнаружилась «Клюковка». Всеобщая попойка, припасённые сухие баранки, песни Визбора и Цоя, несмешные истории под общую истерическую икоту, совместный хоровод под зомбический Cranberries, забытый сон, признания, обжималки с малочисленными девицами, несдерживаемый мат — отличное мероприятие, хотя и начиналось с агрессии и неожиданной побудки.       Герман сразу выделил среди студентов радиофака своего: «Рыбак рыбака…» Некий Гаврил. Гаврюша по-простому. Длинноволосый эльф, постоянно облизывающий губы. Перепрыгивая через огонь, проходя вслепую через лабиринт, выискивая в холодной грязной жиже монетку, эльф по-девчоночьи повизгивал. Во время клятвы почти вплотную стоял к Герману и бросился его обнимать по окончании. А потом и вовсе не отходил: смотрел как на бога, поддерживал за локоток, прижимался под «Группу крови на рукаве». Герман справедливо рассудил: почему бы и нет? Тем более что под утро уже мало кто отражал действительность: умаялись, упились, эмоциями перенасытились.       Герман совершенно не скрываясь лапал Гаврюшу, мял задницу, лил какой-то бред ему в уши… Потащил в кусты. Но, во-первых, там было очень сыро и неудобно — хвоя и трава противно отвлекали от удовольствия. Во-вторых, их вспугнули — Гаврюшины однокурсники решили покурить траву в траве. Герман потащил податливого мальчика в барак, но не в общие же комнаты. К Жоржику! Там письменный стол, капуста, тепло и сухо, даже защёлка на двери есть. Длинноносый аспирант дрых в той же позе, в которой его оставили часа четыре назад. Болезный студент со второго этажа скинул с себя одеяло на пол, а сам лежал на животе, уткнувшись в подушку. Ещё подумалось: «Как он дышит? И дышит ли?»       Но анализировать Гаврюша не дал. Заткнул его рот (да и разум тоже) поцелуем, мучил губы, вытягивал страсть. Хотя при чём тут поцелуи? Герман любил без прелюдий: сначала до твёрдости во рту любовника, потом нагнуть и разрядиться до остатка. Его бесили все эти нежности поцелуйные, порнографические игры с сосками, щекотка языком, покусывание кожи на животе, абсолютно бессмысленные засосы на шее. Не возбуждало. Если партнёр — субтильный котик, то тогда будоражит только власть в руках, чужая горячая кожа на ладонях, мягкость ягодиц и жалостливое удовлетворённое скуление пассива. Если партнёр — зверь посильнее и похаризматичнее, да ещё и такой же универсал, как и он сам, то хотелось жёсткости, хищного рычания, укусов, желательно на спине, хотелось побороться за верхнюю позицию и иногда искромётно проиграть. Но второй вариант — скорее, мечты. Пока он не встречал посильнее.       Пока послушный Гаврюша умело причмокивал в паху, Герман осознал, что рассматривает полуголого студента, и даже подумал, что это белое тело возбуждает больше, чем горячий рот эльфа. Почему-то казалось, что больной был бы тем самым вариантом номер два. Он притягивал именно тем, что это тело не получить, этого рта не ощутить и этот вариант не проверить. Только в фантазиях. Герман и погрузился в фантазии: не Гаврюшу трахал, а этого парня с красивыми руками. И даже казалось, что парень вдруг повернулся, приподнялся, смотрит… отзывается, меняется с Гаврюшей местами. Изгибается в позвоночнике, скалится от боли, матерится сквозь зубы. От этого оргазм получился затяжным и сладким. Но фантазии остались фантазиями. На столе расслабленно лежал эльф, а болезный студент вообще повернулся спиной и обхватил себя руками. Показалось, что его трясёт…       Герман чмокнул своего партнёра в шейку, обтёр член вафельным полотенцем, очевидно Жоржиковым (вот будет тому сюрприз), натянул штаны, заправился. Поднял с пола одеяло. Пощупал студента, так и есть: он горит — видимо, опять поднимается температура. Не сдержался — провёл по бедру, по спине, запустил пальцы в волосы. Надо кого-нибудь позвать? Девчонок? Они знают, как помочь при лихорадке… Накрыл больного одеялом.       — Это Сашка, — прошептал разморённый Гаврил, продолжая голым возлегать на столе среди капусты и пустых стаканов. Может, он какое-то другое имя назвал, но что-то простое: Саша, Лёша, Андрюша, Серёжа… — У него, походу, воспаление лёгких. Его увезут завтра… Сегодня, вернее. Давай ещё разочек?       — Он горячущий, ему бы помочь… — Герман игнорировал секс-призыв.       — Чем помочь-то? У нас только йод, левомицетин от дизентерии и но-шпа. Даже «Клюковки» нет, чтоб обтереть его… Выжрали.       В этом месте, как бы подтверждая слова Гаврюши, прогудел Жоржик с нижнего плацкартного места. Эльф подпрыгнул со стола и стал судорожно одеваться, видимо осознав, что аспирант у них что-то преподавать будет… Мало ли. Вдруг аукнется. Посвящение завершилось теперь окончательно.       Уже через три часа журфаковцы растолкали своего шофёра и погнали в свою деревню, к своему картофелю. Только когда Герман снял толстовку, собираясь нырнуть на свои нары и поспать, он обнаружил, что смешная ручка-кролик с надписью «Элке с любовью!» так и висит на его шее. И хотя ручка принадлежала явно какой-то Элке, а не Жоржику, не Гаврюше и не студенту Сашке-Лёшке-Андрюшке, Герман ассоциировал кролика с той белой спиной и чёрными трусами, которые заводили его больше, чем похотливый Гаврюша.       А потом так случилось, что свой первый репортаж он написал этим кроликом. Так произошло, что блестящий курсовой проект, благодаря которому он оказался на радио, он тоже писал этой ручкой… И много других удачных текстов и записок. Герман ручку называл Элкой и считал её своей удачей, своим талисманом. Даже серьёзные контракты ею визировал, а не позолоченным «Паркером», что для понта красовался на рабочем столе. Такой вот кролик Элка.       Герман, рассматривающий серьёзную мордочку кролика, вдруг подумал, что слишком часто он стал ворошить прошлое. Да ещё и с неприятным чувством то ли вины, то ли какого-то упущения, потерянного шанса. Не иначе возраст. Глядишь, он так и итоги начнёт подводить…       От таких дум его спасла Мари — чернокожая уроженка Архангельска, дитя института Патриса Лумумбы. Она принесла на подпись кучу приказов и пару договоров. Всё подписал, не читая, кроме договора по рекламе с популярной сетью фаст-фуда… Вызвал Люсю, чтобы задать пару вопросов о цене этого контракта. Позвонил по просьбе Мари и, соответственно, редактора Кравченко известному композитору, который ждал, что для интервью его пригласит сам директор, а не «шестёрки»-репортёры… Отчихвостив провинившихся вчера ведущих, Герман занялся вечерним эфиром. Элка не подвела и в этот раз: он придумал, как ему казалось, новые темы для интерактива, подыскал «гарики» для подводок к политическим новостям, просмотрел готовый плей-лист для «Тяжёлого понедельника», вычеркнул, вписал, побеседовал со своим репортёром Серёгой, надиктовал ему новые вопросы для интервью… В общем, работа закипела и воспоминания растворились в ритме будней.       В обеденный перерыв у Германа деловая встреча, не сулившая никаких выгод — только головную боль. В мэрии собирали независимые и зависимые СМИ для нудного впаривания им очевидных глупостей и лукавых призывов освещать предстоящие выборы честно, но не слишком. Казацкий давно смирился с этой частью его нынешнего статуса — никуда не денешься от этих политических реверансов и имитации бурной деятельности. Настойчивые пожелания власти он выполнял процентов на двадцать, но умело обходил недовольства, пользуясь непрофессионализмом политиков, словесной журналистской акробатикой, обаятельно самоуверенной улыбкой.       Отправляясь в мэрию, он зашёл за Кравченко в редакторскую. Послушал эфир — не трещит, звук вроде хороший… В коридоре почуял запах горелой резины. Запах доносился из аппаратной. Герман заглянул в открытое помещение.       На полу спиной к выходу сидел мужчина. На голове тёмная трикотажная шапочка-чулок, или как её ещё называют — «гондонка». Из-под футболки на шею вьётся рисунок тату, подробности не разглядеть. Мужчина паял, отсюда и запах.       — Эй! — позвал Герман.       Мужчина не реагировал. Казацкий понял, что тот в наушниках — видимо, слушает музыку. Решил не отвлекать. Понятно же, что это тот самый новый сменный техник, который потребовал заменить буквально всё. Зовут Александр. Наверняка он сегодня подмахнул приказ о его зачислении в штат, надо было хоть фамилию посмотреть…       Герман, пользуясь незамеченностью, рассматривал спину Александра. Широкая, настоящая, крепкая. Вдоль позвоночника мокрое пятно пота, как рисунок Роршаха — в аппаратной очень душно. И руки у техника красивые, хотя видна полностью только одна — рельеф, выпуклая вена от локтевого сгиба, пальцы длинные, на одном из них обручальное кольцо. На запястье что-то типа широкой резинки, к которой прилажена маленькая отвёртка, щипцы, что-то ещё… Очевидно, этот Александр всё-таки мастер.       «В субботу пойду в бордель, выцеплю там Дитмара, попробую ещё раз, — вдруг подумал Герман, любуясь мужской спиной и шеей. — А в аппаратную не надо бы заходить. Соблазнять натуралов в собственной конторе — моветон даже для меня». Дитмар — явно актив, был самым брутальным и маскулинным среди проституток-любителей «Аль Перчино», обычно Герман ему только улыбался. Связь была лишь однажды. Давно. Новый год, маски, алкоголь, похуизм, светло-каштановые глаза…       — Герман, я готов! — крикнули со стороны лестницы. Это Кравченко ждал его, чтобы ехать в мэрию.       — В путь! — Казацкий решительно направился навстречу редактору, так и не познакомившись с новым техником. Он залез в карман пиджака за телефоном и нащупал пластиковую ручку с кроличьей головкой. Чёрт, забыл убрать в стол…       Интересно, кто такая Элка?