Перекрёстки

             Саня раньше не слушал радио «Перекрёсток» — знал, что на нём много болтовни, привык к чисто музыкальному формату. Но сегодня с утра до вечера сидел на их волне. Его ухо, как шумоуловитель, вслушивалось в качество низов, считывало любой сип и треск, определяло скачки громкости. Слушал и фирменный «Тяжёлый понедельник». Не ожидал, что даже несколько раз хмыкнет над тонким юмором, который явно направлен был против официоза «ура-политики». Что голос у его нынешнего директора приятный, бархатный, лексика лёгкая и демократичная для такого сноба на «мазератти». Что музыка покатила в жилу. Что захотелось дослушать. Хотя качество звука таки Саню не устроило. Надо менять их архаичные передатчики. Дело в них: звук песочат, низы не берут.       Домой не торопился. Знал, что у Витальки сегодня какой-то съём намечался, мешать не хотелось. Особенно после того раза. Саня припёрся в самый разгар ужина при снулой розочке в бутылке, подкат уже практически случился, голос Горохова стал елейный, масляный, лицо такое умное и серьёзное… А тут дружок… Всего лишь хотел из холодильника пиво и колбасу взять, чтобы мирно в своей комнате переварить день и пищу. Но на дамочку статный друг ухажёра произвёл сильное впечатление, и всё здание соблазна, ювелирно выстраиваемое Виталькой, рухнуло в одночасье. «А оставайтесь с нами! Виталя, достань ещё бокальчик! Какая у вас родинка выразительная… Нет-нет, мы не хотим, чтобы вы уходили! Нисколечко не мешаете! Скажи, Виталя, скажи, чтобы остался!..» В общем, уже скоро подвыпивший и оскорблённый Виталя сказал в сердцах:       — Марина! Да он голубой! Просто пидор! Ему колбаса гора-а-аздо интереснее, чем ты!       Горохов, конечно, получил в челюсть за несанкционированное разоблачение. Марина пронзительно завизжала, потом расстроенно зарыдала — рыбка сорвалась с крючка. Даже не дала себя проводить. Саня с Виталей примирились этим же вечером, допили заготовленный напиток соблазнения, но впредь друг предупреждал о приходе женщин, опасаясь, что вновь избранница поведётся на жёлтые глаза, сильные руки и татуировку на шее.       Виталя и сам не сразу принял каминг-аут однокурсника. Когда пригласил его снимать жильё вместе, всё сокрушался, что такая красивая пара, как Сашка с Ксюхой, разбежалась, что детей не наплодили, что разошлись нецивилизованно. Сокрушался месяца три. Пока эта самая Ксюха не повстречалась ему в супермаркете.       Горохов вернулся из магазина с бутылкой водки, забыв купить всё остальное.       — Это правда? — спросил он, ввалившись в Санину комнатёнку, открывая водку и тут же хлебая.       — Что?       — Что мне Ксюха сказала. Про тебя и про этого араба, мать вашу!       — Хм… Правда.       — Ёбана дивизия! — И к водке, как конь на водопое. — Это ж пидорасня! Как так? Если лучший друг пидорас, то я-то кто?       — Я съеду завтра. Чтоб ты так не переживал.       — Да ебись всё конём! — подытожил разговор Виталя и хлопнул дверью.       На следующий день после работы Сашка стал собирать вещички, как и обещал. Но Горохов прервал это мероприятие. Пришёл в комнату с табуреткой, уселся, на соседа не смотрит:       — Рассказывай.       — Что тебе рассказывать?       — Как так произошло? Ты же нормальный был мужик!       — Ненормальный, Виталь. Всегда был ненормальный. Ни в школе, ни в институте не тянуло меня к девчонкам.       — А Ксюха? С ней-то еблись? Или только тёрлись?       — Ксюша, ты же сам помнишь, взяла нашу судьбу в свои руки. С первого курса меня опекала. Мне казалось, что вроде у нас любовь. Да и правильно всё должно было быть. Пришло время жениться — женился. Конечно, я виноват перед ней. Нужно было сказать всё «до».       — Бля! Так ты до свадьбы уже с кем-то э-е-э… ну... поебень эта?       — Нет. Но я ведь знаю себя… — Саня вспомнил ту картинку в болезненном бреду, на картошке, когда на столе какой-то красавец с ирокезом на башке трахал нежного Гаврюшу, но смотрел на него, и лицо такое знакомое… Этот полуобморочный эпизод спасал его всякий раз, когда требовалось доставить Ксюхе удовольствие. Он представлял себя то Гаврюшей, то этим парнем с ирокезом.       — Всё равно! Раз можешь с бабами, то какого хуя выдал себя? Сидел бы ровно. Чо уж? Удержаться не смог?       — А я и сидел ровно пять лет. Ты на одной дрочке пять лет сможешь?       — Ну-у-у…       — Вот и я не смог. Да и Ксюха не могла, ей хотелось секса и детей. А мне не хотелось этого — с ней… Одно мучение. Мы бы всё равно разошлись, даже без Самира.       — Грёбаный араб!       — Ладно. Я сейчас свалю.       — Куда ты свалишь? К арабу этому ебучему? Или в машине жить опять? Не надо никуда валить. — И через паузу: — А у тебя на всех мужиков встаёт? Или только выборочно?       — А у тебя на всех баб?       — Ну так-то да… Далеко не на всех, — вздохнул Горохов о чём-то о своём. Так Саня и остался в квартире. Разговоры, а тем более недоразумения на этой основе случались очень редко. Да и Элли повода не давал, даже вон… баб мог запросто увести, а сидел на работе, пережидал Виталькины бенефисы.       Саня переделал уже всё, что запланировал. Помощь некоего Димки, рукастого парня из айтишников, пока не понадобилась. На радио «Перекрёсток» давно звучал музыкальный релакс, звук шёл сносный, и Саня пошёл покурить. Ускорился, как только понял, что главный направился на выход. Узнал его по голосу:       — Мари, завтра буду только к двум. Перенеси оперативку по рекламе. Ты с детсадом определилась? Помощь нужна? — Заботливый шеф спускался с третьего этажа. Саня подумал, что пока, в общем-то, не видел легендарного тяжёлого характера. Юркнул в пустую курилку. Господин Казацкий прошёл вниз.       Элли затянулся впервые за день. Показалось, что страшно устал: в позе «зю» паял, перебирал, чистил и ещё работы море. Часок постоит, потом медленно до магазина, там походит, полупает глазами. Глядишь, и будет часов десять, тогда можно и домой — к этому времени дамы либо уже сдавались, либо набирались. Саня опёрся на широкий, фигурно прожжённый подоконник, на котором чопорно блестела хрустальная пепельница — артефакт эпохи застоя, не иначе. Выглянул в окошко, что выходило на центральный вход. Так и есть: синяя «мазератти» нагло занимала место на половинке пешеходного тротуара. Из парадного выбежал шеф. Сегодня в чёрном костюме. Он уже почти сел в авто, как вдруг что-то его отвлекло. Казацкий торопливо двинулся в сторону, протягивая руку, видимо, кому-то навстречу. Выражения лица шефа не разглядеть, только тёмная макушка.       Саня вытянулся, скосил глаза, чтобы увидеть, кого встретил директор. И тут же отпрянул от грязного оконного стекла. Его он узнал бы с любого ракурса! Несмотря на прохладу и ветер, он в чёрной майке, обе руки густо татуированы до самых пальцев ориентальной вязью, на запястьях цепочки, браслеты, ремешки, угольно-чёрные короткие волосы, неистребимая щетина, извечно в штанах цвета хаки на кривоватых ногах… А сейчас тонкие усики, которые делали его ещё восточнее, ещё лукавее и опаснее. Самир. Стоит вспомнить о дьяволе, как он появляется.       Господин Казацкий похлопал Самира по плечу, что-то ему экспрессивно сказал, руку с плеча не убирал. Самир отвечал, кивал, показывал куда-то в сторону стоянки, улыбался, хмурился. Саня с удивлением следил за разговором этих двух — получалось, что они знакомы, причём близко. Самир бы никому не позволил так поглаживать себя, не разрешил бы схватиться за запястье и даже слегка толкнуть на себя… Араб задрал голову, рассматривая фасад их центра, — Саня тут же отпрянул. Не хватало ещё, чтобы он его увидел!       Через несколько секунд он вновь выглянул в окно. Двое всё ещё стояли и о чём-то говорили. Видно было только Самира — видно плохо, да ещё и зрение как бы не соколиное. Но даже отсюда Саня улавливал, что его бывший расстроен, что он говорит Казацкому «нет», а тот, очевидно, раздражается. Потом Самир махнул рукой и пошёл прочь. Теперешний шеф постоял немного, провожая его взглядом, направился к «мазератти», но не уехал сразу — вытащил сигарету и, прислонившись к сияющему боку выпендрёжного итальянца, закурил. Диковинно, щелчком пальца сбивал пепел с сигареты. Закурил ещё одну… Распереживался, видать!       Минут через семь он всё-таки уехал, а вторую сигарету вытащил уже Саня. Сцена, которую он наблюдал со своего райка, разбудила в нём неприятные воспоминания. Хотя вроде бы Самир даже любил его, или Сане так казалось? Чёрта с два разберёшь этих восточных людей!              Кому пришло в голову делать тату? Никитенко. У него всегда какие-то идеи вьются в башке. Решено было по пьяни. Назначено время, выбран салон, и даже произведена запись. А пришёл на экзекуцию только Элли. Хотя пришёл вовсе не из-за горячего желания украсить себя чем-нибудь брутальным, а потому что домой идти не хотелось. Совсем. Ксюха опять заведёт свою бензопилу.       Саня потоптался около салона «Махаон» — своих не дождался, решил зайти. Унылая девушка на рецепции вызвала мастера, и из недр «Махаона» вышел этот арабский принц — почему-то в золотистых шароварах и с голым торсом, руки, как в рукавах, расписаны. Возможно, это была часть имиджа заведения, который был заточен под Древний Египет: папирусы на стенах, бронзовые курительницы благовоний, стульчики без спинок, скарабеи и ибисы, циновка с изображением Анубиса и прочая дребедень.       Мастер Самир неслышно, словно не касаясь пола, прошелестел шароварами прямо к Сане.       — Я вас ждал. — И смотрит прямо в глаза. Непривычно, хочется отвести взгляд и сбежать. — Пройдёмте! — И сбежать уже поздно.       В помещении, где царил Самир, пахло приторно гвоздикой. Огромный подсвечник с какой-то пернатой богиней фальшиво светился имитацией свечей, потолок тоже нависал фальшивыми кессонами с арабскими розетками, под ногами тёмный ковёр. Полумрак, и только над кушеткой из лживого ротанга вытягивалась неуместная рука совершенно хайтековской лампы.       — Хронические болезни? ВИЧ? Диабет? Сердце? Псориаз? Аллергические реакции?       — Нет, не жалуюсь.       — Принимали ли алкоголь? Анальгетики?       — Алкоголь был позавчера. Таблеток не принимаю.       — Где будем накалывать? Рисунок выбрали уже? — Мастер по-прежнему смотрит в глаза, вызывая ощущение неловкости.       — Э-э-э… На спине будем накалывать, только не на всей. А рисунок: чтобы без зоновских мотивов с куполами и русалками и без киногероев, что-нибудь абстрактное.       — Надо выбрать. — Самир пододвинул папку с фотографиями. Саня склонился над чужими спинами, плечами, бёдрами, понимая, что ничего не понимает, что ничего не нравится… И вдруг горячая рука на шее. Саня дёрнулся. — Мне важно, какая у вас кожа…       Но это не просто «ощупывание кожных покровов», Саня это ощутил сразу — в этих уверенных пальцах соблазн и настойчивость. Сначала захотелось убежать, но потом вдруг возобладало желание наконец попробовать: если не секс, так хоть флирт. Субъект сильный, манкий, очевидно опытный, без вздохов и жеманства. Вспомнилось отчаяние, когда осознал ориентацию: ведь вокруг только натуральные отношения, ни одного гея вблизи. Только Гаврюша Ржанников — беспомощный нежный гомосек с курса, с которым Саня никогда не общался, к которому все относились как к больному. Да… ещё тот сильный неизвестный парень из детства, которого он тащил до медпункта, — открытый гей, притягательный персонаж, но оставшийся в тумане прошлого, поэтому почти мифический. Как искать себе партнёра? Знакомиться в Интернете? Выцеплять подходящих на улице? Или заигрывать с мужиками на работе? Все эти варианты Сане не подходили. Все они чреваты для жизни и здоровья, в том числе и психического. И вот теперь колоритный молодой человек, скорее всего ровесник, ласкал Санину шею, и его цели ясны-понятны.       Самир, в свою очередь, сразу разглядел смущение и сомнение в реакции чрезвычайно понравившегося ему клиента, но отступать и упускать — не в его правилах. Он хищник, змей, и пусть цель не хрупкий кролик, он оплетёт, обовьёт его своей пряной харизмой, закодирует своими хмельными словами, заманит своим перчёным карим взглядом. Тем более что смущение — верный знак возможности, которую он не упустит.       — Не выбрали?       — Н-нет.       — А что предпочтительнее? Геометрический рисунок? Или этнический — например, индейский или кельтский? Может, морская тематика? Готическая?       — Я, если честно, не думал. Случайно получилось, что я здесь. — Вот тут бы правильный татуировщик распрощался с клиентом ради этических норм. Самир был правильным: пьяных и обкуренных не обслуживал, акселератов-подростков разворачивал на выход, неуверенных не уговаривал. Но не сегодня. Мужчину с тёмной меткой на брови и с такими ровными белыми зубами хотелось не столько украсить, сколько украсть. Поэтому Самир взял «быка за рога»:       — Раздевайтесь. Можно на «ты»?       — Э-э-э… Конечно, я Александр. — Саня снял футболку.       — А я Самир. Ложись на кушетку. Хорошая фигура. Я сначала подготовлю спину. — Хитрый татуировщик нагло пользовался тем, что клиент не в курсе, как делается тату. Он вытащил из шкафчика бутылочку с какой-то жидкостью. — Нужно приспустить штаны, до ягодиц.       — Я рассчитывал на татуировку только в верхней части спины, — как-то жалобно высказался Саня.       — Ты же «не думал», — сладострастно улыбнулся Самир. — Позволь мне сделать красиво. Я не буду колоть всю спину, только вдоль позвоночника. У тебя жёлтые глаза — редкость, как у аспида. Я предлагаю тебе змеиное дерево.       — Что?       — Лежи. — И Самир обосновался в изголовье — так, что Саня практически упирался лбом в золотистые шаровары. Он вылил маленькую лужицу жидкости медового цвета и возложил руки на пока чистую спину. Как пианист у рояля.       Саня понял, что это совсем не массаж, а если и массаж — то какой-то совсем косметический и эротический. Вот слепой Василий, к которому он время от времени ходил, мял так, что приходилось сжимать зубы, чтобы не позориться стонами и скулением, мышцы начинали гореть изнутри, а растревоженные косточки — благодарно похрустывать. Этот же араб делал другое: гладил, натирал, а если и давил, то не до боли, а до её сладкого предчувствия. Собирался вроде подготовить зону позвоночника, а сам ласкал бока, просовывал скользкие руки под живот, сжимал мышцы на плечах, шевелил лопатки. А потом и совсем нагло — наклонился сильнее, обдавая своим теплом, проехался ладонями до самого тупика, до пояса приспущенных штанов, и ещё дальше, под джинсы. Обхватил ягодицы и тут же трусливо назад. Саня издал звук, похожий на негодование. Но так как протест обозначился только неуверенным звуком, Самир дерзко повторил волнующий пасс. И клиент вовсе заткнулся, вцепился в пухлые края кушетки, как будто это Василий его мучит, а не нежный восточный наложник. Хитрый араб это заметил, улыбнулся и прикрыл глаза от довольства собой. Провёл властно по позвоночнику, плечам, рукам и соединил свои ладони с Саниными. Прижался лбом к загривку и прошептал:       — Доверься мне!       Так Саня вроде уже…       Потом Самир несколько раз обтёр тело влажным полотенцем, охладил спиртом. Прилепил что-то к пояснице, по позвоночнику, у шеи, на плечи. Уселся на край кушетки, навалился на задницу и стал медленно рисовать. Всё молча. Очень долго, поднимаясь сантиметр за сантиметром по спине. Саня превозмогал щекотку, лежал не шевелясь и ужасно желал, чтобы мастер лучше бы не рисовал, а продолжил этот псевдомассаж. И было совершенно всё равно, что он там рисует: мистера Фримена с темой говна или олимпийского мишку.       Через часа полтора было велено встать и оценить картинку через два зеркала. Саня увидел на своей спине действительно дерево. И кое-где мёртвые листочки, железные яблоки и сухие сучья. Но самого ствола и ветвей не видно, их оплели змеи. Морды гадов жили в кроне, то есть по плечам. Удивительно, но морды разные: и явно агрессивные, и спящие, и томные, и почти улыбающиеся.       — Нравится? Оставляем?       Саня только кивнул. Не верилось, что на его спине сейчас будет целый серпентарий, и жаль, что рассмотреть близко нельзя.       — Сегодня только начнём, — загадочно произнёс Самир и любовно провёл по спине, не по рисунку. — Только контуры. Давай обойдёмся без лидокаинки. — И Саня опять кивнул.       Было больно. И опять долго. Хотя в этот раз мыслей о массаже и о сексе не было — выжгло все желания. Но не в Саниных правилах раскрывать себя, стонать и жаловаться. Он терпел и даже не морщил лоб, не скалил рот, не поджимал пальцы. И даже не понял, когда всё, экзекуция закончилась. Вдруг уловил пряное дыхание около щеки и горячую руку на подбородке:       — Сейчас будет легче, — то ли свист, то ли сип. Змеиный, гипнотический, убаюкивающий. Видимо, рисунок ожил, заворочался, зашипел, пополз, успокаивая и уговаривая, по невредимой коже. Стало холодно там, где было больно. Стало возможно дышать, и тёплыми кольцами обвиты ноги. Голые. Кожа ощущает кожу. И даже мокрые губы, зубы, щетину… Самир обезболивал на свой лад. Перетягивал жало чувств со спины в другое место так, что опустело под рёбрами, загудело в икрах, сжалось в животе, растворилось в мозгах. Запертое наглухо желание вырвалось и растеклось по телу.       А потом вдруг шаманский, тёмный взгляд прямо напротив. Нежное касание там, где родинка.       — Алекс. А-а-алекс… Мы можем поехать ко мне.       — Нет.       — Да. И дело не только в тебе.       — Нет. Меня ждёт жена. — Саня осколками сознания городил хлипкие стены самообороны.       — Тебя ждёт твоя суть.       Но Саня нашёл в себе тогда силы бежать, хотя «суть» взаправду восстала и не желала больше прятаться. Дома поругался с Ксюхой. В клочья. Из-за какой-то ерунды. Лёг спать на раскладном кресле — змеями кверху, ибо они жалили и кукожили спину, беспокоили сон, кусали и трепали душу.       Плюнул на всю эту внутреннюю борьбу и пошёл назавтра в «Махаон». Типа показать мастеру опухшую кожу. И понеслось! Самир оказался деликатен и развратен одновременно. Ничего, кроме постели, его вроде и не интересовало. Он не заводил нудных расспросов о юности, о жене, о работе, не спрашивал о чувствах, о сомнениях. Он говорил ни о чём и молчал ни о чём. Но всё это казалось наполненным смыслом и силой. Саня тоже не говорил и не интересовался: откуда Самир родом, почему говорит без акцента, есть ли родственники, что тот чувствует…       Сначала они встречались в салоне — нанесение татуировки затянулось. Потом в пустой квартирке Самира или в затхлых разовых номерах отелей. Либо один, либо другой звонили и коротко сообщали: «Хочу сегодня». Идеальные отношения. Да и в сексе не было постоянных ролей. Сначала Саня был учеником. Потом он взбунтовался, а хитрый араб изобразил покорность. Однажды Самир вдруг, лёжа в объятиях, прошептал:       — Алекс. А-а-алекс… Ты мой путь. Не отпущу тебя, так и знай…       Саня хмыкнул. И уже подумал, что счастлив. Но через неделю случилась катастрофа.       Наверное, они потеряли бдительность. Наверное, не стоит недооценивать женщин. Наверное, настал час расплаты.       Он тогда прямо с работы приехал в «Махаон». У Самира был клиент, он рассматривал альбом с образцами, поэтому Саня прижал татуировщика к стене в тёмном коридорчике. Они целовались. Как в последний раз. Без оглядки, бездумно, смачно.       — Я знала! Я зна-а-ала! А-а-а… — Как кипяток, вылитый на безумных котов, расцепил их объятья. Это была Ксюха.       Конечно, она не слепая и не дура. Два месяца она наблюдала, как изменился её муж. Пропадал неизвестно где. На лице странная полуулыбка. Новый парфюм. Вдруг в качалку стал ходить. И навсегда перебрался на кресло-кровать. «Баба появилась!» — в отчаянии решила Ксюша. Она была изначально готова к тому, что такой красавец будет востребован, изначально ревновала и настраивалась на капитуляцию конкуренток. Но к такому хардкору была не готова. Выследила. Застукала и теперь не знала, что делать. Только орать, заливаясь слезами.       Явно в аффекте Ксюха наговорила всякой всячины. Схватила вязанку каких-то камышей и папируса из напольной вазы, стала лупить и муженька-предателя, и коварного араба. Не до сцен образцово-трагических, только безобразно-истерические в арсенале. Прибежали свидетели — девчонки-маникюрши, пирсер Яков, Зоя с рецепции, тётка в фольге на башке из зала парикмахерской и даже клиент с фотоальбомом выглянул. Позор! Саня обхватил свою обезумевшую благоверную и потащил на выход, во вчерашнюю жизнь.       Конечно, уже тогда было понятно, что пора расставаться. Цепляться не за что: ни любви, ни уважения, ни привязанностей, ни общих привычек — ни-че-го! Только страшная обида «за бесцельно прожитые годы». Бесконечные понукания и откровенные оскорбления. И при этом они ещё просуществовали вместе почти год!       Самир тогда пытался звонить, вернуть, возобновить. Но «телефон абонента заблокирован или временно недоступен», в салон Саня не приходил, а где возлюбленный работал, неизвестно. Самир даже запил — не ожидал от себя, что так привяжется, что так тоскливо будет без Алекса. Без А-а-алекса… И хотя он сразу нашёл ему замену: яркого, дерзкого, симпатичного, но всё было не то…              Вспоминая Самира, Саня вовсе не испытывал любовного томления или светлой грусти. Он вспоминал прежде всего ту сцену в коридорчике, те Ксюхины вопли на улице, в машине, дома. И месть жены — весь свет должен был знать о её горе, о коварстве пидорасов, о ничтожестве мужа. Первая, кому рассказала Ксюша о его гействе, — это Санина мама. Та, конечно, не отреклась, не завыла, не прокляла, но в родных глазах сын видел теперь то ли брезгливость, то ли разочарование. Ездить домой стал редко.       Даже когда развелись, Ксюха не могла успокоиться. Пошла в «Телесистемы» и расписала в красках свой личный апокалипсис. Саня всё ждал, что появится у неё какой-нибудь правильный мужик и она успокоится. Да, видимо, с правильными кобелями непросто, на скамейке запасных никого не было. И Ксюха несколько лет вымещала на нём всю бабскую злость в совокупности. К счастью, не все друзья отвернулись. Но и появились враги из тех, которые сами непогрешимы и «право имеют».       И надо же… Господин Казацкий знает Самира… Саня засобирался домой. И так завис тут дольше, чем ожидал. Пора!       Интересно, о ком или о чём они говорили?